Сокровища духовного опыта

В 2016 году исполняется ровно 25 лет с тех пор как в Психологическом журнале (том 12 № 3 1991) была введена новая рубрика «Сокровища духовного опыта». По благословению наместника Оптиной Пустыни архимандрита Евлогия (ныне митрополита Владимирского и Суздальского) в работе приняли участие иеромонах Ипатий (Хвостенко), иеродиакон Василий (Росляков) и послушник Евгений Лукьянов.

Как все начиналось, как продвигалась наша работа я уже рассказала (см Русская Народная Линия, 2013).

Сейчас мне хочется представить первый материал рубрики и посвятить эту публикацию светлой памяти иеромонаха Василия и послушника Евгения.

Отец Василий был вдохновителем наших поисков «сокровищ духовного опыта». Над предисловием мы работали вместе. Список произведений, раскрывающих христианскую антропологию, был составлен отцом Василием и послушником Евгением. Я помню, с каким волнением о.Василий говорил о необходимости публикации наставлений и поучений из рукописного наследия Оптинских старцев!

Когда мы поняли, что задуманная публикация по книге «Дух, душа, тело» Святителя Луки (Войно-Ясенецкого) не получается, мы очень расстроились - просто руки опустились, но отец Василий нас поддержал и предложил обратиться к наследию подвижников благочестия. Таким он считал Н.В.Гоголя. И началась очень интересная работа, к которой был привлечён известный гоголевед, филолог Владимир Воропаев, кандидат филологических наук (ныне профессор МГУ, доктор филологических наук). В своём комментарии он раскрыл интерес Гоголя к святоотеческой литературе, приведший его к сближению с иноками Оптиной Пустыни.

Публикуемое впервые полностью сочинение Гоголя «О тех душевных расположениях и недостатках наших, которые производят в нас смущение и мешают нам пребывать в спокойном состоянии» говорит о глубоком понимании автором природы души.

Анализ гоголевского текста с позиции психологической науки сделан Владимиром Елисеевым, кандидатом психологических наук. Автор показал, что эта работа Гоголя «вводит нас в мир забытого психологического знания и может раскрыть его сокровищницу для современной психологии»

Очень интересен комментарий иноков Оптиной Пустыни иеромонаха Ипатия (ныне архимандрита) и послушника Евгения (ушедшего в мир иной в 2008 году) Евгений Лукьянов известен своими работами как ведущий редактор издательства «Паломник».

Архимандрит Ипатий - замечательный художник-иконописец, один из первых насельников Оптиной Пустыни после ее восстановления.

Завершая краткое вступление, я приглашаю всех к прочтению нашей коллективной работы, которую объединяют слова Н.В.Гоголя «Ключ к душе человека».

Наталия Владимировна Шалашникова

***

ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ ЖУРНАЛ Том 12 № 3 1991

СОКРОВИЩА ДУХОВНОГО ОПЫТА

Задолго до становления психологии как самостоятельной научной дисципли­ны вопросы о соотношении души и тела, о пределах духовного совершенства, познании и человеческом общении составляли суть религиозных и философских концепций. Подходы к этим вопросам, мистические или реалистические, во многом остались за рамками современной научной психологии.

«Психологический журнал» вводит новую рубрику: «Сокровища духовного опыта», которая открывается публикацией материалов, освещающих христиан­ское учение. Богатейший психологический опыт, накопленный двухтысячелетней традицией христианства, заслуживает пристального внимания.

Вопросы антропологии и психологии в христианстве связаны между собой неразрывно. Только исходя из христианского учения о человеке, его особом месте в мироздании может быть понята и психология христианства в различных ее аспектах. Психология, как это следует из самого понятия,- наука о душе. И сейчас, когда происходит переоценка ценностей и в мировоззрении ощущают­ся большие сдвиги, когда общество освобождается от стереотипов в сознании, навязанных-ортодоксальным материализмом, вопрос о духовном начале в чело­веке приобретает иной смысл и актуальность.

Сейчас духовный вакуум осознается с особой остротой. Чем он будет за­полнен - зависит от свободного выбора каждой конкретной личности. В воп­росах веры, истинности или неистинности учения в принципе не может быть речи о «доказательстве». Религиозная истина «показуется», оставляя возмож­ность для каждого принять или не принять ее.

Тайна мироздания открывается именно в человеке. И здесь мы непременно будем говорить о вопросах догматических, без ясного представления которых и психология христианства, и подчас парадоксальная логика православного мышления будут оставаться непонятными. Их истоки и основания - это догма­ты, те истины веры, которые явлены в Откровении и раскрыты в святоотеческом предании.

Тем, кто желает более подробно познакомиться с учением православия, рекомендуем обратиться к следующим произведениям: Библия. Священное Писание Ветхого и Нового Завета; Флоровский Г. В. Восточные Отцы IV века. Париж, 1931, и Византийские Отцы. Париж, 1931; Карсавин Л. Святые отцы и учители Церкви. Париж, 1926; Епифанович С. Л. Преподобный Максим Исповедник и византийское богословие. Киев, 1915; Лосский В. Очерк мисти­ческого богословия Восточной Церкви; Догматическое богословие // Бого­словские труды. М., 1972. № 8.

В дальнейшем материалы, которые предполагается напечатать в нашем журнале, дадут возможность узнать православную антропологию полнее и глубже.

Для участия в работе по данному разделу приглашены иноки Введенской Оптиной Пустыни.

Планируется публикация фрагментов из неизданного в нашей стране труда архиепископа Луки «Дух, Душа и Тело», из непереиздававшегося с 1908 г. сочинения святителя Феофана Затворника «Путь ко спасению», из трудов святителя Игнатия Брянчанинова «Аскетические опыты», из Святоотеческого наследия Исаака Сирина, Григория Синаита, Нила Сорского, а также малоизвестных наставлений и поучений из рукописного наследия Оптинских старцев и подвижников благочестия.

Одним из таких подвижников был Николай Васильевич Гоголь.

В 1966 г. в № 3 журнала «Наука и жизнь» в разделе «Психологический практикум», который вел тогда проф. К. К. Платонов, было опубликовано неиз­вестное ранее сочинение Н. В. Гоголя «О тех душевных расположениях и не­достатках наших, которые производят в нас смущение и мешают нам пребывать в спокойном состоянии». В кратком предисловии К. К. Платонов писал, что это произведение «как будто специально написано для психологического практику­ма». Сочинение Гоголя было названо «замечательным по психологической тон­кости и глубоко гуманным», но религиозно-нравственные взгляды автора выстав­лялись архаизмами, представляющими только историко-литературный интерес. Видимо, поэтому текст был сильно сокращен.

