Ко дню памяти (22 февраля (7 марта) 1898 г.) великого русского патриота-труженика, неутомимого собирателя, хранителя и исследователя славянской (а особенно русской) народной старины и песнотворчества, большого знатока множества языков, в том числе древних, фольклориста-подвижника, филолога, историка, источниковеда, архивиста, этнографа, музыковеда, общественного деятеля Петра Алексеевича Безсонова (1827-1898) (См. подробнее о нем: «...Откуда возьмем, если бросим и загубим взятое?») мы переиздаем его «Заметку» из сборника «Песни собранные П.В.Киреевским». (Вып. 8.)
Публикацию (в сокращении) специально для Русской Народной Линии (по первому изданию: Безсонов П.А. Заметка // Песни, собранные П.В.Киреевским. Вып. 8. - М., 1870. - С. I-LXXXV.) подготовил профессор А. Д. Каплин. Орфография приближена к современной. Деление на части и названия - составителя.
+ + +
«Песни собранные П.В. Киреевским»
Вып. 8.
Заметка
Равным образом, в течение всего издания, беглыми при случае заметками старались мы обозначить последовательность в периодах былевого творчества. Но мы не имели времени хорошенько остановиться на существенном вопросе и решить: чтό именно следует считать здесь поступательным развитием вперед, к лучшему, и чтό искажением творчества? Оставляем этот вопрос пока открытым и думаем только, что им полезнее было бы заняться разным современным у нас критикам, чем пустым их разглагольствием с отвлеченными выводами о былинах.
Одно только следует здесь заметить всего ближе к настоящему делу: песни петровские, составляя высший, завершительный пункт былевого творчества московского, в то же время и даже тем самым готовят ослабление эпоса, и пророчат, очевидно, его падение. В этом мы сходимся с мнением покойного П.В. Киреевского: «Царствование Петрово можно назвать и границею настоящих народных исторических песен.... Правда, что поются в народе песни о Семилетией войне, о турецких и шведских войнах Екатерины, о войне 1812 года и многие другие; но эти песни разительно отличаются ото всех настоящих народных песен: они лишены всякого поэтического достоинства и заслуживают внимания только как любопытные памятники времени»[1].
Явную порчу мы часто отмечали при печатании самого текста; увидим еще пути ее при частном разсмотрении отдельных образцов; особенно же будем поучаться, когда пред нашими глазами возстанут в своем собственном виде, то есть во всем своем уродстве, произведения с половины XVIII века. Теперь для нас достаточны пока и разбросанные выше беглые черты: это драматизм, сам по себе прекрасный и двинувший творчество вперед, но вместе разрушивший спокойное и ровное течение эпоса; влияние песней козацких, а вместе с ними всех речных и степных, бурлацких и даже чумацких, разбойничьих, темничных, лихих и разудалых, самих по себе весьма замечательных, но ставших в разрез определившемуся московскому складу; вторжение военного строя в смысле новейшем - рекрутчины и солдатчины; подрыв музыке народной и отсутствие ее поддержки для стиха; размер, узаконивший пестрые стихи - разных величин - и строфу; наконец, при краткости состава, природной и художественной, совсем иное - по обстоятельствам - историческое дробление и мельчание образцов, неудержимая связь их с прочими «женскими» песнями и понятная затерянность в огромной массе сих последних.
Прибавьте сюда новизну многих явлений жизни, прозванных словом иностранным, и значительнейшую, чем прежде, близость творчества устного к письму, к литературе, где воцарился тогда павлиный язык: и вот выдаются признаки, возможные в народном творчестве только со времен Петра. Сенат, фельдмаршал, граф, гвардия, драгуны, армия, генералы, солдаты, кавалеры, сенаторы, бомбардиры, капитаны, офицеры, кареты, квартеры, и т. д.; во всем этом, разумеется, нет еще большой беды и это нисколько не хуже десятка слов татарских, зашедших в наши старшие былины; но на этом не остановилось.
