И Вера пролила спасительный елей
в лампаду чистую Надежды...
В этом году отмечается 230 лет со дня рождения Константина Николаевича Батюшкова (1787-1855) и 200 лет со дня выхода его единственной книги - двухтомника «Опыты в стихах и прозе» (1817). Личность незаурядная - яркая, героическая и трагическая - русский поэт Константин Батюшков занял особое место в истории отечественной литературы. Пушкин считал его одним из своих учителей в поэзии, признал творения Батюшкова поэтическим чудом и в этом смысле назвал «чудотворцем».
Глубокий знаток и ценитель древности Батюшков органично усвоил достижения античной культуры, сделав их «своим сокровищем». Это «сокровище» воплотилось в поэтике его стихотворенийкак «прелестная роскошь словесности». Кажется, что в лирике Батюшкова собрались все древние боги и богини и все сопровождающие их мифологические существа, герои легендарной истории и античные авторы.
Древность получала новую жизнь не только в сочинениях, но и в самой судьбе и личности поэта. В литературном обществе «Арзамас», куда входили Пушкин, Жуковский, Вяземский, Воейков, Плещеев и другие, Батюшков был наречён Ахиллом. Всерьёз так назвали его друзья-литераторы за приверженность к античности, а в шутку - за невысокий рост и хрупкое телосложение («Ах, хил!»).
Однако Константина Батюшкова и без тени иронии можно уподобить легендарному древнегреческому воину Ахиллу, воспетому Гомером. Русский поэт началаXIXвекатакже совершил свои великие подвиги - «подвиги творческого воображения», для которых потребовалось «величайшее напряжение духовных сил» [1]. «Малютка Батюшков, гигант по дарованью...», - отзывался о нём В.А. Жуковский в стихотворении «Ареопагу».
В то же время миниатюрный «Ахилл»-Батюшков был не только поэтом, но и воином - не в метафорическом, а в прямом смысле. Кроме творческих, он совершил подвигиратные.
Характер сильный, мужественный, волевой проявился в хрупком юноше, когда он без малого двадцати лет отроду в марте 1807 года - вопреки запретам отца - пошёл добровольцем на войну с наполеоновской Францией, против которой выступила Россия в коалиции с Пруссией и Великобританией.
29 мая 1807 года в восточной Пруссии под Гейльсбергомв кровопролитной битве, унёсшей тысячи жизней, 20-летний Батюшков был ранен. Его «вынесли полумёртвого из груды убитых и раненых товарищей» и отправили на лечение в Ригу. «Любезный друг! Я жив, - писал Батюшков своему другу Н.И. Гнедичу.- Каким образом - Богу известно. <...> Я в Риге. Что мог вытерпеть дорогою, лёжа на телеге, того и понять не могу. Наш батальон сильно потерпел. Все офицеры ранены, один убит. Стрелки были удивительно храбры, даже до остервенения».
Уже через год отважный молодой офицер снова в строю. Он становится участником баталий в русско-шведской войне 1808-1809 годов. В награду за храбрость Батюшков получил орден Святой Анны 3-й степени.
В 1810 году он вышел в отставку. Однако отставным офицером пробыл недолго. Отечественная война 1812 года призвала поэта-воина постоять за родную землю и православную веру: «Теперь стыдно сидеть над книгою; мне же не приучаться к войне. Да, кажется, и долг велит защищать Отечество и государя нам, молодым людям», - писал он Вяземскому 1 июля 1812 года.
29 марта 1813 года Константин Батюшков был зачислен штабс-капитаном вРыльский пехотный полк, стал участником заграничных походов русской армии 1813-1814 годов. В октябре 1813 года он писал Гнедичу о своих военных наградах - двух крестах: «Я представлен к Анне за последние дела и к Владимиру - за первые... Пришли мне Анненский крест, хорошей работы и хорошего золота, с лентою, небольшой величины... Ещё купи Владимирский крест: я к нему представлен за Теплиц... Здесь этого не сыщешь, а при генерале неловко не носить крестов. Не забудь и георгиевских лент для медали». Свои кресты поэт заслуживалсобственной кровью: «Что в офицере без честолюбия? Ты не любишь крестов? - иди в отставку! А не смейся над теми, которые их покупают кровью!»
За отвагу в «битве народов» под Лейпцигом - одном из главных сражений с Наполеоном - Батюшков был награждён орденом Святой Анны 2-й степени. Будучи адъютантом генерала Раевского, русский «Ахилл» прошёл победоносный военный путь до Парижа, а затемчерез Англию, Швецию и Финляндию вернулся в российскую столицу.
«Храбрость без веры ничтожна», - повторял слова ШатобрианаБатюшков. Он был убеждён, что Христос-Спаситель сохранил русскую землю; православная вера, упование на Божие заступничество помогли разгромить врага: «с ужасом и с горестию мы взирали на успехи нечестивых легионов, на Москву, дымящуюся в развалинах своих; но мы не теряли надежды на Бога, и фимиам усердия курился не тщетно в кадильнице веры, и слёзы и моления не тщетно проливалися перед Небом: мы восторжествовали. Оборот единственный, беспримерный в летописях мира! Легионы непобедимых затрепетали в свою очередь. Копьё и сабля, окроплённые святою водою на берегах тихого Дона, засверкали в обители нечестия, в виду храмов рассудка, братства и вольности, безбожием сооружённых; и знамя Москвы, веры и чести водружено на месте величайшего преступления против Бога и человечества».
