ПОЛКОВНИК-ПАЛОМНИК
Перед увольнением в запас друзья ему подарили путёвку. Он и понятия не имел, что это паломническая поездка. В нашей группе мужчин было только он да я. Нас поместили в один номер. Конечно, стали на ты.
- Мы - братья во Христе. И если Его называем на ты. «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, спаси, помилуй и сохрани нас, грешных», так чего мы друг с другом будем выкать?
- Это-то , конечно, - согласился он, глядя на Библию на тумбочке и на иконы в переднем углу, - но мне сказали: отдых, море, экскурсии, магазины, женщины.
- Нет, брат, тут долгие поездки, стояния на молитвах, ранние вставания, на магазины времени почти нет. А уж пляжей вообще никаких. И женщин тут нет!
Он затосковал:
- Вот я вляпался!.
- Да ты что? Это же великое счастье - ты в центре мира, ты на Святой Земле! Я над тобой беру шефство. Неужели ты такой тёмный. Ты же крещёный?
- Ну, как иначе, я не какой-то социопат, я русский полковник!
В автобусе мы сидели вместе с ним. Первая поездка была в Вифлеем, и ему очень понравилась. Тем более группу сопровождала молодая матушка Ирина, очень приветливая, знающая. Да и я по силе возможностей его просвещал.
- Тут мы за десять дней пройдём все и Господские и Богородичные праздники. И хорошо, что начали с Рождества. Да тут с чего ни начни. И Благовещение в Назарете, и Преображение на Фаворе, и Богоявление на Иордане, и Вознесение на Елеоне. Вдумайся! Без Бога ни до порога. Россию лихорадило именно тогда, когда она отходила от Бога. Наполеон, Гитлер, Хрущёв, Ельцин - это нам бывало для вразумления, когда Бога забывали. Давай, Павел Сергеич, к концу срока готовься к причастию! Готовь генеральную исповедь. Вспоминай грехи и записывай.
- Чего их записывать, я и так помню. Я ещё об сейф не ударенный
- Куришь? Нельзя курить! Это каждение дыма сатане.
- Нельзя? Ладно, нельзя, значит, не буду, - сказал он.
И ведь в самом деле, как отрезало - перестал. Сила воли у него не хромала.
Но с ним было очень нелегко. Матушку Ирину, нас сопровождавшую, он назвал дочкой.
- Дочка, ты и по-ихнему рубишь?
- Иначе нельзя, - отвечала матушка Ирина, - здесь надо знать и арабский, и английский, иврит тоже.
- Ну, ты молоток! - одобрил он.
Я оттащил его в строну и вдалбливал:
- Так не смей говорить с монахиней. Она монахиня, она матушка!
- Матушка? - потрясённо спрашивал он. - Какая она матушка, такая молодая. А ты знаешь, ей идёт чёрное. Я сразу не разглядел. Да она же красавица. И без косметики.
- Прекрати! Социопат! Она не женщина!
- А ещё чего скажешь?
- Ещё скажу, что она старше тебя в духовном смысле.
- Ну, сказанул.
- Не ну. Вот тебе и грех - неуважение к сану.
- Она же не обиделась.
- Вспомни, на кого не обижаются. Тебе надо словесное молоко, а не твёрдую пищу.
- У меня зубы крепкие. Я как на какого разгильдяя только взгляну - весь вспотеет. - Он помолчал. - Да, вот бы из неё жена вышла. Все её достают, всем всё объяснит, ни на кого не цыкнет. Терпеливая. А у меня жена такая дура психованная.
Очень ему понравилась матушка Ирина. Он стал её первейшим помощником. И за стол не садился, пока все не сядут, из-за стола выходил первым, подгонял отстающих. При посадке в автобус стоял у дверей и энергично помогал старухам.
-Ты повежливей с ними, - просил я.
- Они что, жрать сюда приехали? Это же Святая Земля, центр Вселенной, это тебе не профсоюзный санаторий.
И при молитвах на святых местах смиренно стоял.
- Раз полагается, значит, надо.
Он отстоял и долгую утреню.
- А я-то думал, - говорил он, - что у меня ноги железные. Ты же в армии служил, знаешь. У Знамени части первый пост в штабе, на виду, не шелохнись. Два часа. Потом четыре часа отдых. А тут четыре часа без отдыха. Спина отнимается.
- Делай поклоны глубже, спина не заболит.