Ниже мы публикуем этот гоголевский текст полностью, предварив его крат­кой предысторией психологических поисков писателя. Читая его, можно видеть, что все написанное Гоголем не только глубоко психологично, но и очень совре­менно. И становится понятно, почему эта публикация может быть введением в новую рубрику.

Канд. биол. наук. Н. В. Крылова

«КЛЮЧ К ДУШЕ ЧЕЛОВЕКА...»

В 1965 г. литературоведом Б. Бессоновым среди бумаг Виельгорских в архиве Ленинград­ского отделения Института истории АН СССР была обнаружена рукопись неизвестного ранее со­чинения Гоголя. «О тех душевных расположениях н недостатках наших, которые производят в нас смущение и мешают нам пребывать в спокойном состоянии»¹. Оно написано зимой 1843/44 г., которую Гоголь провел в Ницце у своих друзей Виельгорских. Покинув Ниццу в мар­те 1844 г., он напоминает об этом сочинении графине Л. К. Виельгорской, обращаясь одновре­менно ко всей семье: «Вы дали мне слово во всякую горькую и трудную минуту, помолившись внутри себя, сильно и искренно, приняться за чтение тех правил, которые я вам оставил, вникая внимательно в смысл всякого слова, потому что всякое слово многозначительно и многого нельзя понимать вдруг. Исполнили ли вы это обещание? Не пренебрегайте никак этими правилами, они все истекли из душевного опыта, подтверждены примерами, и потому примите их как повеление Самого Бога».

Эту попытку проповеди можно представить как подступы к «Выбранным местам из переписки с друзьями» - многие идеи будущей книги содержатся в этих духовно-нравственных наставлениях, или «правилах», которыми Виельгорские должны были руководствоваться н повсед­невной жизни. Гоголь как бы нащупывает новый для себя жанр, приближаясь к традиции свято­отеческой литературы.

Созданию «О тех душевных расположениях...» предшествует гоголевский сборник выписок из творений святых отцов и учителей Православной Церкви, составленный не позднее марта 1844 г.² Помимо трудов Иоанна Златоуста, Василия Великого, Ефрема Сирина, Григория Нисского, Иоанна Дамаскина, Димитрия Ростовского в этом сборнике содержатся также отрывки из сочи­нений духовных писателей современников Гоголя: митрополита Филарета, Задонского затворника Георгии, преосвященного Михаила и др.

Сам Гоголь в «Авторской исповеди» так писал об этой эпохе своей жизни: «С этих пор человек и душа человека сделались больше чем когда-либо предметом наблюдений. Я оставил на время все современное: я обратил внимание на узнанье тех вечных законов, которыми движется человек и человечество вообще. Книги законодателей, душеведцев и наблюдателей за природой человека стали моим чтением. Все, где только выражалось познанье людей и души человека, от исповеди светского человека до исповеди анахорета и пустынника, меня занимало, и на этой дороге, не чувствительно, почти сам не ведая как, я пришел ко Христу, увидевши, что в Нем ключ к душе человека...».

Углубленный интерес Гоголя к святоотеческой литературе неизбежно вел его к сближению с иноками Оптиной Пустыни. В середине 1840-х годов по инициативе старца Макария (в миру Михаил Николаевич Иванов; 1788 - 1860) и его духовных чад, Ивана Васильевича Киреевского, известного общественного деятеля и философа-славянофила, и его жены Натальи Петровны Киреевской, в Оптиной Пустыни началось издание этой литературы. Это была забота о духовном просвещении русского народа.

Такую же цель имел и Гоголь. В начале 1845 г. он задумал книгу о Божественной Литургии, оставшуюся незаконченной и увидевшую с нет только после его смерти.

Летом 1852 г. С. П. Шевырев заезжал в Оптнну Пустынь, где прочел гоголевские «Размыш­ления...» братии монастыря. В святой обители, где знали и помнили Гоголя, его сочинение нашли «запечатленным цельностию духа и особенным лирическим взглядом на предмет»³. Цель этого духовно-просветительского труда, как ее определил сам Гоголь, - «показать, в какой полноте и внутренней глубокой связи совершается наша Литургия, юношам и людям, еще начинающим, еще мало ознакомленным с ее значением».

В Оптиной Пустыни Гоголь бывал по крайней мере трижды. Впервые он приехал сюда 18 июня 1850 г. Здесь он присутствовал на всенощном бдении, во время которою «молился весьма усердно и с сердечным умилением», потом посетил старцев и на следующий день отправился в имение И. В. Киреевского. Гоголь понял, что оптинский дух стал для него жизненно необходим. Он написал письмо оптинскому иеромонаху Филарету: «Ради Самого Христа молитесь обо мне, отец Филарет. Просите вашего достойного настоятеля, просите всю братию, просите всех, кто у вас усерднее молится и любит молиться, просите молитв обо мне. Путь мой труден, дело мое такого рода, что без ежеминутной, без ежечасной и без явной помощи Божией не может двинуться мое перо... Мне нужно ежеминутно, говорю вам, быть мыслями выше житейского дрязгу и на всяком место своего странствия быть в Оптиной Пустыни»⁴.

Во второй раз Гоголь посетил знаменитую обитать в июне 1851 г. Эта поездка осталась неиз­вестной его биографам, но подтверждается записью в дневнике оптинского иеромонаха Евфимия (Трунова) от 2 июня 1851 г.: «Пополудни прибыл проездом из Одессы в Петербург известный писатель Николай Васильевич Гоголь. С особенным чувством благоговения отслушал вечерню панихиду на могиле своего духовного друга, монаха Порфирня Григорова, потом всенощное бдение в соборе. Утром в воскресенье 3-го числа он отстоял в скиту Литургию и по время поздней обедни отправился на Калугу, поспешая по какому-то делу. Гоголь оставил в памяти нашей обители примерный образец своего благочестия»⁵.

В третий и последний раз Гоголь совершил паломничество в Оптину Пустынь в сентябре 1851 г. 24 сентября он был у старца Макария в скиту, а на следующий день обменился с ним записками, из которых видно, что Гоголь обратился к старцу Макарию за благословением.

В Оптиной Пустыни существовало предание, что Гоголь имел намерение остаться в монастыре. В 1912 г. оптинский старен Варсонофий (в миру Павел Иванович Плиханков; 1845-1913) расска­зывал своим духовным чадам: «Есть предание, что незадолго до смерти он (Гоголь. - В.В.) говорил своему близкому другу: «Ах, как я много потерял, как ужасно много потерял...» «Чего? Отчего потеряли вы?». «Оттого, что не поступил в монахи. Ах, отчего батюшка Макарий не взял меня в скит?»⁶.