В1814 году после заграничных военных походов Батюшков создал стихотворение «Тень друга»,посвящённое памяти погибшего под ЛейпцигомИ.А. Петина - «незабвенного друга», «лучшего из друзей», «милого брата»,«товарища лучших дней», «воина вечно милого».
Лирический герой покидает «берег туманный Альбиона», на корабле возвращается в Россию с мыслями ородине:
Как очарованный, у мачты я стоял
И сквозь туман и ночи покрывало
Светила севера любезного искал.
Вся мысль моя была в воспоминанье
Под небом сладостным отеческой земли <...>
Мечты об «отеческой земле» прервались видением убитого на войне друга, явившегося из «небесной отчизны»:
Мечты сменялися мечтами,
И вдруг... то был ли сон?.. предстал товарищ мне,
Погибший в роковом огне
Завиднойсмертию, над плейсскими струями.
Но вид не страшен был; чело
Глубоких ран не сохраняло,
Как утро майское, веселием цвело
И всё небесное душе напоминало.
Произведениюпредпослан эпиграф из элегии Проперция: «Suntaliquidmanes: letumnonomniafinit;/ Luridaqueevictoseffugitumbrarogos». В переводе с латыни это означает:«Души усопших не призрак: не всё кончается смертью;/ Бледная тень ускользает, скорбный костёр победив».Древнеримский стихотворец выразил в поэтическом предчувствии одну из главных христианских заповедей о жизни вечной: «заповедь Его есть жизнь вечная» (Ин. 12: 50); «дар Божий - жизнь вечная во Христе Иисусе, Господе нашем» (Рим. 6: 23). Батюшков осознал, что его любимые античные авторы стояли на пути к христианству: «Лучшие из древнейших писателей приближились к сим вечным истинам, которые Святое Откровение явило нам в полном сиянии» («Нечто о морали, основанной на философии и религии»).
Русский поэт собственной душой ощутил реальность встречи с бессмертной душой погибшего на поле брани друга:
Но сладостный покой бежал моих очей,
И всё душа за призраком летела,
Всё гостя горнего остановить хотела:
Тебя, о милый брат! о лучший из друзей!
Батюшков-«Ахилл» в кругу читателей и друзей также заслуженно имел и другие славные имена: «маленький Овидий», «новый Тибулл». Он делал вольные переводы своих любимых античных авторов, совершенствуя русскую «лёгкую поэзию», переплавляя «звуки италианские» в новаторский «забавный русский слог». В «Речи о влиянии лёгкой поэзии на язык»поэт утверждал общечеловеческое и вечное (вне времени и пространственных границ) значение этой поэзии: «у всех народов, и древних, и новейших, лёгкая поэзия, которую можно назвать прелестною роскошью словесности, имела отличное место на Парнасе и давала новую пищу языку стихотворному» (П 209).
Вслед за классицистом Кантемиром, которого поэт высоко ценил, Батюшков мог бы сказать: я «с вами, греки и латины...» О его полной погружённости в античную поэзию свидетельствует необычное окказиональное словообразование в письме Гнедичу от 7 ноября 1811 года: «Я тибуллю...» [2] Глагол «тибуллить», изобретённый Батюшковым, - выразительный знак увлечённости, очарованности литературным источником, который влиял не только на творческие пристрастия, но уже и на сам образ жизни поэта. Этот окказионализм сродни словотворчеству влюблённого в Наталью Гончарову Пушкина, сотворившего к слову «очарован» рифму «огончарован».
«Тибулл, задумчивый и нежный Тибулл» (П 151) - так называл Батюшков своего любимого древнеримского автора. Собственная личность русского поэта - миловидного, задумчивого и нежного (каким донесли нам его облик портреты и автопортрет, воспоминания современников) - оживала в вольных переводах Тибулловых элегий. Здесь затронуты почти все основные темы и мотивы лирики Батюшкова: гимн земной жизни, радости, любви и красоте; тема дома, родного очага; противопоставление войны и мира; религиозно-философская тема жизни и смерти.
Всю художественную ткань Тибулловыхэлегий пронизывают обращения к высшим силам, заклинание судьбы. Эта древняя языческая форма под пером православного поэта становится глубоко личной, лирической, по-христиански осердеченной. В ней особенно ощутима надежда на спасение от бед, в котором так нуждался Батюшков:
Богиня грозная! Спаси его от бед... (35)
Но ты, держащий гром и молнию в руках!
Будь мирному певцу Тибуллу благосклонен... (36)
О боги! сей удар вы мимо пронесите,
Вы, лары отчески, от гибели спасите! (51)
Скорби, бедствия, страдания, близость смерти - «все ужасы войны», лично пережитые поэтом, - нашли отражение в его лирике:
<...> и бледны Эвмениды
Всех ужасов войны открыли мрачны виды («К Тассу»).
В«Тибулловой элегии X» описан «подземный дом»,
Где лает адский пёс, где фурии свирепы
И кормчий в челноке на Стиксовых водах,
Там теней бледных полк толпится на брегах,
Власы обожжены и впалы их ланиты!.. (52)
В зловещих картинах «внутри земли, во пропастях ужасных» у Батюшкова собраны чуть ли не все античные обитатели Аида: «Мегера страшная и Тизифона там/ С челом, опутанным шипящими змеями»; «ужасный Энкелад и Тифий преогромный»; «хищный Иксион, окованный змеёй» (36-37) и другие подобные им мифологические существа.
