Движения живых стихий

 

Третьяковская галерея снова решила порадовать посетителей масштабной выставкой. На сей раз в залах на Крымском Валу представлен один из любимых публикой русских художников Иван Константинович Айвазовский (1817 - 1900). В будущем году отмечается двухсотлетие со дня рождения прославленного живописца, поэтому выставка посвящена грядущему юбилею.

Творчество художника представлено отнюдь не полно - выставлено порядка ста полотен, а это совсем незначительная часть от написанного им. Зато представленные работы можно, безусловно, назвать золотым фондом. Это лучшее, что создал мастер, самые знаменитые, самые яркие и характерные его полотна.

Вообще-то об Айвазовском известно довольно много: сохранились его письма, сохранились отзывы о нём современников, сохранились и опубликованы документы Академии художеств, где учился Айвазовский. Но наше забавное время отличается, в первую очередь, тем, что предлагает взглянуть буквально на всё по-новому. Повсеместно высказываются так называемые альтернативные точки зрения. А склонность к разоблачению всех и вся стала просто болезнью века. Главное же, вылезла на поверхность какая-то обида: граждане так устали от обмана, что видят обман повсюду. Чего ни коснись, всё оказывается подтасовкой в целях одурачивания масс. По убеждению многих сограждан, повсюду, начиная историей и заканчивая изящными искусствами, царит ложь. И сограждане, кто с целью борьбы за правду, а кто в порядке самоутверждения, ударяются в разоблачения. Не избежал разоблачений и Айвазовский. По мнению некоторых особо бдительных и сообразительных соотечественников, будущий художник родился в семье олигархов, которым принадлежала Феодосия, а затем стал военным топографом, подвизаясь в качестве английского шпиона. Именно этим объясняется зажиточность художника, всю свою жизнь рисовавшего никому не нужные берега. Другая версия происхождение богатства художника видит в том, что он попросту грабил курганы в окрестностях Феодосии. Золото переплавлял и морем вывозил в Италию. Эти и подобные им разночтения блуждают по интернету, всерьёз обсуждаются и побуждают их авторов смотреть на окружающих свысока, гордясь собственной смекалкой и самостоятельным мышлением.

Но мы люди доверчивые и предпочитаем общеизвестные данные.

А общеизвестно следующее.

Ованес Гайвазовский стал известен всему миру в середине XIX столетия как Иван Константинович Айвазовский, русский художник-маринист. Он родился и рос в Феодосии в обедневшей армянской семье, и одно время даже был кофешонком в местной кофейне. Но его рисунки углём на белой феодосийской стене заметил градоначальник и взялся устроить судьбу талантливого мальчика. Ованес был зачислен в Императорскую Академию художеств на казённый кошт. Отучившись несколько лет в Академии, молодой художник уже встаёт в один ряд с выдающимися мастерами своего времени: его участие в художественных выставках всегда замечено, и публика, и критика обязательно обращают внимание на марины Айвазовского. Двадцатилетний юноша, ещё вчера никому не известный, выставляет картины, не уступающие по законченности, свободе исполнения полотнам зрелых мастеров.

А вскоре молодой художник, по решению академического Совета, отправляется на два года в родной Крым для самостоятельной работы. Кроме того, Совет постановил «по истечении же сих двух лет отправить его за границу, куда будет признано от Академии полезнейшим». Полезнейшим было признано отправить академиста в Италию.

Работая за границей, Айвазовский за три года создаёт свыше пятидесяти крупных и множество небольших работ. Он вдруг становится необыкновенно популярен. Ф. Иордан написал в своих воспоминаниях: «Множество художников начали подражать Айвазовскому; до его приезда в Рим не была известна морская живопись, а после него в каждой лавочке красовались виды моря «а-ля Айвазовский». Его слава прогремела по всей Европе...» О том же сообщил и А. Иванов, также работавший в те годы в Италии: «Работает он скоро, но хорошо, он исключительно занимается морскими видами, и так как в этом роде нет здесь художников, то его заславили, захвалили...» Воспоминания Иванова и Иордана подтвердил знаменитый английский маринист Дж. Тёрнер, отозвавшийся тогда же о молодом Айвазовском стихами: «Прости меня, великий художник, если я ошибся, приняв картину за действительность, но работа твоя очаровала меня, и восторг овладел мною...»

Это был важнейший период в творчестве художника. И дело не только и не столько в пришедшем признании и, как следствие, независимости финансовой, что было немаловажно для бедного художника, старавшегося не оставлять без поддержки престарелых родителей и отчислявшего им четвёртую часть от своего пенсионерского содержания. Работая на живописных итальянских берегах, Айвазовский сумел понять главное для любого художника - он понял самого себя, нашёл свой собственный художественный метод.

