Изменения, происходящие в данный момент в российской общественной системе, сопровождаются созданием концепций, интерпретирующих данные изменения, - концепций не столько теоретических (разве только по облику), сколько идеологических, т.е. соответствующих интересам власти. Появляются словосочетания «суверенная демократия» или «управляемая демократия» или какие-либо еще - изящные, как и все идеологические конструкты. Использование почтенных социально-философских терминов, таких, например, как «модернизация», сути дела не меняет - они наполняются в данном контексте преимущественно идеологическим содержанием.
Подобные концепции призваны сформировать иллюзию, что мы обретаем, наконец, свой путь - в русле мирового демократического и социально-рыночного тренда, но с некоторыми российскими нюансами, не меняющими сути, но приспосабливающими оправдавшие себя в мире институты к реальности современной России. Так ли это? Действительно ли мы нашли вариант осуществления подлинной модернизации, позволяющий разорвать замкнутый круг прежних неудач? Или мы просто придумали новые слова для давно привычного, обновили гардероб фиговых листков, более выгодно для нас скрывающих то, что не слишком удачно прятали обветшавшие прежние?
Для ответа на эти вопросы надо обратиться к особенностям истории российской модернизации - процесса, истоки которого в России относятся ко второй половине XVII века.
Исторически модернизация - процесс, составляющий основное содержание Нового и Новейшего времени. Социологический смысл понятия «модернизация» зависит от парадигмы исследования, но реально понимается как процесс превращения докапиталистических общественных отношений в капиталистические общественные отношения. Процесс капитализации, протекая в рамках отдельных обществ (локальная модернизация), не осуществим, тем не менее, в условиях автаркии, и всегда предполагает выход общества вовне, то есть всегда представляет собой межобщественное взаимодействие. Конечным результатом глобальной модернизации должно стать (в далеком будущем) единое мировое сообщество, наиболее адекватное природе капиталистической общественно-экономической формации. В этом суть глобального аспекта модернизации. Ход модернизации отдельного общества (локальной модернизации) определяется типом данного общества, но зависит также и от воздействий со стороны других обществ, от положения конкретного общества в процессе глобальной модернизации.
Модернизация - процесс объективный, так как его результатом является создание общественной системы, единственно эффективной, т.е. способной обеспечить жизнеспособность общества в условиях современности.
Есть два основных вида модернизации, имеющие при определенных сходствах существенные различия: модернизация феодальных обществ и модернизация политарных обществ.
Феодализм есть общественный строй, являющийся результатом синтеза разлагающегося первобытно-общинного строя и разлагающегося античного строя, основанный на верховной персональной частной собственности на землю и личности непосредственных производителей. Модернизация западноевропейских обществ - типичный пример модернизации феодальных обществ.
Политарный строй[1] представляет собой социальную организацию, основанную на общеклассовой частной собственности на землю и личности непосредственных производителей, выступающей в форме государственной собственности. Таково большинство азиатских и африканских обществ.
Россия - политарное общество. Вступившая в конце XVII века в стадию модернизации, она оказалась в среде буржуазных европейских обществ, стремившихся к образованию колоний. Необходимость обеспечения национально-государственного выживания предопределила путь российской модернизации, пролегавший через создание и деструкцию жестких структур.
Первая жесткая структура в истории российской модернизации сложилась при Петре I. Жесткая структура есть устойчивое состояние общества в процессе модернизации, характеризующееся переориентацией всех его ресурсов на удовлетворение ситуативных потребностей, прежде всего потребностей обороны и поддержания общественной стабильности, достигаемой за счет консервации прежних политарных отношений. Такая структура позволяет на некоторое время организовать оборону и обеспечить стабильность в обществе. Но в то же время жесткая структура обладает еще одной существенной чертой - она практически полностью блокирует действие механизмов саморазвития общества, ибо условием ее существования и успешного функционирования является консервация отживших политарных форм, что, в конечном счете, подрывает жесткую структуру как таковую.
Жесткая структура создавалась как способ приспособления к определенной технологической ситуации. И приспособление обеспечивается до тех пор, пока ситуация остается неизменной. Но так как подобная система неспособна к интенсивному развитию (экстенсивное - возможно), то ресурс приспособляемости ее был чрезвычайно ограниченным. Порогом приспособляемости выступает, по-видимому, технологическая революция, осуществление которой без слома структуры невозможно. Промышленный переворот в основных отраслях российской промышленности произошел только после отмены крепостного права. В результате на определенной стадии жесткая структура из гаранта безопасности превращается в угрозу для нее. Исчерпанность первой жесткой структуры показала Крымская война. Стало ясно: безопасность может быть обеспечена только на пути активизации модернизации. Последовали кардинальные реформы Александра II.
Однако нестабильность общества, порожденная активизацией модернизационных процессов, при неблагоприятном изменении внешней ситуации способствовало становлению следующей жесткой структуры уже на более высоком технологическом уровне. Выходом из кризиса, явившегося результатом Первой мировой войны, стало возникновение большевизма (второй жесткой структуры), которая, несмотря на существенные видоизменения, просуществовала до середины 80-х гг. XX века. Неспособность советского общества к интенсивному развитию предопределила отставание - грань между индустриальным и постиндустриальным обществами так и не была преодолена. Потеря жесткой структурой способности выполнить свою основную функцию - обеспечение национально-государственной независимости России, выступила свидетельством исчерпанности ресурса приспособляемости второй жесткой структуры. Горбачевская «перестройка» стала началом вынужденной реакции на кризис второй жесткой структуры.[2] Потребовалась ее деструкция, что и происходит в настоящее время.
Большие циклы российской модернизации: вт. половина XVII в. - начало модернизации (предмодернизация); от Петра I до Александра II (реформ 60-х гг. XIX в.) - первая жесткая структура; от реформ 60-х гг. XIX в. до 1914 г. - вторая эпоха модернизации; с 1917 г. до вт. пол. 80-х гг. XX в. - вторая жесткая структура; со вт. пол. 80-х гг. - третья эпоха модернизации. Разумеется, внутри этих больших циклов можно выделить подциклы, когда происходят определенные изменения внутри структуры без ее радикальной трансформации.
Итак, специфика модернизации России основана на том, что это модернизация политарного общества, протекавшая и протекающая в теснейшем взаимодействии с буржуазными обществами. Необходимость обеспечить общественную стабильность и национально-государственную независимость в неравном соревновании разлагающегося политаризма и уже сложившегося буржуазного строя приводила к созданию жестких структур, блокировавших саморазвитие общества. Основным противоречием, определявшим динамику развития жестких структур, было противоречие между ситуативными общественными нуждами (прежде всего нуждами обороны и необходимостью поддержания стабильности), с одной стороны, и потребностью общества в модернизации, с другой. Приостановка модернизации, являвшаяся неизбежным следствием становления жесткой структуры, в конечном счете, лишала общество возможности обеспечить и ситуативные нужды, что приводило к необходимости деструкции жесткой структуры.
В результате российская модернизация принимает вид замкнутого круга:
МОДЕРНИЗАЦИЯ - ЖЕСТКАЯ СТРУКТУРА - МОДЕРНИЗАЦИЯ - ЖЕСТКАЯ СТРУКТУРА - МОДЕРНИЗАЦИЯ -...?
Удастся ли России выйти за пределы заколдованного круга жестких структур? Неминуем ли срыв в третью жесткую структуру или у России есть шанс успешно завершить модернизацию, выработать эффективные формы социального существования?
Никаких фатальных культурных или структурных препятствий успешной модернизации России не существует. Все предыдущие срывы объясняются чисто историческими причинами. Успех или провал модернизации России зависит от целого ряда факторов. Не последнюю роль среди них играет характер взаимоотношений России и окружающего мира. То положение, в которое будет поставлена реформируемая Россия в процессе глобальной модернизации.
Грубое внешнее давление на Россию, пренебрежение ее национальными интересами, накладываясь на порожденную коренной перестройкой общественных отношений внутреннюю дестабилизацию, сделает весьма вероятной возможность возникновения третьей жесткой структуры. В отличие от предыдущей индустриальной, данная жесткая структура будет носить постиндустриальный характер, сохраняя на новом технологическом уровне прежние политарные отношения. Причем, совсем не обязательно, что подобная структура идеологически оформится как возврат к коммунизму. Наиболее вероятная ее личина - жесткий (и даже агрессивный) национализм. Такой исход будет трагедией не только для самой России. По своему потенциалу третья жесткая структура будет (пусть и ненадолго), безусловно, значительно превосходить вторую, а, учитывая ее неизбежную направленность на конфронтацию с окружающим миром, такая общественная модель может существенно видоизменить ход глобальной модернизации, осложнить политическую ситуацию, затруднить формирование гармоничного мирового сообщества.
Важнейшими факторами, влияющими на успех модернизационных процессов в России, сегодня становятся факторы не экономические, а социально-политические и культурные.
Социально-политические факторы имеют внутренний и внешние аспекты; культурные связаны с особенностями традиционного менталитета, подлежащим радикальной трансформации в интересах осуществления модернизации[3].
О культурных факторах модернизации мы много писали в иных публикациях[4]. В данной статье считаем уместным сосредоточиться главным образом на социально-политических вопросах.