Всем этим мрачным образам смерти контрастно противопоставлены картины жизни - яркой, солнечной, благодатной. Молоко и мёд - среди излюбленных в поэтике Батюшкова знаков-символов Божией благодати и живительной земной силы:
Мёд капал из дубов янтарною слезою,
В сосуды молоко обильною струёю
Лилося из сосцов питающих овец...(35)
Это основные приношения человека богам. В «Тибулловой элегии X» в дар «священному лику домашнего Пената»«девы красные» приносят «из улья чистый мёд», «Сот мёда с молоком - и Маин сын<Гермес. - А.Н.-С.>/ Тебе навеки благосклонен!»(«Из антологии»). К жертвеннику Муз приносит эти дары и сам лирический герой Батюшковав стихотворении «Беседка муз»:
Спешу принесть цветы, и ульев сот янтарный,
И нежны первенцы полей;
Да будет сладок им сей дар любви моей
И гимн поэта благодарный! (88-89)
Как и в других творениях Батюшкова, земной мир в «Элегии из Тибулла» сверкает всеми переливами прозрачных красок: тёплыми («янтарная слеза»), прохладными («в лазоревых морях», «в тени зелёной»), нежными («на розовых конях». Этот необычный поэтический образ: «Проскакал на розовом коне» - отзовётся в лирике Есенина), ослепительно-яркими («с сидонским багрецом и золотом бесценным» - эти цвета напоминают пушкинские «в багрец и золото одетые леса»). Палитра мирной жизни во всей её полноте и красоте в вольных переводах из Тибулла противостоит войне и смерти.
Своеобразным божеством для Тибулла в переводах Батюшкова является также мир как антипод войны:
Сын неба! Светлый Мир!..
Ты благодать свою на нивы проливаешь
И в отческий сосуд, наследие сынов,
Лиёшь багряный сок из Вакховых даров (52).
Поэт несколько раз воспроизводит художественный образ «чаши круговой»,«весёлых чаш с вином». Он желал бы видеть только этот «багряный сок» виноградных гроздьев, вобравший тепло солнечного света и мирного труда (в стихотворной сказке «Странствователь и Домосед» встречается замечательный образ - «румяное вино»), в противовес зловещим красным брызгам крови на полях битвы - «Марсовых полях».
Вино, веселье, любовь - все эти «брызги» беззаботного наслаждения жизнью рассыпаются в анакреонтической лирике Батюшковаискрящимся фонтаном, переливаются через край символической «полной чаши».
В то же время реальный человеческий облик поэта, его собственный «внутренний человек» расходился с тем образом, что был создан творческим воображением. Мемуарист,близко знавший Батюшкова, характеризовал его как «кроткого, скромного, застенчивого» человека, который «отличался девическою, можно сказать, стыдливостью и вёл жизнь возможно чистую»[3].
В систему ценностей земной жизни в вольных поэтических переводах органично входит образ родины, родной земли, отечества. Вот как звучат заклинания лирического героя: «Отдай, богиня, мне родимые поля,/ Отдай знакомый шум домашнего ручья...» (35); «О боги, если б я/ Узрел ещё мои родительски поля!» (52). Родина и домашние божества - последний якорь спасения: «Спасите ж вы меня, отеческие боги, / От копий, от мечей!» (51).
Эти лирические переживания, очень близкие самому Батюшкову, оторванному наполеоновскими войнами от родины и от дома, нашли отзвуки также в его переписке. Удивительно, насколько античные литературные источники оказались приближенными к обстоятельствам жизни русского поэта начала XIX столетия. Например, в «Тибулловой элегии XI» образы легендарной мифологии соседствуют с бытовыми деталями, напоминающими о собственных «пенатах» Батюшкова: «Когда на пиршествах стоял сосуд святой/ Из буковой коры меж утвари простой» (50). В стихотворении «Мои пенаты» описаны «Всё утвари простые,/ Всё рухлая скудель!» (91). В вольном переводе элегии из Тибулла, на первый взгляд, неожиданно, возникают образы русской природы, русской зимы и даже приметы простонародного русского быта:
При шуме зимних вьюг, под сенью безопасной
Подруга в тёмну ночь зажжёт светильник ясный
И, тихо вретено кружа в руке своей,
Расскажет повести и были старых дней (37).
Лирическая атмосфера этого стихотворения угадывается в созвучиях исконно русских пушкинских стихов «Зимний вечер», «Няне».
Известно, что в Италии, среди её пышной природы Батюшков грустил о глубоких русских снегах. Перед отъездом из России в страну своей юношеской мечты он делился сокровенными предчувствиями: «Я знаю Италию, не побывав в ней... Там не найду счастия: его нигде нет; уверен даже, что буду грустить о снегах родины и о людях мне драгоценных». В письме к А.Н. Оленину поэт восхищался умением адресата «в снегах Отечества лелеять зыбких муз» (294). Лирический герой Батюшкова в стихотворении «Пленный» просит вернуть ему «край отцов,/ Отчизны вьюги, непогоду,/ На родине мой кров,/ Покрытый в зиму ярким снегом!» (68)
Какие радости в чужбине?
Они в родных краях;
Они цветут в моей пустыне
И в дебрях, и в снегах(68).
Так образ родины, русские пейзажные приметы включаются «новым Тибуллом»-Батюшковым в строй представлений о прекрасной, совершенной жизни.