Если это действительно так, то старец Макарий, вероятно, не мог не напомнить Гоголю о его писательском даре, тем более, что Гоголь просил у него благословения на свои труды. Сохрани­лось письмо старца от 21 июля 1851 г. (ответ на недошедшее до нас письмо Гоголя), где он как риз и поддерживает писателя в его творческих планах: «Спаси вас Господи за посещение нашей обители и за <...> намерение составить книгу для пользы юношества...»⁷ (речь идет о неосуществленном замысле).

Гоголь был первым русским писателем XIX в., творческую мысль которого могли питать святоотеческие писания. Так, в один из своих приездов в Оптину Пустынь он прочитал здесь руко­писную книгу Исаака Сирина, ставшую для него откровением. На полях ll-й главы первого изда­ния «Мертвых душ» Гоголь против того места, где речь идет о «прирожденных страстях», набро­сал карандашом: «Это я писал в «прелести» (обольщении. - В. В.), это вздор прирожденные страсти - зло, и все усилия разумной воли человека должны быть устремлены для искоренения их. Только дымное надмение человеческой гордости могло внушить мне мысль о высоком значении

¹ См.: Бессонов Б. Новые автографы русских писателей // Русская литература. 1965. N 3. См. также: Наука и жизнь. 1966. N 3.

² Эта рукопись дошла до нас в двух копиях, которые хранятся ныне в Центральной научной библиотеке АН УССР Киева Описание сборника см.: Петров Н.И. Новые материалы для изучения религиозно-нравственных воззрений Н. В Гоголя // Труды Киевской Духовной академии. 1902. Т. 2. Кн. 6

³ Летопись скита Оптиной Пустыни//ОР ГБЛ. Ф 214 N 361 Л. 39.

⁴ Домашняя беседа. 1863. Вып. 20. С. 457.

⁵ Нилус С. Святыня под спудом. Тайна православного монашеского духа. Сергиев Посад. 1911. С. 81.

⁶ Беседы архимандрнта оптинского скита старца Варсонофия (рукопись).

⁷ Шенрок В. И. Материалы для биографии Гоголя М.. 1897. Т 4. С. 828.

прирожденных страстей - теперь, когда стал я умнее, глубоко сожалею о «гнилых словах», здесь написанных. Мне чуялось, когда я печатал эту главу, что я путаюсь, вопрос о значении прирожден­ных страстей много и долго занимал меня и тормозил продолжение «Мертвых душ». Жалею, что поздно узнал книгу Исаака Сирина, великого душеведца и прозорливого инока. Здравая психология, и не кривое, а прямое понимание души встречаем у подвижников-отшельников. То, что говорят о душе запутавшиеся в хитросплетенной немецкой диалектике молодые люди,- не более как призрачный обман. Человеку, сидящему по уши в житейской тине, не дано понимания природы души»⁸.

Глубокое понимание природы души отличает и предлагаемое читателям сочинение Гоголи.

Текст печатается по первой публикации с правкой по автографу.

Канд. филол. наук В. Воропаев

О ТЕХ ДУШЕВНЫХ РАСПОЛОЖЕНИЯХ И НЕДОСТАТКАХ НАШИХ, КОТОРЫЕ ПРОИЗВОДЯТ В НАС СМУЩЕНИЕ И МЕШАЮТ НАМ ПРЕБЫВАТЬ В СПОКОЙНОМ СОСТОЯНИИ

О гневе

Побеждать гнев гораздо труднее тому, кто еще не подозревает в себе этого греха. А кто уже узнал, что в нем есть гнев, тому легче. Он уже знает, против чего ему следует действовать, кто его истинный враг, он уже чувствует, что во всех неприятных и раздражающих случаях и обстоятельствах следует ему идти прежде всего не против случаев и обстоятельств, а против собственного гнева. Если только он будет это беспрерывно помнить и, так сказать, видеть перед собою, и приготовляться на битву с гневом своим, а не с чем-либо другим, тогда он его непременно преодолеет, а обстоятельства и случаи, производящие гнев, исчезнут потом сами собою.

Многие не могут выносить несправедливых упреков. Несправедливый упрек им кажется чем-то ужасным; но кажется гораздо хуже и ужаснее заслужить справедливый упрек: мы тогда вдвойне упрекаемся и людьми, и собственной совестью. Несправедливый же упрек должен производить по-настоящему противуположное действие: здесь даже чувствуется тайное удовольствие, видя, что в самом деле чисто на душе и посредством людских обвинений только больше и больше выигрываешь пред Богом. Впрочем, не только пред Богом, но даже в здешнем земном пребывании пред светом и пред людьми ими скорее выигры­ваешь, чем проигрываешь: кто невинен и ни в чем не обвиняется, тот даже ни в ком и участия к себе не возбуждает, потому что всякий из нас в чем-нибудь невинен. Но кто, будучи невинен, обвиняется, к тому все чувствуют участие. Но если он не только, будучи невинен, обвиняется, но еще переносит с терпением обвиненья, и не только переносит с терпеньем, но еще плотит великодушием за несправедливые упреки, тогда он производит изумление к себе во всех совершен­но, даже в людях дурных и неспособных изумляться ничему прекрасному. И так несправедливые упреки могут только послужить к увеличению наших достоинств и доставить нам больше средств к приобретению всеобщей любви, не говоря уже о наградах небесных.

Многие затрудняются тем, что не знают, как отвечать на упреки, потому что обыкновенно упрекающие несправедливо любят, чтобы им отвечали, если же они к тому еще злобны, то любят даже, чтобы их раздражали противуречиями, или гневными словами, чтобы этим подавать себе вновь повод и случай к озлоблению и упрекам. В таком случае нужно поступать так, чтобы не выставлять в словах и ответах своих ни свою невинность, ни их злобу. Вообще слов как можно по­меньше, а умеренности и хладнокровия в них как можно побольше. Лучше всего отвечать таким образом: «Хотя мне кажется, что я невинен, но как меня уже обвиняют, то, вероятно, во мне точно есть что-нибудь такое, что подало повод к обвинению. Как бы то ни было, но ни один человек не может сказать: я неви­нен. Поэтому я лучше сделаю, если вместо того, чтобы отвечать теперь же на обвинение, подумаю наедине потом, обсужу, взгляну на себя и пр.». Таким ответом, кроме того, что можно прекратить всякой разговор, можно еще выиг­рать время, в продолжение которого простынет всякая горячность.

Некоторые чувствуют гнев против несправедливых суждений. Но сердиться на то, что другой произносит ошибочные, пристрастные или непохожие на наши суждения, так же странно, как если бы мы стали сердиться на иностранца за то, что он говорит другим языком, не похожим на наш, а нашего языка не понимает. Прежде всего следует представить себе живо характер и качества того лица, с которым говоришь; подумать: может ли он даже говорить иначе?