Народный устный язык, созданный, воспитанный, поддержанный, облагороженный и возделанный творчеством, постепенно уступил письменному, и не старому, конечно, а ходячему тогда новому, то есть более или менее безобразному.
Это заметно в песнях еще лучших, при Петре: «Как ведут казнить тут добра молодца За измену против царского Величества»; «Ах не выслужила головушка Ни корысти себе, ни радости, Как ни слова себе добраґо И ни рангу себе высокаго»; «Ай что взгόворит турецкой царь, Что султанское величество, Ко своим ли ко фельдмаршалам (прежде гораздо проще его назвали бы «со-бакою», а свиту его «дивьими, затылками бритыми» и т. п.)»; «Тут много мы шведов порубили, А в трое того в полон их взяли, Тем прибыль государю учинили»; «Победили силу шведскую, Покорили город надобной»; «Хорошо Ярославль город построен, Что во тех ли во садочках гуляют девочки, генеральские дочки (в устах любимца Софьи!)»; и т. п.
Все это сильно отзывается пунктами новых законов, регламентом, табелью о рангах, куртизанством иностранных дел, реляциями и курантами, даже зачатком романсов и романов.
Близость к новой письменности и печати была виною явлений, не возможных и не виданных прежде: произведения устного творчества носились в старину из уст в уста - вне письма; если что записывалось, оно оставалось по корню устным, хотя бы и на письме; если это вставляли куда-либо, например, в летопись, то именно вставляли, как разнородное, и оно легко здесь выдается, и не трудно для нас выкраивается из страницы; если оно порождало собою письменные сказания, то само оставалось неприкосновенным источником.
Совсем, напротив, с эпохи Петра, распространившиеся «песенники» намеренно соединяют и непременно записывают, а скоро и печатают ходячие песни: здесь, сверх письменных особенностей, проникших в самую песню среди народа, составители особо еще дополняют - то или другое слово, вырáжение, даже образ и целую картину, за тем выправляют, а скоро подделывают и переделывают; мало того, являются лица, и даровитые, которые священным долгом своим поставляет возделать песню или даже вновь сочинить ее, - за народ, вместо народа, даже для самого народа; издатели позднейшие соревнуют сим поэтам, выбирают себе только возделанное и сами помогают улучшению, по крайнему своему разумению.
И на этом-то самом внешнем, доступном и наглядном отличии всего более пока мы останавливались, частью - чтобы вскрыть действительное искажение, частью чтобы очистить действительный или предполагаемый подлинник: мы видели ясно покушения Чулкова, пассивность перепечатавшего Новикова, удачи Дмитриева, неудачи Попова и Львова, утонченные уловки Сахарова, ревностные труды г. Костомарова с г-жею Мордовцевой.
Прибавьте к тому, что скоро за эпохой Петра народная жизнь с ее исконным творчеством или по крайности с творческой способностью - отделилась резко от всякой прочей; что событие, то есть предмет, вызов и содержание эпоса, сделалось не народным всецело, а исключительно общественным, клерикальным и всего чаще политическим; что политическая жизнь, на первом плане, явилась по преимуществу военной; что в военной области первым обрисовался солдат: и вы поймете, что эпос вскоре сделался солдатским, а солдатские песни остались единственно с характером былевым; народ устранен или сам устранился от участия в сем новом мире и благополучно заменен формой «нации»; народные, новые песни о новейших событиях - вовсе не зараждались.
Разумеется, этим выдвигалось вперед творчество или, правильнее, искусство и художество личное, письменное, книжное: оно вступило законным наследником творчеству народному, и это еще, слава Богу, лучше, чем ничего, ибо в творчестве народном оставалось только старое или именно ничего. Это предуготовило нам Пушкина с «Борисом Годуновым», «Полтавой» и общественным Онегиным: но этим же, и в этом, рухнул до основания эпос народный. -
Так петровские песни, кроме внешних исторических обстоятельств, сами в себе, в собственной истории, несли зародыш разложения и падения: они только в последний раз отпраздновали торжество творчества народного, они же окончательно и отпели.
[1]См. у нас выпуск 1-й.