Он доверился мне, рассказал, что у него в семье дело идёт к разводу, и, когда ему эту путёвку предложили, он её схватил, чтобы побыть без жены и приучить себя к жизни без неё. Честно признался, что надеялся на курортный роман.
- Думал, какое будет знакомство. А чего теряться? В поездке все мы холостые. В Тулу же не поедешь со своим самоваром.
- А из-за чего решил разойтись?
- Ни в чём не угодишь, всё ей неладно. Что бы ни сказал, всё не так. А молчу - тоже неладно. Друзья зашли - морду воротит.
- Так вы по любви сходились?
- А как иначе? С ума сходились. - Да вот. - Он достал бумажник. - Вишь, где она у меня, умеет прятаться: между шекелями и долларами. - Красивая?
- В церковь ходит?
- Да не сказать, чтобы так. Но когда Патриарх по телевизору, то слушает.
Полковник терпеть не мог платить лишнего. Торговался ужасно. Что называется, до потери пульса. Не своего, продавца. А в Иерусалиме все продавцы говорят по-русски. Почти все из России.
- Девочка, - говорил он полной еврейке, - мы тебя всему выучили, образование у нас безплатное, а ты ещё чего-то требуешь. - Обязательно много выторговывал и уходил от продавщицы довольный. Ещё бы, чуть её до инфаркта не довёл.- А зачем я свои кровные буду евреям отдавать.
Его расположение к матушке Ирине было, конечно, замечено. Он же был личностью заметной. Ясно, что матушке игумении донесли. И на четвёртый день утром у автобуса нашу группу встречала новая матушка, монахиня Магдалина. Святую Землю любящая, досконально изучившая. Полковник на первой же остановке отвёл в сторону матушку Магдалину, допросил. И рассказал мне, что узнал. А узнал он, что у матушки Ирины новое срочное задание - дальняя поездка с группой на Синай. А это дня три.
- Сам виноват, - хладнокровно сказал я. - Её из-за тебя туда отправили. Ты бы ещё в полный голос кричал о своей любви.
Полковник заговорил с такой болью, что я поверил в его искреннее чувство:
- Да я и любви-то ещё не знал! Перед выпуском в училище с лёту женился. Да, может, это у меня единственный шанс - создать семью. Детей же нет у меня! А я очень семейный! Мне же полста всего..
- Молись! В храмах подавай о здравии жены. Венчанные? Венчайся! О матушке Ирине забудь!
- Забыть? А чего полегче не посоветуешь? Я запылал. Вот! - Мы стояли перед храмом в Вифании. Он истово перекрестился. А крестился он, как шаг строевой печатал. - Вот! Вот! И вот! И упал на колени и так треснулся лбом о плиты, что площадь вздрогнула.
- Не крестись на грех Лоб береги!
- А зачем он мне теперь?
- Напомнить тебе пословицу: заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибёт?
- Я лучше плиту расшибу.
Полковник даже чуть ли не курить снова начал. Но удержался. Молча сидел у окна автобуса, смотрел на пространства Святой Земли. Его крутило переживание. Иногда он даже как-то пристанывал. Даже и отчёта своим поступкам не давал. Горница Тайной вечери, когда мы в неё пришли, была занята. Перед нами туда вошла группа протестантов. Они по команде выстроились. Мы скромно ждали. Их старший, не могу его назвать священником, манипулировал руками, громко что-то рассказывал. Вскрикивал, жестикулировал. Конечно, о том, что здесь были собраны апостолы и на них, по предсказанию, в день Пятидесятницы, сошёл Дух Святой. Рассказывал, прямо вскрикивая. Матушка вполголоса переводила, что он тоже, как и апостолы, чувствует приближение Духа. «Я слышу Его! Он идёт! Он приближается! Я чувствую Его! Он близко! Он зде-есь! Он во мне-е!»
И через минуту-другую они уже все чувствуют. Вздевают руки, хором поют.
- Но орать-то зачем? - спросил полковник матушку Магдалину.
- Не знаю. Может быть, показать, что они такие, достойные Духа Святаго.
- Матушка, - попросил полковник. - Можно я его спрошу? Переведите.
Группа протестантов выходила. Полковник в самом деле резко тормознул их старшего:
- Ты чего в таком святом месте орёшь? Ты что, апостол?
Матушка торопливо сказала протестанту: «Айм сори, айм сори!». Тот, прикладывая руку к груди и торопливо огибая полковника, говорил: «О, кей, о, кей». Их группа освободила Горницу Тайной вечери.
