Ко дню памяти (22 февраля (7 марта) 1898 г.) великого русского патриота-труженика, неутомимого собирателя, хранителя и исследователя славянской (а особенно русской) народной старины и песнотворчества, большого знатока множества языков, в том числе древних, фольклориста-подвижника, филолога, историка, источниковеда, архивиста, этнографа, музыковеда, общественного деятеля Петра Алексеевича Безсонова (1827-1898) (См. подробнее о нем: «...Откуда возьмем, если бросим и загубим взятое?») мы переиздаем его «Заметку» из сборника «Песни собранные П.В.Киреевским». (Вып. 8.)
Публикацию (в сокращении) специально для Русской Народной Линии (по первому изданию: Безсонов П.А. Заметка // Песни, собранные П.В.Киреевским. Вып. 8. - М., 1870. - С. I-LXXXV.) подготовил профессор А. Д. Каплин. Орфография приближена к современной. Деление на части и названия - составителя.
+ + +
«Песни собранные П.В. Киреевским»
Вып. 8.
Заметка
Мы не пойдем теперь далеко в периоды позднейшие: на то впереди есть у нас еще много будущих «выпусков» с наглядными образцами. Мы возвратимся и остановимся на завершительном периоде нашего творчества былевого, когда явилось оно песнями историческими Петрова времени.
Это не история внешней действительности петровской, как текла она сама всебе и сама собою, не документы исторические и акты петровской эпохи, письменные или печатные с самой минуты своего происхождения, не тот материал для исторической науки, в коем каждое показание отвечало бы внешнему событию, тем более не плод исторического личного сознания или не историческая наука, в роде безпристрастного изложения устряловского или увлеченного рассказа соловьевского. Это история Петра, времени его, деятелей и деятельности эпохи, как протекла сия история в жизни народной, отзываясь в этой последней из сфер политических, общественных, религиозных и, короче, всех тех, кои различны от собственного существа и бытия народного, если не противоположны ему, то, однако, несовпадают сним, не заменяют его и им не заменяются.
Не все здесь дошло до народа, народ не пережил всего того, что имело место вне его, в делах политических, общественных и религиозных из той эпохи. Это история существа и бытия народного в данный петровский период общей русской жизни. Если здесь есть что-либо политического, общественного, религиозного, то лишь на столько, на сколько в эту пору сам народ, жил политически, в представителях своих среди общества или в области религиозной; и все это, обратно, нашло себе здесь место лишь по стольку, по скольку было народно.
Еще теснее: сюда не вошло вполне даже всего того, что прожито было тогда самим народом во внешней его жизни и действительности: многое утекло с потоком внешних событий и в числах времени, прошло и миновало, оставляя след в самой внешней жизни, но, не доходя до сознания, не двигая мыслью и чувством, не отверждаясь в памяти, не творясь творческим образом, не оповещая себя творческим словом.
Народ не летопись, не акт, не документ, не перо и печать: не записывает подряд; не удерживает во внешнем памятнике сплошной полноты действительной; намеренно не сочиняет, не пишет, не оставляет по себе историю. Отпечатлелось здесь только то, что дошло до народного сознания: в нем прожило, в нем отозвалось и удержалось, в нем оставило след и из него воздвиглось особым памятником, как памятью прожитого и двигателем будущего.
Определенное явлениями жизни внешней, народное сознание сравнительно с нею сосредоточеннее и так сказать гуще своими стихиями, экстрактнее, вторичнее: сколько частных событий, случаев, жизней, лиц, сил, должно было пройти и миновать, чтобы из всего этого выработалось общее сознание народа, отпечатлевшее в себе всю эпоху в результате, в извлечении, в выводе!
