«Писатель - человек сострадательный...»

 

В № 23 (191)  газеты «Православный Крест» были опубликованы фрагменты из «Русской мозаики» В. Н. Крупина, известного православного писателя, публициста и педагога. Это  заметки разных лет о нашей любимой Родине. В сегодняшнем интервью Владимир Николаевич рассказывает о своем пути к Богу и творчестве, а также размышляет о литературе, Русском писателе и России.

 

- Вы желали известности?

- Еще бы! На этом желании нынешнюю молодежь вся либеральная машина охмурения настраивает на успех, на славу (у меня была даже статья о «Книге рекордов Гиннеса», называлась «Книга рекордов дикостей»), на доходы от этой славы. Я тоже не в башне из слоновой кости жил, тоже мечтал (и литература помогала: «Желаю славы я, чтоб именем моим...»), что стану знаменитым. Сейчас, и уже давно, - не то. Известность для меня обременительна. Чины и должности позволяли иногда кому-то в чем-то помочь, в том числе в общественной жизни (борьба с поворотом рек, за возрождение храма Христа Спасителя, за возвращение исторических наименований, за издание Русского философского наследия...). Что говорить: у меня полжизни была сплошная борьба. Тут-то и пригодились образы борцов предыдущего времени. В них была жертвенность, забвение себя ради общего дела, но не было того, естественно, что пришло позднее - православного осмысления действительности. Хотя если бы время, потраченное (угробленное) на общественную деятельность, ушло на литературу, то лучше ли бы было? И сама моя литература кому бы помогала, если б ее автору было все равно, повернут ли реки, выстроят ли храм?

 

- А как Вы пришли к Богу?

- Такой вопрос правомерен. Но сами мои работы отвечают на него. Уже в «Ямщицкой повести» (1972 г.) Анька-дурочка говорит духовные стихи, которые я записал, когда ездил в Сергиев Посад в 68-69-м годах. Там же звучит: «Не от лампады прикуриваешь», т. е. хороший человек. В «Живой воде» (94-й) Варвара откровенно верующая. И Кирпиков пытается перекреститься перед иконой. И названия книг: «До вечерней звезды», «Сороковой день», «Вербное воскресенье» - говорят о духовном.

Да, к Богу надо прийти, но этот приход - он на всю жизнь. Начало его у меня в детстве. У нас была икона, Пасху встречали радостно, о Боге плохо не говорили, да я и не помню, чтобы было какое-то насилие атеизма. Ужасов разорения церквей, сбрасывания крестов я не застал. Когда началось в 60-м году хрущевское гонение на Церковь, Господь укрыл меня на три года в армии. И, помню, в первом же увольнении пришел на Красную площадь (в кинохронике она огромна, а мне показалась маленькой, но от этого еще более дорогой) и долго был в соборе Василия Блаженного. Ну и что, что он назывался тогда музеем, он же оставался храмом. Все девять церквей собора были в свое время освящены, и их Ангелы-Хранители стояли над алтарями. Незримо, думаю, приветил меня и Ангел-Хранитель церкви святителя Николая Великорецкого.

Я открыто ходил в храмы. Даже и студенток водил в Елоховский собор, в котором крестили Пушкина (повесть «Прости, прощай...»). Но при том был в партии, парторгом факультета, позднее секретарствовал в издательстве «Современник», был членом парткома Московской писательской организации. Понять это не любящим Родину трудно. Для меня и членство в партии было служением Отечеству. А вышли мы из партии в один день с Владимиром Солоухиным, и я сохраняю благодарность к тем партийным годам. Что мы имели от КПСС? Взносы, субботники, «коммунисты, вперед», первым вылезать из окопа...

 

- Каково для Вас значение среды - Вашего окружения: родителей, учителей, близких друзей, жены, внуков?

- Коротко: определяющее значение - конечно, родители. К ним можно присоединить старшего брата и старшую сестру, они, подражавшие родителям, шли прежде меня по жизни, а я учился, делал, как они. Потом я, как они, невольно учил младших. Так и шло.

