«Там русский дух, там Русью пахнет!»

«Вот главная особенность великой русской литературы: это литература прежде всего ПРАВОСЛАВНАЯ»

(М.М. Дунаев)

«Православному современнику, уверен в этом, необходимо читать постоянно. И не только святых отцов, богословов и православных писателей. Великие произведения имеют Божии основания, оттого они и великие...»

(Протоиерей Александр Авдюгин)

Развязанная Западом против России информационная война, о которой еще в начале 90-х годов говорил приснопамятный митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн (Снычев), в том числе в области культуры, истории, классической русской литературы и родного языка, дает уже сегодня очевидные и ощутимые результаты.

В 2013 году декан филологического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова, доктор филологических наук, профессор М.Л. Ремнева в своем интервью «Литература создает нас как государство» сказала следующее: «Истории и литературы дети не знают в принципе. Они ведь еще и георафии не знают. Но они не виноваты. Ребята удивительные... Их беда: они недоучены и недоначитаны...»

На вопрос о правомерности исключения из программы авторов классических и замены их на современных она ответила, что изменения эти хоть каких-то положительных результатов не дадут: «Чем отличалась наша литература? Она отличалась всегда патриотизмом, высочайшей нравственностью и потрясающим языком. Вспомнить хотя бы язык Тургенева, язык Пушкина, который современен до сегодняшнего дня... Кроме того, классическую литературу нельзя выбрасывать еще и потому, что литература связывает всю нашу историю и создает нас как государство. Если мы убираем литературу, то убираем связь времен: времени нет, прошлого нет, страны нет... Мы потеряем основы русского быта, основы русской культуры... Литература и русский язык необходимы в сохранении Родины, в сохранении России...

А что касается современных писателей... Я их читать не могу, мне стыдно. Я прочитала только одного Пелевина... Больше я не могу себя заставить читать никого. Я не понимаю, зачем они вообще пишут».

В 2015 году преподаватели журналистского факультета МГУ горько пошутили: «Мы принимаем инопланетян. Лучшие выпускники российских школ, медалисты не умеют ни разговаривать, ни писать на родном языке. Со способностью анализировать, размышлять, сопоставлять тоже дело плохо...»

Ну, а наступление на русскую классическую литературу все продолжается. Почти вытесненная из школьных учебников, осмеянная в либеральной прессе, обобранная единым государственным экзаменом, оболганная жадными до пошлых эффектов постановщиками киносериалов, русская классическая литература получает все новые и новые упреки. Бьют и чужие, и свои.

Сегодня некоторые горячие и чрезвычайно бдительные поборники чистоты русского духа выдвинули, вероятно, к 180-летию Александра Сергеевича Пушкина, весьма суровое, чрезвычайно грозное, но, к сожалению, узкое, поверхностное и однобокое суждение о русской художественной литературе. Вероятно, суждение искреннее.

Читатели поставлены перед жестким выбором: либо Евангелие, либо классическая русская литература. Нашей многовековой отечественной словесности предъявлено следующее обвинение: она, мол, является «орудием духовного разрушения» и «разложения». Предлагается срочно развенчать бдительно обнаруженный «культ личности» любимых русских классиков: Пушкина, Гоголя, Достоевского, Жуковского, Одоевского, Есенина вкупе с Белинским, Ильиным и «другими российско-советскими писателями». Ведь, по мнению самоуверенных блюстителей духовной чистоты, эти классики - революционеры, масоны, себялюбцы, человекоугодники и космополиты! Ведь, они-то, якобы, и «породили революцию»! Да и в быту житейском - «все падоша, все грешниками быша...»

Нужно заметить, что обвинение - не новое. Мнение о том, что русская классическая литература, якобы и «породила русскую революцию» было впервые предложено и развито философами-экзистенционалистами Бердяевым и Розановым в начале XX века. В частности, в статье Н.А. Бердяева «Духи русской революции», опубликованной в 1918 году в сборнике «Из глубины». Позже переиздавалась в Париже в 1955 году, а в 1994 - в России.

Для справки: учение этих философов далеко отстоит от учения святых отцов Православной Восточной Церкви.

Вышедший из марксистов Н.А. Бердяев имел репутацию философа свободы. Но свободы - индивидуальной, то есть без Христа. Бердяев критически относился к творчеству Толстого и Пушкина. «Несчастное русское сознание, мессианское и подвижническое по сути» (определение Бердяева) было ему не по плечу. Он требовал Царствия Божия здесь и сейчас для каждого конкретного человека, считая христианскую антропологию ущербной. Бердяев считал, что на почве исторического Православия, в котором преобладает аскетический дух, не могла и не может быть достаточно раскрыта тема о человеке.

С 20-х годов издавал журнал «Путь» в Париже. Журнал был открыт для католиков, протестантов, атеистов и последовательно выступал против Православия.

В.В. Розанов связывал веру с темой пола. «Связь пола с Богом - большая, чем связь ума с Богом, даже совести с Богом», - утверждал он. Христианство он критиковал, превращая свою религиозную философию в апологию земных радостей обыденной жизни. Немудрено, что великая русская литература, насквозь пронизанная сознанием предвечного, вневременного, надмирного, вызывала оттолкновение у этих философов.

Регулярно печатался в журнале «Путь» и С.Н. Булгаков. В эмиграции он работал в Парижском богословском институте, был его деканом. Булгаков развивал учение о Софии Премудрости Божией.

Покровительствовал этому кружку философов американский масон и филантроп Джон Мотт, один из основателей Всмирного Совета Церквей и Парижского богословского института и бердяевского журнала «Путь».

Архиерейский Собор Русской Зарубежной Церкви 1932 года анафематствовал масонство, а в 1935 году - осудил учение Сергия Булгакова о софианстве. Собор постановил, что это - не учение Церкви, а ересь. Собор признал учение о софианстве еретическим как гностическое и арианское и призвал Булгакова покаяться.

Материалы против ереси подготовил архиепископ Серафим Соболев, прославленный ныне Русской Православной Церковью в лике святителей. Против этой ереси также писали святители Феофан Полтавский и Иоанн Шанхайский (Сан-Францисский). В 1937 году в Софии вышла книга архиепископа Серафима Соболева «Защита софианской ереси протоиереем Сергием Булгаковым перед лицом Архиерейского Собора Русской Зарубежной Церкви».

