В 1978 году я не прошёл по конкурсу в Московскую духовную семинарию и был оставлен кандидатом. В то время человек, желающий принять духовный сан, проходил, как правило, трудный путь искушений и буквально сжигал за собою корабли. Так было и со мной. До попытки попасть в семинарию я был студентом биофака МГУ. Теперь возврат в прежнее состояние был, вряд ли возможен. Поколебавшись некоторое время, я нашёл работу в лавре - стал петь в повседневном хоре под управлением иеродиакона Никона. Отца Никона я немного знал, так как он был другом семьи моей супруги - будущей матушки Ларисы Ивановны. Оказалось, что у меня есть некоторые музыкальные задатки (несколько лет прозанимался в музыкальной школе по классу скрипки). Хотя я раньше никогда не пел, отец Никон меня взял. В качестве певца повседневного лаврского хора я потрудился в течение семи месяцев, после чего меня приняли в семинарию (перед самым концом учебного года, перед Пасхой). Закончил семинарию я в 1981 году, но сразу не рукоположился, и снова устроился петь в тот же хор (с 1981по 1983). За эти два периода трудов в стенах монастыря я познакомился с тогдашней лаврской братией и близко узнал некоторых монахов.
Отношение ко мне всегда было исключительно хорошим - братским и дружеским. В пении я делал первые шаги. Службы не знал, ничего не умел. Учился петь и читать по церковнославянски у монахов, которые были отличными педагогами: наставляли и исправляли тактично, ненавязчиво и неизменно доброжелательно. Некоторых из них я знал до поступления в семинарию (архим. Наума, игум. Виссариона, иерод Никона). Надо сказать, что с двумя первыми я большей частью общался на исповеди, так как они особыми певческими талантами не обладали и редко появлялись на клиросе, а вот с остальными встречался ежедневно на утреннем и вечернем богослужениях. Больше всего со мной возился иеродиакон Никон - регент. Это совершенно особенный человек, царство ему небесное! О его жизни я кое-что знаю из его собственных слов. Он дитя войны. Рано лишился отца, которого убили на фронте. Семья сильно бедствовала. Какое-то время Сергий (мирское имя о. Никона) даже нищенствовал. Попадал в милицию и его даже собирались поместить в детскую колонию, но затем забрали в армию, где он проявил себя с самой лучшей стороны - стал снайпером. Служил в Германии, где самостоятельно изучил немецкий язык. После армии мать привезла его в Троице-Сергиеву лавру. Здесь молодому демобилизованному солдату так понравилось, что он остался в монастыре навсегда. Принял постриг с именем Никон в честь преп. Никона Радонежского. Отец Никон закончил только восьмилетку, но оказался очень талантливым и музыкальным. Сам выучил ноты, изучил лаврское пение и со временем стал регентом. Голос у него был небольшой, но приятный, а главное, он был слухач - всё слышал, любую фальшь, как профессиональный дирижёр. Он самостоятельно изучил сольфеджио и гармонию и писал духовную музыку. В келье у о. Никона стояла физгармония, на которой он постоянно упражнялся. По характеру был очень добрый, отзывчивый и... весёлый. Всегда улыбался и любил пошутить. Его друг и земляк, с которым вместе пришли в монастырь архимандрит Сергий. Если отец Никон по смирению упорно отказывался от священнического сана и от учения в семинарии, то его друг, напротив, закончил семинарию и академию и стал архимандритом. Добрейший и скромнейший человек, строгий к себе монах и снисходительный к пасомым духовник. Архим. Сергий пел со мной в одной партии (баритоном). Бывало, даст нам регент какие-нибудь новые или трудные партии. Я рассматриваю ноты, отец Сергий подмигнёт и скажет: «Авва Савва (так он в шутку меня называл),- «соли почаще!», намекая на тон, задаваемый регентом «ре-си-соль!»
Благодаря иерод. Никону я познакомился с о. Кириллом (Павловым), с которым они были соседями по кельям. Отец Никон бесконечно любил и почитал о. Кирилла (как и вся лаврская братия). Они вместе читали монашеское правило и, если кто-то желал попасть к о. Кириллу, обычно обращались к иерод. Никону, который ревностно оберегал старца от всякого рода неприятностей и не допускал, чтобы отца Кирилла беспокоили по пустякам. Про отца Наума о. Никон говорил: «Ну, всем хорош, пока не запоёт!» А про другого монаха о. Ксенофонта: «Он безнадёжен. Уж как я с ним бился - бесполезно!» Весьма благостный, небольшого роста, черноволосый и чернобородый отец Ксенофонт был полностью лишён музыкального слуха. У архимандрита Фёдора регент всегда советовал консультироваться по уставу, в котором о. Фёдор был докой. Он был наделён и слухом, и голосом, но, к сожалению, оглох на одно ухо уже в пятидесятилетнем возрасте. Когда я уже служил на нынешнем своём приходе, довелось несколько раз быть в гостях у архим. Фёдора в Магдалинском скиту и служить с ним. В новооткрытой обители всё было сделано руками настоятеля, исключительно умело, рационально и красиво. Поразил медовый запах от свечей, горевших в храме. Их батюшке привозили с родины. Отец Фёдор со свойственной ему щедростью при расставании подарил мне целый мешок муки для просфор. Он вообще любил делать подарки. Однажды архим. Фёдор присутствовал на собрании Сергиево-Посадского благочиния. Дело было в начале 90-х. Один начинающий иерей, без всякого специального богословского образования, посетовал на книжную скудость и отсутствие специальных руководств. После собрания отец Фёдор подарил ему целую пачку специальной служебной литературы.