П.А. Плетнёв в стихотворении «К портрету Батюшкова» был прав, замечая о «потомке древнего Анакреона»:
Ни вьюги, ни снега, ни жмущий воды лёд
Не охладили в нём воображенья...
Культ мечты: «Мечтанье есть душа поэтов и стихов...» - один из главных в батюшковской лирике с её романтическими устремлениями. С мечтами поэта о прекрасной жизни «вполне гармонировали» «мечты о красивой смерти» [4], за которой последует воскресение в жизнь вечную. Батюшков создаёт потрясающей силы и глубины образ смерти-воскресения, которого удостаиваются только любящие сердца. Так образуется философско-символическое кольцо: любовь - смерть - воскресение - любовь, которая соединяет начала и концы, «мертвит и оживляет»(«Разлука»).
В загробный Элизий - обиталище блаженных душ - помещает Батюшков особо чтимого им «нежного певца» Горация. В надписи «К цветам нашего Горация» древний поэт предстаёт как «бог лиры, бог любви». В «Подражании Горацию» Батюшков создаёт свой вариант стихотворного «Памятника» (эту античную традицию блистательно развил Пушкин, воздвигший «памятник себе <...> нерукотворный»), где утверждается царственность, божественное происхождение поэтической лиры: «Я сам на Пинде царь!/ Венера мне сестра» (221).
К творчеству и судьбе Горация Батюшков обращался и в своих прозаических опытах. В статье «Вечер у Кантемира» выделена «страсть к древним писателям» (П 220) видного русского классициста, который «только ощупью и с Горацием в руках» (П 231) пытался отыскать истину. В «Заметках о Горации» Батюшков размышлял о личности и судьбе «счастливейшего из всех стихотворцев» (П 247). Самому автору «Заметок» очень близка мысль «мудреца» и «тонкого философа» Горация о том, «что человек не может быть совершенно счастлив, что сердце наше есть источник вечных желаний» (П 247). Это размышление во многих стихах русского поэта воплотилось в форме поэтических афоризмов: «Как счастье медленно приходит,/ Какскоро прочь от нас летит»(«Элегия») (157); «Но радость наша - ложь, но счастие - крылато»(«К Тассу»)(199); «А счастие лишь там живет,/ Где нас, безумных, нет» («Послание к Н.И. Гнедичу»)(184-185).
Батюшков был солидарен с И.М. Муравьёвым-Апостолом, который признавался в том, «что не выпускает Горация из рук, что учение сего стихотворца может заменить целый век опытности, что он всякий день более и более открывает в нём не только поэтических красот, но истин, глубоких и утешительных» (П 248).
«Гораций никогда не хотел продать свою вольность за золото. Он отказался от почестей, страшился забот, любил уединение» (П 248) - эта позиция становится личной и творческой установкой самого Батюшкова. Многочисленные подтверждения - в его судьбе, письмах, стихах. Послевоенная гражданская служба не задалась: «К гражданской службе я не способен. Плутарх не стыдился считать кирпичи в маленькой Херонее; я не Плутарх, к несчастию, и не имею довольно философии, чтобы заняться безделками», - писал Жуковскому Батюшков. Поэт не гнался за продвижением по карьерной чиновничьей лестнице, «ибо поистине он не охотник до чинов и крестов».
Но я и счастлив, и богат,
Когда снискал себе свободу и спокойство,
А от сует ушёл забвения тропой! («Мечта») (83)
Обращаясь к Гнедичу, Батюшков говорит и о себе: «ты не хотел потерять свободы и предпочёл нищету и Гомера» (П 158).
«Песней царь» Гомер постоянно занимал творческое сознание русского поэта: «Омер и книги священные говорят о протекшем. На них основана опытность человеческая. Вечные кладези, откуда мы черпаем истины утешительные или печальные!» (П 118) Батюшков ощущал параллель между трагической судьбой «царя духа» Гомера и его героев со своей собственной участью: «Вот моя Одиссея, поистине Одиссея! Мы подобны теперь Гомеровым воинам, рассеянным по лицу земному» (П 303).
Древнегреческие образы были переосмыслены Батюшковым в романтическом и автобиографическом планах. Здесь очень много лирического, лично пережитого. В стихотворении «Судьба Одиссея» различимы этапы жизни русского поэта: его военный опыт («средь ужасов земли и ужасов морей»«стопой бестрепетной сходил вАида мраки»), его бытовая неустроенность, бесприютность («Блуждая, бедствуя, искал своей Итаки/ Богобоязненный страдалец Одиссей») (57). В основе композиции произведения - романтическая ситуация разлада мечты и действительности: «казалось - оказалось», связанная с разочарованием, утратой иллюзий:
Казалось, победил терпеньем рок жестокой
И чашу горести до капли выпил он;
Казалось, небеса карать его устали <...>
Проснулся он: и что ж? Отчизны не познал (58).
В то же время лирическому герою Батюшкова - мечтателю, воину, страннику -после его Одиссеи нелегко оставаться дома:
Как трудно век дожить на родине своей
Тому, кто в юности из края в край носился... («Странствователь и Домосед»)
В связи с «божественным даром» Гомера упоминаются почти все олимпийские божества: «твой гений проницал в Олимп: и вечны боги/ Отверзли для тебя заоблачны чертоги» (71). Художественная образность элегии представлена в ключе древнегреческой стилистики: «Внемлите, народы, Эллады сыны,/ Высокие песни внемлите!» (70); «Твой глас подобитсяамврозии небесной,/ Что Геба юная сапфирной чашей льёт» (72). Появляются сложные и необычайно красивые эпитеты: «коней легконогих по звонким полям» (69), «там скачущих оленей/ И златорогих серн» («Мечта») (79).