Социально-политические проблемы имеют существенно большую значимость для модернизации политарных обществ, нежели обществ феодальных. Во втором случае это процесс преимущественно экономический, политические преобразования послушно следуют за формирующимся рынком. При модернизации политарных обществ рынок не столько формируется сам по себе, сколько создается усилиями государства. В силу этого успех модернизации подобных обществ напрямую зависит от позиции государственных элит, от их готовности и умения осуществить модернизационные процессы.
Как уже упоминалось выше, «условия успеха» можно разделить на внутриполитические и внешнеполитические.
Внутриполитические факторы это, во-первых, расклад социальных сил; во-вторых, принципиально возможные формы социально-политической организации российского общества. Разумеется, и первое, и второе надлежит рассматривать с точки зрения перспектив модернизации.
В 90-х гг. в российском обществе сформировались три наиболее влиятельных силы: государственный аппарат (чиновничество), криминал, бизнес и где-то около него зачатки гражданского общества. Последнее было представлено формировавшимися партиями, независимыми от власти, СМИ, группками растерянной интеллигенции...
Именно эти силы в совокупности контролировали весь объем ресурсов, позволявших управлять страной. Ресурсы были весьма неоднородны. Во-первых, они включали власть, прежде всего, как возможность осуществления легитимного насилия. Во-вторых, возможность нелигитимного насилия, в 90-х гг. ставшего существенным фактором регулирования ситуации в стране. В-третьих, различные виды материальных ресурсов - деньги, средства производства, вообще любые сколь-нибудь хотя бы в перспективе ликвидные активы.
На протяжении 1990х-2000х можно было наблюдать ожесточенную схватку этих трех сил, победителем из которой вышло чиновничество, одолевшее оппонентов и поставившее под свой контроль практически все виды ресурсов, описанных выше.
Что касается народа, то он, к сожалению, так и не стал сколь-нибудь значимой силой на политической арене. Конечно, в условиях представительной демократии, а именно такова по преимуществу демократия современная, народ и не должен участвовать в политике напрямую. Однако в условиях подлинно демократического общества волю и интересы народа приходится учитывать, и довольно трудно сделать что-либо вопреки им. Но это предполагает определенное политическое «качество» народа, которое наш российский народ, увы, так и не обрел.
Победу чиновничества ни в коем случае нельзя считать однозначным злом - сценарии, представлявшиеся двумя другими силами, были куда опаснее. По поводу криминала все более или менее ясно. Что касается победы «бизнеса», то в нынешних условиях она могла реализоваться только в форме олигархической диктатуры, а российский олигарх - фигура исключительно присваивающая, но отнюдь не производящая[5].
Какую политическую конфигурацию несет в себе российское чиновничество, и как она может быть оценена с позиций перспектив модернизации? Иначе говоря, какой политический режим адекватен современному российскому обществу и решению тех задач, которые перед ним стоят?
Основная проблема, с которой столкнулась российская модернизация к началу XXI в., - кризис оптимистичного либерального проекта, вдохновлявшего постперестроечных реформаторов.
В чем же суть этого либерального проекта в его наиболее чистом, «эталонном» варианте?
Либерализм - теоретически фундированная идеология, релевантная рыночным демократическим обществам, называемым обычно капиталистическими. Каковы основные принципы либерализма?
Во-первых, это индивидуализм. Центром социальной реальности для либералов выступает автономный индивид, имеющий определенные собственные интересы и право их отстаивать.
Во-вторых, следовательно, либерализм настаивает на приоритете человека по отношению к обществу и государству. Не человек существует для общества и государства, а общество и государство существуют для человека. Они якобы созданы самими людьми для защиты своих интересов. «Теоретическим» обоснованием подобной позиции может считаться знаменитая концепция «общественного договора».
В-третьих, принципом либерализма выступает свобода. Свобода понимается как возможность поступать по собственному усмотрению, защищая свои интересы, не нарушая при этом, однако, аналогичных прав других людей. Данный принцип один из самых сложных в воплощении в социальной реальности, ибо очень трудно определить, где еще реализация моей свободы, а где уже нарушение свободы другого.
В-четвертых, это принцип равенства. Равенство понимается как равенство возможностей или равенство перед законом, но не как равенство результатов (например, имущественное равенство).
В-пятых, связанный с предыдущими принцип ответственности человека за свои действия и их результаты (последствия).
В-шестых, толерантность, терпимость по отношению к иному. Как говорил Вольтер, «мне ненавистны ваши убеждения, но я готов отдать жизнь за ваше право высказывать их».
В-седьмых, неприятие революции, предпочтение реформ.
В-восьмых, либералы чрезвычайно высоко ценят систему права, ибо только он может гарантировать индивидуальную автономию и свободу.
В-девятых, либерализму присущ универсализм. Исходя из представлений о единстве человеческой природы, либералы считают свои принципы, как якобы наиболее ей адекватные, подходящими и предпочтительными везде и для всех.
Перечисленное выше формирует определенную систему ценностей, воплощением которых в социальной реальности должна стать соответствующая система институтов.
Последняя включает в себя: основанную на частной персональной собственности минимально регулируемую рыночною экономику, политическую демократию и правовое государство, обеспеченную и гарантированную интеллектуальную свободу (свободу мысли, слова, совести и т.д.). Указаны лишь основные институты, реальный набор их, разумеется, значительно шире.
Выше приведены общие принципы либерализма, в его считающимся эталонном западноевропейском и североамериканском понимании, изложенные в соответствующей терминологии.
Нетрудно заметить, что внутрь ценностной системы заложен целый ряд проблем и противоречий. Например, противоречие свободы и равенства, проблема границ свободы, обуздание индивидуализма и т.д. Либеральный проект чреват кризисами уже в теории. Социальные институты на практике стремятся преодолеть противоречия и разрешить проблемы, но бывает и так, что реальность (в частности, социокультурные особенности отдельных обществ, сопротивляющиеся либералистскому универсализму) создает дополнительные сложности классической либеральной теории. Но одновременно данные особенности и создают почву для коррекции эталонного либерального проекта, формирования более эффективного национального варианта либерализма. Вот почему каждое общество, построенное по либеральной модели, воплощает ее по-своему, с индивидуальными нюансами, порой весьма существенными.
Либеральный проект - это создание упомянутых институтов и формирование в обществе адекватной им системы ценностей.
Хотелось бы подчеркнуть, что либеральный проект - не просто чей-то каприз. Он отражает объективный ход истории. За ним стоит (хотя и во множестве вариантов) социальная модель, единственно эффективная в современном мире, диктуемая императивами выживания.
Но к концу 90-х попытка реализация данного проекта в России породила глубочайший кризис.
Данный кризис настолько глубок, что создает ощущения полного краха.
На наш взгляд, кризис либерального проекта вызван двумя группами причин.
Первая группа - причины внутренние, связанные с провалом «ускоренной либерализации» 90-х, когда стремились «сразу и вдруг» воплотить в российскую действительность упрощенный вариант западного либерализма, считавшегося классическим.
Вторая группа - кризис самого западного либерализма, проанализированный нами в ряде работ и названный «тотальная аномия». «Тотальная аномия» - всеобщая денормативизация, чреватая полной социальной деструкцией. Речь идет не об отрицании какой-либо конкретной системы норм, а об устранении нормы как таковой и замены ее ничем неограниченным полем произвольно избираемых альтернатив. Идейно обоснованная постмодернизмом, тотальная аномия постепенно реализуется во всех сферах западного капитализма - экономической («фанковый» бизнес, экономика впечатлений), социальной (разрушение социальных институтов и групп, например, гендерные процессы), политической («спортивная» демократия), личностной идентичности (номадическая личность), духовной (гедонизация, манипулятивность, неограниченное потребительство).[6]
В результате, в России «либеральный проект» начал реализовываться в уродливых формах полного беспредела, угрожающего социальности как таковой, что привело к резкой антилиберальной реакции, проявившейся, в частности, в активизации поиска собственного, строго противоположного либеральному, пути.
На наш взгляд, подобная реакция не менее опасна, чем «ускоренная либерализация», ибо за либеральным проектом стоят общественные институты, без которых невозможно эффективное современное общество - рыночная экономика (в той или иной степени управляемая), общественный контроль над властью, призванной выражать волю народа, а не ограниченной группы лиц, права и свободы человека, интеллектуальная свобода. Разумеется, каждый из данных институтов может существовать в различных формах, а принципы либерализма допускают вариативность интерпретации. Но вместо поиска приемлемого для России варианта, многие просто предпочли либерализм похоронить.
Относительно перспектив модернизации кризис либерального проекта означал возможность двух неблагоприятных сценариев. Первый из них был связан с возможностью блокировки процесса модернизации через создание третьей жесткой структуры и реставрацию политаризма. Второй - с революцией, вызванной либо желанием вопреки всему реализовать либеральный проект, либо, напротив, недовольством попытками либерализации.
Решение проблемы предотвращения данных сценариев, а также успешного осуществления модернизации зависело (и зависит) от сформировавшегося в двухтысячных в России политического режима, часто называемого «путинским».