Научили, прежде всего, труду. Это великое дело, когда труд не из-под палки, а осознается как необходимость выживания. Конечно, тяжело копать, поливать, окучивать, таскать воду, чистить хлев, пилить-колоть дрова... А у нас как-то так получалось - и это заслуга родителей, - что все эти труды не были в тягость. Весело даже было: скатать половики, вынести во двор, выхлопать, вернуть в дом, а там уже сестра пол подмела или подтерла, расстелить эти разноцветные дорожки - какая красота! А на столе уже общее блюдо - вареный картофель с солеными грибами.

Научили уважению к знаниям, чтению. Незабываемое из детства, как мама читала нам вслух зимними вечерами, когда залезали на теплую Русскую печь и полати. Классику, сказки.

Учителя! Великие учителя детства и отрочества! Первый учитель - Петр Фомич Смирнов, в сапогах и гимнастерке. Всех и не перечислить... Физик Иван Григорьевич, химик Павел Иванович, литератор Ида Ивановна... Математичка Мария Афанасьевна сказала мне, это класс восьмой: «Стихи пишешь? Напиши в стихах про шар. В шаре - вся геометрия, все секторы, сегменты, сферы и полусферы, хорды, дуги, диагонали, диаметры, радиусы...» И я выполнил этот мой первый «социальный заказ». И сам играл главную роль, заключенный в подобие огромного глобуса. А всякие биссектрисы, острые и тупые углы смеялись надо мной и долго дразнили меня «толстым». Это еще что: и толстые живут; а я же, вопреки обычным детским забавам, проводил все время за чтением. Читал как книгоголик, часто отказывался выходить играть, и меня прозвали, страшно вымолвить, «запечным тараканом». Какая девочка полюбит мальчика с таким прозвищем? Тем более я пошел в школу пяти лет. Но нисколько это не помешало мне закончить ее в пятнадцать.

Друзья, конечно, друзья. И в друзьях я всегда был счастлив: верные, надежные спутники детства и отрочества, юности и армии, студенчества и взрослой жизни. Не буду никого называть: сердце заболит. Где вы, родные? Очень верю, что вы у престола Царя Небесного. Молюсь за вас. Может, от того и остаюсь я почти один-одинешенек, чтобы из последних сил защищать те святыни, которые защищали вы, братья мои?

Жена, конечно, жена. У меня не было друзей, которые были женаты хотя бы дважды. Хотя в мире культуры это считается чем-то удивительным. Когда в Доме журналистов обсуждали мою повесть «Сороковой день» (81-й г., она о журналисте), то ехидно прозвучал вопрос, поддержанный аплодисментами: «Какой же Вы писатель: пишете от руки, женаты один раз?»

Нам с женой нелегко друг с другом, особенно ей: попробуйте-ка быть женой писателя! Но то, что мы с ней вместе до гробовой доски - это точно. Более умной, красивой, надежной женщины просто больше нет. Она - гениальная мама, свекровь и теща, а теперь, особенно, бабушка. Она, уже скоро тридцать лет, из последних сил возглавляет нужнейший для России журнал - «Литература в школе» и его приложение «Уроки литературы».

И детей, и внуков у меня так мало, что и пальцев ни на руках, ни на ногах не надо: раз, два и обчелся. Меня спасает их - увы, редкое - внимание. Но ведь у них свои дела, им нынче очень нелегко. Да и Господь не говорит нам, чтоб нас любили, - главное, чтобы мы любили. А я их очень люблю!

 

- У каждого мастера есть некие маяки, ориентиры в искусстве. Назовите, пожалуйста, такие имена в литературе.

- Тут оригинальным никак не быть: конечно, Пушкин, Лермонтов, Некрасов, Есенин - в отрочестве; в юности - Пушкин, Тютчев, Блок. В более зрелом возрасте - Пушкин, древнерусская литература, много иностранной, еще больше ХХ века, эмигранты. Проза: Пушкин, Гончаров, Шмелев, немного Бунин, Шергин, Рубцов, друзья-«деревенщики»... Но все перекрывает Священное Писание.