Масса элементов, слагающих народную жизнь, не вошла целиком в народное сознание: вспомним, что сюда не вошла разнообразная жизнь личная и даже семейная, сюда не поступили события, случаи, мысли, чувства, внутренние движения и взгляды безчисленных лиц, многих тысяч семейств. Личное и семейное вошло только то, что было народно и только своею народною стороною; и не только, чтό было народно, но лишь то, что удостоилось народного сознания. Лица и семейства прожили эпоху не без сознания же, самого живого, самого разнородного: весь и целый, сам народ взял в свое общее сознание отсюда только то, что было общим для целого народа.
Сколько самых высоких, самых влиятельных лиц миновало, чтобы оставить в народном сознании окрепший образ Шереметева, Палия, Флора, еще пять-шесть, еще с десяток таких, - и только; сколько народного должны были иметь в себе, больше других, эти именно лица, чтобы занять место в сознанной народом истории; сколько семейств пробыло-прожило жизнью, мыслью, чувством и словом, чтобы определился пред взглядом народа семейный вопрос в деле Лопухиной или в этом десятке семейств, то обрадованных, то горюющих в петровской песне по поводу петровских событий; сколько, говорим, широты и разнообразия этого семейного материале потребно было, чтобы выжать у целого народа эти две-три «семейных» слезы, просветлеть двумя- тремя улыбками «семейной» отрады!
Тысячи безъименных слагателей, лиц, кипевших творческими силами, умерло, исчезло и забыто прежде, чем плодом их деятельности и творчества явились десятки песней, принятых народом в народное достояние, признанных присными и общими, запечатленных народною печатью, как собственность народа; личные силы вошли элементами в народное творчество только с той стороны, с которой они были народны, и, теряя свой отпечаток личный, выражали собою уровень и характер общего сознания народного.
Так, здесь явилась нам история народная, во сколько она сознана общим народным сознанием целого народа. Но и этого мало, границы еще съуживаются: не все, чтό было сознано сим способом и на сем пути, сделалось уделом творчества, поступило в творческий образ и воплощено в нем. Нет сомнения, что в эту эпоху сознание народное со всею силою, со всем увлечением, вниманием и соучастием жило, питалось и развивалось, например, на таких событиях, как раскол старообрядства или резкое устранение земства из участия в общих делах, когда отправления земские заменены были коллегиями и разнородным набором чиновнической службы: и однако ничего подобного не нашло себе доли в былевом творчестве народа. Изменения в крестьянских отношениях, потрясения в экономическом быте, наплыв иностранцев и тому подобные явления также точно не отозвались ни одним творческим словом, хотя весьма ясно сознавались и оставили по себе память, даже в произведениях словесности, - только не устной творческой, а письменной.
Далее, весьма многое, сознанное в ту эпоху народом, жило и живет доселе не только в памятниках письменности, но и в устных рассказах, преданиях, утвердившихся обычаем выражениях, пословицах (например, «не дорого Нарышкиных богатство - дорога Наталья Кириловна»), даже в целых сказках: не поднялось все это лишь до творчества «песни», до поэтического слова «былины», или, лучше, поднялось на эту степень весьма ограниченное количество материала, избранное, именно «изящное».
Наконец, даже из сложенных в ту пору песней, обличающих явные признаки того времени в своем происхождении, не все возвысилось до песни «исторической», а из ее сокровищ дошло к нам, то есть уцелело в народе, или, иначе, сбереглось цельным достоянием целого народа количество еще меньшее, выбор еще теснейший: прочее улетело с минутой или годами, не имело в себе долговечности, не оказало непрерывности, не заключало в себе этих свойств истинно-творческого произведения.
Столь заметные во всем настоящем выпуске, усилия наши подобрать и связать осколки, самый успех этих усилий, вознаградивший нас живою петровскою картиной, - все это доказываем собою: во-первых, обилие творческих образцов, сопровождавших жизнь эпохи и нередко оставивших нам одни лишь отрывки; во вторых условия слабости или зародыши ранней смерти, во многих внутри лежавшие; и в-третьих, строгий выбор народа, сортировавшего в своем достоянии преходящее от существенного и вечного, мимолетное и обреченное гибели от достойного жизни и памяти.