Такова история философов, предложивших впервые взгляд на русскую классическую литературу как на явление, ущербное и «породившее революцию». Какие же сегодня предлагаются доказательства, якобы, ущербности нашей отечественной литературы?

Сегодняшние обвинители пошли дальше своих предшественников, заявив, что ни культуры, ни литературы на Руси после Ломоносова уже более не было. Те же, кто усматривает наличие оной и симпатизирует ей, являются «почитателями кумиров». Оставим, конечно, на совести ярых борцов за чистоту русского духа и русского слова «эзетерический сленг», красочные метафоры и эпитеты, которыми награждены писатели и читатели, наш народ и русские православные цари: «быдло», «лжепатриоты», «идолопоклонники», «одноклеточные», «жало змеи вместо языка», «гнилые слова», «кровожадный Иоанн IV»... Так же, как выплеснутые яд и сарказм. Но становится понятно, почему читателям заведомо отказано в знании русской литературы, истории, Священного Писания и основ Православной веры. Отказано также в способности самостоятельно мыслить, анализировать, сопоставлять, иметь живое, сердечное художественное чувство, языковое чутье и знание русского языка.

При этом для навязывания своих умозаключений бичеватели многовековой отечественной словесности используют на редкость «своеобразные» методы анализа русской литературы, когда из текстов классики выдираются кусками те слова, которые могли бы подтвердить предложенные идеи, и оставляются за пределами обозримого те, которые явно опровергают надуманные выводы. Биография и творчество классиков интерпретируется свободно, в категориях собственных суждений и идей, которые проецируются на миросозерцание и творчество писателей. Что и приводит к серьезным противоречиям желаемого и действительного. Вот это как раз-то, ну очень напоминает советскую методику!

Ну, а порой нравственный такт и исследовательское чутье организаторов акции «Долой русскую литературу!» вызывает по меньшей мере чувство неловкости и недоумения. Когда, как писал И.А. Ильин, «художественная критика вырождается в альковные сплетни или психоаналитическое разоблачение души распинаемого поэта. Такой "критик", - напоминал выдающийся русский мыслитель - должен почаще вспоминать о том, что он сам - тоже писатель и что его собственные сочинения тоже дадут кому-нибудь повод для альковных сплетен и психоаналитического разоблачения...» («О чтении и критике»)

Кроме того, навешивание ярлыков - дело неблагодарное. Человеческая душа - не застывшая субстанция. Некоторым «люди представляются чурбанами, и они безжалостно обтесывают их и, несмотря на то, что люди от этого страдают, радуются тем квадратам, которые из них делают (в стиле кубистов)» - сокрушался преподобный Паисий Святогорец. - Человеческой логикой и справедливостью живут евангельские делатели первого и третьего часа (Мф. 20, 1-15)», - писал он («Письма»).

Зачастую в предложенной ныне мнительно-разоблачительной критике русской классической литературы мы сталкиваемся с голословными утверждениями, весьма вольными толкованиями духовных текстов и перетасовкой исторических фактов.

Представляются весьма сомнительными некоторые, объявленные аксиомой, заключения. Например, утверждение о том, что статус «великой» русская литература получила только в советские годы и уж, конечно, «за пособничество революции». Или утверждение о том, что все мы - русские читатели, да и писатели, своего собственного мнения о нашей литературе не имеем, а находимся под влиянием навязанной нам «советской пропаганды». Или вопрос: а почему это классическая русская литература не была гонима в годы советской власти, как Евангелие и писания святых отцов?

Если мы всмотримся в послереволюционные годы России, то увидим, что советская власть не только не поощряла русскую классику, но на несколько первых десятилетий наложила на нее фактический запрет. Литература классовых врагов пролетариата - помещиков и дворян - не имела в новой стране Советов права на существование. И если Русская Православная Церковь была отделена от государства официальным указом, то литература была под негласным, но строгим запретом. Вспомним статьи Луначарского, его единомышленников и самого вождя победившего пролетариата. Русскую литературу тогда обвиняли в наличии того, в чем ей сегодня кому-то очень хочется отказать. «Гнать этих буржуев в шею!» - за то, что в Бога веруют, о душе говорят и следуют многовековым устоям и традициям Православной Руси. «Там русский дух, там Русью пахнет!»

По воспоминаниям автора книги «Побежденные» о временах послереволюционных репрессий Ирины Владимировны Головкиной, внучки русского композитора Н.А. Римского-Корсакова, ни книг, ни фотографий, ни писем хранить явно было нельзя. А за одно обнаружившееся родство с представителями низверженной власти человек лишался возможности учиться, работать и имел черную метку на всю жизнь... Ну, а еще были тюрьмы, лагпункты, исправительно-трудовые лагеря, да и просто - высшая мера наказания... Вожди определяли диктатуру пролетариата как «неограниченное законом насилие в отношении капиталистов и помещиков».

Замечательный русский писатель Василий Иванович Белов, родившийся в 1932 году, (кому-то, конечно, покажется, что читать его произведения преступно, ведь пик его творчества пришелся на советские годы), в своем предисловии к книге статей глубоко почитаемого им мыслителя и патриота Ивана Александровича Ильина вспоминал: «Всю жизнь моему поколению выдаются некие ограниченные порции культурно-исторической информации... В начале 60-х годов я учился в Москве. Помнится, библиотекарша Литературного института не выдала мне том Достоевского с «Дневником писателя»... И все-таки многие уже читали Достоевского....Помню случаи, и очень четко, как в 1949 году за чтение Есенина и Блока исключали из комсомола... Все уже забыли, с каким трудом, с каким скрипом (да еще с купюрами) был переиздан словарь Даля...»

Возвращать русскую классическую литературу нашему народу стали потихоньку в конце 50-х - начале 60-х годов. «Враги народа» к тому времени были уничтожены или сломлены, господствовала новая идеология. Нужно было поднимать страну из руин и пепла после революции и двух войн. Вот тут-то русская классика с ее высокой нравственностью и чистотой, совестливостью, нестяжательностью и с ее глубочайшим патриотизмом пришлась впору. Подавалась литература в те годы под особым углом - обличение «самодержавно-крепостнического строя», «борьба за маленького человека», «за счастье народа». Что и нашло отражение в школьной программе. А критики и литературоведы и слова не могли сказать, не сославшись на пламенных деятелей марксизма-ленинизма.
Основное своеобразие классической литературы - ее религиозное - православное миропонимание и характер отображения реальности - многочисленными критиками и исследователями почти не было затронуто. Этого и невозможно было сделать, когда господствовала враждебная Православию идеология. Вот только огульного шельмования, унижения и высмеивания русских классиков даже в те годы не было. Особо неугодные писатели просто замалчивались.

