Старообрядцы приводят цитату из Владимира Соловьева: «На престол митрополита-мученика сел патриарх-мучитель — и народ, терпеливо сносивший страшные мучительства царя Ивана, не вынес ничтожных сравнительно мучительств патриарха Никона». Отметим, что автор цитаты – филокатолик. В 1888 г. Соловьев тайно присоединился к католичеству и издал манифест русского католицизма ― книгу «Россия и вселенская Церковь», где переписывал всю церковную историю в духе папизма.
Ну ладно, оставим биографию В. Соловьева: будем разбираться по существу. Во-первых, за исключением достаточно тёмной смерти митр. Павла Коломенского, никакими «мучительствами» Никон не занимался, почти все они происходили после его ухода, а затем и низвержения с патриаршего престола. Во-вторых, именно Никон прославил мученика-митрополита святителя Филиппа Московского. В-третьих, как мы говорили, особых доказательств латинства архиереев представлено не было. В-четвертых, как мы видели, русский народ, а точнее ― его часть, не столько «в отчаянье стал бегать по лесам и болотам, засел в трущобах и полез на горящие костры», сколько шёл на «окаянных никониан» с ножами и топорами, и спал и видел, как бы стряхнуть с себя не только патриаршую, но и царскую власть.
«Падение креста – знаменательно и страшно»
И вот здесь мы подходим к разгадке Раскола. Он является законным чадом Смутного времени, яростной жажды воли и власти, охватившей в начале XVII в. все сословия Московской Руси. Когда Соловьев рассуждает о том, что-де терпели свирепого Ивана Васильевича и не стали терпеть сравнительно умеренного Никона, то он как-то забывает серьезный сдвиг в сознании в сторону свободы выбора, в том числе государя.
В.О. Ключевский замечает: «Русский посол Григорий Волконский, посланный в Польшу в 1606 г., после убийства Лжедимитрия объявил, что „люди Московского государства, осудя истинным судом, вправе были наказать за злые и богомерзкие дела такого царя, как Лжедимитрий“. Князь Григорий сделал еще более смелый шаг: он прибавил, что хотя бы теперь явился и прямой, прирожденный государь царевич Димитрий, но если его на государство не похотят, то ему силой на государстве быть не можно. У самого князя Курбского, политического либерала XVI века, дыбом встали бы волосы, если бы он услышал такую политическую ересь».
Действительно, в эпоху Грозного подобные рассуждения были невозможны, но они стали вполне реальны в эпоху Смуты и после Смуты. Еще вопрос, стали бы современники Никона терпеть Иоанна Грозного и его опричнину? Что касается Самозванца, то он стал знаком и знаменем бунта и мятежа и, возможно, мало кто задумывался о его истинности.
«Природный воскресший царевич» ― выражение народной мечты о свободе и добром царе-отце, но без государства, без поборов, без казней и опал ― появился для того, чтобы возглавить бунт против российского самодержавия и растущего абсолютизма, против отмены Юрьева дня и закрепощения крестьян, с одной стороны. Против резкого ограничения возможностей высшей знати ― с другой и, наконец ― против неполноправного положения мелкого провинциального дворянства и злоупотреблений служилой бюрократии. Цену за этот отнюдь не бессмысленный, но беспощадный бунт Россия заплатила страшную ― разорением половины страны и гибелью трети населения ― и это заставило бунтарей притихнуть, а народ ― прильнуть к самодержавию как к своему естественному защитнику.
Однако Русь восстановилась, отстроилась, окрепла, вновь стала «Третьим Римом цветущим». Между концом Смуты и началом Никоновских реформ прошло почти сорок лет. Выросло поколение «непуганых идиотов», забывшее ужасы Смутного времени и почувствовавшее на себе тяжелую руку первых Романовых и признаки грядущего абсолютизма, прежде всего ― утверждение крепостного права согласно Уложению 1649 г., которым были недовольны почти все: и крестьяне, и Церковь, и дворянство. Масла в огонь подливало и воровство чиновничества, и непотизм на самом верху, и тяжесть налогов.
Всё это подогревало «бунташные» настроения, и русскому человеку было почти всё равно, за что или за кого бунтовать — из-за соли, из-за медных денег, ради «пропавшего» царевича Алексея Алексеевича, или даже патриарха Никона, как это было во время Разинского бунта. Как писал Достоевский в «Бесах»: «Вот почему всяк про себя и ожидал скандала; а если уж так его ожидали, то как мог он не осуществиться?»
А тут судьба сама посылает такой превосходный повод для бунта ― смену обряда, которую при большом желании и сильном общественном раздражении можно принять за «латинскую ересь», порчу веры, погибель Церкви и Царства, приход Антихриста. И тогда с чистой совестью можно завопить: «Нет царя. Нет патриарха». «Нельзя молиться за царя Ирода, Богородица не велит», как постановили своим «собориком» соловецкие монахи (возможно, отсюда Пушкин взял слова для своего юродивого Николки в «Борисе Годунове»). Словом, долой власть царскую, долой власть архиерейскую, даешь власть протопопскую.
«Временами на его лице можно было увидеть свет»
Вопрос раскола ― не вопрос веры, а вопрос власти, при этом власти абсолютной, какая не снилась никакому царю, ни патриарху, ибо те не могли послать тысячу своих подданных на сожжение, а Аввакум ― мог. И самые гари ― это средство бунта и сокрушения власти, во-первых ― показать ей, что она бессильна и ей нечем пригрозить старообрядцам, во-вторых ― возбудить народное негодование до высшей точки кипения. Что будет потом, после крушения царской власти, старообрядческие вожди не задумывались. Возможно, мыслили будущее России, как некое тысячелетнее царство, управляемое Самим Христом, а конкретно ― ими как Его заместителями. Отсюда — отзывчивость старообрядцев к революционной утопии.
Однако помимо предводителей с их интересами и амбициями, а также профессиональных бунтарей, были и простые верующие с их доверчивостью, с их готовностью жертвовать, с их мечтательностью, отсутствием рассудительности, страхами и надеждами на второе пришествие, апокалиптическим соблазном, которыми искусно пользовались вожди старообрядчества. Не учитывать всего этого со стороны высшей светской и церковной власти было как минимум неразумно. Она воспринимала как нечто незыблемое и само собой разумеющееся лояльность народа, которая отнюдь таковой не была. Властные амбиции и нетерпение верхов столкнулись с нетерпением и раздражением низов, что и произвело взрыв с далеко идущими последствиями.
Отчасти его последствия купировал Петр Великий, дав возможность легального существования для старообрядцев, правда, ценой двойного оклада. В благодарность они… окрестили его Антихристом. Все попытки приручить старообрядцев и интегрировать их в Российскую империю, в конечном счете, оказались неудачными. Они деятельно участвовали и в Первой, и во Второй русской революции.
Вопрос о расколе ― вопрос о судьбах России и русской души. Поймет ли она, что «бунтом жить нельзя», найдет ли она в себе силы для созидательной деятельности ― духовной и материальной, или растратит себя в бесполезном бунтарстве и предастся самосожжению, «на радость соседей-врагов»? Этот вопрос обращен к совести и здравому смыслу каждого из нас…
Протодиакон Владимир Василик, доктор исторических наук, кандидат филологических наук, кандидат богословия, профессор, член Синодальной богослужебной комиссии
 кв 2.jpg)