Какова же природа данного режима, каковы его перспективы, в чем его достоинства и недостатки?
Начнем с того, что у представителей власть имущих в России пока по-прежнему в ходу демократическая риторика.
Действительно, давно признан факт, что политический режим, наиболее соответствующий капитализму, - либеральная демократия. Однако в реальности сочетание двух данных компонентов общественной системы выглядит неоднозначно. Да, есть развитый западный капитализм, без демократии непредставимый. Да, успешно капитализирующиеся общества рано или поздно создают в себе те или иные демократические институты. Но, во-первых, современная западная демократия, считающаяся классическим образцом, переживает сегодня серьезный кризис. Во-вторых, варианты демократии, возникающие за пределами Европы и Северной Америки, могут существенно отличаться от данного образца. В-третьих, само формирование демократических институтов за пределами Запада, происходит отнюдь не одномоментно, только в условиях уже развитого рынка, созданного в условиях совсем не демократических режимов и чаще всего путем целенаправленных (жестко авторитарных по своему характеру) усилий данных режимов. Попытки ввести демократические институты сразу, как правило, приводят к провалу не только сам этот процесс, но и техноэкономическую модернизацию. Короче говоря, модернизация политарных обществ гораздо успешнее осуществляется в условиях не просто не демократических, но и антидемократических режимов, жестко подавляющих любые несвоевременные поползновения демократических сил.
Россия - не исключение. Немедленное «введение» демократии не только невозможно, но и опасно.
Невозможно прежде всего потому, что еще не сложилась полноценная рыночная экономика с соответствующими гарантиями экономической независимости социальных субъектов. Невозможно также потому, что в условиях отсутствия рынка не сформировалось социальных сил, способных бороться за демократию. Увы, даже наш нынешний бизнес вряд ли можно рассматривать как реальную опору демократии. Невозможно потому, что после семидесятилетней большевистской диктатуры у нас нет даже зачатков гражданской культуры и правосознания. Невозможно потому, что при отсутствии гражданина никогда не сформируется гражданского общества, а какая без него демократия?
Опасно, потому что демократия превращается во всеобщий беспредел, карнавал, где нелепое и смешное соседствует с чудовищным и кровавым; и где внезапно появляющийся жестокий тиран всем покажется избавлением. Подобный сценарий почти две с половиной тысячи лет назад изобразил Платон. В 90-е мы были недалеки от его воплощения в жизнь. К счастью, до крайностей не дошло. Стабилизация осуществилась в форме единственно возможного авторитарного режима, сохранявшего, однако, не только демократический антураж, но и некоторые демократические потенции, названного нами в предыдущих работах «театральной демократией»[7].
«Театральная демократия» - своеобразный политический компромисс, складывающийся при сочетании модернизационных целей и неготовности общества к демократии. Иными словами, хотели бы демократии, а не получается. В этих условиях многие демократические компоненты обретают имитационный, декларативный характер, в демократию будто бы «играют», причем степень серьезности подобной игры может существенно варьироваться.
От степени серьезности зависит и функциональность «театральной демократии». Ибо данная модель и полезна, и перспективна. Польза от нее проявляется в том, что она создает необходимый антураж, имидж режима, необходимый для адаптации в мировом сообществе. Перспективность - в том, что театральность, имитация может быть путем формирования реальных демократических институтов. Игра - средство обучения. Играя демократию, можно научиться демократии. Театр становится школой жизни, причем не только для актеров, но и для зрителей. Само приглашение зрителей, пусть и не влияющих на ход пьесы - свидетельство уважения к ним, и одновременно, средство приобщения к действию. Ведь не только актеры могут с трудом осваивать свои роли, невежественный, зевающий зритель тоже не может быть судьей, не говоря уж об участии. Театр должен воспитать зрителя. Актеры должны подняться до уровня своих ролей, а зритель до уровня пьесы. Тогда театр перерастает в жизнь, игра претворяется в реальность, сама становясь реальностью.
Но возможен, разумеется, и противоположный вариант. Когда театр останется просто игрой, и игру эту рано или поздно прекратят, реставрировав без всякого макияжа, в лучшем случае авторитаризм, в худшем - тоталитарный вождизм.
Итак, театральная демократия обещает много, но ничего не гарантирует. Но это не ее вина. Каково общество, такова и власть. При этом, власть на сегодняшний день справляется и с текущими проблемами, и с задачами развития. С последними, правда, пока получается хуже.
Конечно, это далеко не подлинная демократия. В классических терминах политологии ее можно квалифицировать как умеренный авторитаризм.
Итак, для политарных обществ путь к рынку и демократии лежит через авторитаризм, причем, как мы увидим далее, через самоотрицающийся авторитаризм.
Авторитаризм, однако, авторитаризму - рознь.
Автор знаменитой книги «Пути русского богословия» о. Георгий Флоровский для описания политической и, шире, общественной системы, сложившейся при Петре I, использует термин «полицейское государство». По его словам, подобное «Государство утверждает себя самое, как единственный, безусловный и всеобъемлющий источник всех полномочий, и всякого законодательства, и всякой деятельности или творчества. Все должно стать и быть государственным, и только государственное попускается и допускается впредь. ...государство все дела считает своими... государство чувствует и считает себя абсолютным. Именно в этом вбирании всего в себя государственной властью и состоит замысел того «полицейского государства», которое заводит и учреждает в России Петр...». Флоровский полагает, что речь идет не просто об определенном типе государства, но и типе общества, и даже типе сознания. «Полицейское государство» есть не только и даже не столько внешняя сколько внутренняя реальность. Не столько строй, сколько стиль жизни. Не только политическая теория, но и религиозная установка. «Полицеизм» есть замысел построить и «регулярно сочинить» всю жизнь страны и народа, всю жизнь каждого отдельного обывателя, ради его собственной и «общей пользы» или «общего блага». «Полицейский» пафос есть пафос учредительный и попечительный. И учредить предлагается не меньшее что, как всеобщее благоденствие и благополучие, даже попросту «блаженство». И попечительство обычно слишком скоро обращается в опеку...».[8]
Естественно, не все сказанное выше применимо к современной России. Но тенденция, безусловно, есть. И в нашей терминологии, это тенденция к становлению новой «жесткой структуры», т.е. восстановлению политарных отношений ради удовлетворения насущных общественных потребностей, решения злободневных задач. Новая «жесткая структура» в форме полицейского государства - это спасение от криминальной или олигархической смуты, в условиях которых реставрация политаризма показалась бы избавлением. В определенном смысле, это и борьба за национальную независимость, ибо хаос всероссийской криминальной разборки или олигархической семибоярщины (если бы они не вылились бы в собственные «жесткие структуры») означал бы неминуемую гибель России как политического целого.
Однако, справляясь (до поры до времени) со стабилизационной задачей, справляется ли полицейское государство с задачей модернизации?
История модернизации политарных обществ свидетельствует, что достаточно жесткое авторитарное государство, ставящее перед собой и последовательно решающее модернизационные задачи, - условие успеха данного процесса.
Подобный тип государства был назван в политологической литературе «диктатура развития». Сегодня он приживается и в отечественной социальной мысли, причем, несмотря на отрицательные коннотации, связанные с термином «диктатура», воспринимается, скорее, положительно, положительнее даже, чем дискредитировавшиеся себя вариации на тему различных «демократий».
Что же такое «диктатура развития», возможна ли она в России, и как она соотносится с описанным выше «полицейским государством»?
Термин «диктатура развития» активно применяется по отношению к жестким авторитарным (а порой и тоталитарным) режимам XX-XXI столетия, сумевшим осуществить в своих обществах радикальную технологическую и экономическую модернизацию, по своим масштабам и результатам воспринимавшуюся как «экономическое чудо».
Особенностью подобных режимов была ориентация на ускоренное экономическое развитие, требовавшее существенных качественных изменений в организации производства (модернизации), осуществлявшееся за счет жесткого управления экономическими процессами и подавления любого сопротивления, чреватого нестабильностью и представлявшего хоть малейшую угрозу проводимому курсу.
В подобном предельно широком понимании, под данный термин подходит и советский большевизм, и китайский маоизм, равно и как дэнсяопиновский проект «социализма с китайской спецификой», правление пиночетовской хунты, южнокорейский и тайваньские режимы.
Расширение объема понятия негативно сказывается на его содержании и определенности. В силу этого мы склоняемся к несколько иному, более узкому его пониманию, которое обычно применяют к южнокорейскому и тайваньскому варианту, с оговорками к дэнсяопиновскому этапу преобразований в Китае и с существенными оговорками к режиму Пиночета в Чили.
Что характеризует режимы, подпадающие под определение«диктатура развития»?
1. Они возникали в условиях экономического упадка и политического хаоса.
2. Установка на ускоренное технологическое и экономическое развитие, требовавшее порой качественных изменений в производстве и экономике.
3. Капиталистическая ориентация. Не взирая на терминологию, и несмотря на огромную роль государства в экономике, «диктатуры развития» в разных формах ориентируются на рыночную экономику как наиболее эффективную из существующих в мире.
4. Ведущая роль государства в социально-экономических преобразованиях.