Произведения русской классической литературы в 60-е-70-е годы стали издаваться многомиллионными тиражами. И наша, тогда самая читающая в мире страна, читала, знала, ценила и любила своих писателей. И не из-под палки люди ночами стояли в очередях для подписки на собрания сочинений русских классиков, а поэты собирали тысячные залы слушателей. Наша страна была воистину великой литературной державой.

О том, что русскую литературу высоко ценили во всем мире говорят хотя бы вот эти высказывания нерусских литераторов.

Стефан Цвейг: «Раскройте любую из пятидесяти тысяч книг, ежегодно производимых в Европе. О чем они говорят? О счастье. Женщина хочет мужа или некто хочет разбогатеть, стать могущественным и уважаемым. У Диккенса целью всех стремлений будет миловидный коттедж на лоне природы с веселой толпой детей, у Бальзака - замок с титулом пэра и миллионами. И, если мы оглянемся вокруг, на улицах, в лавках, в низких комнатах и светлых залах - чего хотят там люди? - Быть счастливыми, довольными, богатыми, могущественными. Кто из героев Достоевского стремится к этому? - Никто. Ни один».

Турецкий переводчик и критик Эрол Гюней: «Русские писатели требуют очень много от людей. Они не согласны с тем, чтобы люди ставили на первый план свои интересы и свой эгоизм».

Украинский писатель Иван Франко: «... если произведения литератур европейских нам нравились, волновали наш эстетический вкус и нашу фантазию, то произведения русских мучили нас, задевали нашу совесть, пробуждали в нас человека...»

Совесть, которая, по словам святых отцов «является первым законом Божиим», утверждалась нашими писателями как основная мера всех вещей. И даже в советские времена богоборцы так и не сумели вытравить этого гласа Божия из народной души. Не сумели вытравить и из литературы.

По слову литературоведа, доктора филологических наук, профессора МГУ им. М.В. Ломоносова, Владимира Воропаева, «в советские времена именно чтение русской классики помогло защитить от агрессии идеологической пропаганды. Через русскую литературу несколько поколений советских людей впитывали в себя нормы христианского отношения к миру и человеку, размышляя о добре и зле, о судьбах мира, тайне смерти, силе самопожертвования, о чести и бесчестии, верности и предательстве. Как сказал наш современный классик Валентин Распутин, мы переварили большевизм. Традиционные ценности остаются незыблемыми в России, и в этом немалая заслуга русской литературы...»

Предлагаемый современными «фамусовыми», мечтающими «забрать все книги бы да сжечь», анализ цитат из текстов классиков явно грешит надуманностью, легковесностью, поверхностностью, бездоказательностью, примитивностью и грубостью.

Например, в поэтических строках Пушкина - «душа в заветной лире мой прах переживет...» подозрительным обвинителям уже чудится какой-то тайный договор - завет с темными силами. Естественно дальше пойдут в дело и «кристалл», выдробленный из других строк поэта, и «звезда», и «золотая цепь», и «кот ученый»... И как-то забывается, что художественное творчество, поэзия - это мышление и видение в образах, а не сухая логическая точная наука. Забывается в этих надуманных философских абстракциях о том, что наш язык русский не зря называют великим и могучим - уж очень он гибок, емок, богат многочисленными звуковыми и смысловыми оттенками и нюансами. И что слово «заветный» означает не только «секретный», «известный не многим», но и - «унаследованный», «завещанный», а также еще и - «любимый», «дорогой», «свято хранимый». («На берегу заветных вод цветут богатые станицы» - Пушкин).

Загадочное для нас слово «лукоморье», объясняет протоиерей Григорий Дьяченко в своем уникальном «Полном церковно-славянском словаре». «Лукоморие» - морской излучистый берег (от слова «лука» - кривизна, излучина). В киевской летописи упоминаются половцы «лукоморские»... Выражение «лука моря» не раз встречается в летописях и используется для обозначения обоих берегов залива. Под «лукоморием» в летописях разумеется изгиб Азовского моря, вдавшийся в материк». Так мы можем представить себе, что же это за «лукоморье» видим мы в поэме Пушкина «Руслан и Людмила»...

А как это может быть, что душа переживет прах в лире, а не во Христе? - недоумевает мнительный критик. Народная мудрость отвечает: «Что написано пером - то не вырубишь и топором»; «Слово не воробей - вылетит не поймаешь». А святые отцы говорили, что дух человека действует через слово, облекается словом и живет в нем. Как писал праведный Иоанн Кронштадтский: «Со словом выходит живой дух человека, не отделяющийся от мысли и слова». В Царствии Божием - со Христом, если Господь в Свои обители примет, а на земле-то слова останутся... И кто же из писателей всех веков не размышлял - « как наше слово отзовется»?

При таком прямолинейном и натянутом толковании Пушкина можно вообще конкретно заподозрить в участии в октябрьских событиях 1917 года - ведь сказал же поэт: «Октябрь уж наступил...»

Иван Александрович Ильин называл такую критику, «отличающуюся угловатой резкостью, нелюбезностью, храброй пустотой суждений и оценок, выдуманных и сочиненных в рассудочном, умственном холоде, претенциозным произволом и конструированием в пустоте». «Глубина предмета при таком конструировании, - писал он, - остается недоступной. Духа, сердца, парения, мудрости, веры, молитвы такая критика не постигает совершенно... Такие критики... много утверждают, но ничего не доказывают, судят обо всем из воздуха, с кондачка... Все это неосновательно и безответственно...» (статья о Мережковском).

Но ведь и Ивана Александровича Ильина суровые и предусмотрительные судьи от литературы посадили вместе с русскими классиками на паровоз, летящий в коммуну. Обличители сомневаются в патриотичности и русскости борца за русскость и ее возрождение. Но вспоминаются слова святого Григория Паламы: «Мы считаем, что истинно не то мнение, которое обретается в словах и рассуждениях, а то, которое доказано делами и жизнью. Всякое слово опровергает другое слово. Но какое слово способно опровергнуть жизнь?»