Не есть ли это уже несчастная привычка его, а привычка вторая натура, при­вычку ему самому трудно победить, если ж он к тому еще стар, тогда еще труднее? Стало быть, нужно быть снисходительну к таким людям. Спорить с ними никогда не следует; в случаях же, когда они в большом заблуждении, лучше подумать, как бы их исподоволь, понемногу вывести из такого

[1] Матвеев П. Гоголь в Оптиной Пустыни // Русская старина. 1903..4» 2. С. 303.

заблужде­ния и вместо того, чтобы показать им несправедливость их, что всегда бывает как-то оскорбительно, лучше отделаться такими словами: «В этом деле трудно мне быть судьею, я очень хорошо знаю, что человеку можно на всяком шагу ошибиться. Самые умнейшие и самые лучшие из людей ошибались и даже тогда, когда думали, что менее всего могут ошибиться». Говоря таким образом, мы им не говорим, что они несправедливы, а показываем им только то, что они могут ошибиться. Выражение, что они могут ошибиться, уже не становится теперь для них обидным, ибо мы сказали, что и самые умнейшие из людей могут ошибиться. Таким образом, этими словами мы заставим их даже иногда обратиться к самим себе и подумать сурьезно о том, не ошиблись ли они. Словом, мы можем даже сделать им некоторую пользу.

Ко всякого роду намекам должно быть совершенно глуху. Тем более, что намеки не составляют главного в речи; это эпизоды вводные, вставочные фразы, слова в скобках, а потому их нужно так и оставить вставочными фразами и сло­вами в скобках, а отвечать только на то, что главное в речи. Вообще не следует ни в каком случае из какого-нибудь незначительного зернышка, невзначай или с умыслом оброненного слова, заводить длинный разговор. Иначе это будет то же, что раздувать искру, которая сама по себе погасла бы и которую, раздувши, можем превратить в такой пожар, что и погасить уже трудно.

Гнев мы чувствуем еще (и весьма часто) тогда, когда обвиняют, или бранят, или просто насмехаются над людьми, нам близкими, родными, или почему-ни­будь драгоценными нашему сердцу. Хотя движенье это благородней, чем если бы мы гневались за себя, но оно гневное и потому так же несправедливо, как и первое. Прежде всего мы должны помыслить следующее: какой вред могут причинить нашим близким такие речи? Слова эти ничего не могут ни отнять от них, ни прибавить к ним; друзья и приятели наши не сделаются от этого в су­ществе своем ни лучшими, ни худшими. Напротив, узнавши все, что говорят о них, мы можем даже иной раз предостеречь их в чем-нибудь. Оказать им какую-нибудь пользу, обратить их внимание на что-нибудь точно в них находя­щееся слабое, недостойное их. С теми же, которые порочат друзей наших, не следует вовсе спорить. Это ни к чему не поведет, их не переспоришь; тем более, что спор они вовсе не для того затевают, чтобы узнать истину, а для того, чтобы выбранить. Никогда не следует защищать жарко друзей наших, и особенно нужно опасаться, чтобы не распространиться слишком об их качествах похваль­ных и прекрасных. Этим будем еще более сердить их недоброжелателей и только восстановлять против них. Лучше вместо всяких защит хладнокровно ответить такими словами: «Я знаю, в друзьях моих есть точно многие недостатки, но кто из нас без недостатков? Все дело только в том, что человек в других видит их яснее, чем в себе. Друзья мои точно имеют такие недостатки, каких другие не имеют, но зато другие имеют со своей стороны такие недостатки, которых не имеют друзья мои. У всякого есть свои недостатки, но решить, кто из нас имеет их более, кто менье, или чьи недостатки важнее других, трудно нам, пото­му что нужно быть слишком беспристрастну». Сказавши такие слова, нужно стараться обратить разговор на другие предметы и всегда отделываться подоб­ным образом.

Гнев, наконец, мы чувствуем еще в разных мелочах, в безделицах, происхо­дящих от наших собственных слабостей, которых так много в каждом человеке. Мы способны гневаться на все: сделает ли что-нибудь не так, как мы бы хоте­ли,- мы уже гневаемся. Произойдет ли что не в то самое время, как бы мы хотели,- мы уже гневаемся; встретим ли мы в ком-нибудь относительно нас малейшее пренебрежение, даже просто неаккуратность и неисправность - мы уже гневаемся. Словом всякая ничтожная безделица иногда бывает в силах раздражить нас. В таком случае весьма бы хорошо было припомнить все такие безделицы, которые нас выводят из себя, и записать их. Хорошо бы даже вести журнал, в котором записывать, когда и за что рассердился, и потом почаще его перечитывать. Это одно уже может истребить в нас расположение сер­диться на мелочи и безделицы.

О боязни, мнительности и неуверенности в себе

Недостатки эти происходят от того, что мы еще не довольно утвердились в главных правилах и положениях, которые может дать нам одно только чтенье Евангелия и святых книг. Пока не станем мы глубже входить в значение истин евангельских, пока не станем больше прикрепляться любовью к Богу, нежели к земле, до тех пор будет все еще в голове нашей мешаться главное с мелким, важное с ничтожным; то и другое будет принимать в глаза наших разнозначи­тельную важность, мы будем колебаться, которое избрать, и при всех наших прекрасных качествах душев(ных) останемся нерешительными и слабыми. И вообще будем бояться не Бога, а человека, будем думать не о том, как бы не огорчить Бога, а о том только, как бы не огорчить человека. Но по мере того, как будем входить в познание наших главных обязанностей и долга, всякая мелочная боязнь и нерешительность в нас истребится.

Прежде всего надобно держать в вечной памяти, что во всех делах и дей­ствиях в жизни большее нужно предпочитать меньшему. Иначе человек затеря­ется непременно и не выполнит ни большего, ни меньшего. Если же он выполнит большее, тогда меньшее выполнится уже само собою. Так мы должны действо­вать, и если бы даже, действуя таким образом, мы произвели в бездельных вещах против нас неудовольствие, то сим не должны смущаться и перетерпеть временное неудовольствие. Если бы, например, случилось нам чего-нибудь не сделать для того человека, которого мы любим, но не сделать для того именно, чтобы потом сделать для него большее и лучшее, отказать ему в чем-нибудь, но отказать для того, чтобы потом ему доставить необходимейшее и нужное, в таком случае мы должны действовать твердо и нас должна одушевлять мысль, что мы действуем для его же блага. Эта цель стоит того, чтобы для нее пре­терпеть неудовольствие, или огорчительный упрек. Нужно, чтобы любящие нас иногда встречали в нас одно решительное слово: нет, вместо всяких объясне­ний. Но это слово должно произноситься редко, именно тогда, когда дело касает­ся главных вещей и главных истин. Так, чтобы чрез нас и другие имели больше уваженья к главным вещам и к главным истинам. Словом, чтобы всегда, везде и во всем большее предпочиталось меньшему. Поступая таким образом, мы привлечем к себе уважение всех, даже и тех, которые вначале противились нашим поступкам.