5. Жесткое подавление любого несогласия с проводимым курсом, хотя бы потенциально опасного нестабильностью и сопротивлением преобразованиям.
6. Несовместимость с демократическими принципами при возможном сохранении внешнего демократического декора.
7. Прагматизм, сочетающийся с национализмом.
8. Важная роль армии, военных, как носителей порядка и национальной идеи.
Итак, диктатура развития призвана решить две основных задачи: стабилизация и модернизация. Причем, модернизация в классическом варианте предполагает именно рыночную, капиталистическую направленность. В этом и заключается отличие классического варианта (тайваньского, южнокорейского, вьетнамского и т.д.) от большевизма в СССР, маоистского Китая и полпотовской Камбоджи (Кампучии). Особенность пиночетовского режима заключалась, в частности, в том, что рынок не нужно было создавать, его следовало лишь восстанавливать и развивать.
Рыночная ориентация классических «диктатур развития» предопределяет и их дальнейшую судьбу - они «отмирают» более или менее безболезненно по мере построения капиталистической, рыночной экономики и возникновения соответствующей ей социальной структуры. Как пишет А.Н. Ланьков, «все «диктатуры развития» имели одну особенность: экономический успех неизбежно подрывал их политическую базу. С ростом благосостояния рос образовательный уровень и формировался средний класс - а за этим неизбежно следовали политические перемены. Так было на Тайване и в Корее, причем и там, и там власть сменилась практически одновременно, в конце восьмидесятых годов... Вдоволь наевшись риса, отправив сына в университет и задумавшись о покупке автомобиля, средний корейский горожанин вдруг понял, что теперь ему нужны честные выборы и свободная печать. Главными требования демонстрантов были переход к прямым выборам президента, а также снятие ограничений на деятельность оппозиционных партий и профсоюзов, включая левые и рабочие»[9].
В других, «нерыночных», вариантах этого не происходит, там политический режим может, напротив, стать жертвой неэффективности проводимых им преобразований, если вовремя «не сменит ориентацию», превратившись в классическую, рыночно ориентированную «диктатуру развития» (как это можно было наблюдать в Китае или Вьетнаме)[10].
В целом в качестве инструмента модернизации политарных обществ «диктатуры развития» оказались достаточно эффективными. Возможна ли «диктатура развития» в России?
Известный исследователь подобных режимов А.Н. Ланьков отвечает достаточно категорично. «Нет, нельзя. В своём успехе восточноазиатские авторитарные модернизаторы умело использовали специфические черты своих стран, своих обществ. Проблема в том, что таких черт в обществе российском нет вовсе».[11] К ним относится прежде всего наличие огромной массы рабочей силы, готовой работать за гроши и при этом являвшейся носителем определенной трудовой этики, предполагавшей дисциплинированность, организованность, ответственность, исполнительность. Кроме того, особое отношение к государству, доверие и уважение к нему, готовность беспрекословно подчиняться требованиям власти. Подобных условий, по мнению А.Н. Ланькова, в России нет.
Пожалуй, их действительно нет. Но вряд ли данное обстоятельство напрочь блокирует возможность «диктатуры развития». Ведь в Чили тоже ничего подобного не было. Точнее было бы сказать, что отсутствие трудовой этики и доверия к государству затрудняют деятельность «диктатуры развития» и придают ей некоторые особенности. Отсутствие можно компенсировать. Чем? Насилием. Недаром пиночетовский режим был куда более жестким, чем южнокорейский или тайваньский. Российский в этом плане может быть близок пиночетовскому. Но от последнего будет существенное отличие. Как уже писалось выше, Аугусто Пиночет не создавал рынок, а восстанавливал и совершенствовал его. Перед российской диктатурой задача будет стоять более масштабная. Как и в Юго-Восточной Азии рынка и капитализма у нас не было. Его придется создавать с нуля. Или почти с нуля, учитывая четверть века «реформ».
Итак, как и в Юго-Восточной Азии у нас нет рынка; как и в Чили у нас нет соответствующей трудовой этики и доверия к государству. Все это многократно усиливает репрессивный компонент возможной «диктатуры развития».
Чем чревато усиление репрессивности? Мы помним, что у диктатуры развития есть два аспекта: стабилизационный и инновационный. Причем, первый должен быть подчинен интересам второго. Репрессивность существенно усиливает стабилизационный аспект, превращая его в превалирующий. А тогда это уже не «диктатура развития», а «полицейское государство» и прямой путь к третьей жесткой структуре в истории российской модернизации. Ведь «полицейское государство» тем и отличается от «диктатуры развития», что модернизационный (инновационный) момент подавлен моментом стабилизационным.
Однако важнейший урок, который дает нам опыт «диктатур развития», заключается в том, что нелепо и опасно слепо копировать западный либеральный проект как в силу его несовершенства, выражаемого в том числе и в переживаемым нынче кризисе, так и в силу нереализуемости в иных, «незападных», условиях.
Очень важно, в силу этого, обратиться к собственной истории, к изучению отечественной среды и посмотреть, нет ли там «материала» для создания собственной версии либерального проекта.
Создается ощущение, что либеральный проект принципиально чужд России. И отечественная история, на первый взгляд, подтверждает подобный вывод. Но при более внимательном рассмотрении ситуация выглядит иначе. Во-первых, чуждым представлялся западный вариант либерального проекта, когда его пытались прямо, без всяких корректив внедрять в России. К слову сказать, мы здесь не исключение. Практически везде за пределами Западной Европы и Северной Америки реакция была аналогичной. Но, как мы показывали выше, многие из незападных стран нашли свой вариант либерального проекта и механизмы его реализации. И, во-вторых, нам представляется, что в отечественной истории и культуре можно обнаружить необходимые условия для формирования национального либерального проекта. Проекта, не только подходящего России, но и в перспективе, возможно, более эффективного, чем кризисный западный либерализм. Правда, не стоит искать данный проект в качестве завершенной программы или хотя бы идеологической конструкции. Речь идет прежде всего о соответствующих формах деятельности, социальных моделях, формировавшихся в различных областях жизни России после реформ 1861 года и только начинавших получать свое идейное выражение.
К сожалению, приходится констатировать, что не знаем собственной истории. Действительно, известная нам История России, на самом деле, - история государства российского, история внешней политики России, может быть, история революционного движения в России, но не история российского народа. Он, этот народ, остается неким туманным фоном, бессубъектной массой, с которой совершались властью те или иные манипуляции.
А ведь именно в его недрах, а не в петербургских и московских кабинетах, вызревало то, что могло стать основой успешного развития России.
Начнем с экономики. Российский капитализм, даже дореволюционного времени, принято считать не только неоформившимся в полной мере, но и ущербным по своей природе. Повторимся, такой взгляд держался на поверхностном его рассмотрении и только с точки зрения западного капитализма. То, что в подобной перспективе выглядело пережитком, отклонением на самом деле могло стать основой нового варианта устойчивого капиталистического развития. Мы имеем в виду, в первую очередь, капиталистическую модель (модель предпринимательства), сформировавшуюся в торгово-промышленной среде московского и, в значительной мере, поволжского и сибирского регионов. Модель, связанную, в частности, с именами Рябушинских, Морозовых, Солдатенковых, Третьяковых, Гучковых и т.д.
Именно в их лице на широкую общественную арену впервые вышел «русский хозяин», особый тип предпринимателя, точного аналога в европейской и американской истории не имевший.
Как справедливо писал В.П. Рябушинский, находясь в эмиграции в послереволюционные годы, «нет книг о теории хозяина», в том числе и русского хозяина, конкретно - «хозяина» центрального промышленного района». Подобные планы, по словам Рябушинского, были у П.Б. Струве, но так и остались неосуществленными. Более того, «для обстоятельного исследования, посвященного этой теме, нужно собрать много материала, а такового не только нет, но, пожалуй, даже характер этого материала еще недостаточно выяснен.»[12] Увы, за последние почти сто лет мало что изменилось. Даже в постперестроечные годы деятельность этих людей изучалась достаточно однобоко (с точки зрения благотворительности, например), модель хозяйствования, которую они выражали, практически не исследовали.[13]
А она того стоит.
Московские купцы и промышленники - выходцы из народа, носители его менталитета и традиций, что напрямую влияло на их деятельность. Костяк данной социальной группы формировался в старообрядческой общинной среде. Указанная среда предопределяла специфическое отношение к хозяйственной деятельности (рассматриваемой как служение общему делу), к богатству (не греховно, если нажито честно и выступает средством для благих целей, но не ценно само по себе!), к ответственности перед общиной. Община обеспечивала поддержку, открывала кредит, защищала, в том числе, и от государства. Но и требования предъявляла жесткие, как сугубо хозяйственные, так и нравственные. Первые предприниматели в этой среде - кто-то вроде общинных хозяйственных менеджеров, ведущих дела для общины, от имени общины и под контролем общины, в силу наличия к этому делу способностей. Однако все-таки, получая помощь, они были достаточно свободны в собственно деловых вопросах, и достаточно быстро происходит эмансипация от общины наиболее преуспевших деловых людей, что требовалось интересами дела, ибо общинный контроль мешал порой его развитию. Можно сказать, что птенцы вылупливались из яйца. Но связи с общиной при этом не разрывались. Более того, «хозяева» оставались во многом носителями общинного менталитета, что не только не мешало им, но и подвергаясь некоторой модернизации, служило основой делового успеха.