Удивительный оксюморон «Слепец всевидящий!», созданный Батюшковым, определяет суть личности и творчества Гомера - незрячего античного классика. Гению уготована трагическая судьба, но в стихотворении «К Тассу» (Торквато Тассо - итальянский поэт эпохи Возрождения - ещё один «несчастный счастливец», близкий Батюшкову) поэт слагает своим кумирам восторженный дифирамб:
Но в памяти людей Омер ещё живёт,
Но человечество певцом ещё гордится,
Но мир ему есть храм... И твой не сокрушится! (200)
Античность вдохновила Батюшкова на создание вольных переводов «Из греческой антологии» и лирического цикла «Подражания древним» как продолжения антологических переводов. Знаменательно, что это был последний лирический цикл Батюшкова. Так любовь поэта к классическим образцам прошла через всё его творчество - от истоков до финала.
Очень точно определил своеобразие стихотворной ткани батюшковской лирики Н.В. Гоголь: «Самый стих <...> исполнился той почти скульптурной выпуклости, какая видна у древних, и той звучащей неги, которая слышна у южных поэтов новой Европы» [5]. И всё это переплавлялось, как определил сам Батюшков, в «забавный русский слог», в новую поэтическую манеру лёгкости, непринуждённости, прозрачности стиха, в мелодику и музыкальность поэтического русского языка, который у Батюшкова льётся столь же свободно и благозвучно, как язык итальянский. «Звуки итальянские! Что за чудотворец этот Батюшков», - восторгался им Пушкин.
Итальянскому языку Батюшков выучился в годы учёбы в петербургском пансионе итальянца Триполи (1801-1802). Впоследствии в статье «Ариост и Тасс» поэт утверждал: «Учение итальянского языка имеет особенную прелесть. Язык гибкий, звучный, сладостный, язык, воспитанный под счастливым небом Рима, Неаполя и Сицилии» (П 139-140).
В Италию поэт ещё с юности был влюблён заочно. Чувство его усилилось многократно, когда он прибыл в эту страну в качестве секретаря русской дипломатической миссии. Период в жизни Батюшкова, проведённый в Италии с 1819 года по 1821 год, подробно освещён в книге итальянской исследовательницы Марины ФедерикиВарезе-Росси «Батюшков - поэт между Россией и Италией»[6].
Впечатления от Италии, которыми поэт делился с друзьями в письмах, характеризуют его личность, особенности миропонимания и художественного метода. В душе Батюшкова никогда не угасала «прекрасная страсть к прекрасному» («Чужое: моё сокровище!»). Италия драгоценна русскому стихотворцу прежде всего как «земля классическая», «Отчизна Горация и Цицерона»(П 536), как «библиотека, музей древностей, земля, исполненная прошедшего» (П 553). В статье «Петрарка» Батюшков говорит о любви к Риму как «древнему отечеству добродетелей и муз». «Полуденные страны были родиною искусств... Музыка, живопись и скульптура любят своё древнее отечество» («Вечер у Кантемира») (П 228). Пространное восторженное рассуждение о «прекрасном наследии древности» у римлян и греков изложено в работе «Прогулка в Академию художеств».
«Земля славы и чудес! Какая земля!» - восклицает Батюшков в письме к Уварову из Неаполя в мае 1819 года. Ещё ранее - в 1817 году - это восклицание прозвучало в стихотворении «УмирающийТасс» - по лирической сути автобиографической элегии:
Земля священная героев и чудес!
Развалины и прах красноречивый! (22)
В то же время впечатления от Италии формировали новое романтическое сознание поэта: «земля удивительная, загадка непонятная» (П 553). Утончённый мечтатель из «земли льдов и снегов», грезивший об экзотических чудесах «полуденных стран», увидел их наяву. Живописные пейзажи батюшковской лирики, напоённые светом и цветом, звуками, благоуханием, повторяются уже в прозе, в письмах из Италии: «Здесь весна в полном цвете: миндальное дерево покрыто цветами, розы отцветают, и апельсины зрелые падают с ветвей на землю, усеянную цветами...» (П 432) Примерно так же представлял себе поэт прекрасный Элизий в «Элегии из Тибулла»:
Туда, где вечный май меж рощей и полей,
Где расцветают нард и кинамона лозы;
И воздух напоён благоуханьем розы... (36)
«Земля сия - рай небесный» (П 434), - вторит самому себе Батюшков в письме к Уварову. Так в художественном сознании поэта гармонично соединяются сферы земного и небесного, античного и романтического.
В его «лёгкой поэзии», какие бы темы она ни затрагивала, воскресают образы античности. Но перед нами - именно лёгкая поэзия. Батюшков отказывается от тяжеловесной манеры мифологизирования жизни, свойственной классицизму. И мифологические отсылки в его стихах - вовсе не штампы поэтического языка. Эта образность отличается большой эмоционально-экспрессивной и смысловой наполненностью; может выполнять самые разнообразные функции, как высокие, так и низкие, пародийные. Например, возвеличивая чувство верной дружбы, поэт называет имена легендарных друзей: Тезей и Пирифой, «Атридов сын» (Орест) и Пилад. Лирически выделен «младый Ахилл, великодушный воин,/ Бессмертный образец героев и друзей!»(«Дружество») (47), имя которого было столь дорого Батюшкову, прозванному Ахиллом. Устойчивые образы могут указывать на лирическое чувство, например, грусть: «сам Амур в печали/ Светильник погасил» (160).