Людям чувствительным, имеющим душу нежную и кроткую, кажется труд­ным и тяжелым отказать в чем-нибудь кому бы то ни было. Им бы не хотелось даже и словом опечалить кого бы то ни было. Это происходит отчасти от того, что они и в других подозревают такую же чувствительную и нежную природу, тогда как у большей части людей все впечатления проходят быстро и мгновенно. Рассердившись на что-нибудь вдруг, они чрез две минуты забывают даже и то, на что рассердились. И так, из боязни ли к мгновенному позабывать о вечном?

И для минутного ли жертвовать тем, что полезно не на одну минуту? Но если бы даже и случилось нам в ком-либо из близких нам встретить такую нежную, чувствительную и чуткую природу, то и тогда мы должны руководиться тою же мыслью, т. е. заботиться о их продолжительном благополучии, а не минутном. Мы очень хорошо знаем, что микстура имеет противный вкус, но, однако ж, заставляем выпить ее насильно. Никто из нас не решился позволить даже про извести операцию близкому нам человеку, но если бы только от этого зависела жизнь его, тогда мы бы сами, несмотря на все отвращение наше, схватили в руки инструмент и совершили бы ее, если бы не случилось хирурга.

Об унынии

Уныние есть величайший из грехов, а потому, как только одна тень его набе­жит на нас, мы должны тот же час прибегнуть к Богу и молиться от всех сил наших.

Уныние одолевает иных тогда, когда почувствуешь свою слабость и бес­силие, уныние от того, что бессилен и мал духом, одолевало всякого и знакомо всем. Самые сильные характеры чувствовали так же свое бессилие, как и самые бессильные. Разница в том, что сильнейшим посылаются испытания сильнейшие, несчастий тягчайшие; слабейшим слабейшие. И потому в такие минуты никак не следует отчаиваться, но молиться крепче и крепче до тех пор, пока не умягчит­ся душа и не разрешится слезами. Немедленно после молитвы, когда воздвигнет­ся хотя на время дух, перечитать все правила и наставления в жизни, какие есть у нас выписаны и какие должны быть у всякого, перечитать журнал свой, все записанные там грустные и тяжелые минуты. Потом взглянуть на свои настоя­щие обстоятельства, на свое положение и на свои огорченья текущие. И когда обдумаем, взвесим и сравним все, тогда вдруг, как молния, осияет и озарит нас Самим Богом ниспосланная мысль, и мы находим тогда средства помочь тому, чему и не думали быть в силах помочь.

У человека нет своей силы; это он должен знать и помнить всегда,- и кто надеется на свою силу, тот слабее всех в мире. Мы должны быть крепки Божьей силой, а не своею. Твердейшими характерами сделались только те, которые сильно падали духом и бывали в некоторые минуты жизни бессильнейшими всех. Это-то самое и заставило их всеми силами вооружиться против собственно­го бессилия. Они старались, молились, беспрестанно испрашивая помощи, и таким образом окрепли и сделались твердейшими. Те же, которые нам иногда кажутся сильными потому только, что имеют грубую и жесткую натуру, не знают жалости, способны оскорблять, деспотствовать и выказывать характер свой капризами,- те кажут только одну мишуру силы, а в самом деле ее не имеют. На первом несчастии, как на пробном камне, они узнаются. При первом присту­пе несчастия они оказываются малодушными, низкими, бессильными, как ребенки; тогда как слабейшие возрастают, как исполины, при всяком несчастий. «Сила моя в немощи совершается», - сказал Бог устами апостола Павла.

Уныние при первой неудаче случается со многими. Мы ему до тех пор под­властны, покуда не уверимся совершенно и опытом, и разумом, и примерами, что первая неудача ровно ничего не значит. Неудачи посылаются нам для того, чтобы заставить нас лучше и внимательнее рассмотреть то же самое дело, чтобы пробуждать наш ум и раздвигать ему поприще. Все наши неудачи происходят от нас самих: мы или поспешили, или пропустили что-нибудь, или не рассмот­рели всех качеств тех людей, с которыми нам случалось иметь и дело. А потому, помолясь, следует вновь начать то же дело, исправивши все свои прежние ошиб­ки. Если же вновь случится неудача, вновь помолиться Богу, вновь рассмотреть все обстоятельства, вновь исправить все новые наши оплошности - и, благосло­вись, бодро и весело приняться вновь за дело. Люди великие потому сделались великими, что не смущались никак от первой неудачи, и не только от первой, но даже от нескольких,- и тогда, когда другие, видя их терпение, смеялись над ними, как над безумными, они с новым рвеньем принимались за свое неудавшееся дело и наконец успевали в нем совершенно. Неудачи не в препятствие нам даются, а на вразумление. И умнейший человек, не наделав прежде глупостей, не сделается умным человеком.

Иногда небольшое уныние посещает нас в разных мелких неприятностях, иногда оно приходит неизвестно от каких причин, просто от усталости душев­ной. Тогда нам полезны бывают просто развлечения, беседа с близким другом, с таким существом, которое нас любит любовию высшею, а не пристрастною. Который и нас самих мог бы упрекнуть, но вместе с тем утешить нас тихим успокаивающим душу разговором. Который, любя нас, был бы вместе с тем также беспристрастен и к тем, которые нас не любят. Еще полезней бывает в такие минуты, позабыв совершенно о себе, и о своих собственных бедах и неприятностях, отыскивать страждущих с тем, чтобы помочь им не одной денежной помощью, а душевным вспомоществованием, проливая утешения на душевные боли. Кто сам терпел, тот счастливец: он знает, как помочь другому. Такое средство производит удивительное влияние на собственную нашу душу. После него спокойствие вдруг само собою воцаряется в нас.