Стоит заметить также, что несмотря на связь с общиной, свое дело «хозяева» строили сами, без всякой поддержки со стороны государства, а то и в противостоянии с ним. Соответственно, это самостоятельные частные предприниматели в полном смысле этого слова, а не назначенные государством вести дела хозяйственные агенты.
В-третьих, они создали модель предпринимательской деятельности, опиравшуюся на особенности среды, сочетавшую традиционный и инновационный компоненты. Причем данное сочетание превращало традицию из «пережитка» в условие эффективности.
В чем же это проявлялось?
Первое. В особой форме солидарности, корректировавшей недостатки «чистой» конкуренции. В случае необходимости подобные предприниматели поддерживали друг друга, страхуясь таким образом от капризов рыночной конъюнктуры, не «добивая» в погоне за наживой тех, кто попал в трудные обстоятельства по независящим от него причинам, уверенные в том, что и им в случае чего помогут. Однако на поддержку могли рассчитывать только те, кто вел дела честно и разумно, а не авантюристы, проходимцы и неумехи.
Второе. В существовании взаимного кредита, под минимальный процент и, зачастую, под честное слово, что снимало зависимость от спекулятивного финансового капитала.
Третье. В чрезвычайно жестких стандартах качества и заботе о деловой репутации. Про морозовский текстиль говорили, что «его можно брать с закрытыми глазами», а безупречная деловая репутация обеспечивала не только доверие к товару, но и возможность получить вышеописанные поддержку и кредит.
Четвертое. В высокой степени того, что сейчас называется «социальная ответственность бизнеса». Престиж предпринимателя определялся не столько объемом капитала, сколько количеством и качеством построенных Храмов, больниц и школ, степенью поддержки, оказанной науке, образованию, искусству. Очевидно, что это сглаживало социальные противоречия и способствовало прогрессу общества.
Пятое. В создании успешных механизмов корпоративного самоконтроля. Не соответствующий высоким стандартам, как собственно деловым, так и этическим, человек лишался поддержки сообщества.
Шестое. В формировании особой системы отбора, своеобразной формы социальной мобильности, обеспечивающей ротацию и сохранявшей в сообществе только «пригодных к делу». Купеческие фамилии - не наследственная аристократия. Если потомки не могли вести дела на уровне своих отцов и дедов, они выпадали из сообщества, а на их место приходили другие.
Седьмое. В стремлении к техническим новациям. Большинство предприятий были блестяще оснащены технически, а персонал - достаточно квалифицирован.
Восьмое. В особых формах организации рабочей силы. Чрезвычайно интересным и очень мало исследованным явлением можно считать русскую артель. Она представляла собой не просто группу людей, совместно подряжающихся на работу, и не европейский профсоюз в полном смысле этого слова. Хотя артель и защищала социально-экономические права своих членов, она кроме этого и контролировала качество их работы и несла солидарную ответственность в случае нечестности или некомпетентности своих членов. Артели объединяли не только рабочих, но и служащих. Например, конторщики и приказчики на многих предприятиях нанимались от артели.
Девятое. Несмотря на православные (преимущественно старообрядческие) корни подобной предпринимательской модели, сообщество было чуждо ксенофобии и конфессиональной ограниченности. В него могли входить и никониане, и иностранцы. Любопытный сюжет описывает один из немногих авторов, проявлявших интерес к московскому купечеству, и хорошо лично его знавший, так как сам принадлежал к данной среде, - П.А.Бурышкин.[14]
Десятое. Упомянутый в сюжете юноша Кноп принадлежал к знаменитому в среде предпринимателей Центрального региона немецкому семейству Кнопов. Основатель династии Людвиг Кноп, выходец из Европы, первоначально занимался техническим оснащением московских фабрик, а затем и сам вошел в их капиталы. Но вот что любопытно. Европейский делец, прекрасно знавший организацию производства на Западе и привыкший вести дела по тамошним «цивилизованным» правилам, не только доверял средства «под честное слово» бородатым «варварам в длиннополых кафтанах», но и участвовал потом в их предприятиях, никогда не пытаясь вмешиваться в управление и организацию дела, переустраивая все на европейский лад. Получается, что модель, созданная этими «варварами», представлялась ему успешнее и эффективнее той, что он знал по Европе. А потомки его вообще обрусели.
Приведенный выше краткий очерк касался лишь социально-экономических аспектов. Но им дело не ограничивалось. Уже на уровне деловой и общественной жизни демонстрировалась способность «русских хозяев» к самоорганизации, к кооперации с другими социальными силами (интеллигенцией, например).
А что это, если не начало формирования отечественного аналога того, что в классической теории либерализма получило название «гражданское общество» и «демократия». Неудивительно, что из среды «хозяев» центрального региона выросли деятели, с которыми непосредственно связана история русского парламентаризма.
Не следует забывать, что при всех изменениях, «хозяева» оставались русскими людьми, тесно связанными с национальной почвой и культурой, нравственными принципами, именно на них они основывали свой успех.
В.П. Рябушинский видел «хозяев» не только в состоявшихся предпринимателях, он полагал, что данный тип широко представлен в русском крестьянстве. И ожидал массового выхода «хозяев» из данной среды на простор общественной деятельности.
Хотелось бы подчеркнуть, что в основе данной модели лежала не простая консервация общинных или каких-либо еще традиций, а их творческое развитие; внимательное, но избирательное отношение к чужому опыту; готовность совершенствоваться; особая рациональность, требующая учета особенностей среды и основанная на понимании неслучайности выработанных историей образцов.
Дискуссионным является вопрос о возможности возрождения сегодня данной модели. Некоторые, например, известный исследователь Д.Расков,[15] в этом сомневаются. Однако есть реальные примеры появления предпринимательских сообществ, стремящихся работать на описанных выше принципах. Пока их немного, но первые результаты деятельности довольно успешны[16]. Очень важно, что здесь вырастает не олигархическая модель бизнеса по принципу: прихватизировал - «выдоил» - перевел все за рубеж - сам туда уехал; и не уродливые клоны «фанкового бизнеса», присущего обществу «тотальной аномии», а настоящее крепкое дело, рассчитанное на детей и внуков, связываемое с процветанием своей страны. Безусловно одно - опыт этот надо изучать, и, если возможно, создавать условия для его использования. Вот в этом-то, вероятно, и должна состоять задача государства.
Мы не рассматриваем подробно (хотя сейчас на эту тему публикуется много работ) имперскую модель политического управления, «симфоническое» взаимодействие государства и Церкви и многое, многое другое.
Не можем не сказать и об особой русской духовности, непосредственно связанной с православной традицией. В условиях противостояния «тотальной аномии» она особенно значима.
Существенная сложность состоит в отсутствии адекватного понятийного аппарата. Попытка анализа многих отечественных социальных моделей в терминах классической либеральной теории приводит к потере понимания их сути, а использование почвеннической, славянофильской и евразийской терминологии - соборность, симфоничность, демотичность, идеократия - приводит к их радикально антилиберальной интерпретации, создает опасность разрушения либерального проекта вообще.
До сих пор мы обращались лишь к внутриполитическому аспекту процесса модернизации. Но есть еще и внешнеполитический аспект. Угроза извне (реальная или просто ощущаемая) существенный фактор принесения в жертву инновационных процессов, если они представляются подрывающими обороноспособность общества. К сожалению, сегодня поле враждебности вокруг России отличается максимальной напряженностью. И это не иллюзия, а факт, выражающийся в конкретных последовательных действиях во всех сферах международных связей, от экономики до спорта. Ответной реакцией неизбежно становится милитаризация и мобилизация общества, переориентация всего и вся на оборону и обеспечение внутри страны того, что для нее потребно.
Итак, объективные условия прямо подталкивают Россию к созданию третьей жесткой структуры и соответствующего ей полицейского государства.
Но это только один из неблагоприятных вариантов развития событий. Второй - срыв модернизации «снизу», в результате дестабилизирующих процессов, отчасти, возможно инспирированными извне враждебными по отношению к России силами. Такой вариант также достаточно широко представлен в модернизациях политарных обществ в последние десятилетия. Известен данный вариант под названием «цветная революция».
Насколько сценарий революции вероятен в современной России?
Революция - понятие, широко используемое в различных областях социального знания. Строгое научное употребление термина (впрочем, тоже далекое от однозначности) соседствует со свободно публицистическим, а зачастую, и просто бытовым, что делает его значение совсем неопределенным, размытым.
Даже в науке сосуществует несколько трактовок понятия «революция».
Во-первых, это коренные, существенные изменения во всей социальной системе (обществе в целом), приводящие к ее переходу в иное качество. Например, «социальная революция» в марксизме, означающая переход от одной общественно-экономической формации к другой.
Во-вторых, это радикальное изменение в какой-либо сфере общества, имеющее, возможно, общесоциальные последствия - «аграрная революция», «промышленная революция», «культурная революция».