В конце концов, по всем признакам и по сличению с эпохами прежними, не сомневаемся еще и в том, что в период петровский слагались многие произведения вполне творческие, даже лучшие, чем ныне имеем в руках, но не дошедшие к нам потому лишь, что сфера их устная область слишком непрочна и расплывчива в деле «памятников», коих намеренно не ставит себе живой народ, пока не думает он о смерти, прямее сказать - потому, что, благодаря известным случаям и нашему невниманию, песня не записана во время и из уст лучшего певца, не попала на нашу бумагу, а это еще потому, что лучшие, образованнейшие слои народа переставали уже петь, песня сходила в низшие массы, но и здесь глохла в безвестности, ибо не интересовала высших.
Это подлинное несчастие, которому уже не причинен сам народ, но несчастие однако тем в особенности поучительное, что, стало быть, с той поры искусство письменное и художество книжное, забравши всю силу и весь передний план, игнорировало, закрыло бытием своим бытие творчества народного, одним словом забыло, а между тем резко отделилось от народного и признак «народности» остался лишь за стихиями самыми простыми, на которые обратно разлагается целый сложившийся народ при конце народного бытия своего. Это также немаловажное знамение, это характеристическая черта эпохи. -
Итак, вот с чем имеем мы дело в исторических песнях петровских и вот сколько для себя имеем в них: слава Богу, что не меньше. Но, как скоро это имеем, когда песни сделались перед нами памятником, когда записаны, собраны и лежат перед нами в печати, мы по счастью имеем в них больше, чем бы казалось с первого взгляда, и в этом сейчас убедимся: только мы пойдем другим, обратным путем рассмотрения и окинем взглядом предмет наш уже не с верху вниз, от положительной истории до уцелевшего народного творчества, а с низу в верх - от песней нашего простого народа к сложному, широкому и разнообразному их материалу, к воспетой в них исторической жизни и к самой действительности петровского времени. -
Правда, в настоящем случае перед нами свидетель - народ простой: но тем проще, безъискусственнее, неподдельнее, надежнее и вернее его показания; последствия невежества, незнания или ошибки, как например порчу имен или море Хвалынское вместо Варяжского, Левенгаупт вместо Ласси, и т. п., гораздо легче заметить, отделить или поправить, чем многие вещи, проистекавшие coвсем из другого источника, у Голикова, Штелина, Прокоповича.
Даже то, чтό в этой области «не дошло» до нас, несравненно возможнее дополнить или представить себе, нежели то, чтό было намеренно «скрыто». Что бы ни говорили, лишь за нисшими слоями удержалось у нас название «народа» в собственном смысле: это народ «уцелевший» и мы в праве, мы обязаны понимать его как народ «целый», по крайности за неимением другого «более целого».
Как ни мелки отрывки его песней, как ни ослабело, может статься, творчество в сих образцах, никто не усумнится признать его творчеством «народным»: между тем как не именуем же мы народным творчеством произведения петровских кант, Преображенского приказа, Кантемира или поэму «Петр Великий», даже Полтаву, как ни близко «возвращается» она путем своим к народному творческому типу.
Во всяком случае, нам представляется истинное «творчество»: где единый образ часто заменяет собою тысячи прозаических реляций, где силы народа свободно настроены и подняты к созиданию, притом силы лучшие и высшие, где дух крепнет и светлеет, где он имеет в виду одну только истину, красоту и благо, гнушается дрязгами и случайностями обиходного житейского взгляда или личных намеренных тенденций, где устами движет не только предметное созерцание окружающего мира, но с тем вместе высшее песнотворческое провидение и прорицание.
К созданию творческому привтекли здесь силы не одного узкого или условного кругозора, обведенного тогдашнею эпохой, но столько же прожитого прошедшего, силы всего прежнего творчества былевого и даже более ранние зачатки его, как элементы, сосредоточенные на любимом произведении: без любви к созданию не были бы вызваны эти элементы из глуби прошлого, а мы видим в песнях петровских и краски «Слова о полку Игореве», и черты былин богатырских, и приемы самых старших песней - обрядных, например, плачей или заплачек. Не на искажение же действительности или истины исторической совершен такой подъем творческого духа: на оплодотворение и оживление, на вящую истину, красоту и правду.