Дела, жизнь и труды И.А. Ильина говорят сами за себя. Да и в любви к советской власти очень трудно заподозрить писателя, неоднократно подвергавшегося после революции арестам, приговоренного в 1922 году к смертной казни, замененной позже изгнанием из Отечества. Почти шестнадцать лет, полных самоотверженного труда и глубочайших религиозно-нравственных постижений, прожил Иван Александрович вдали от Родины, тяжело переживая пространственный отрыв от русского народа, русской природы, русского языка, русского быта. В 1938 году Ильин покинул немецкую землю, бежав от преследований фашистов в Швейцарию, где и закончилось в 1954 году земное странствие русского патриота и великого мыслителя.

Труды Ильина были напечатаны в России впервые в начале 90-х годов. Весьма почитал и ценил труды этого мыслителя митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн (Снычев) и часто ссылался на них.

Кроме философских трудов, И.А. Ильин оставил нам свои глубоко-духовные, мудрые и предметно-компетентные работы о русской литературе, которую он постиг искренней любовью и отточенной, воистину православной мыслью. Сама его критика с образным и точным языком, по словам писателя В.И.Белова, «подобна художественному произведению, звучащему и духовно, и злободневно».

Русскую поэзию И.А. Ильин считал «голосом самой России». «Это сам народ... своим собственным родным языком, устами своих национальных поэтов - говорит и поет сам из себя о самом себе... Поет о себе свое заветное, выговаривает свою душу, стеная от земной жизни и вздыхая о Боге, о святости, о праведности, о героизме, о справедливости, о любви, о своем призвании, о грехе и покаянии, обо всем, что его пленяет или отталкивает» («Россия в русской поэзии»).

Пушкин для Ильина был «живым средоточием русского духа, его истории, его путей, его проблем, его здоровых сил и его болевых узлов». О вдохновенности Пушкина он говорил как о боговдохновенности, веря, что это вдохновение исходит от Бога. Своему любимому поэту он посвятил несколько статей: «Пушкин в жизни», «Моцарт и Сальери (Гений и злодейство)» и других.

Статью Ильина «О пророческом призвании Пушкина», написанную в 1937 году к 100-летней годовщине кончины Пушкина призвали себе в помощь сегодняшние бичеватели поэта, чтобы поглумиться над ним. Подход все тот же - вырвать из текста то, что могло бы сгодиться для приготовленных в пустоте выводов.

Например, упомянутая в этой статье, ставшая притчей во языцех Пушкинская речь, на основании которой и Пушкина, и Достоевского обвинители объявляют космополитами. О том, что И.А. Ильин не согласен с суждением Достоевского о «всемирной отзывчивости» Пушкина, о его, якобы, способности «первоплощаться в дух чужих народов» и о «всечеловечности, - они не упоминают. В то время как Ильин, сумев не оскорбить и не унизить Достоевского, не соглашается с этим его воззрением: «Я не только не имею ввиду подтвердить воззрение, высказанное Достоевским в его известной речи, а хотел бы по существу не принять его, отмежеваться от него».

«Национально безликий человек и "всенарод", - пишет Ильин, - не может ничего сказать другим людям и народам... Какая судьба постигнет русский народ, если Европа и "арийское племя" в самом деле будут столь же дороги нам, как и сама Россия, как и удел своей родной земли!?

Всемирная отзывчивость и способность к художественному отождествлению действительности присуща Пушкину, как гениальному поэту, и, при том, русскому поэту в высокой, величайшей степени. Но эта отзывчивость гораздо шире, чем состав «других народов»: она связывает поэта со всей вселенной... со всем внешним миром. И, конечно, прежде всего и больше всего - со всеми своими положительными, творчески созданными и накопленными сокровищами духа своего собственного народа...

Не будем же наивны и скажем себе зорко и определенно: заимствования и подражание есть не дело « гениального перевоплощения», а беспочвенности и бессилия... Да и никто из наших великих, - ни Ломоносов, ни Державин, ни Пушкин, ни сам Достоевский практически никогда не жили иностранными, инородными отображениями, тенями чужих созданий, никогда не ходили и нас не водили побираться под европейскими окнами, выпрашивая себе на духовную бедность крохи со стола богатых...»

Утверждая русскость Пушкина, мыслитель утверждает «самостоятельное, самобытное, положительное творчество его, которое было русским и национальным».

И это не только оценка И.А. Ильина. Это свойство пушкинского творчества, как и его боговдохновенность, отмечали и его современники - Тютчев, Языков, Лермонтов. Гоголь так писал о Пушкине в 1832 году: «Пушкин есть явление необыкновенное и, может быть, единственное явление русского духа... В нем русская природа, русская душа, русский язык, русский характер отразились в такой же чистоте, в такой очищенной красоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стекла».

В своей статье Ильин ответил недоброжелателям поэта: «И мы не придаем значения пересудам... Ибо мы знаем... что свят и совершенен только один Господь... Мы не говорим о церковной "святости" нашего великого поэта, а о его пророческой силе и о божественной окрыленности его творчества.

И пусть педанты целомудрия и воздержанности, которых всегда оказывается достаточно, помнят слова Спасителя о той "безгрешности", которая необходима для осуждающего камнеметания».

Ильин напоминает, что сам поэт, беспощадно и строго судил самого себя:

"И меж детей ничтожных мира

Быть может, всех ничтожней он..."

- и искренне приносил покаяние перед лицом Божиим:

"И с отвращением читая жизнь мою,

Я трепещу, и проклинаю,

И горько жалуюсь, и горько слезы лью..."»

Иван Александрович говорит, что к Пушкину, как и к любому делателю слова, наделенному от Бога даром «глаголом жечь сердца людей» нужно подходить «не от деталей его эмпирической жизни и не от анекдотов о нем, но от главного и священного в его личности, от вечного в его творчестве...»