В-третьих, под революцией понимают смену политической власти, осуществляемую более или менее насильственно, приводящую к формированию нового порядка управления, нацеленного на изменение общества в целом (если имеет место только нелегитимная смена правящей верхушки, уместно говорить о «перевороте»).
Особое место занимает вариант «революция сверху» - серия реформ революционного значения. Так иногда оценивают преобразования Петра I или Александра II.
Революция в первом смысле этого слова в стране уже идет. Ибо модернизация и есть революция в первом смысле данного термина, ибо означает переход от политаризма к капитализму.
Выбор в пользу капитализма, как мы уже утверждали выше, объективен и совершенно не связан с симпатиями к нему определенных социальных групп или социокультурными векторами отечественной истории, которые, как может показаться на первый взгляд, имеют иную направленность. Дело в том, что капитализм (в различных модификациях) является единственно эффективной на сегодняшний день формой организации общества. Императив выживания в современности просто не оставляет альтернатив. Многие восточные общества, еще менее тяготевшие к капитализму, чем Россия, уже прошли, и достаточно успешно, данный путь. Большинство из них через описанные выше «диктатуры развития».
В данном случае мы говорим о революции в третьем значении этого слова, как политической революции, тесно связанной с революцией социальной. Политическая революция в контексте процесса модернизации выступает условием осуществления социальной, ибо процесс трансформации может протекать только в условиях определенным образом ориентированного политического режима и благодаря ему. В условиях модернизации режим, повторимся, должен решить две задачи: 1) поддержания стабильности; 2) осуществление модернизации. Неспособность справиться с решением любой из этих задач может стать фатальной для режима.
Переходный режим в любом случае обречен. Крах в процессе модернизации возможен, по завершении - неизбежен. Данному режиму, осуществляя модернизацию, порой приходится действовать вопреки сопротивлению отдельных социальных групп и даже жестко подавлять протесты последних. Также ему приходится защищать осуществляемые преобразования от угроз извне, где далеко не все могут быть ими довольны. Общество, в свою очередь, может быть не удовлетворено темпами проведения преобразований (режим способен «отстать» от общества). Таким образом, совершая революцию, данный режим может сам стать «жертвой революции (или контрреволюции)» еще в ее процессе, т.е. находится под угрозой «отмены снизу». Однако даже если этого не произойдет, социальная революция будет успешно осуществлена, он все равно окажется «жертвой революции» по ее завершению, ибо данный режим хорош для переходного периода, успех же социальной революции требует и адекватной политической организации, отличной от переходного режима. Осуществив революцию, он «отменяет сам себя». Показательны в этом плане судьбы азиатских «диктатур развития», в частности, южнокорейского режима[17].
Поскольку речь идет о возможности политической революции как свержения существующего режима с последующим изменением курса, уместно вспомнить также ленинское учение о «революционной ситуации», объясняющее когда и как происходят подобного рода революции.
Прежде всего, В.И. Ленин формулирует три объективных признака революционной ситуации, без которой никакая революция не произойдет. Вот эти признаки: «1) Невозможность для господствующих классов сохранить в неизмененном виде свое господство; тот или иной кризис «верхов», кризис политики господствующего класса, создающий трещину, в которую прорывается недовольство и возмущение угнетенных классов. Для наступления революции обычно бывает недостаточно, чтобы «низы не хотели», а требуется еще, чтобы «верхи не могли» жить по-старому. 2) Обострение, выше обычного, нужды и бедствий угнетенных классов, 3) Значительное повышение, в силу указанных причин, активности масс, в «мирную» эпоху дающих себя грабить спокойно, а в бурные времена привлекаемых, как всей обстановкой кризиса, так и самими «верхами», к самостоятельному историческому выступлению»[18].
Для перерастания революционной ситуации в полноценную революцию к объективным факторам должен быть присоединен субъективный, ибо «не из всякой революционной ситуации возникает революция, а лишь из такой ситуации, когда к перечисленным выше объективным переменам присоединяется субъективная, именно: присоединяется способность революционного класса на революционные массовые действия, достаточно сильные, чтобы сломить (или надломить) старое правительство, которое никогда, даже и в эпоху кризисов, не «упадет», если его не «уронят»[19]. Особую роль в данном случае должна сыграть руководящая сила, например, партия, которая могла бы организовать и направить процесс.
Можно ли говорить о наличии в России революционной ситуации?
Начнем с первого пункта - «кризиса верхов». На наш взгляд, никакого кризиса системы власти, угрожающего ее существованию, в России нет. Создана достаточно успешная (насколько это вообще возможно в существующих условиях) модель управления - умеренный авторитаризм, загримированный под «театральную демократию».
При всей активности критики существующего режима, надо не забывать о нескольких моментах.
Во-первых, сама по себе критика - не только свидетельство существующих недостатков, но и достоинств режима. Ведь критика - способ выявления проблем, а значит и первый, необходимый шаг к их решению. Во-вторых, допустимость критики - свидетельство силы и устойчивости режима - «он может себе это позволить». В-третьих, критика - проявление недекларативности демократии - показатель ее «серьезности».
Критикуя «путинский режим», следует быть добросовестным. Во-первых, не следует возлагать на него ответственность за многовековые язвы российской общественной системы - коррупцию, бюрократизм, бесконтрольность власти со стороны общества... Не следует также забывать, что многие «язвы» не оставляют выбора режиму, требуя соответствующей реакции - правовой нигилизм, неспособность к самоорганизации, разрушенная трудовая этика - все это провоцирует обращение к «палке» или к «ручному управлению» как иногда единственным способам поддержания стабильности.
Необходимо учесть, во-вторых, что Путину досталась даже постсоветская, а постельцинская Россия. Когда было уничтожено все лучшее из советского наследия, обнажены вековые язвы, и все это усугубилось стихией «первобытного рынка». Путин принял страну, авторитет которой упал «ниже плинтуса», страну с полностью разрушенной экономикой и системой управления, страну, где идеалом молодежи были бандиты и валютные проститутки, «дикое поле» с перспективой превращения в криминальную диктатуру или олигархическую семибанкирщину.
Путин, как было показано выше, обуздал криминал и олигархов, заставил считаться с Россией на международной арене, восстановив тем самым утраченный суверенитет российской государственности как внутри, так и вовне страны. Была обеспечена экономическая и социальная стабильность. У людей появилась работа, за которую платят, у детей - места в детских садах и школах, молодые учительницы уже не вынуждены подрабатывать по ночам проституцией, дети мечтают о карьере военных, инженеров, бизнесменов, врачей, связывая свою жизнь с трудом, а не разбоем...
Нелепо обвинять режим в отсутствии к стремлению вести диалог с обществом, подавлении всех форм гражданской активности. Напротив, были предприняты реальные шаги по созданию полноценного гражданского общества, которое предполагает не только защиту прав, но и сознание ответственности, которое отлично от «игрищ на площадях», продемонстрированных во всей красе и ужасе последствий собратьями по советскому прошлому (и не только ими).
Среди таких шагов - создание Общественной палаты, Народный фронт, даже кажущиеся карикатурными заигрывания с отдельными организованными сообществами (байкерами, например). Власть нуждается в социальной поддержке. Не вина режима (во всяком случае, не только его), что попытки эти не приносят должного результата. Путин - не первый, терпящий здесь провал, - вспомним разочарования Екатерины при созыве Уложенной комиссии, или опыт Учредительного Собрания, способного лишь «утомить караул». Мало что изменилось с тех пор. С обществом нужно работать, чтобы его создать, и общество само должно работать над собой, если претендует на серьезное отношение к себе.
Более того, даже казалось бы вполне справедливая критика не всегда указывает на ошибки: ведь критикующий может не учесть всех обстоятельств дела, превращающих его предложения в нереализуемые, а то и опасные.
К серьезным недостаткам режима можно было бы отнести неудачи в модернизационных начинаниях, проблему преемственности власти, а следовательно, и курса, и многое другое.
Разумеется, сложившийся режим далеко не идеален, но представляется, что на сегодняшний день он близок к оптимальному. Оптимальность эта еще более становится очевидной, если задаться вопросом о возможных альтернативах. По персоналиям они, не исключено, могут быть, но в существенных характеристиках выглядят куда малопривлекательнее существующего.
Главное же, данный режим народ устраивает. И вот здесь мы переходим ко второй составляющей революционной ситуации, к «низы не хотят» и сразу же к третьей (повышение активности). Ибо, если «не хотят», то должны это каким-либо образом проявить. А следует сказать, что, судя по всему, если и «не хотят», то хорошо это скрывают.
Действительно, никакой «антирежимной» активности масс не наблюдается. Акции протеста достаточно редки и носят скорее экзотический характер. Данное утверждение справедливо как по отношению к индивидуальным, так и по отношению к коллективным мероприятиям. К первым можно отнести, например, «перформансы» художника Павленского, готового принести на алтарь борьбы не только дверь ФСБ, но и собственные гениталии. Ко вторым - заглохшие «болотные» гуляния, воспринимавшиеся как масштабные шоу.