Средства и способы былевые не уничтожают, не ослабляют здесь истории: история действительности только преломляется здесь в творческом былевом миросозерцании, подобно как один и тот же белый луч живет одинаково и в разложении своем, и в переливах цветов радужных. При всей свободе творческой, мы, тем не менее, усматриваем здесь историю, мы встречаем исторические имена, местности, года и события; нам удобно дополнять здесь творческие картины свидетельством соответственных показаний истории положительной и письменной.
И с этой, говорим, внешней творчеству, стороны, мы видим в нем за петровское время гораздо более исторического в тесном смысле, чем за все эпохи предшествовавшие, даже московские. Отсюда же, восходя выше и раньше, мы постепенно теряем более черт исторических, встречаем более эпических, былевых; отсюда, с определенной точки зрения, выучиваемся мы признавать известные степени исторической действительности в самых старших произведениях нашего народного эпоса и, нисколько не смешивая, сопоставлять с историей в эпосе - историю действительной жизни.
Только типические сочинители «происхождения русских былин» способны в этом сопоставлении или взаимном дополнении видеть посягательство истории на эпос, вместо правильного различения усматривать здесь помесь враждебных несродных областей, или же, на оборот, неспособны заметить в былевом творчестве своего рода народную историю.
Они не постигают, что такого рода история в прямом соответствии с историей всякой, сколько бы ни выступала сия последняя до крайних пределов внешности; они не постигают, что это также совершенная действительность: но, дело в том, - это история творческая, действительность творческих образов, творческая история истории.
Так, не только пластика и живопись образов народных, не только творческое слово и неразрывная с ним народная музыка, это живое, еще не распавшееся сочетание сил в творческом мире народа, но даже и те, порознь разделившияся позднее искусства, ваяние, живопись, изящная литература и музыка воспроизводят перед нами своеобразную историю народа никак не менее летописи, исторического исследования и учебника. Ряд греческих статуй, последование немецких музыкальных созданий - с избытком может если не заменить, то, конечно, восполнить Геродота, Фукидида и Ксенофонта или трудолюбивых историков Германии.
Когда же эта творческая повесть, обращенная лицом своим к историческим событиям, вторично их «претворившая» в своем лоне и взлелеявшая в высшем духовном образе, другими словами - эта повесть народного исторического самосознания, разсказавшая поэтически, как сознал себя сам народ в известную историческую эпоху, когда она, говорим, ныне предлежит нам уже в письменности, как письменный и даже печатный памятник: ни сколько не беднее она, не слабее, не молчаливее, не уже и не сомнительнее любого, какого угодно, исторического документа, напротив, во многом богаче, живее, красноречивее, осязательнее, открытее, чище, искреннее, неподкупнее, влиятельнее, вожделеннее.
Всякой порядочный историк отныне воспользуется сим для истории Петра и петровской эпохи: в науке восполнился громадный, значительно прежде ослаблявший ее, пробел. А когда, наконец, в этом новом, прямо изуст народа столь свежем еще памятнике видим мы явную любовь народа к Петру и искреннее к нему сочувствие, когда встречаем воплощенное представление всего величия тогдашних событий и сознание далеко проникающее вперед, в ожидании знаменательных плодов от будущего и с терпением перед тугим ростом начал новых, крепкою рукою втиснутых в тогдашнюю почву русской жизни: мы отныне, что бы ни говорила о Петре и какая бы ни говорила нам история, сошлемся всегда на творчество народное.
Ясный исторический взгляд на эпоху нередко подтвердим мы: да, то же самое и также точно говорит сам народ наш в своих песнях; самую обличительную тенденцию встретим порою словами: однако же не так передается дело в творческом образе самого народа. Историческую истину можно поздравить с немаловажным торжеством правды.