«Так совершал Пушкин свой духовно-жизненный путь: от разочарованного безверия - к вере и молитве; от революционного бунтарства к свободной лояльности и мудрой государственности; от мечтательного поклонения свободе - к органическому консерватизму; от юношеского многолюбия - к культу семейного очага. История его личного развития раскрывается перед нами как постановка и разрешение основных проблем всероссийского бытия и русской судьбы», - подчеркивает И.А. Ильин в этой статье.

О столкновении Пушкина с космополитическими силами, и прежде всего с масонством, стремившимся столкнуть великого поэта с национального пути, известны следующие биографические факты. «Делаются попытки вовлечь его в масонскую ложу "Овидий", весной 1821 года его даже записывали в ее списки, но уже осенью ложа распадается, так и не начав работать... Под влиянием глубоких размышлений Пушкин пришел к выводу, что избранный декабристами путь усовершенствования жизни - это путь к гибели России. Современник поэта С.А. Соболевский пишет, что в ответ на вопрос, почему он отстранился от масонства, Пушкин отвечал: "Разве ты не знаешь, что все филантропические тайные общества, даже и само масонство, получили от Адама Вейсгаупта направление подозрительное и враждебное государственным порядкам? Как же мне было приставать к ним?"» (Энциклопедия «Святая Русь» О.А. Платонова).

Хрестоматийными стали слова Пушкина: «Не приведи Бог видеть русский бунт - безсмысленный и безпощадный!»

По воспоминаниям Николая Алексеевича Полевого, русского писателя, критика и историка, Пушкин говорил: «Великий духовный и политический переворот нашей планеты есть христианство. В этой священной стихии исчез и обновился мир... Россия никогда ничего не имела общего с остальною Европою..; история ее требует другой мысли, другой формулы» («История русского народа», сочинение Николая Полевого, 1830).

В письме к П.Я.Чаадаеву от 19 октября 1836 года поэт писал: «Клянусь вам моею честью, что я ни за что на свете не согласился бы - ни переменить родину, ни иметь другую историю, чем история наших предков, какую нам послал Бог».

Поэт, предвидевший «и суд глупца, и смех толпы холодной» еще при жизни своей ответил всем своим обвинителям:

«Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья,

Да брат мой от меня не примет осужденья,

И дух смирения, терпения, любви

И целомудрия мне в сердце оживи».

О том, что Пушкин был серьезным исследователем не только русского народного творчества: сказок былин, духовных и народных песен, но и «Слова о полку Игореве», историком, впервые изучавшим историю Петра великого и пугачевского бунта по архивным первоисточникам, знают вероятно все. Как и то, что русский литературный язык, на котором мы все говорим и пишем, был так блестяще оформлен и развит именно Пушкиным. Как и то, что силлабо-тоническая система русского стихосложения, в пределах которой пишут до сих пор абсолютно все поэты, пребывающие в русской классической традиции, была утверждена и привита именно Пушкиным в его поэзии. Уж не говоря о том, что Пушкин выговорил свое русское, глубоко национальное суждение, чувство и слово в то время, когда Россия подверглась сильнейшему влиянию «просвещенного» Запада.

Другим камнем преткновения для выметающих русскую литературу из сферы бытия русского народа стал Федор Михайлович Достоевский.

Надо сказать, что если Пушкина, Толстого, Гоголя философы-экзистенцианолисты критиковали, то Достоевского Бердяев считал «пророком русской революции». Но по мнению многих исследователей (О. Волкогонова и др.), Бердяев часто толкует Достоевского в контексте своих собственных идей. В диалектике писателя он расставляет свои акценты. Например, по Достоевскому безбожная свобода вырождается, а по Бердяеву - личная человеческая свобода, и вне Христа, лежит в основе мира. Свои понятия он пытался вложить в уста Достоевского, вложить свою веру.

Интересно и то, что И.А. Ильин расходился идейно с Бердяевым, Розановым, Мережковскими, Булгаковым и их сторонниками, отчего эта группа философов, испытывала к нему неприязнь.

Среди многочисленных отечественных и мировых исследователей творчества Ф.М. Достоевского (И. Волгин, Л. Сараскина, М. Слоним, В. Захаров и др.) для нас, православных читателей, особенно ценно и дорого слово великого подвижника Православия - преподобного Иустина Поповича, высоко ценившего творчество этого писателя и посвятившего ему ряд своих трудов: «Философия любви и познания», «Тайна России», «Тайна Европы», «Тайна всеславянства и всечеловечества» и других.

«В новые времена вечные проблемы человеческого духа ни у кого не нашли такого широкого, глубокого и всестороннего толкования, как у Достоевского. Через него говорили все муки человеческого существа, все его боли, все его надежды. Мало таких, кто, как он, переболел бы проблемами человеческого существа во всем их трагизме, - пишет преподобный Иустин Попович. - Но главное, самое главное открытие Достоевского... состоит в том, что он нашел и открыл главные психические и метапсихические причины современного атеизма, анархизма и нигилизма... отыскал метафизический корень зла, лежащий за пределами органов чувств человека...»

Преподобный указывает, что Достоевский, к большой неожиданности многих, не желающих этого открытия, объявил: главная психологическая причина современного атеизма и анархизма - извечный враг спасения человеческого с его многочисленными легионами.

«В Европе не было ни одного такого мыслителя, ни такого философа, ни такого поэта, которые так сильно и всесторонне, как Достоевский, ощутили бы величественную и страшную трагедию европейского человека и всех его завоеваний. Ему до тонкостей знакомы не только Евангелие, но и апокалипсис европейского человека... Достоевский его поэтически предчувствовал и пророчески предсказал, а мы в него уже вошли» - говорит преподобный Иустин в середине ХХ века. - Проблема Европы, по сути - проблема римокатолицизма; это вывод, к которому приходит прозорливый Достоевский, изучая Европу. Во многих своих произведениях он исследует эту проблему».

Любимый герой Достоевского князь Мышкин из романа «Идиот» говорит: «Католичество - все равно, что вера нехристианская. Да, нехристианская - это во-первых. А во-вторых, римское католичество даже хуже самого атеизма. Атеизм только проповедует нуль, а католицизм идет дальше: он искаженного Христа проповедует, им же оболганного и поруганного, Христа противоположного! Он антихриста проповедует, клянусь вам, уверяю вас!..»