Выборы и социологические опросы демонстрируют устойчивую поддержку как национального лидера, так и режима в целом. Часто встречаются утверждения, что выборы или опросы в той или ной мере фальсифицированы и реального положения дел не отражают. На наш взгляд, даже если предположить, что это так, важнее, то, что подобные результаты никакой ответной реакции «обманутых» (?) масс не вызывают - на площади никто не выходит (как это происходило, например, на Украине).
Стоит обратить внимание и на то, что ни один «протестант», даже пострадавший от режима, в глазах народа героем не стал, не обрел ореола мученика. В российском социокультурном контексте это существенно, ибо в возвеличивании «жертв» традиционно проявляется отношение к власти.
Конечно, Интернет изобилует саркастическими выпадами, но сетевое брюзжание - скорее, национальная ежевечерняя развлекуха «под пиво», нежели целенаправленная гражданская активность.
Из той же серии более или менее организованная интеллектуальная оппозиция. Таковая, к сожалению, чрезвычайно напоминает классический вариант русской интеллигентской оппозиционности, для которой любая власть плоха, потому что она власть. Подобная оппозиционность, как показала история, к счастью, не слишком опасна, но, к сожалению, мало конструктивна. В ее недрах могут возникать разного рода интеллектуальные модели, которые красивы и наукообразны, но, увы, к реальности малоприменимы. Впрочем, из данной среды вполне может исходить и взвешенная конструктивная критика, что может стать одной из основ формирования гражданского общества, нацеленного не на принципиальный «конфликт ради конфликта» с властью, а на сотрудничество с нею.
Никакой серьезной организующей силы у «протестантов» нет. Да они и не стремятся особенно организовываться за пределами форумов и чатов.
Таким образом, протест (поскольку он заметен) исходит от маргинальных групп[20] и серьезной угрозы режиму представлять не может. И это хорошо. Ибо на сегодня более предпочтительных альтернатив данному, совсем не идеальному, режиму в России не видно. Одно из главных его преимуществ может быть выражено парафразом бессмертного высказывания Черчилля о демократии: «Режим отвратителен, но остальные возможные еще хуже».
Ведь какие реальные альтернативы умеренному авторитаризму модернизационной направленности существуют? Учитывая, что полноценная демократия в России на данный момент совершенно невероятна, это будет либо олигархо-криминалистическая анархия, либо жесткий авторитаризм, переходящий в тоталитаризм. И то, и другое в гораздо меньшей степени, чем существующий режим, способны справиться с двумя основными задачами, стоящими перед любой системой управления в современной России: задачей поддержания стабильности общества и задачей осуществления модернизации.
Маловероятным представляется нам и сценарий «цветной революции»[21], т.е. инспирированного извне переворота, опирающегося на недовольство отдельных групп (прежде всего, молодежи, претензии которой опережают реально возможное). Переворот при этом должен будет подправить политику страны в предпочтительном для его зарубежных инициаторов направлении.
Маловероятность (по крайней мере, пока) данного сценария обеспечивается двумя факторами.
Во-первых, устойчивостью самого режима, обладающего, как было сказано выше поддержкой массы населения, и вполне способного к решительным действиям в критических условиях (в отличие от правителей Грузии, Украины или Киргизии). Во-вторых, отечественной социокультурной средой. Наш народ, в том числе и нарождающийся средний класс далеко не так гедонизирован, как уверены за рубежом. Предполагалось, что санкции, ухудшающие экономическую ситуацию в стране и оборачивающиеся болезненным снижением уровня жизни большинства слоев российского общества, должны были вызвать возмущение внутри страны. Но нет! Рейтинг политического руководства только растет. Люди готовы жертвовать доходами, отдыхом в Турции и Египте, ради суверенитета страны, общенациональных интересов.
Однако, как уже было сказано выше, и режим театральной демократии в отечественном варианте ничего не гарантирует. Вполне возможна его трансформация в любой из двух указанных выше «нежелательных» вариантов, причем никакой активности народных масс, политической революции, для этого не понадобится - все будет решаться внутри властных и деловых элит.
Есть две задачи, с которыми еще предстоит справиться режиму. От этих решений будет зависеть как его судьба, так и развитие страны в целом. Первая - это обеспечение стабильности и преемственности курса при смене лидера. Вторая задача - активизация модернизационных процессов. Пока с модернизацией получается значительно хуже, чем со стабилизацией. Но отсутствие модернизации - действительно, путь к краху. И вот здесь особенно важным становится умение наладить диалог с обществом, учитывать и воспринимать конструктивную критику, оперативно проводить экспертизу и реализовывать предложения, родившиеся вне официального властного аппарата и не по указанию сверху.
Модернизация - объективная необходимость. Политическая нестабильность, вызванная кризисом режима, может стать существенной помехой для нее. Хочется надеяться, что существующий режим найдет удачное сочетание решения двух взаимосвязанных задач - поддержания стабильности и осуществления модернизационных преобразований.
Итак, мы обозначили два возможных варианта срыва процесса модернизации: 1). Полицейское государство (третья жесткая структура, восстанавливающая политарные отношения и блокирующая развитие); 2). Революция, как вариант - «цветная», приводящая к тотальной дестабилизации общества.
Второй сценарий даже хуже первого, ибо означает потерю не только инновационности, но и стабильности. Но, как нам представляется, он, к счастью, менее вероятен, чем первый, по крайней мере, в ближайшей перспективе. Политарная контрреволюция реальнее революции.
Есть ли возможность избежать не только второго, но и первого неблагоприятного сценария и все же удачно продолжить процесс модернизации?
Существует ли возможность создания и реализации «национального либерального проекта»?
На наш взгляд, существует. И зависит такая возможность, в первую очередь, от фактора субъективного, а именно - способности правящей элиты провести страну между «Сциллой» дестабилизации и развала и «Харибдой» полицейского государства. Режиму, справившемуся с задачей стабилизации, предстоит создать и запустить инновационные механизмы. В условиях невозможности демократии придется конструировать некий отечественный аналог «диктатуры развития», отличный, однако, от азиатских прообразов. Да, мы вынуждены насильственно формировать рынок.
При этом элитам надо учитывать следующее:
1. Инновационный, модернизационный компонент не должен быть задавлен стабилизационным; напротив, стабилизация должна восприниматься лишь как условие модернизации.
2. Модернизация не есть сугубо технологический процесс, она предполагает строительство современной рыночной экономики и преобразование всего общества в целом, соответственно, при выборе методов государство всегда должно держать в уме опасность реставрации политаризма. Более того, надо понимать, что инновационность модернизации - это прежде всего выработка новых эффективных социальных моделей, которые обеспечат, в конечном счете, и технический прогресс. А попытка развивать в искусственно созданных кластерах «нана», «био», «кибер» и прочие технологии напоминает строительство банановой теплицы в условиях северного полюса с перспективой пересаживать банановые деревья прямо в льды и сугробы.
Иными словами, нужны не технополигоны вроде Сколково, а полигоны выработки социальных моделей, в том числе и с опорой на национальные деловые традиции. Следует также внимательнее относиться к уже имеющимся образцам, «самосевом» вырастающих на, казалось бы, уже безнадежно погубленной почве (как, например, упомянутые выше организации предпринимателей-староверов или вологодские картофелеводы).
3. При формировании данных социальных моделей стоит исходить не из абстрактных принципов либерализма и не пытаться скопировать чей-либо либеральный проект, а создавать свой собственный, опираясь на традиции и исторический опыт, используя то, что уже было когда-то создано в России и при определенных условиях и с необходимыми модификациями могло бы быть возрождено. Необходимо рациональное отношение к традициям, а оно заставляет считать их не пережитком, а опытом предков, не на пустом месте появившемся и доказавшем уже свою эффективность.
3. Репрессивные методы следует использовать очень осторожно - дозировано и адресно, ибо усиление репрессивности - один из каналов восстановления политаризма.
4. Необходимо кропотливо работать над консолидацией всех модернизационно ориентированных сил - и в среде чиновничества, и в бизнес-среде, и в среде интеллигенции. При всей противоречивости взглядов и интересов надо формировать своеобразный «модернизационный консенсус». Причем делать ставку стоит не только на кремлевские элиты, а на формирование широкой модернизационной субъектности, создание условий и форм участия людей в модернизационной активности.
Вот далеко не полный перечень требований к режиму, необходимых для продолжения модернизации, а не закостенения в новой жесткой структуре.
Повторимся, что никаких гарантий выполнения данных требований нет. Но есть определенные факторы, внушающие оптимизм в этой, в целом безрадостной, ситуации.
Во-первых, это специфика «нового господствующего (политически и экономически) класса» - чиновничества. Оно, в целом ориентировано не политарно, а специфически-рыночно.
Новый российский чиновник отличается от чиновничества периодов двух первых жестких структур. В прежние времена чиновник рассматривал свою службу как основное дело в жизни, карьера, знаки отличия были для него самоценностью. Конечно, он мог воровать, брать мзду, но это было аспектом службы, немыслимым вне нее. Источник дохода терялся вместе со службой. Для нынешнего чиновника служба - форма перевода обретаемого на ней властного ресурса в иные бизнес-активы. Он четко осознает свое положение как переходное, его государева служба - средство обеспечение личного благополучия, в основном за счет вхождения в бизнес и укрепления в нем. Собственно само положение чиновника в госаппарате рассматривается им как ресурс, трансформируемый в долгосрочные материальные выгоды. Чиновник совершенно неидеологизирован, он прагматичен до цинизма, но именно этот прагматизм делает из него идеального исполнителя своих функций - иначе теряется властный ресурс, обеспечивающий его дальнейшее благосостояние. Чиновник осознает свою связь с корпорацией, но сама эта корпоративность для него не самоценна - она опять же средство, обеспечивающее возможность обогащения.