Любопытно, что художник добровольно сократил свою заграничную командировку, причиной чего стало неосторожное предположение французского критика о желании Айвазовского переменить подданство и стать гражданином Франции. Эта догадка не понравилась молодому живописцу и вынудила его досрочно отправиться домой. Будучи командирован Академией в Италию, Айвазовский проехал почти по всей Европе - в его паспорте по возвращении домой осталось более ста виз. Всюду он много работал, участвовал в выставках, а в Нидерландах получил даже звание члена Амстердамской Академии художеств. Париж одарил художника золотой медалью, понтифик Григорий XVI приобрёл картину «Хаос. Сотворение мира», на что Гоголь заметил: «Исполать тебе, Ваня! Пришёл ты, маленький человек, с берегов Невы в Рим и сразу поднял «Хаос» в Ватикане». Словом, возвращение на Родину для молодого мариниста оказалось триумфальным.

И дома ждало его признание. Профессор Петербургской Академии А.И. Зауервейд отозвался об Айвазовском как о заслужившем «похвалу и награды, как ни один из пенсионеров не имел счастья когда-либо себе приобресть». Тогда же, в 1844 г., Совет Академии единогласно постановил: «возвести художника 14 класса Ивана Константиновича Айвазовского в звание Академика». А вскоре художник был причислен к Главному Морскому Штабу со званием «живописца сего Штаба, с правом носить мундир Морского Министерства с тем, чтобы звание сие считать почётным».

Но художник, перед которым открывалось прекрасное будущее, с лёгкостью получивший славу, почёт, заказы, вскоре после возвращения из Европы в Петербург засобирался в Феодосию. Там он намеревался выстроить новый дом с просторной и удобной мастерской, могущей послужить школой для желающих обучаться живописи. Замысел свой художник исполнил и переселился в родные места, поближе к вдохновлявшему его морю. Он не раз потом отправлялся в дальние путешествия, но всякий раз возвращался потом в Феодосию, где и умер ночью 19 апреля (2 мая) 1900 г. на восемьдесят третьем году жизни.

Это был человек редкого великодушия и благородства, перечислявший сборы от выставок в детские приюты тех городов, где проходили выставки и участвовавший собственными средствами в обустройстве родной Феодосии; человек по-настоящему счастливый и удачливый. Один из тех, кому, как говорится, судьба благоволит. И даже тяжёлые испытания, такие как царская немилость в молодые годы или развод с тщеславной супругой, не желавшей жить в Феодосии, рано или поздно вознаграждались сторицей. А он до последних дней продолжал оставаться скромным, отзывчивым и необыкновенно работоспособным тружеником. За долгую свою жизнь художник создал порядка шести тысяч работ, принял участие более чем в ста выставках по России, Европе и Америке. Стал академиком шести Академий, удостоился редкой чести написать автопортрет для галереи Питти.

Ещё одно счастливое свойство Айвазовского - знакомство и сближение с лучшими людьми своего времени. Он пользуется расположением Пушкина и Жуковского, Крылова и Одоевского, Гоголя и Белинского, Глинки и Брюллова. Маринист и баталист, он знаком и дружен с прославленными моряками Лазаревым и Нахимовым, Корниловым и Панфиловым. На празднование десятилетия творческой деятельности Айвазовского в Феодосию из Севастополя прибыла целая флотилия во главе с «Двенадцатью Апостолами» под командованием В.А. Корнилова.

Но не следует думать, будто Айвазовского, по слову А. Иванова, только славили и хвалили. Критика, особенно XX в., заклеймила его как салонного и устаревшего, явился даже с трудом объяснимый снобизм в отношении творчества художника. Но в наше время было бы странным ждать от искусства какого-то единообразия, а кроме того, работы художника из романтических должны бы перейти в разряд философских и символических. Думается, что новая эпоха предлагает и новое прочтение старых полотен, выдержавших испытание временем.

Об Айвазовском и при жизни отзывались порой довольно жёстко, обвиняя в однообразии, приверженности к уходящему романтизму, оторванности от жизни, чрезмерной яркости, погрешностях против художественной правды, неточностях изображений. Главные же нападки приходились на тот самый индивидуальный художественный метод Айвазовского, сводившийся к отказу писать с натуры и предпочтению пленэра воображению, памяти.

Но, во-первых, важно помнить, что творчество художника пришлось на переходный период развития русского пейзажа. Айвазовский во многом продолжил линию С. Щедрина, именно Айвазовскому принадлежит заслуга высветления пейзажа, отказа от глухого колорита в пользу чистого, прозрачного и яркого цвета. А во-вторых, тот самый творческий метод художника связан именно с его дарованием.