«Когда люди заменяют Богочеловека "непогрешимым" человеком, то они... заменяют и Его Евангелие различными учениями», - это, по слову, преподобного Иустина хорошо понимал Достоевский. - Пророческая истина, как набатный звон, слышна в словах Достоевского: "Римскому католичеству (слишком уж ясно это) нужен не Христос, а всемирное владычество... Папа выйдет ко всем нищим пеш и бос и скажет всем: "Вам де надо единение против врага - соединитесь под моей властью, ибо я один всемирен из всех властителей мира, и пойдем вместе"».

«С бесконечным сожалением Достоевский пишет в 1871 году из Дрездена своему приятелю Страхову: "Люди пишут и пишут, но упускают из вида то, что самое главное. На Западе Христа потеряли (по вине католицизма), и оттого Запад падает, единственно от того"».

В «Братьях Карамазовых» мудрый старец Зосима говорит: «В Европе во многих случаях Церквей уже нет вовсе, а остались лишь церковники и великолепные здания церквей... Так, кажется, по крайней мере, в лютеранских землях. В Риме же так уже тысячу лет вместо Церкви провозглашено государство».

«Пророчество Достоевского о Европе постепенно исполняется на наших глазах, - писал преподобный Иустин Попович. - Европейское человечество, ведомое духом гуманистической, тщеславной "непогрешимости" катится стремглав из тьмы во тьму, из ночи в ночь, пока не ввергнется в мрачную вечную ночь, после которой не наступит заря...»

Куда пришло человечество сегодня, увлекаемое все новыми и новыми соблазнами, предлагаемыми врагом рода человеческого, мы, с печалью и горестью, видим уже сегодня...

Во всем или не во всем был прав Достоевский в своей жизни и творчестве, станем ли мы причислять его к «врагам русского народа», сопричтем ли к ненавистникам Православия? Вопрос, конечно, риторический. На него писатель сам ответил своими произведениями, в которых многократно, ясно и четко выговорил свое «Верую!» Вот только несколько высказываний Ф.М.Достоевского:

«Что за книга это Священное Писание; какое чудо и какая сила, данные с нею человеку! И сколько тайн разрешенных и откровенных! Люблю сию книгу! Гибель народу без Божиего Слова, ибо жаждет душа сего Слова...»

«Отсутствие Бога нельзя заменить любовью к человечеству, потому что человек тотчас спросит: для чего мне любить человечество? Совесть без Бога есть ужас, она может заблудиться до самого безнравственного. Если мы не имеем авторитета в вере и во Христе, то во всем заблудимся».

О Николае Васильевиче Гоголе рассказывает литературовед Владимир Воропаев, автор многочисленных трудов о жизни и творчестве этого русского классика.

«Гоголь стремился соблюдать евангельские заповеди и следовать святоотеческому учению в своей повседневной жизни. Он был носителем церковного мировоззрения, имел монашеское устроение души. Гоголь ежедневно читал по главе из Евангелия и Ветхого Завета, а также житие святого, память которого празднуется Церковью в этот день. Кроме утренних и вечерних молитв, которые ежедневно читают все православные христиане, он прочитывал еще и малое повечерие. По свидетельству современников, он постился как самый строгий отшельник, а во время говения почти ничего не ел... аскетический склад его проявился еще в юные годы...

Гоголь остро ощущал отклонение человека от христианских заповедей. Незадолго до смерти, в марте 1851 года, он писал матери и сестрам: «Невольно обнимается душа ужасом, видя, как с каждым днем мы отдаляемся все больше и больше от жизни, предписанной нам Христом». В русской классической литературе другого такого писателя нет...

Но главное, что христианское миросозерцание проявилось в творчестве Гоголя...»

На вопрос о том, не вводят ли в соблазн читателя «Вечера на хуторе близ Диканьки» или повесть «Вий», Владимир Воропаев отвечает: «При всей яркости и художественном богатстве ранних творений Гоголя в них присутствует твердый и ясный взгляд на силы зла - взгляд православного христианина. Они у Гоголя неизбежно оказываются попранными и побежденными Божественной силой... В первых повестях Гоголя есть много духовно-назидательного, недаром они любимы многими читателями... Человеческие страсти и пороки - вот причина разгула и временной победы темных сил. Об этом тонко, но твердо и ясно говорят нам произведения Гоголя».

И, конечно же, Гоголь был в высшей степени патриотом Отечества, что и вообще отличает наших русских классиков. Но Царствие Небесное было для него дороже земного. «Тому, кто пожелает истинно честно служить России, нужно иметь очень много любви к ней, которая бы поглотила уже все другие чувства, - нужно иметь много любви к человеку вообще и сделаться истинным христианином во всем смысле этого слова», - писал он.

Вера православная и Церковь были для него дороже и самого его творчества: «Мне кажется, что если кто-нибудь только помыслит о том, чтобы сделаться лучшим, то он уже непременно встретится с Христом, увидевши ясно, как день, что без Христа нельзя сделаться лучшим, и, бросивши мою книгу, возьмет в руки Евангелие». И еще: «Жизнью нашею мы должны защищать нашу Церковь, которая вся есть жизнь», - говорит Николай Васильевич Гоголь.

Конечно же, найдут грозные бичеватели русских писателей и укажут нам ошибки, заблуждения, падения, искушения и преткновения нашего поэта Сергея Есенина. Припомнят ему и «Москву кабацкую», и «Черного человека», и уж тем паче «Страну Советов». Но кто знает, как каялся в своих падениях, поисках, и метаниях поэт, которому довелось вершить свой путь в тяжкое смутное время огромного слома вековых устоев и разрушения русских основ?

Поэт, так непревзойденно по-русски воспевавший нашу природу во всех ее красках и русский быт во всех его деталях и привычках? Поэт, содрогавшийся от наступления «железного города» и тоскующий по «Руси уходящей»? Поэт так явственно и тонко чувствующий, что в этом мире он «только странник, синь очей утративший во мгле»? Обладавший детской незлобивой душой, произнесшей: «И зверье как братьев наших меньших никогда не бил по голове...» И любивший, искренне и горячо весь короткий отрезок данного ему земного времени свое земное Отечество, воспевавший «всем существом в поэте шестую часть Земли с названьем кратким "Русь"». Поэт, пытавшийся понять и принять новую действительность и не смогший. Говоривший «и молиться не учи меня не надо, к прошлому возврата больше нет», и мечтавший «под иконами умирать».