Разумеется, сказанное выше относиться в большей мере к основной массе российского чиновничества, а не к его верхушке. Руководство страны может иметь вполне четкие идеологические предпочтения, разрабатывать и реализовывать программы развития, мало связанные с интересами их личного обогащения. И программы эти, в принципе, тоже модернизационно ориентированы.
Во-вторых, учитывая сказанное выше, для определения стратегии развития может быть учтен опыт двух прежних жестких структур. О чем он свидетельствует? Прежде всего о том, что каждая жесткая структура имеет ограниченный ресурс приспособляемости. Рано или поздно он исчерпывает себя и опять приходится начинать сначала. Причем, ресурс этот постоянно сокращается. Первая жесткая структура просуществовала 150 лет; вторая - чуть более 70, а срок жизни третьей может быть совсем кратким. Ведь специфика современной ситуации в том, что жизнеспособно только то общество, где инновационный механизм является его составной частью, действует постоянно, а не включается от случая к случаю. Жесткая структура такое исключает.
Кроме того, жесткие структуры несут в себе определенный опыт технологических преобразований. В определенных пределах данный опыт тоже может быть полезен.
В-третьих, есть мировой опыт диктатур развития, который при всей специфичности ситуации в России, также можно использовать.
И, действительно, применяя многие политарные методы, существующий режим все-таки привержен рыночной ориентации, делает шаги, направленные на формирование в России ответственного гражданского общества, понимая, что только так сегодня можно обеспечить устойчивое развитие, а в перспективе - надежную социальную стабильность и внешнюю безопасность.
И, в-четвертых, повторим вновь, свой исторический собственный опыт, многообразные социальные модели, созданные российской историей, в том числе и описанные выше, потенциал которых не был до конца раскрыт и использован.
Повторим - гарантий нет, но надежда остается.
Ефремов Олег Анатольевич, кандидат философских наук, доцент, Почетный работник высшего профессионального образования РФ, доцент кафедры социальной философии и философии истории философского факультета МГУ имени М.В. Ломоносова
[1]Теория политарного общества была разработана в рамках марксистской парадигмы известным отечественным ученым Ю.И.Семеновым. См., например: Семенов Ю.И. Россия: что с ней случилось в XX веке // Российский этнограф. Вып.20. 1993.
[2] В своей некогда знаменитой книге «Перестройка и новое мышление для нашей страны и для всего мира» М.С.Горбачев, вождь тогда еще казавшегося незыблемым Советского Союза, по сути прямо признает экономический коллапс, в котором оказалась страна к сер. 80-х гг.
[3] Последнее утверждение не следует понимать как национальный нигилизм. Речь не идет об отказе от собственной культуры. Необходимо лишь приспособление ее к насущным нуждам модернизации. Трансформация не означает уничтожения. Трансформация означает преобразование. Причем, вполне возможно использование уникальных особенностей отечественной культуры для формирования не известных ранее модернизационных образцов, по эффективности превосходящих имеющиеся в наличии.
[4] См., например: Ефремов О.А. Мировоззрение отечественной интеллигенции и перспективы модернизации России // Россия на рубеже тысячелетий. М.: Институт международного права и экономики им. А.С.Грибоедова, 2000.
[5] Да, действительно, в наших олигархах есть что-то донеолитическое... Иногда можно слышать, что модернизация в Южной Корее осуществлялась в рамках олигархической модели. Но там олигарх был исполнителем определенного государственного поручения, для чего ему обеспечивались необходимые ресурсы. У нас олигарх просто «осваивает» вырванный кусок, «собирая и охотясь» на приватизированном участке . Принцип отношения власти к олигархам в Южной Корее был: «На, делай! (на благо общества)», у нас - «На, бери (и поделись со мной)»
[6] См.: Ефремов О.А. Товарный фетишизм эпохи постмодерна: к вопросу о природе «нового» капитализма // Философия и общество. 2012. №2. С.76-89.
Ефремов О.А. Формирование идентичности человека в условиях тотальной аномии // Проблема формирования гражданина России через инструментарий идентичности (культурная, образовательная, воспитательная, пропагандистская, информационная государственная политика). М., 2016. С.53-73.
Ефремов О.А. Человек и корпорация в капиталистическом обществе // Концептуализация общества в социальной философской и философско-исторической рефлексии. М., 2017. С.133-154.
[7] См.: Ефремов О.А. Спорт и театр или еще раз о пути России к демократии // Экономика и право. XXIвек. 2012. №4.
[8] Флоровский Г. Пути русского богословия. Киев, 1991. С.82.
[9]Ланьков А.Н. Взлет и падение «диктатуры развития» в Южной Корее // Отечественные записки. 2013. №6 (57) http://www.strana-oz.ru/2013/6/vzlet-i-padenie-diktatury-razvitiya-v-yuzhnoy-koree
[10] Любопытно, что отец-основатель большевизма В.И.Ленин разработал теорию «диктатуры пролетариата», считавшуюся его основным вкладом в развитие теории марксизма. Диктатура пролетариата - особое жесткое пролетарское государство, призванное подавить сопротивление остатков прежних эксплуататорских классов и создать основы нового коммунистического общества, по мере становления которого диктатура должна будет сама собой отмереть за ненадобностью, коммунизм предполагался как бесклассовое, а, следовательно, и безгосударственное общество. Можно сказать, что Ленин разработал как раз теорию «неклассической» диктатуры развития, ориентировавшейся не на рыночные принципы. Но коммунистического общества построить так и не удалось, в силу этого и «отмирания» диктатуры пролетариата не происходило, что не исключало, разумеется, существенной эволюции государственности.
[11]Ланьков А.Н. Модернизация в Восточной Азии, 1945-2010 http://polit.ru/article/2010/03/11/lankov/
[12] См.: Рябушинский В.П. Купечество московское
[13] В последние годы данный пробел стал отчасти ликвидироваться. Особенно хотелось бы обратить внимание на деятельность Русского экономического общества им. С.Ф.Шарапова и работы историка А.В.Пыжикова
[14] Во время Всероссийской выставки 1896 г., проходившей в Нижнем Новгороде, деловые люди Центрального региона решили оригинально поприветствовать императора Николая II: «Двадцать семь детей из московского и нижегородского родовитого купечества составили отряд рынд, одетых в красивые белые кафтаны с секирами на плечах.
Молодые люди были подобраны один к одному. Костюмы были очень дорогие. У многих были подлинные серебряные секиры. Словом, отряд производил внушительное впечатление и всем очень понравился. Понравился он и Государю, который решил проявить к рындам свое внимание. Обратись к одному из них, он спросил: "Как твоя фамилия?" "Шульц, Ваше Императорское Величество" - последовал немедленный ответ. И действительно, это был Андрей Иванович Шульц, в будущем маклер по учету при Московской Бирже, очень красивый человек, а в молодости, как говорят, напоминавший юного греческого бога. Тогда Государь обратился к другому с тем же вопросом: "Ну а твоя фамилия?" - "Ценкер, Ваше императорское Величество." - ответил вопрошаемый. Государь несколько смутился и наудачу спросил еще одного: "А ты как называешься?" - "Кноп, Ваше Императорское Величество." Государь фамилий больше не спрашивал, но спросил еще одного из рынд: "Что работает ваша фабрика?" Тот, в смущении, вместо того, чтобы сказать "ситец", ответил: "Чичец, Ваше Императорское Величество." См.: Бурышкин П.А. Москва купеческая.//http://e-libra.ru/read/101705-moskva-kupecheskaya.html
[15] См., например: Homocredens:Экономика и старообрядчество // file:///C:/Users/user/Desktop/Староверы/_%20Homo%20credens_%20Экономика%20и%20старообрядчество%20-%20ПОЛИТ.РУ.html
[16] См., например: Башмакова М. Наследники «русского хозяина» // http://www.fontanka.ru/longreads/starover/;
Картофельные короли: как вологодские мужики миллионерами стали // rusrand.ru/goodnews/kartofelnye-koroli-kak...mujiki
[17] См.: Ланьков А.Н. Взлет и падение «диктатуры развития» в Южной Корее // Отечественные записки. 2013.№6. http://www.strana-oz.ru/2013/6/vzlet-i-padenie-diktatury-razvitiya-v-yuzhnoy-koree
[18] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.26. С.218.
[19] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.26. С.219.
[20] «Маргинальность» в данном случае не несет в себе никакого уничижительного содержания. Термин указывает лишь на отсутствие серьезной социальной базы
[21] Специально по проблеме возможности «цветной революции» в России см.: Ефремов О.А. «Цветной» сценарий в условиях «театральной» демократии: велики ли шансы на успех? // Экономика и право. XXI век. 2013.№1.