Уныние, которое находит на многих людей при размышлении о настоящем, прошедшем и будущем своем положении, показывает только то, что они еще мало размышляли, еще не умеют входить в смысл и значение происшествий. Но как только начинаем мы прозревать смысл всякого события, тогда исполняемся избытком одной благодарности к Богу, видя, как все, что ни случается, случа­ется во благо наше. Никак нельзя сказать, что такое-то время нашей жизни было лучше потому только, что мы были тогда покойны и меньше тревожились всякими смущеньями. Душевный сон никак нельзя назвать прекрасным состоя­нием. Правда, мы не чувствовали тогда тревог; но зато мы не чувствовали величайших наслаждений душевных. Нам не было поприща показать красоту, величие души, терпение, твердость, жар истинной молитвы, веру истинную в Бога, любовь истинную, т. е. не поверхностную, а глубокую, умеющую пред­почесть главное ничтожному, внутреннее внешнему. Словом, нам не представи­лось бы подвигов, за которые награды небесные готовятся человеку; ибо Бог неизреченно милостив к человеку и употребляет все средства, чтобы доставить ему больше и больше блаженства. Все совершенно зависит от нас. Всякое наше положение, самое затруднительное, мы можем обратить в самое счаст­ливое, стоит только начать и молиться, а Бог уже поможет и кончит. Поэтому-то чем печальней обстоятельства, тем по-настоящему мы должны еще более радо­ваться за будущее, значит, только поприще пред нами раздвигается, больше горизонта для дел и подвигов открывается. Если ж смутит нас на время мысль, что мы бессильны бороться на таком поприще, то мы должны вдруг вспом­нить, что бессильным-то и помогает Бог. Все с целью. Всюду ожидает нас благо­получие. Поставлены ли мы среди людей дурных, с которыми нам трудно жить? Мы, верно, поставлены для того, чтобы со временем посредством нас они из дурных сделались лучшими. Величайший подвиг, который больше всего приятен Богу! Ибо не столько Ему угодна самая жизнь праведного, сколько угодна прекрасная жизнь обратившего грешника. Стало быть, участвуя сколько-нибудь в том, чтобы сделать других лучшими, мы делаем для Бога приятнейшее что только можно для Него сделать. И так, не думая о своих собственных сму­щеньях, мы должны думать только о том, как бы сделать побольше добра тем, которые нам причиняют смущение. А делая добро, мы должны помнить, что оно должно быть душевное добро, т. е. не то, которое доставляет минутное удо­вольствие, и потому нечего нам глядеть на то, бранят ли нас, плотят ли нам неблагодарностью или приемлют самое дело не в том виде, как оно есть. Потом они узнают и уразумеют. Все потом переменится и принесет двойную и тройную выгоду. И потому, помолясь, мы должны действовать смело: будущее в наших руках, если мы постараемся сами быть в Божиих руках.

КОММЕНТАРИЙ ПСИХОЛОГА

Знакомство с этим малоизвестным не только для психологов сочинением Н. В. Гоголя может создать два впечатления. Либо это фрагмент из какого-то большого и фундаментального труда, либо собрание бессистемных, но глубоких интуитивных прозрений и весьма удачных эмпири­ческих находок. И в том и другом случае не исчезает ощущение незавершенности, неполноты, отрывочности текста, с которым знакомится читатель.

Цель сочинения - дать читателю конкретные практические советы для преодоления в себе не­которых негативных духовных психологических состояний. Эта практическая работа с самим собой опирается на систему рассуждений, взывающих к разуму человека и стремящихся рационально обосновать бессмысленность и неадекватность таких наших проявлений, как гнев, боязнь, неуверенность в себе, уныние. Пример такого рассуждения есть уже в первом разделе, посвященном гневу. Подобный подход очень напоминает метод рациональной психотерапии, возникший лишь в начале XX столетия.

Судя по тексту, предлагаемые Гоголем советы не были плодом чистого умозрения по всей видимости, они опиралась и на его личный опыт. Так или иначе, он с уверенностью обещает вся­кому, кто прибегнет к его рекомендациям, непременное преодоление гнева, вслед за которым «обстоятельства и случаи, производящие гнев, исчезнут... сами собой». Он также заявляет, что «всякое наше положение, самое затруднительное, мы можем обратить в самое счастливое».

В основание для работы с собой Гоголь полагает необходимость самопознания, откровенности с самим собой, о которых он заявляет с первых строк своего сочинения. Не только внешние обстоя­тельства, но и внутренние переживания следует сделать объектом своей деятельности, специально направляя свою активность на последние. Гоголь пишет: «... во всех неприятных и раздражающих случаях и обстоятельствах следует... идти прежде всего не против случаев и обстоятельств, а против собственного гнева». Такой «выход из себя», смотрение на себя со стороны, снимает эгоцентризм нашей жизненной точки зрения и дает возможность быть снисходительным к другим, понимать их ограниченность и невозможность мгновенного преодоления своей ограниченности.

Призыв к самопознанию Гоголь подкрепляет и конкретными рекомендациями, еще более объек- тивирующими этот процесс,- он советует вести постоянное наблюдение за собой с помощью дневника своих переживаний, который следует постоянно просматривать для выявления некоей закономерности в своих действиях.

Анализируя текст, можно представить советы писателя как частные случаи некоторых более общих методов работы с самим собой. Их можно сформулировать следующим образом:

1. Осознание и контроль своих восприятий и непроизвольных реакций на их содержание: «ко всякого рода намекам должно быть совершенно глуху».

2. Волевое усилие гасить развитие негативного процесса в самом его зародыше: «не следует ни в коем случае из какого-нибудь незначительного зернышка, невзначай или с умыслом обронен­ного слова, заводить длинный разговор... это будет то же, что раздувать искру... которую, раздувши, можем превратить в такой пожар, что и погасить уже трудно».

3. Помощь другим: в ситуации уныния, пишет Гоголь, бывает полезным «позабыв совершенно о себе и о своих собственных бедах и неприятностях, отыскивать страждущих с тем, чтобы помочь им не одною денежною помощью, а душевнейшим вспомоществованием, проливая утешения на душевные боли... Такое средство производит удивительное влияние на собственную нашу душу. После него спокойствие вдруг само собою воцаряется в нас».

4. Общение (беседа) с духовно близким человеком: «... нам полезны бывают... беседа с близким другом, с таким существом, которое нас любит любовию высшею, а не пристрастною.. Кото­рый, любя нас, был бы вместе с тем беспристрастен и к тем, которые нас не любят». (Такой форме общения более всего соответствует беседа со священником, которая может происходить во время исповеди. При этом священник призван реализовать в себе качества любви и беспристраст­ности.)

5. Молитва: «Уныние есть величайший из грехов, а потому... мы должны тот час же прибегнуть к Богу и молиться от всех наших сил... не следует отчаиваться, но молиться крепче до тех пор, пока не умягчится душа и не разрешится слезами».

О молитве как «методе» следовало бы сказать особо. По это настолько глубокая и сложная тема, что ее раскрытие потребовало бы не одной статьи. Поэтому здесь мы ограничимся лишь упомина­нием о ней, надеясь на будущие публикации.