Как и в своей лирике, Батюшков в личной переписке также часто использует форму заклинания древних богов, но уже с шутливым оттенком: «Да будет Феб с тобой» («К Ж<уковско>му») (104).
Античные образы иногда переосмысливаются Батюшковымиронически. Блистательные примеры - в знаменитых стихотворениях «Видение на брегах Леты», «Послание к стихам моим», «Певец в Беседе любителей русского слова», в эпиграммах. Поэт высоко ценил крупных мастеров классицизма («Вечер уКантемира», «Разные замечания»); советовал: «Читай Державина, перечитывай Ломоносова, тверди наизусть Богдановича, заглядывай в Крылова» (П 240), - но был беспощаден к его эпигонам, ядовито высмеивал неискусных литераторов, в том числе и русских поэтесс, мнивших себя «новыми Сафами». В шутливых мадригалах «Мелине» и «Новой Сафе» поэту удаётся быть не только насмешливым, но и изящным. Обыгрывая легенду о Сафо, бросившейся со скалы в море из-за неразделённой любви к Фаону, Батюшков пишет:
Ты Сафо, я Фаон; об этом и не спорю:
Но к моему ты горю,
Пути не знаешь к морю (129).
И, конечно же, во всех стихотворениях Батюшкова присутствуют античные божественные покровители творчества - Музы, «Граций круг», «Аполлон с Парнасскими сестрами». В статье «Прогулка в Академию художеств» есть значимое в концепции батюшковского творчества замечание о «божественном Аполлоне, прекрасном боге стихотворцев»: «Имея столь прекрасного бога покровителем, мудрено ли» не возвыситься самому. Поэт цитирует немецкого историка античного искусства Винкельмана: «взирая на Аполлона, я сам принимаю благороднейшую осанку» (П 104). Таким образом, творческое обращение к античным источникам не означает у Батюшкова ухода в прошлое, наоборот - это шаг вперёд, по пути совершенствования мира и человека.
«Чувства добрые», благородство, «отзывчивое и чуткое сердце» - суть творческого бытия поэта. Он особенно ценит тех, кто «лишь для добра живёт и дышит» (из письма к А.Н. Оленину) (294). Таков и сам Батюшков, полный сочувствия к людям, заботливости,понимания.
Перечитывая Батюшкова, мы никогда не почувствуем себя запертыми в пыльном библиотечном хранилище или в музее древностей среди застывших античных статуй. Классические образцы воскресают в новом поэтическом бытии. Эта тема возрождения намечена и в первой строке стихотворения о Байе, написанного после посещения руин некогда роскошного древнеримского города: «Ты пробуждаешься, о Байя, из гробницы...» (180)
Античные источники помогали Батюшкову добиться классической стройности, чёткости и ясности форм его творений. Именно к классическим образцам обратился поэт для того, чтобы выразить своё новое миропонимание, ибо, по словам М.Н. Муравьёва, с которым был солидарен Батюшков, «нет ни одной черты величественного и чудесного стихотворства, которая не была бы в сокровищнице древних».
В то же время духовный идеал поэта - не в языческой древности, а в христианстве, в православной вере, в которой Батюшков искал и находил утешение.
В духе христианской антропологии выстраивались представления поэта о сущности человека, предназначении его жизни. В одном из писем Жуковскому Батюшков утверждал: «я сотворён по образу и подобию Божьему». В то же время человек - это «луч Божества, заключённый в прахе; существо, порабощённое всем стихиям, всем изменениям нравственным и физическим»: «и ты человек, и ты заплатил человечеству дань пороков, слабости и страстей; ты не ангел, ты и не чудовище». Поэтому, размышлял Батюшков, «смертному нужна мораль, основанная на Небесном Откровении, ибо она единственно может быть полезна во все времена и при всех случаях: она есть щит и копьё доброго человека, которые не ржавеют от времени» («Нечто о морали, основанной на философии и религии»).Духовные доспехи христианина - Небесные «щит и копьё» - это буквально евангельские образы «всеоружия Божия», о котором говорил апостол Павел: «Облекитесь во всеоружие Божие, чтобы вам можно было стать против козней диавольских» (Еф. 6: 11); «а паче всего возьмите щит веры, которым возможете угасить все раскалённые стрелы лукавого; и шлем спасения возьмите, и меч духовный, который есть Слово Божие» (Еф. 6: 16-17).
Вооружившись «словом Божиим» как «мечом духовным», Батюшков размышлял об ущербности, о неполноценности всех философских систем от античности до современности, если они не основаны на вере в Христа: «Вот почему все системы и древних и новейших недостаточны! Они ведут человека к блаженству земным путём и никогда не доводят. Систематики забывают, что человек, сей царь, лишённый венца, брошен сюда не для счастия минутного; они забывают о его высоком назначении, о котором вера, одна святая вера ему напоминает<выделено мной. - А.Н.-С.>.Она подаёт ему руку в самих пропастях, изрытых страстями или неприязненным роком; она изводит его невредимо из треволнений жизни и никогда не обманывает: ибо она переносит в вечность все надежды и всё блаженство человека».