Другим знатоком устава и весьма одарённым музыкально был другой баритон о. Поликарп (нынешний духовник Шамординского монастыря). Больше всего я учился у о. Поликарпа, потому, что в пении и в уставе он никогда не ошибался. При этом отличался удивительной скромностью и крайним смирением. Нынешний митрополит Киевский Онуфрий тоже пел у нас тенором. Его все любили за исключительно добрый и приветливый нрав. Даже, когда его поставили благочинным, то есть сделали «начальством», он держался просто, тактично и, несмотря на занятость, любил встать в хор и попеть. Думаю, что лучшей кандидатуры в предстоятели Украинской церкви, прошедшего монастырскую выучку, трудно было подобрать! Эту заметку я пишу, в основном, в память игумена Виссариона (Великого Остапенко) по просьбе его духовных чад. Перечисленные мною монахи и составляли окружение игум. Виссариона в те годы. Были ещё и другие монахи - ныне здравствующие: добрейший отец Трифон, окормляющий сергиево-посадскую тюрьму, нынешний наместник Данилова монастыря о. Алексий, которые заслуживают самых лучших отзывов, о которых я сохранил благодарную память и другие, уже почившие: иерод. Викентий, архидиак. Борис, о. Михей-звонарь, о. Кронид, о. Арсений, о. Нектарий и другие. Однако, случилось так, что больше всего мне пришлось общаться и лучше всего узнать игумена Виссариона. В тяжёлый для батюшки момент, когда его выгнали из лавры, какое-то время он жил в квартире моей тёщи А.Г. Прасловой (монахини Анны). Вот тогда мне была предоставлена возможность увидеть настоящего монаха. Отец Виссарион никогда (!) не опускал монашеского правила. Ежедневно присутствовал на утреннем и вечернем богослужении в лавре, где молился уже отдельно от братии. Часто молился по ночам. Тёща рассказывала, что если вставала ночью, неизменно замечала свет под дверью комнаты, где жил о. Виссарион. В остальные часы суток он неизменно трудился: всё время что-то делал руками по хозяйству. Он сразу заявил, что не будет жить за чужой счёт, и устроился на работу на софринский свечной завод. Брал работу на дом - собирал рамки для иконок. Большую часть заработанного, а также продукты и вещи, которые ему дарила сочувствующая братия монастыря, батюшка неизменно раздавал тёще и другим своим духовным чадам. Одна знакомая (тоже впоследствии монахиня) предложила о. Виссариону на своём участке кусок земли под огород. Мы с ним вместе вспахивали эту землю (целину) под картошку и впоследствии воспользовались совместно неплохим урожаем. В перерывах между трудами батюшка мне рассказывал о своей жизни: про полунищее житьё в колхозе на Полтавщине перед войной (на семью из пяти человек одно полотенце), про голод, про нашествие гитлеровцев, угон в Германию на работы, про американские бомбардировки и освобождение. Причём, о. Виссарион поехал в Германию вместо своей сестры, пожертвовав своим благополучием ради близкого человека. Позже я узнал от о. Виссариона и про другие события его многотрудной жизни. Он любил рассказывать, и все его истории были просты, искренни, бесхитростны и правдивы. Он никогда не скрывал собственных слабостей и ошибок, и никогда никого не осуждал, приправляя свои историями примерами из Священного Писания и цитатами из св. Отцов, которых усердно и постоянно читал. Иногда батюшка декламировал стихи собственного сочинения, которые он сочинял легко, на ходу и всегда к месту.
Я периодически исповедался у о. Виссариона. Если к о. Науму или о. Кириллу попасть было всегда трудно из-за очередей, то к игумену Виссариону у меня был «льготный» доступ. Впоследствии, когда старца снова приняли в монастырь и он уже жил в собственной келье, «льгота» сохранялась, и почти всегда мне удавалось к нему попасть. Маленькая келья о. Виссариона поражала суровой и бедной обстановкой: железная кровать, стол, стул, аналой, полка с книгами и повсюду иконы. Многочисленные чада дарили батюшке разные вкусные лакомства (конфеты, шоколад, фрукты). Я никогда не видел, чтобы он ел это сам, даже, когда стал старым и больным. Всё раздавал и часто я выходил от него с пакетом подарков. Так же, впрочем, поступали и о. Кирилл, и о. Наум, чему я не раз был свидетель. Надеюсь и верю, что нынешние насельники Троице-Сергиевой лавры сохранят этот настрой щедрости и любви, заданный их предшественниками, начиная от преп. Сергия и до монахов - моих старших современников, которых довелось близко узнать.