6. Построение отношений с людьми исходя из принятой иерархии ценностей: построение самой такой иерархии: «Пока не станем мы глубже входить в значение истин евангельских, пока не станем больше прикрепляться любовью к Богу, нежели к земле, до тех пор будет все еще в голове нашей мешаться главное с мелким, важное с ничтожным; то и другое будет принимать в глазах наших равнозначительную важность... Прежде всего надобно держать в вечной памяти, что во всех делах и действиях в жизни большее нужно предпочитать меньшему... Поступая таким образом, мы привлечем к себе уважение всех, даже и тех, которые вначале противились нашим поступкам».

Вышеприведенными рассуждениями мы хотели лишь подчеркнуть, что такой список возможен в качестве более общей основы конкретных советов Гоголя. Иначе говоря, мы полагаем, что данное сочинение нашего выдающегося писателя есть все-таки отблеск некоей фундаментальной системы взглядов, а не просто набор личных выводов из случайных собственных опытов и пере­живаний. Такое соображение опирается на впечатление, что за всеми вышеприведенными методами просматривается некая общая стратегия поведения, которую можно было бы назвать «парадоксаль­ным реагированием» в противовес «подобному реагированию». Обычной и непроизвольной реакци­ей, по крайней мере сегодня наиболее распространенной, является реагирование на внешнее воздей­ствие поведением, однородным или подобым этому воздействию. Если нас оскорбили, мы отвечаем оскорблением; если нас заставляют силой делать нечто неприятное, мы сопротивляемся, если нас бьют по щеке, мы стараемся ударить обидчика, и т. д. Гоголь же предлагает прибегать к «парадок­сальному реагированию», примеры которого мы находим в рекомендации платить великодушием за несправедливые упреки, в предложении идти не против обстоятельств, а против собственного гнева, ими вызываемого, в призыве помогать другим в тот момент, когда сам нуждаешься в помощи, в утверждении, что «чем печальнее обстоятельства, тем по-настоящему мы должны еще более ра­доваться», в совете делать побольше добра тем, «которые нам причиняют смущение», и т. д. Из всего текста Гоголя видно, что эта парадоксальность коренится в самой мировоззренческой уста­новке писателя, согласно которой человеческая жизнь не должна быть пассивной, замкнутой в круге эгоистических интересов; необходимо выйти из состояния душевного сна. Жизнь это поприще для подвига, поле битвы, где мы совершенствуемся. Об этом повествуют последние страницы его сочинения.

Такое «парадоксальное реагирование» выступает у Гоголя и как средство к улучшению человеческих отношений, как способ увеличения их «позитивности». Диалектичность подхода писа­теля хорошо раскрыта в его рассуждении о подлинной силе, где он показывает, что внешняя сила может свидетельствовать о внутренней слабости и наоборот. Сюда же можно отнести и утверж­дение Гоголя, что «у человека нет своей силы; это он должен знать и помнить всегда, и кто надеется на свою силу, тот слабее всех в мире. Мы должны быть крепки Божьей силой, а не своею». Вера человека в то, что существует некая безграничная сила, действующая взамен его или его руками, способна быть мощным психотерапевтическим средством, снимающим стресс при столкновении с угрожающей ситуацией. Так, ребенок ничего не боится, если рядом с ним его мать. В первом приближения этот феномен легко объяснить самовнушением, но раскрытие механизма этого явления, конечно же, дело специального исследовании.

К пониманию парадоксальности нашего бытия приходили многие мыслители разных эпох и на­родов. У Гоголя эта парадоксальность реализуется в виде конкретной стратегии поведения, источ­ник которой мы поймем, вспомнив евангельское наставление подставить левую щеку, если тебя ударят по правой. Если в Евангелии этот совет нам непонятен, то у Гоголя, в его конкретных примерах борьбы с гневом, унынием и прочими нашими недостатками, парадоксальность такого подхода выглядит вполне целесообразной и оправданной. Кратковременный успех «реагирования подобным» приводит к долговременным отрицательным следствиям кратковременный ущерб от «парадоксального реагирования» приносит долговременный успех. Чем более «локально» сознание во времени и пространстве, чем более оно ориентировано лишь на сиюминутную выгоду, тем более оно прибегает к стратегиям «реагирования подобным». И чем менее ограничивает оно себя рамками сегодняшнего и ближайшего, тем более парадоксальны его стратегии. Таким образом, мы можем сказать, что предлагаемые Гоголем методы являются «прикладными» разработками и следствиями общих «теоретических установок» христианского мировоззрения.

Не следует забывать, что творческая и духовная эволюция писателя происходила в русле христианской культурной традиции, в которой целостное религиозное мировоззрение проникало во все сферы жизни - от поведенческой конкретики быта и разрешения социальных проблем до философски углубленных построений. Это давало возможность создания органичной сферы человеческого бытия, где все было связано со всем, находя в духовной реальности свое обоснова­ние, смысл и высшую целесообразность. Евангелие дало человечеству оптимальные принципы стратегии и тактики поведения; в творениях святых отцов и учителей Церкви раскрывается, как духовно-нравственный идеал христианства должен осуществляться в конкретных жизненных ситу­ациях. И сочинение Гоголя является тем осколком зеркала, в котором частично отражена эта культурная традиция, преданная забвению. Даже в XIX столетии она была уже достоянием немно­гих. Гоголь силою своего авторитета пытался восстановить ее в памяти культурных людей своей эпохи, вернуть им тот глубочайший опыт, который он обнаружил в сокровищнице святоотеческой духовной литературы. Не следует забывать, что почти двухтысячелетний опыт христианского подвижничества был преимущественно опытом борьбы со злом в человеке, и он не мог не увен­чаться глубокими прозрениями и ценнейшими находками. Он обобщался, приобретая черты фун­даментальной системы взглядов, истинность которых подтверждалась опытом и святостью жизни православных подвижников. Монастыри были своеобразными психологическими лабораториями по формированию совершенного человека - человека, совершенного в делании добра и проявлении любви ко всем людям и мирозданию.

Знакомство с этой малоизвестной работой Гоголя вводит нас в этот мир забытого психологи­ческого знания и зовет раскрыть его сокровищницу для современной психологии. И, реализуя стратегию парадоксального поведения, мы, открывая старое, сможем обрести новое.

Канд. психол. наук В. А. Елисеев

КОММЕНТАРИЙ ИНОКОВ ОПТИНОЙ ПУСТЫНИ

Творческий путь Н. В. Гоголя глубоко связан с его личной судьбой и этапами его духовного становления. 40-е годы в жизни писателя были периодом напряженных творческих и духовных исканий. Его место среди современников и его отношение к веяниям эпохи были очень своеобраз­ными. Гениальный писатель, он совсем не был человеком философского склада ума. «Споры» сла­вянофилов и западников были ему непонятны, они представлялись ему лишь недоразумением, и это говорит о многом. Он не был славянофилом, хотя вращался преимущественно в их среде. Очень рано Гоголь испытал на себе сильное западное влияние. Ранний романтический период творчества писателя открывает для него реальность существования темных демонических сил, действующих в мире. Религиозность молодого Гоголя, его мировоззрение были очень расплывчатыми. Протоие­рей Георгий Флоровский характеризует его так: «Это был очень неопределенный религиозный гуманизм, романтическая взволнованность, чувствительность, умиленность. Реальности Церкви тогда Гоголь не ощущал, разве эстетически...» (Флоровский Г. В. Пути русского богословия. 3-е изд. Париж, 1983. С. 261).