- Ну, Павел Сергеевич, ну, ревнитель нравственности, что ж вы так? - выговорила матушка Магдалина полковнику. - Это ж мог быть скандал международный. Я прямо еле живая.
- С ними только так, - хладнокровно отвечал полковник. - Святая Земля, понимаешь, а они орать.
Я тоже поддержал возмущение полковника: очень уж показушно молился этот протестант. Моя поддержка улучшила его настроение.
- Ещё бы! Да и матушка Ирина меня бы одобрила.
- Ну снова да ладом! Забудь о ней! Говорю по складам: за-будь! Ты человек сильной воли. Забудь. У тебя хорошая жена, запомни.
- Какая хорошая? С чего ты взял?
- Молись за неё, будет хорошая. Ты русский мужчина! Русский мужчина верен жене! Единственной! Усвоил? И у русской жены единственный муж.
- Хорошо бы так. Но это в теории. А как в практике достичь? Тебе хорошо, ты уже старик. А я ещё кровокипящий.
Мы готовились к отъезду. Полковник очень страдал, пошёл в канцелярию узнать, когда вернётся группа с Синая. Сказали, что уже вернулась. Полковник рванулся увидеть матушку Ирину, но ему сказали, что мать игумения сразу послала её сопровождать новую группу.
- Вот ведь какая Салтычиха! - возмущался полковник. - Да тут хуже, чем в армии!
- Не хуже, а лучше.
- Даже маршрута не сказали. А то бы я рванул на такси.
- Паша, опять двадцать пять?
- Можно, я одну сигаретку выкурю?
Думаю, в наступившую ночь он выкурил не одну сигарету. Аж лицом потемнел. И объявил мне, что не полетит в Москву, а поедет в Русскую Миссию и будет просить оставить его на Святой Земле.
- Прямо сейчас. Да хоть в том же Иерихоне. Или Хевроне, я их пока не выучил, путаю. Но везде же работы невпроворот. А я мужик рукастый. Что по технике, что по дереву, печку могу сложить. Русскую. Камин. Всё могу. И матушка Ирина когда туда группу привезёт.
- Ой, Паша, Паша. Трудничество оформляется в Москве. Конечно, ты по всем статьям подходишь. Тогда, уж лучше, вообще в монахи готовься. Сколько монахов из военных, тот же Игнатий Брянчанинов. Александр Пересвет. Только оставь ты эти свои завихрения с любовью. Дай ты ей спокойно жить.
- А кто не даёт? Она сама будет решать. Она же вернётся, все равно же её увижу. Объяснюсь! Она же России нужна. Дети будут, много надо. У неё же такая фигура! Я детей больше всего люблю. Ты ж видишь, Россия чернеет, рождаемость русская падает. Она поймёт. Да и чувствую, нравлюсь ей. Разве криминал, что я, как мужчина, имею право на семейное счастье? Имею? Чего ты молчишь? В Тивериаде на озере она со мной как с человеком поговорила. И смотрела не как монахиня. Как девушка обычная. А в Бога она может и так верить. Да и я. Бабушка, помню, говорила: Паша, больно ты жалостливый, священником будешь. А жизнь-то в военные вывела. Но там тоже, хоть и в Чечне - попадёшь под обстрел, жмёшься к земле и только одно: Господи, Господи! Я же её полюбил, не от Бога же я её оттягиваю.
- Паша, перетерпи. Как налетело на тебя, так и отлетит.
- Нет, отец, ты что? С мясом не оторвёшь.
И опять он маялся, опять не спал. Выходил на улицу, возвращался, стоял на коленями у икон. А утром заявил:
- Нет, жизнь моя или с ней, или никак.
И, в самом деле, случилось событие из ряда вон выходящее: паломник-полковник с нами обратно не полетел. Дальнейшую судьбу его я не знаю. А интересно бы в старых, добрых традициях православной прозы закончить рассказ о полковнике тем, что вот приехал я недавно в дальний монастырь и встречаю седовласого старца и узнаю в нём героя моего рассказа. А в другом, тоже дальнем, женском монастыре мать-игумения Ирина.
- Помните ли вы, отец игумен, матушку Ирину?
- А кто это? - спрашивает он. - Ты смотри, на службу не опаздывай. Тут не армия, тут у нас дисциплина.