 

- В одной программе Вы сказали: «Когда работать не хочется, я себя за шиворот сажаю...» А какая атмосфера Вам нужна, чтобы хотелось писать? Прекрасный вид за окном, любимая музыка или иное что?

- Это, скорее всего, я сказал в отношении обязаловки - написания того, что душу не греет: какой-то документ, письмо, рекомендация, отзыв, предисловие. Не хочется писать, а надо: сроки поджимают, кого-то подвожу, кому-то обещал... Тут вот и приходится себя хватать за шиворот и усаживать на стул. Но ведь не на электрический. Написать, да и забыть.

А что помогает? Все может помогать: и музыка, и вид за окном, и, особенно, долгие прогулки, но главное из главных - спокойное состояние души. Это радость - писать. Радость, увы, скоропреходяща. Но ведь была, но ведь, даст Бог, и еще будет.

Помню, руководил семинаром молодых. Там они перед началом обсуждения встают и делятся, как они «дошли до жизни такой». И один, заканчивая рассказ о себе, сказал: «Писать хочется постоянно». Это очень нас насмешило. Рассказал и Распутину, и Лихоносову (друзья В. Н. Крупина выдающиеся Русские писатели В. Г. Распутин (1937-2015) и В. И. Лихоносов (р. 1936), - примеч. ред.). И долго мы, общаясь по телефону, шутили: «Ну что, писать хочется постоянно?!»

Самое смешное, что я уже давно не как тот молодой, а писать хочется постоянно! Но уже часто не можется.

 

- Какое значение для Вашей работы имеет музыка?

- Огромное! Вообще, надо сказать, когда говорят, что у кого-то нет ни слуха, ни голоса, то со вторым, в применении к себе, я согласен: да, голоса нет. Только петь со всеми «Символ веры» и (как вчера на панихиде) «Со святыми упокой». Но что касается слуха... Как же у меня нет слуха, когда я помню огромное количество музыки? Даже я как-то составлял программу звучания музыки при прощании со мной (экое кокетство!), выбирал части из «Итальянского каприччио», Калинникова, «Пятой» Бетховена, Вагнера, Глинки. Но это давно...

У меня долгие годы, еще с того века, всегда включена волна «Орфея» - радио классической музыки. Увы, сейчас «Орфей» спустился в ад - реклама и сюда пришла. Какой позор! Оправдываются, что им жить надо, но они же на дотациях... А второе радио - «Радонеж», оно вообще живет только на народные копеечки и до рекламы не опускается.

Так вот, многие работы писал в прямом смысле под музыку. В 70-е, например, под Тома Джонса. Сейчас вот Вангелис «Завоевание рая», еще ранее - многое из Свиридова, Гаврилина, всегда советские песни детства и юности. Та эпоха была же не глухонемой, а озвученной песнями свершения. В памяти всегда застольные песни, опять же из жизни семьи. Отец знал их множество, особенно ямщицких. По дедушке отца я из ямщиков. Ради шутки однажды сказал, что маленького меня, чтобы не упал, клали в хомут...

Случайно услышанная при выходе из дома музыка помнится и определяет настроение на весь день. Бывает прилипчивая, назойливая, которую нескоро и молитвой прогонишь, а бывает и щемящая светлая грусть, и маршевая бодрость.

«Кармина Бурана» Карла Орфа (особенно начало) вообще озвучила мою повесть «Люби меня, как я тебя» и театральную постановку.

Был знаком с Георгием Свиридовым, Владимиром Федосеевым, Александром Ведерниковым, Татьяной Петровой, Еленой Мкртчян, матушкой Людмилой Кононовой, Евгенией Смольяниновой, Татьяной Синицыной, - многими.