Те же раздумья, ту же святую веру выразил Батюшков и на поэтическом языке. В мечтательном поэте-романтике проявился зрелый христианский мыслитель. В стихотворениях Батюшкова раскрывается абсолютное соответствие поэзии религиозно-философским «опытам в прозе».
Так, стихотворное послание «К другу»можноназватьпоэтическимпереложением статьи «Нечто о морали, основанной на философии и религии», в которой Батюшков размышлял над «больным» вопросом человечества «Где же истинное блаженство?»:«Мы испытали, что эпикурейцы не обрели его за чашею наслаждения, ни стоики в бесстрастии и в непреклонной суровости нравов (ибо человек создан любить). Никто не нашёл блаженства: ни умный, ни сильный, ни богатый в чертогах, ни бедный в хижине своей; ибо и тот, кто блистает в пурпуре, и тот, кто таил всю жизнь свою в убогом шалаше, говорит Гораций, не могут назваться счастливыми. Где же это совершенное благополучие, которого требует сердце, как тело пищи?»
Те же неотступные вопросы: «Но где же сии сладости, сии наслаждения беспрерывные, сии дни безоблачные, сии часы и минуты, сотканные усердною Паркою из нежнейшего шелка, из злата и роз сладострастия? <...>Где и что такое эти наслаждения, убегающие, обманчивые, непостоянные, отравленные слабостию души и тела, помрачённые воспоминанием или грустным предвидением будущего? К чему ведут эти суетные познания ума; науки и опытность, трудом приобретённые?»- встают и настойчиво повторяются в стихотворении «К другу»:
Скажи, мудрец младой, что прочно на земли?
Где постоянно жизни счастье?
Мы область призраков обманчивых прошли;
Мы пили чашу сладострастья:
Но где минутный шум веселья и пиров?
В вине потопленные чаши?
Где мудрость светская сияющих умов?
Где твойФалерн и розы наши?
Где дом твой, счастья дом?.. Он в буре бед исчез
И место поросло крапивой.
Но я узнал его: я сердца дань принес
На прах его красноречивой.
На все эти вопросы «Нет ответа, и не может быть!» - восклицает Батюшков. В статье он пишет: «Так создано сердце человеческое, и не без причины: в самом высочайшем блаженстве, у источника наслаждений, оно обретает горечь»,«ибо ни дары счастия, ни блеск славы, ни любовь, ни дружество - ничто не удовлетворит еговполне»; в стихотворении продолжает:
Минутны странники, мы ходим по гробам;
Все дни утратами считаем;
На крыльях радости летим к своим друзьям, -
И что ж? их урны обнимаем.
<...>
Так всё здесь суетно в обители сует!
Приязнь и дружество непрочно! -
Но где, скажи, мой друг, прямой сияет свет?
Что вечно чисто, непорочно?
<...>
Так ум мой посреди сомнений погибал.
Все жизни прелести затмились;
Мой Гений в горести светильник погашал
И Музы светлые сокрылись.
Но«истина на земле одному Богу известна», - убеждён Батюшков, обращаясь к Всевышнему с горячей верой: «Боже великий! что же такое ум человеческий - в полной силе, в совершенном сиянии, исполненный опытности и науки? Что такое все наши познания, опытность и самые правила нравственности без веры, без сего путеводителя и зоркого, и строгого, и снисходительного?<...>Кто заблуждался более в лабиринте жизни, неся светильник мудрости человеческой в руке своей? Ибо светильник сей недостаточен; один луч веры, слабый луч, но постоянный, показывает нам вернее путь к истинной цели, нежели полное сияние ума и воображения».
Конфликты внешние и внутренние разрешаются, «стоит только взглянуть на происшествия мира и потом углубиться в собственное сердце, чтобы твёрдо убедиться во всех истинах веры»:
Я с страхом вопросил глас совести моей...
И мрак исчез, прозрели вежды:
И Вера пролила спасительный елей
В лампаду чистую Надежды.
«Человек есть странник на земли, - говорит святый муж, - чужды ему грады, чужды веси, чужды нивы и дубравы: гроб его жилище вовек», -писал Батюшков, имея в виду поучение святителя Димитрия Ростовского о духовном странничестве человека в земном мире: «И как странник проходит мимо города и селения, горы и дола, поля и леса, и лишь только посмотрит на красоту места, идёт дальше, - так и жизнь наша проходит мимо всех благ земных, хотя и кажется нам, что мы ими наслаждаемся, их при себе удерживаем... Где же для смертного человека его родина? Где его наследство? Родина для человека - я разумею по плоти, по телу, а не по духу, - его родина - гроб, земля, персть; тело наше из земли сотворено, там и его родина, туда и возвращаемся все по Суду Божию: "земля еси, и в землю отыдеши"(Быт. 3: 19). И как душа, от Бога человеку данная, по исшествии из тела возвращается, если она праведна, к Богу, как своему Отцу, на небо, как в родную страну, - так и тело, от земли взятое, возвращается в землю, как к своей матери».
Лирический герой Батюшкова освобождается от надетой на него на земле бренной «кожаной ризы», духом возлетает к Творцу в Его Небесное Царствие:
Ко гробу путь мой весь, как солнцем, озарен:
Ногой надёжною ступаю;
И с ризы странника свергая прах и тлен,
В мир лучший духом возлетаю.
В «мире лучшем» происходит духовное обновление, возрождение от «праха и тлена» в жизнь вечную.