И позднее, когда писатель творчески преодолевает романтическое начало, это приводит к виде­нию умерщвленных страстями человеческих душ, навсегда застывших в этой духовной мертвенности, из которой, кажется, ничто не может их вывести. Выход из кризиса мог быть только один - это возвращение в Церковь, приобщение к полноте ее благодатной жизни.

В своих напряженных, подчас мучительных поисках истинной духовности Гоголь долго не замечал никакого существенного различия между православием и католичеством. Рим и римские впечатления повлияли на него очень сильно. Это сказалось не только в том, что Гоголя увлекли идеи социального католического христианства. Знаменитую книгу «О подражании Христу» като­лического автора Фомы Кемпийского Гоголь рассылал своим ближайшим друзьям, рекомендуя ее в качестве книги для ежедневного чтения и медитаций. Это болезненное влияние католической духовности при особой впечатлительности Гоголи и его исключительной способности воображе­нии преодолевалось постепенно и с большим трудом в течение всей его жизни.

В конце 30-х - начале 40-х годов у Гоголя все более возрастают интерес и тяга к святооте­ческому наследию. В этот период, когда, по словам самого Гоголя, «человек и душа сделались больше чем когда-либо предметом наблюдений» («Авторская исповедь»), он и пишет свой неболь­шой труд «О тех душевных расположениях...». Это попытка указать путь «личного совершенство­вания», и дух неопределенного христианского пиетизма здесь явно преобладает. Очень характерны стиль сочинения, его форма. По существу правильные мысли доводы и рассуждении носят печать некоторого дидактического морализма, в них еще мало чувствуется живой опыт веры и почти от­сутствует сознание церковности, опыт приобщения к благодатной жизни Церкви.

В комментариях мы не будем вдаваться в скрупулезный анализ текста, ограничившись указанием тех мест, которые могут дать читателю искаженное представление о православном аскетиче­ском учении, так как советы Гоголя и предлагаемые им методы не всегда соответствуют свято­отеческой традиции.

Так, и частности, утверждение Гоголя об исчезновении обстоятельств и случаев, производящих гнев, когда человек освобождается от самой страсти гнева, неточно. Изменяется реакция на внеш­ний раздражитель. Кроме того, Гоголь никогда не говорит о том, что страсти искореняются не только усилием человеческой воли и постоянным вниманием к своей внутренней жизни, но и силой благодати, действующей в синергии с волевым усилием человека. Еще не имея живого опыта бла­годатной жизни в Таинствах Церкви, Гоголь ничего не говорит о силе действия Таинства покаянии, без которого освобождение от власти той или иной страсти почти невозможно. Сами внешние обстоятельства, вызывающие гнев или другую страсть, могут совершенно не зависеть от состояния человека.

Говоря о том, что несправедливый упрек должен вызывать в человеке «тайное удовольствие» от сознания своей невинности и «выигрышности» этой ситуации перед Богом, Гоголь утверждает некоторый духовный закон «мзды», воздаяния. Здесь не оговаривается, что это лишь одна из низ­ших ступеней духовного состояния человека.

Рекомендация Гоголя отвечать на несправедливые упреки словами: «Хотя мне кажется, что я невинен...» это только корректный выход из конфликтной психологической ситуации. В форме, предлагаемой Гоголем, это может привести к ложному сознанию своего духовного превосходства, а отсюда - к гордостной снисходительности по отношению к упрекающему.

Совет «никогда не следует защищать жарко друзей наших...» от несправедливых обвинений и насмешек также неуниверсален. Есть ситуации, когда вступиться за честь человека необходимо, и требуется решительно пресечь злословие, осуждение или распространение клеветы. Справедливо то, что защищать друзей не следует страстно, «жарко», как говорит Гоголь, т. е. в состоянии раздражения или гневного негодования.

Утверждение, что уныние это величайший из грехов, неверно. Прежде всего уныние - это страсть, страстное состояние души. Грехом является не сама подверженность этой страсти, а пребывание в унынии без борьбы. Преподобный Иоанн Лествичиик говорит об унынии: «Уныние есть расслабление души, изнеможение ума... оболгатель Бога, будто Он немилосерд и нечеловеколюбив» (Преподобного отца нашего Иоанна, игумена Синайской горы, Лествица, в русском переводе. Сергиев Посад, 1908. С. 103: Слово 13. Об унынии). Уныние может привести к одному из величайших грехов отчаянию, но само по себе таковым не является.

Дли преодоления уныния Гоголь советует усиленно молиться «до тех пор, пока не умягчиться душа и не разрешится слезами». Размягчение души и слезы во время молитвы могут оказаться тонкой прелестью саможаления. Борясь с унынием в молитве, нужно выйти из состояния душевного расслабления, избавиться от малодушия и обрести трезвость, мужественную собранность и мир душевных сил.

Существенные недостатки и неточности в труде Гоголя очевидны. Они вполне объяснимы, потому что все это было написано им только на пути к обретению истины в Православии. И этот путь для него был очень неровным и трудным, подчас мучительным до надрыва. Гоголь еще остается «в кругу довольно неопределенного пиетизма» (Флоровский Г.В. Указ. соч. С. 268), и для преодоления западного влияния, дли очищения от сильного налета ложной католической духовности нужны были годы напряженной внутренней работы. Углубленный интерес к святоотеческому наследию, стремление приобщиться к живым духовным источникам приводят Гоголя в Оптину Пустынь. Ее влияние на писателя было наиболее сильным и благотворным. Встречи и беседы со старцем Макарием, общение с ним в письмах, сам благодатный дух Оптиной многое определили в становлении писателя. Здесь он черпал силы на пути к осуществлению того идеала служения писателя, о котором говорил оптинский иеромонах Евфимий Трунов, ученик и сподвижник старцев Льва, Макария и Амвросия, вспоминая о душевной борьбе и покаянии Гоголя: «Привести и соб­люсти Христу во всей полноте любви Его душу христианскую - вот единственная задача христиан­ского писателя, вот истинное употребление доверенного ему таланта» (Нилус С. Святыня под спудом. Тайна православного монашеского духа. Сергиев Посад, 1911. С. 156).

Иеромонах Ипатий

Послушник Евгений

Свет в окне кельи о. Василия