Может быть, я оттого так люблю музыку, что в детстве меня прямо перевернул фильм «Прелюдия славы». Он, конечно, простенький, сюжет «Золушки», но то, как мальчишка становится дирижером, это волновало и давало силы. Как и «Мартин Иден» Джека Лондона.

 

- А бывали у Вас моменты отчаяния, неуверенности в себе?

- Еще бы! И доселе так. Оттого и дороги одобряющие отзывы читателей. Но вот что скажу: при отчаянии руки не опускались. Основная причина таких настроений - отказ напечатать, издать, поставить... Всегда воспринимал без паники. Не сказали же, что я бездарен, что это не нужно. Говорили: начальство не пропустит, цензура. Отчаяние бывало от безденежья. Да и то временное.

Неуверенности в себе не было: ну, не получилось на этот раз, куда денешься, значит, пиши другое. Но не переделывал никогда по указке. «Старик, надо найти форму высказывания». А это трусость - найти форму. Всегда спокойно говорил: «Переделывать не буду, лучше не печатайте».

С юности любил восточную пословицу: «Не приходится бояться, если пошел на тигра». А любой замысел - это зверь, которого надо победить. Не убить, а взять в плен и выставить на обозрение. Кто полюбуется, кто и домой возьмет. А кто и мимо пройдет.

 

- О Вас много писали - и хвалили, и ругали. Как Вы к этому относитесь?

- У меня ощущение скрытой ко мне враждебности от «братьев-писателей»; конечно, не от всех, но есть. Много лилось на меня грязи, и в том, и в этом веке, в основном напраслины. Но, с одной стороны, на каждый роток не накинешь платок, с другой... Да другой уже и нет - уже совет «хвалу и клевету приемли равнодушно» усвоен мною и принят к исполнению. Помню, меня возмутило отношение какого-то критика к Распутину, я сказал, что напишу опровержение, но Валя решительно воспротивился: «Не надо». - «Но это же наглая ложь!» - «Ну и что? На такие случаи надо вырастить на себе слоновью кожу, ее не прошибешь».
Ругали, хвалили - что с того? Книги бы читали.

 

- В Ваших произведениях людям нравится смелость, с какой Вы пишите о том, о чем принято умалчивать. Например, о еврейском вопросе.

- Смелость, Вы говорите? Слышал я о своей смелости, какая смелость? Да я трус первостатейный, змей боюсь (в детстве на сенокосе испугался), а сказать смело - это что? Я же говорю всем известное, тут вся заслуга - сказать вслух. Я и говорю: «Это же правда!» А за правду и пострадать полезно.

А о евреях писать зачем? Они сами только о себе и пишут и рады всякому упоминанию. Любому. Они же другими не станут. Где-то у меня был рассказ, но неоконченный - «Боря из Хайфы», очень давно начатый, а и искать уже неохота. Интересно, что в Русском писательстве огромная традиция писать о евреях. Есть и целые книги - например, «Евреи и жиды в Русской истории». И кого они в чем убедили? Евреев в чем-то убедили? - Нет. Дали жвачку для разговоров, но уже и она жевана-пережевана. Пиши о них, не пиши - все равно будешь антисемитом, потому что это приставка к званию Русского писателя. Распутин вообще тему еврейства не трогал, а жил с клеймом антисемита. Отлично помню эти крики конца 80-х - начала 90-х, даже плакаты на митингах: «Антисемита Распутина - долой из президентского совета!»

Фашистом и антисемитом и меня обзывали. И что? Неоклеветанные не спасутся. Вспомним Писание: блаженны вы, егда поносят вас. Так что злословящие меня - меня спасают. В духовном плане клевета на кого-то переходит на авторов клеветы.

И вообще, зачем мне еврейские вопросы, когда и Русских за глаза хватает?

 

- Сейчас у нас в литературном творчестве высок уровень профессионального владения сюжетом, построения фразы... Но по каким критериям, на Ваш взгляд, определяется настоящий писатель?