Упрекнут его и в кончине его. Но знаем ли мы все-таки доподлинно историю его ухода? Да и в нашей ли власти определять посмертную участь поэта? Известно, что свою автобиографию, датированную июнем 1924 года, Есенин завершил словами, полными надежд на будущее: «Жизнь моя и мое творчество еще впереди» («Синь, упавшая в реку». Сергей Есенин. Поэзия, проза).

Долгие годы поэзия Сергея Есенина была под запретом в Стране Советов. Но мудрый судия - народ - никогда не забывал своего любимого поэта. Почему? Плоть от плоти , простой, крестьянский, с гармошкою? Но Есенин был не от сохи, он закончил земское училище и учительскую школу. Очень тонко и узнаваемо передавал быт русской деревни? Клюев это тоже делал мастерски. Вспомнить хотя бы клюевское стихотворение об избе: «Тепел паз, захватисты кокоры, крутолоб тесовый шоломок...» Клюева помнят только литераторы...

Может быть, пронзительно живая природа, дышащая в стихах Есенина, и эта растворенность в ней трогает душу народную? Но все наши русские поэты - удивительные певцы своей природы: и Суриков, и Никитин, и Кольцов, и Фет, и Тютчев... Перечислять можно долго.

Скорее всего трогает и задевает это чисто русское свойство - абсолютная чувствительность, пронзенность сердца и взгляда, и беззаветная искренность, поющая естественность, легкая свобода, которая присуща русскому языку, и русской душе. Когда поэзия, - как говорил И.А. Ильин, - «не выдумывается риторически, не родится в аффектированной декламации, не выламывается в искусственном стихосложении», а рождается в поющем любящем сердце. И эта способность петь из сердца - большой Божий дар. Видимо, Есенин эту непроизвольность и естественность своего творчества чувствовал, недаром же он называл себя «Божией дудкой». Это не означает, конечно, что он брал на себя роль пророка или духовного провозвестника. Эта способность видеть, чувствовать и петь сердцем - принадлежность всей нашей русской поэзии. Как говорил Николай Рубцов о поэзии: «И не она от нас зависит, а мы зависим от нее»...

И уж, конечно, никак невозможно поставить С. Есенина и Н. Рубцова в один ряд с эпатажными героями сегодняшней разнузданно мычащей эстрады, потерявшими чувство Родины. Не тот смысл, не тот уровень, не то служение...

Как писал И.А. Ильин «никогда ни один народ не судил себя так откровенно, так строго и покаянно; не ставил себя лицом к лицу со своей христианской совестью...»

Литература наша явилась в такой степени одухотворенности, в какой и породил ее русский народ. С его богоискательством и богоотступничеством, духовными озарениями и слепотой, греховностью и заложенной в русском человеке способностью к покаянию.

Одним из условий наличия литературы у народа является, как говорил В.Г.Белинский, - наличие у него писателей, выражающих, «дух того народа, среди которого они рождены и воспитаны, жизнью которого они живут и духом которого они дышат, выражающих в творческих произведениях его внутреннюю жизнь до сокровенных глубин и биений». Именно таких писателей, к нашему счастью, и явила нам русская классическая литература, с древней Руси до современности.

«Помните, что Отечество земное с его Церковью есть преддверие Отечества Небесного, потому любите его горячо и будьте готовы душу свою за него положить, - говорил святой праведный Иоанн Кронштадтский. Этому и следовали наши великие русские писатели.

Воистину ни одна литература в мире не выразила так глубоко, горячо, искренне и всеохватывающе священное чувство патриотизма. С самого рождения своего русская литература с любовью, тревогой, горестью, ликованием, гордостью созерцала события русской истории и судьбу России, чутко и верно указывая на русские исконные пути: в падении очиститься покаянием и, омывшись страданием, вступить на путь возрождения.

Хрестоматийными стали строки многих и многих произведений русских классиков, поддерживавших и дававших надежду людям в самые тяжкие часы России. Действительно, голос русских писателей «звучал, как колокол на башне вечевой во дни торжеств и бед народных». И совсем не пустые слова произнесены Н.А. Некрасовым: «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан».Эту свою обязанность русские писатели ощущали как счастье, как призвание, как служение:

«Нет! И не под чуждым небосводом,

И не под защитой чуждых крыл,

Я была тогда с моим народом,

Там, где мой народ, к несчастью был»

(Анна Ахматова, 40-е годы)

Любовь к Родине не сводится в русской литературе, поэзии только к жажде русской природы, русского быта, русского языка, русских просторов. Русские писатели чувствовали излучающуюся через них духовность. «Гляжу с любовию на землю, но выше просится душа...» (А.К. Толстой.

Любовная растворенность в царственных картинах родной природы присуща всей нашей русской литературе, ощущавшей всегда, что природа таинственно несет нам откровение божественное о мироздании. Человек через природу видит Бога.

«Все хочет петь и славить Бога - .

Заря, и ландыш, и ковыль,

И лес, и озеро, и поле,

И ветром зыблемая пыль...

(Федор Сологуб)

И это православное восприятие природы, присущее каждому русскому человеку, удивительно тонко выразили наши классики. Ибо язык наш позволяет передать не только звуки, краски, детали, но и мельчайшие состояния и природы, и души человеческой, и жизненных коллизий, и духовных обстояний.

Язык - верное воплощение народного духа. А наш русский язык, единственный в своем роде звучности, емкости, живости, меткости, певучести, гибкости и выразительности, навеки приобщен к молитве, к церковно-славянской сокровищнице. Он способен передать весь уклад русской души, быта, природы, истории, все стремления русского духа.

А главное - русская литература строилась на традиционных духовно-нравственных ценностях русского народа, выкованных за века в душах русских людей Православием. Вера и верность, простота и добродушие, щедрость и гостеприимство, свободолюбие и молитвенная созерцательность, удаль и единение с природой, братство, взаимопомощь и любовь, по сути своей - христианская. Все эти качества раскрыты и воспеты нашей русской литературой. Оттого она и имела такое огромное влияние на воспитание, на судьбы целых поколений русских людей.