Земная юдоль Батюшкова разделилась на две равные части - по 34 года каждая. 34-хлетнего поэта настигла наследственная психическая болезнь, им овладела мания преследования. Господь каждому даёт свой крест. Батюшкову было послано два креста: ноша крестная поэтических и ратных подвигов первой половины жизни, второй крест - душевное заболевание, продолжавшееся более 30 лет. Скорбную ношу крестную второй половины жизни, как и первый свой крест, посланный Промыслом Божиим, поэт сносил терпеливо и мужественно. В этой связи вспоминается наставление святителя Феофана Затворника: «Мужайся! Спеши из того извлечь врачество, чем хотят нанесть рану; крест Спасителя всепрощение знаменует» [7].
Больного Батюшкова навестилПушкин. Существует мнение, что под впечатлением этого посещения родилось полное трагизма стихотворение«Не дай мне Бог сойти с ума...», в котором Пушкин представил безумие как величайшее из несчастий, обратившись к Господус молитвой пронести мимо эту чашу:
Не дай мне Бог сойти с ума.
Нет, легче посох и сума;
Нет, легче труд и глад.
Не то, чтоб разумом моим
Я дорожил; не то, чтоб с ним
Расстаться был не рад:
Когда б оставили меня
На воле <...>
Да вот беда: сойди с ума,
И страшен будешь, как чума,
Как раз тебя запрут,
Посадят на цепь дурака
И сквозь решётку, как зверка,
Дразнить тебя придут.
Религия могла бы утешить и успокоить Батюшкова. Известно, что он подавал прошение государю о пострижении в монашество и разрешении «немедленно удалиться в монастырь на Белоозеро или в Соловецкий». Просьба не была исполнена.
В последние годы сознательной жизни и творчества поэт имел живой дух христианской веры, не уставал говорить и писать о ней -«как написано: я веровал и потому говорил» (2 Кор. 4: 13). Он утверждал: «Вера и нравственность, на ней основанная, всего нужнее писателю»; «одна вера созидает мораль незыблемую». В «истинах Евангелия, кротких, постоянных и незыблемых, достойных великого народа, населяющего страну необозримую», обрёл Батюшков «свет спасительный»: «Священное Писание<...> есть хранилище всех истин и разрешает все затруднения. Вера имеет ключ от сего хранилища, замкнутого для коварного любопытства, вера обретает в нём свет спасительный».
«Якорь веры» давал поэту силы неустанно прославлять и благодарить Бога.Встатье «О лучших свойствах сердца»Батюшков утверждал: «Первый наш долг: благодарность к Творцу». Поэт преисполнен благодарности в стихотворении «Надежда»:
Мой дух! Доверенность к Творцу!
Мужайся, будь в терпеньи камень!
Не Он ли к лучшему концу
Меня провёл сквозь бранный пламень?
На поле смерти чья рука
Меня таинственно спасала
И жадный крови меч врага,
И град свинцовый отражала?
Кто, кто мне силу дал сносить
Труды, и глад, и непогоду,
И силу в бедстве сохранить
Души возвышенной свободу?
Кто вёл меня от юных дней
К добру стезёю потаенной
И в буре пламенных страстей
Мой был вожатый неизменной?
Он! Он! Его всё дар благой!
Он есть источник чувств высоких,
Любви к изящному прямой
И мыслей чистых и глубоких!
Всё дар Его, и краше всех
Даров - надежда лучшей жизни!
Когда ж узрю спокойный брег,
Страну желанную отчизны?
Когда струёй небесных благ
Я утолю любви желанье,
Земную ризу брошу в прах
И обновлю существованье?
«Земную ризу» в сумеречном состоянии сознания поэт носил ещё 34 года до конца дней своих, пережив многих друзей-литераторов. Знаменательно, что после смерти Константина Батюшкова его родственники«на умершем нашли два креста, один весьма старинный, а другой - собственной его работы» [8].
Надежды поэта во Христе «обновить существованье»исполнились - по слову апостола Павла: «Посему мы не унываем; но если внешний наш человек и тлеет, то внутренний со дня на день обновляется» (2 Кор. 4: 16), «дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную» (Ин. 3: 15).
Алла Анатольевна Новикова-Строганова, доктор филологических наук, профессор, член Союза писателей России
город Орёл
[1]Шаталов С.Е. Поэзия К.Н. Батюшкова // Ахилл, или жизнь Батюшкова. - М., 1987. - С. 234- 235.
[2] Батюшков К.Н. Стихотворения. - М., 1987. - С. 280. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с указанием номера страницы.
[3] Сушков Н.В. Обоз к потомству с книгами и рукописями // Раут: Исторический и литературный сборник. - Кн. 3. - М., 1854. - С. 277-278.
[4] Розанов И.Н. Русская лирика. - М., 1914. - С. 253.
[5] Гоголь Н.В. Собр. соч.: В 7 т. - М., 1986. - Т. 6. - С. 332.
[6]См.: Marina Federica Varese. Batjuskov.Unpoetatra Russia e Italia. - Padova, Liviana Ed., 1970.
[7] Святитель Феофан Затворник. Письма о христианской жизни. Поучения. - М.: Московский Сретенский монастырь, 1997. - С. 359.
[8] Власов А.С. Подробные сведения о последних днях Константина Николаевича Батюшкова. Публикация Т.Л. Латыповой(Современник о годах, проведённых поэтом в Вологоде (1833-1855)) // Наше наследие. - 2002. - № 61.