- Каким должен быть Русский писатель? Православным, любящим Россию, землю, служащим Богу и людям. У нас, к сожалению, писателями считают умеющих писать, сочинять сюжет, пугать ужасами. Ну да, это писатели, но они не Русские. Пусть и на Русском языке пишут. У них книги умирают быстрее, чем сами авторы.

А сюжет, что сюжет? Это (по Монтеню) ходули, которые нужны слабому писателю. У Достоевского какой сюжет? Нынешние школьники не понимают «Преступления и наказания». Какие мучения, какая совесть? «Замочил» старуху, да и пошел с ребятами в «кинуху». А в «кинухе» то же: весело «мочат» уже дичь покрупнее. В интернете, во всяких ютубах, опять же «мочат». Что в этой мокроте выведется? Какие инфузории-туфельки? Какая вырастет жизнь?
Уже давно меня поразило крохотное, секунд на 40-50 кино. Именно кино, я не оговорился: американские летчики на аэродроме заказали кофе, и тут одному приказ на вылет. Прыгает в кабину. Взлет. Выходит на цель: деревня, дети (видимо, Вьетнам), нажимает гашетку. Бомбы, взрывы, пожар. Летчик возвращается, садится с друзьями за столик. Официантка приносит ему заказанный им кофе. Конец фильма.

Это сюжет. Это вас ужаснуло? Меня ужасает до сих пор. Это не война для них - электронная игра. В мире выращено гигантское количество безчувственных людей, у которых нет сострадания к чужой боли. Да это и у нас бывало («Сосед, деревня горит!» - «Так это ж не на нашем конце»).

Простите, долго отвечаю. Суммирую: писатель для меня - человек сострадательный. Но и воинственный (нам завещано: своих врагов прощай, с врагами Божиими борись). И талант свой считающий не заслугой за что-то, а обязанностью. Чем гордиться? У нас ничего своего нет. Свое - только то, что при простуде из носа течет (преп. Паисий Святогорец).

 

- А будь Вы иностранцем, какую загадку России хотели бы разгадать в первую очередь?

- Ее феноменальную живучесть, выживаемость. Это птица Феникс. Кажется, все - погибла, пропала, продана. И вдруг в народе взмывает какое-то необъяснимое чувство любви к Родине, Отечеству, державе, к земле, отеческим могилам, откуда-то берется сила, жертвенность.
Сейчас тревожнейшее время, ибо накинута на Россию уже даже не паутина, - глухое покрывало, под которым задыхаешься, нечем дышать. Надежда вся только на Бога. Иностранцам это трудно понять, оттого они считают нас унтерменшами (от нем. untermensch - недочеловек, - примеч. ред.). Так им легче жить. Есть в покрывале какие-то отдушины, около которых держимся и дышим.

 

- На вид Вы производите впечатление человека здорового во всех смыслах, но я знаю, что Вы не просто болели, а перенесли пять операций под общим наркозом...

- ...И еще жив! Значит, нужен Богу. Болезни мне были очень нужны...

Смотрите, как неистово занимаются своими телами и молодые, и старые, сколько гробится времени и средств для так называемого «поддержания в форме». Это поддержание искусственно, а искусственное ни в науке, ни в культуре многого не свершит.

Я так давно живу, что легко вспоминаю всякие препараты и лекарства, которые якобы служили исцелению и все дорожали, разоряли людей - и где они? Что ж не исцелили? А того чудней всякие виагры якобы для мужской силы. Зачем? Для чего? Для удовольствия? А оно зачем? Для радости жизни? Но ты же все равно помрешь, а с виагрой еще и быстрее.

Не очень весело я отвечаю на вопрос, но так оно и есть: болезни нужны, это милосердие к человеку. Вспомним несгибаемых Русских старух: «Ой, давно не болела, Бог, видно, меня забыл». В болезни ты ближе к Богу.

А по нашим больницам - иди походи. Да запишись, да приди не вовремя, да копеечку, и очень изрядную, приготовь. А что, например, мне говорят врачи? «Что вы хотите? Возраст». Нет уж.