В отличие, например, от того же А. Иванова, годами работавшего над картиной, добиваясь совершенного созвучия цвета и формы, Айвазовский заканчивал серьёзную, масштабную работу максимум за несколько дней. Именно поэтому он сумел написать тысячи картин, но из этих тысяч отнюдь не все могут считаться шедеврами. О близком писал Маяковский:

 

...Поэзия - та же добыча радия.

В грамм добыча, в годы труды.

Изводишь единого слова ради

Тысячи тонн словесной руды...

 

Вот и Айвазовский, следуя своему методу, создавал или вырабатывал руду, а уж в этой руде находились подлинные самородки. Сам он так отзывался о своём методе: «Когда я уезжал в Италию, мне твердили все в виде напутствия: «С натуры, с натуры пишите!» Живя в Сорренто, я принялся писать вид его с натуры <...> Писал я ровно три недели. Затем так же написал вид Амальфи. В Вико написал две картины на память: закат и восход солнца. Эти две картины вместе с видом Сорренто я писал три недели, а эти картины не более как по три дня каждую, но я писал их под наитием вдохновения, а оно-то необходимо художнику».

В самом деле, не каждый день, например, можно наблюдать бурю да ещё в открытом море. А уж попытаться написать её с натуры - и вовсе пустой номер. Что же остаётся? Прибрежные виды? Всё это прекрасно, но... Но Айвазовскому это, по-видимому, скучно. То, что он может увидеть, совершенно не обязательно вдохновит его. Зато источником вдохновения выступает воображение. «Человек, не одарённый памятью, - писал Айвазовский, - сохраняющий впечатления живой природы, может быть отличным копировальщиком, живым фотографическим аппаратом, но истинным художником - никогда. Движения живых стихий неуловимы для кисти: писать молнию, порыв ветра, всплеск волны - немыслимо с натуры». Что же нам ещё нужно, когда есть признание самого творца? «Движения живых стихий», напечатлевшиеся в памяти, ставшие пищей воображению, призывают затем вдохновение.

Море подвижно, море меняется, вид его зависит от освещения, от времени дня и года, от силы и направления ветра. Говорят, будто северные народы различают десятки оттенков белого. Нужно знать и любить море, нужно чувствовать эту стихию, чтобы не просто отмечать и запоминать происходящие с ним перемены, но и видеть множество оттенков на его поверхности. А уж сочетание моря и неба даёт нескончаемое число непохожих одна на другую картин - только успевай переносить на холст или картон.

Однако Айвазовский писал не только море. Известны, например, его работы «Зима и постоялый двор, вид в Тульской губернии», «Свадьба на Украине», «Петербург. Переправа через Неву», «Четыре богатства России» и др. И всё же в историю он вошёл как выдающийся маринист. Можно даже назвать его философом моря.

Неизвестно, знаком ли был Ш. Бодлер с живописью Айвазовского. Но стихотворение «Человек и море» весьма созвучно творчеству русского художника:

 

Ты, Человек, всегда о море грезить будешь!

Души ты видишь отраженье в нём.

Душа - пучина, где темно и днём,

Душа - твердыня и несломленная удержь.

 

Когда, своим любуясь отраженьем,

Склоняешься над бездною морской,

То сердце отзывается с тоской

На моря зов, на мощь его влеченья.

 

Вы одиноки оба, вы - анахореты:

Души неисчислима глубина,

И не поднять сокровища со дна -

Как ревностно храните вы секреты!

 

Но никогда вам не сомкнуть объятья -

У вас вражда который век подряд,

И примиренья голос вами клят.

О, вечные враги, о, злые братья!

 

(перевод - С.З.)

 

Вот и Айвазовский часто противопоставляет человека и море. Как и море, человек непостижим и одинок; как море сокровища, хранит человек свои тайны, не доверяя их никому. Но несмотря на сходство, море всегда будет враждебно человеку. Принято думать, что для полотен Айвазовского характерно оптимистическое мироощущение. Об этом будто свидетельствуют детали: например, радуга, развернувшаяся над волнами, или пробившийся сквозь тучи солнечный луч. Но думается, дело не в оптимизме. Айвазовский пишет не просто солёную водичку, он показывает характер и настроение моря, его переменчивость и непостоянство. Вот, в розовых лучах оно ласково и дремотно улыбается, лаская купающегося ребёнка («Берег моря. Штиль», 1843). А вот, словно хохочет, издеваясь над испуганными и любопытными зрителями («Девятый вал», 1850). Оно как зверь, перекатывающий в лапах неосторожного человека, играет с жертвами кораблекрушения. А беззаботный блеск воды, розово-желтые облака и опалово-изумрудная зелень волн отнюдь не внушает веру в спасение. Существовало поверье, что буря порождает девять валов. И девятый вал - самый страшный и сокрушительный. Какое уж тут спасение! Нежная гамма картины лишь подчёркивает коварство стихии: за внешней красотой и яркостью может таиться страшная и неумолимая сила. На картине «Среди волн» (1898) море в беспокойном раздумье, а «Облака над морем. Штиль» (1889) - это ленивое, ко всему безразличное море, практически обесцвеченное с целью подчеркнуть это художником. А вот могучая, беспощадная и жестокая стихия («Волна», 1889). И тонущий корабль, и люди кажутся какими-то песчинками, выкидышами мироздания. Светлые и прохладные светло-зелёные тона, пробивающийся сквозь тучи свет придают картине звучание спокойное, но отнюдь не оптимистическое. Есть что-то отстранённое, безразличное - по-настоящему жестокое - в зеленоватых волнах, в потоке холодного света, пробившего брешь в сине-зелёных тучах. А вот море словно смотрит на вас мрачно, исподлобья, нахмурившись («Чёрное море», 1881). Это одна из лучших работ художника, где показана не буря, а самый момент её зарождения.