В мемуарах известного церковного деятеля первой трети XX века митрополита Евлогия (Георгиевского) находим свидетельство, очень важное для понимания достоинств русской литературы. Владыка рассказывает, как в ранней молодости, в первые два года семинарской жизни своей, он отличался не весьма достойным поведением и образом жизни. И что же помогло избегнуть падения? Чтение русской литературы. «Воспитательное значение литературы для молодежи огромно, - утверждает на основе собственного опыта мемуарист. - Трудно даже учесть меру ее благотворного влияния. Она повышала самопознание, спасала от грубости, распущенности, безобразия поступков, питала склонность юношеской души к идеализму. Я стал выправляться, хорошо учиться, у меня появились умственные запросы, более серьезные интересы... Мое увлечение литературой...подготовило почву для дальнейшего духовного развития...»

Духовную глубину русской классической литературы, о которой не решались и не могли говорить советские литераторы в большинстве своем, - честно, духовно-зряче, доказательно и обоснованно, с православной точки зрения - выразил в своих трудах Иван Александрович Ильин.

Еще один замечательный исследователь русской и не только классической новой, но и древней, и новейшей нашей литературы - приснопамятный Михаил Михайлович Дунаев, профессор, магистр богословия, автор пятитомного труда «Православие и русская литература». В основу книги положен курс лекций, прочитанный им в Московской духовной академии. Труды М.М. Дунаева раскрывают роль и значение русской литературы именно в свете Евангелия, Писаний святых отцов, в свете учения Святой Православной Церкви. Во вступлении к I тому, как и во всех своих трудах, Михаил Михайлович компетентно и доказательно показывает, почему же наша русская литература именуется великой и каким образом она способствует спасению души. Это не панегерик, не слепое воспевание, автор раскрывает и достоинства, и недостатки, и взлеты, и падения, и поиски, и утраты нашей художественной литературы.

«Новая русская литература (вслед за древнерусской) задачу свою и смысл существования видела в возжигании и поддерживании духовного огня в сердцах человеческих. Вот откуда и идет признание совести мерилом всех жизненных ценностей... Не внешний жизненный успех, безбедное благополучие - что в западных утверждалось как идеал всех стремлений людей - но совесть как основа основ человеческого бытия. И в этом она едина на протяжении всей ее истории - от "Слова о Законе и Благодати".

Новая литература... созидалась на традициях предшествующих веков, традиции же эти были освящены идеалами Православия. Вот главная особенность великой русской литературы: это литература прежде всего ПРАВОСЛАВНАЯ. Именно Православие повлияло на пристальное внимание человека к своей духовной сущности, на внутреннее самоуглубление - отраженное литературой. Это и вообще основа русского миропонимания и русского способа бытия в мире... Православие устанавливает единственно истинную точку зрения на жизнь - и это-то усваивает (не всегда в полноте) русская литература в качестве основной идеи, становясь таким образом православною по духу своему...

Наша литература была (воспользуемся гоголевским образом) "незримой ступенью к Христу", она преимущественно отразила то испытание верой, которое, собственно, и есть главное испытание, коему мы подвержены в жизни.

Разумеется, каждый православный человек должен отыскивать критерий истины в евангельских откровениях, должен поверять все свои рассуждения, как и все вообще, порожденное человеческим разумом, - словом Спасителя. Как писал Гоголь: "Выше того не выдумать, что уже есть в Евангелии"».

«Вот главная тема русской литературы - противоборство двух раздирающих душу и сердце наших стремлений - к сокровищам небесным и сокровищам земным. Эта тема, проблема не просто литературы исключительно, это проблема жизни, творческих поисков (нередко - метаний) и самих писателей, путь которых был отнюдь не прямым и направленным лишь к горним высотам, но отмеченным многими ошибками, падениями, отступлениями от истины...

Все проблемы русской литературы многократно усугублены и тем, что гармония обладания небесными дарами искусству и вообще не подвластна... Искусство чувствует себя свободным лишь в стихии противоречий и конфликтов... Мы должны ясно сознавать: сфера художественного творчества ограничена областью души - в системе христианской трихотомии: тело, душа, дух. Это вовсе не оскорбляет и не принижает искусство, но лишь точно определяет границы его возможностей. Однако пространство душевное столь обширно и необозримо, что искусство и в строго ограниченных пределах вряд ли сможет когда-нибудь исчерпать предназначенное ему. Точно так - корабль может лишь плавать внутри пространства, очерченного береговой линией, да океан-то слишком необозрим. Вопрос лишь - куда и зачем плыть...

Наша литература запечатлела в слове и образе религиозный опыт русского человека: и светлый, и темный, и спасительный, и опасный для души. Опыт веры и безверия....

Но как бы ни блуждала в темных лабиринтах соблазнов личная и общественная жизнь россиян, а стрелка д у х о в н о г о к о м п а с а все равно упрямо указывала на прежнее направление... Это запечатлела в себе прежде всего литература наша» - пишет М.М. Дунаев.

На вопрос, читать или не читать православному человеку художественную литературу, и что читать, наш современник - протоиерей Александр Авдюгин, автор рассказов, написанных в жанре священнической прозы, редактор региональной православной газеты «Светилен», ответил: «Многие из тех, кто доказывает вредность и ненужность для православного человека светской литературы, в том числе и классической, задают банальный вопрос: "Как я могу читать эту книжку, если там нет ни слова о Боге?" Но ведь в Книге Песней Соломона тоже ни разу слово Бог не встречается, а она включена в Библию!

Описание красоты природы и человека, благородных дел и поступков, защиты обиженных и Отечества разве не заставляют вспомнить знаменитое "Вся премудростию сотворил еси"?

На вопрос "Почему ты служишь в Церкви?", я бы ответил: "Господь привел", но добавил бы: "Книги дали понять, что человек без веры ущербен, сколь бы образован и нравственен он ни был". Не будем уподобляться грибоедовскому персонажу, сказавшему: "Уж коли зло пресечь: забрать все книги бы да сжечь".

Безусловно, надо уметь выбирать полезное и нужное. Отличать доброе от плохого. Но для этого и разумение нам Господь дал. Критерий выбора лично для меня ясен: любая книга, где человек определен в вечности, где есть понимание добра и зла, где сострадание, милосердие и любовь главенствуют, вполне приемлема для нашего чтения. И на первом месте - русская классика».

Лариса Пахомьевна Кудряшова, поэт и литератор