И еще почему-то упорно изгоняют современные врачи самолечение. Это их лишает заработка, поэтому. Но если есть проверенные временем (веками!) лекарства народной медицины, если есть друг семьи - православный врач, куда лучше?

 

- У Ф. М. Достоевского в романе «Идиот» дана формула его счастья (цитирую по памяти): «Неужели можно быть несчастным? О, что такое мое горе, моя беда, когда я в силах быть счастливым?.. Посмотрите на ребенка, посмотрите на Божью зарю, посмотрите на дерево, как оно растет, посмотрите в глаза, которые смотрят на Вас и любят Вас...» А какова Ваша формула счастья?

- Да то же самое. Как можно быть несчастными: в России живем, с утра завтракали и на ужин что-то есть. И ботинки тоже есть, пусть и рваные, но есть же. Ведь все несчастья от жадности, от зависти. Но, милые мои, пока вы недовольны жизнью, она проходит. Кабы их десять было, жизней. А одну как жить? Утром проснулся: слава Тебе, Господи, я в России. Засыпаешь: слава Тебе, Господи, я православный, я со Христом! И причащался недавно, и еще, даст Бог, буду. Выше этого счастья ничего нет и не будет. Неужели кто-то променяет Причастие на «Мерседес»?

 

- Это так, но многие променяли бы, наверное...

- Но что нам до многих? И когда истина была у многих? Она всегда у малого стада. В него бы попасть, да из него бы не выпасть. Есть корабль спасения в море житейском? - Есть. И с него все время спасательные круги летят. Хватайся за них. Но, чтоб схватиться, надо руки освободить от всего, за что в мире ухватился. А это трудно.

 

- А как Вы ощущаете понятия ада и рая?

- Не осмелюсь говорить о рае. Рай описан множеством людей, побывавших в нем. Апостол Павел был «восхищен» до седьмого Неба и только то и сказал, что невозможно рассказать о том счастье, которое Господь приготовил любящим Его. Того и глаз не видел, и ухо не слышало. И, конечно, вспомним величие заключительных глав Откровения апостола Иоанна, Апокалипсиса. Рай - это новый Иерусалим, не выстроенный на земле, а принесенный с Неба. Улица города - чистое золото, как прозрачное стекло. Ничто нечистое не войдет в него, ворота его не будут запираться днем, а ночи там не будет (Откр. 21, 21, 25).

Тут остановимся, вздохнем в чаянии робкой надежды и обратимся к теме, окружающей нас, т. е. к аду. Вот его я ощущаю: в аду живем. В полном смысле в аду. Не на самом дне, но уже порог перешагнули. Проститутки, гомосексуалисты в фаворе, богатство как честь, бедность как порок, разврат и пошлость - норма, вранье как доблесть, власть покупается, земля продается, убийство стариков под видом избавления от страданий поощряется, в школе специально выращивают придурков, история оболгана и обгажена, литература - последний предмет, учащий любви к Родине, - изгоняется из школы, и все покрывается жеребячьим ржанием над всем святым... Атеизм коммунистов сменился сатанизмом демократии.

А вот еще образ ада: сверкающие интерьеры банка, дорогие картины, кресла, вышколенные швейцары, культурные, четкие чиновники, лаковые девицы - вот слуги ада. Их инструменты погружения людей в бездну: ипотека, ссуды под проценты, займы, вежливая процедура обанкрочивания, - разве не ад?

Но есть утешение. Да, это ад, но все-таки не окончательный, пока земной. Из этого ада можно вырваться. И нужно! Покаянием, Исповедью, постом и молитвой. Другого способа нет. Все перепробовано.

Что касается ада настоящего, он тоже стократно описан. Он страшен! Он для грешников неизбежен.

Спаси нас, Господи!

 

Беседовала Инна Воскобойникова

Источник: газета «Православный Крест», № 1 (193) (от 1 января 2018 г.)