Критиковавший художника В. Стасов, писал вместе с тем: «Маринист Айвазовский по рождению и по натуре своей был художник совершенно исключительный, живо чувствующий и самостоятельно передающий, быть может, как никто в Европе, воду с её необычными красотами». И всё же настоящие шедевры выходили из-под кисти Айвазовского, обращавшегося к морю как к стихии коварной и непостижимой, неукротимой и прекрасной в своём неистовстве. Айвазовский, так любивший Пушкина, посвятивший поэту десять работ, обнаружил с ним своеобразное сходство. Живописью своей он словно провозглашает вслед за Пушкиным:

 

...Есть упоение в бою,

И бездны мрачной на краю,

И в разъярённом океане,

Средь грозных волн и бурной тьмы,

И в аравийском урагане,

И в дуновении Чумы.

 

Всё, всё, что гибелью грозит,

Для сердца смертного таит

Неизъяснимы наслажденья -

Бессмертья, может быть, залог!

И счастлив тот, кто средь волненья

Их обретать и ведать мог...

 

Сходство двух художников - в способности видеть красоту разрушения, прелесть отчаяния, очарование ужаса. Видеть и вдохновляться мрачной, но прекрасной силой. Лучшие работы Айвазовского - это полотна, на которых запечатлена неистовая красота, разрушительная сила, то, что сохранилось в природе от первых дней творения. Когда-то папа римский Григорий XVI купил картину молодого Айвазовского «Хаос. Сотворение мира». В книге Бытия говорится: «В начале сотворил Бог Небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою. И сказал Бог: да будет свет. И стал свет» (Быт. 1, 1-3). На картине Айвазовского - чёрные воды, над которыми из тучи, напоминающей человекоподобную фигуру с распростёртыми руками, появляется Дух Божий. Бесформенные очертания обретают контуры. Тьма сменяется светом. Перед нами - одухотворённое начало мира. А мир вокруг - пока только одно море, мрачные, тёмные воды которого поднимаются к подножью Творца. Море было вначале, - говорит Айвазовский. Море было от сотворения мира. Ещё ничего не было, а море шумело по всей земле. Море - от начала сущее, колыбель мира, сподручный Создателя. Древнее моря ничего нет на земле. Но, главное, море - это единственное, что сохранилось незыблемо от сотворения мира. Очень часто море Айвазовского покрыто как бы сеткой пены, напоминающей кракелюры, то есть трещины, присущие старым полотнам. Такое море кажется тогда холстом, написанным рукою Творца в дни творения.

Айвазовского называют певцом моря. Но он, точнее, певец первозданной, неподвластной человеку стихии - загадочной и прекрасной, капризной и сокрушительной, своенравной и непредсказуемой. Нет ничего на свете, что могло бы сравниться с морем, - говорит нам художник своими работами.

Любовь к морю, пристрастие к буйной красоте многое объясняет в творчестве Айвазовского: и сочный, временами на грани естественного, цвет, и резкие контрасты. Он пишет характер моря; он и сам любуется, и зрителя хочет поразить исключительностью, неповторимостью момента. Дарование художника поистине уникально. Излюбленный его метод - метод письма по памяти - практически неприменим для другого мастера. Он обладал феноменальной зрительной памятью, смелым воображением, способностью к точному рисунку и прекрасной школой. Важно ещё и то, что художник беспрерывно работал и, соответственно, в зрелые годы имел колоссальный опыт. Именно этот набор качеств позволял Айвазовскому держаться своей творческой системы и, при всех её недостатках, оставаться самобытным, ни на кого не похожим художником. И можно смело утверждать, что среди современников Айвазовского не нашлось другого мастера, сумевшего так же понять море и с той же силой и увлечённостью поведать о нём зрителю.