* * *
«ПОЭМА СТРАНСТВИЯ, она Куняеву посвящена. Чтоб он не думал, что один в поездке этой был акын». Так я начинал своё рифмованное сочинение о нашей поездке в программе «Байкальский меридиан» году в... примерно в середине 80-х и огласил его во время последнего застолья. Да, было такое счастье: Распутин, Потанин, Куняев, аз многогрешный с женою, свершили недельную поездку. Вот уже нет на земле Распутина, опустело в моей жизни пространство надёжного друга, что делать, так Бог судил. Прямо делать ничего не могу, тычусь во все углы. Вроде и не болен ничем, а еле таскаю ноги. Некуда пойти, некому позвонить. Чаю не с кем выпить. Сегодня сел перечитать его письма, хотя бы одно для утешения, вдруг эти листки. Думаю, это-то можно огласить:
«Закончим чтенье до рассвета. Читаю: Первая глава. С кого начнём? Начнём с поэта: он делегации глава. Ведёт вперёд, печали нету, туда, куда течёт Куда (река). Рысцой бегущего поэта (Куняев по утрам бегал) узрела вскоре Усть-Орда. Узрели дети и отцы, и Баяндай, и Еланцы.
Ценою тяжких испытаний, осиротив родной Курган, был с нами верный наш Потанин, наш добрый гений, наш титан. Но правды ради отмечаем, был часто он большой нахал: пил закурганно чашку с чаем и на Терентии пахал (то есть всегда на выступлениях рассказывал о земляке Терентии Мальцеве).
То с радостью, то, может, с болью, с затеями и без затей, вёл наши встречи и застолья бюро директор Алексей (Владимирский). Труды бюро совсем не просты: пять раз на дню экспромтом тосты.
Поэмы круговая чаша идёт к тому, сказать пора, была в пути Надежда наша. Жена мне, ну а вам сестра. Зачем, зачем в такие дали, зачем, пошто в такой мороз она поехала за нами? Зачем, ей задали вопрос. «Прочла я письма декабристов, их жён Волконских, Трубецких... рекла: считайте коммунистом, поеду, я не хуже их».
Я сочинял оперативно, хоть нелегко для одного. Всех нас хвалили коллективно, но персонально одного. Кому обязаны поездкой, чей свет весь освещает свет. И вообще, заявим дерзко, кого на свете лучше нет. Он одевался всех скромнее, он телогрейки (ватники) покупал, пил меньше всех, был всех умнее, пред ним приплясывал (штормил) Байкал.
Мы все причёсаны, умыты, у всех у нас приличный вид, идейно и реально сыты... а чья заслуга? Маргарит. (Сопровождающая из обкома КПСС). Вот нас покинул Витя Шагов (фотокорреспондент), печально это, но зато вело, как знамя над рейхстагом, нас Риты красное пальто.
Итак, нимало не скучая, уборку хлеба тормозя, мы шли, куда вела кривая «меридианная» стезя. Различных наций здесь немало, что знали мы не из газет, но что приятно умиляло: французов не было и нет.
Вот на пути река Мордейка. Бригада хочет отдохнуть. Но вдруг нарядная злодейка... с наклейкой преграждает путь. Сидим, уже не замечая, что пир идёт под видом чая.
Алой, Куреть, Харат, Покровка, Жердовка и «Большой» Кура... Нужна, нужна была сноровка брать укрепленья на ура. Такие были перегрузки! Но мы работали по-русски.
Мелькали овцы, свиноматки, бурят на лошади скакал... Казалось мне, что воды Вятки впадают в озер Байкал.
Встречали всяко, как иначе. Ну, вот пример: возил шофёр, земляк Астафьева и, значит, известен был ему фольклор.
Записки из десятков залов. На них бригада отвечала. Мы заклеймили все пороки, а красоту родной земли, давая совести уроки, до занебесья вознесли.
Как нас кормили! Боже правый! Сверх всяких пищевых программ. Пойди, найди на них управы, на водопады тысяч грамм, на град закуски, дождь напитков, на мясорыбную напасть. О, ужас! В талиях прибытки...хотелось отдохнуть, упасть, упасть под кедры, под берёзы. Но уже шли в атаку позы (сибирские пельмени), и с ним соленья и варенья атаковали нас подряд. Но побеждал всех без сомненья сверхсытный местный саламат.
Как нас кормили, Боже правый! За нашу прозу, очерк, стих. Никто нигде в чужих державах давно не кормит так своих. Ольхонский стол нас доконал: вломился на него Байкал. За хлеб, за соль тяжка работа. Вперёд, усталая пехота!
