Если бы лет двадцать назад Вера Васильевна привиделась себе идущей по современному шумному городу и поющей «Господи, помилуй» - с иконкой на груди, в шушуне потёртом, в длинной чёрной юбке, в платке, молью траченном - не сочла бы сон вещим, бредом бы сочла.
Роста небольшого, худое лицо, глаза тёмные, быстрые - глянет, как будто всё в тебе прочитает и застесняется от прочитанного, в себя уйдёт. Мы возвращались с нею с крестного хода, из Киева, в пустом купе ехали, чай пили; она вдруг сделалась разговорчивой. О главном в себе рассказала.
- Моя голова с девичьих лет была ясномыслящей, рациональной. Всегда знала, что мне нужно, а что не нужно. Знала точно, какая мне работа нужна, знала, какой мне муж нужен. Потому что самое главное в жизни - достаток, муж и дети. Я обожала бывать в гостях и приглашать к себе, обожала всякие украшения, наряды, машины, курорты; журналы про всё модное читала; на все эстрадные концерты в Киев с мужем ездили. Знаешь, сердце прямо ликовало, когда я мчалась по городу на своём «Опеле» или на мужнином «Мерседесе»... Муж мой был офицер, полковник; это второй мой муж... Знаешь, когда говорят - как за каменной стеной, это о нём. Всё с ним легко. Двух детей безо всяких усилий растили - моих, от первого моего брака. Казалось тогда, любую беду могу разогнать как дворник лисья метлой! Работала в нефтяной компании. Через мои руки шли огромные деньги, мне это нравилось, радовало...
Вера Васильевна в юной молодости воспринимала себя, так она понимала, ни много ни мало, избранницей счастья. Мол, есть все, а есть такие вот, избранные. С первым мужем долгого счастья не сложилось - не беда (парень умер, двух лет не прожили, словно б кто в голову ему незримое копьё бросил - кровеносные сосуды лопнули); горе не надломило нисколько, было оно, как гром весенний; не испугало, что с двумя крошечными детьми осталась; понимала - это просто недоразумение! Да и не в пустыне: родни - не сосчитать, но и в себе чувствовала ум и силу. А потом майор появился, посватался; сильный человек, глаза пронзительные. Вот и счастье! Как прилив морской, вернулось - с полнотой своей сладостной, таинственной; и думать не могла, что оно опять когда-нибудь отхлынет.
- Чёрный год настал, как в кромешный ад попала. Вот смотри, считай. Пятнадцатого февраля безо всякой внешней причины умер дядя Слава; всю жизнь вместе. Я вся в делах. Похоронили по-деловому - быстро, богато. А третьего марта (это сколько дней прошло?), вдруг мама внезапно умерла. Меня встряхнуло! Так крепко встряхнуло, как будто кто палкой по шее ударил. А двадцать третьего марта, через двадцать дней, по-женски обследовалась, сказали: «На операцию, женщина, срочно!» Прооперировали, но как-то неправильно; сепсис начался, гной, всё в животе в гной превратилось; жизнь кончилась. Девятнадцатого мая тётя Света умерла. В июне у родной сестры обнаружился рак. Поздно обнаружили, иссохнув снаружи, сгорела изнутри. Похоронили. Всё! Как косой махнул кто-то - все взрослые, кого с детства любила, за несколько месяцев вымерли. Одна на свете осталась. Миша мой, уже полковником стал, что мог - делал, детям няню нашёл, врачей привозил, похороны организовывал. Хирург - Игорь Ростиславович (знаешь его? его все знают, известный) говорит: «Вера, нужна ещё одна операция. Без этого никак. Антибиотики не помогают. Но всё будет хорошо». Куда ж деваться?! Согласилась. Полживота оттяпали, и опять температура. А Игорь Ростиславович: «Людям, Вера, и по десять операций делают. Жить хочешь, нужно ещё резать...» А я уже и не уверена, что жить хочу, так измучилась. Говорю: «Нет! Домой поеду». Медсестра поднесла бумажку: подпиши. Расписалась: третий раз прошу не резать. Хирург в глаза мне не смотрит, ведь обещал, что всё будет хорошо. А тут: «Поезжай, Вера, к бабке. Но без операции всё равно не обойтись». Миша мне: «Держись, прорвёмся!» Ну и поехали мы к бабке, в село...
Бабка оказалась совсем не старой женщиной, сельской, простой, за поросятами выгребала. Руки помыла, посмотрела Веру, вздохнула: «Вези жену, военный, в церковь, к попу». Полковник вскипел: «Шарлатанка! Ещё скажи - на кладбище! Смотри, сам тебя туда отвезу». Денег бабка не взяла. В другое село К колдуну поехали, но повезло, не застали. Потом к экстрасенсу ездили - друзья подсказали. Дом у экстрасенса большой, богатый, но человек совестливым отказался, сказал: «После того, что врачи наворотили, не возьмусь».
Полковник от отчаяния запил, пропал. Поджидая его как-то, вышла во двор, на лавочке посидеть, да и пошла вдруг себе по улице.
- По прямой всего-то три квартала! Дошла до нашей Рождества Богородицы. Вошла в ворота, а ничего не знаю, не понимаю, что тут и как? Вижу, во дворе осанистый бородатый мужчина в рясе; понятно, поп, с какой-то старухой говорит. Я спросила кого-то, отвечают: «Это наш отец Василий». Ладно. Подковыляла к нему. Глаза умные, светлые, чуть навыкате... Он моложе меня лет на пятнадцать. А! ты же его знаешь. Он выслушал меня, голову наклоня, ухо выставив (как на исповеди привык, это я потом поняла), иногда кивая. Потом ладонью по усам и бороде прошёлся, говорит, в самые-самые зрачки глядя: «Тебе, дорогэнька моя, треба на вычитки до старца Феофила, в Китаеву пустынь...»
Куда?.. На что? На какие вычитки, к какому Феофилу, в какую пустынь? В пустыню!? Где ж та китайская пустыня?! В Китай, что ли, ехать!? Объяснили: в Киеве. В Киеве?.. Оно и недалеко - здоровому. Но как туда ехать, если сил нет, всё дурнотой убивает. Да и на чём - обе машины (как и большой дом дяди Славы) на похороны, на врачей и больницы ушли. Мысль уже грела - под бугорок: лежишь в гробу, ничто не мучит, хорошо-оо! Муж как-то проспался, говорит: «Едем в Китай твой!» Согласилась: «Да, Миша, да, потихоньку поедем». Машину у друга взял.
На какой-то окраине Киева, где несколько пятиэтажек торчит, прохожая женщина, ткнув пальцем через поле зелёное, на купола, подсказала, как проехать, не плутая. Первый же монах, которого они по дороге встретили, огорошил: «Зря едете, развертайтесь, болен старец, не принимает; сам того и гляди Богу душу отдаст!» Но доехали. Монахи: «Нет, не принимает, плох наш батюшка».
- Мне так дурно стало, как прежде никогда не бывало. Вот тогда, как из могильной пропасти уже, взмолилась первой раз в жизни: «Господи, помоги мне бедной, я больше не выдерживаю!!!» И тут монашек её к старцу позвал... Свечи горят, лампадки теплятся, старчик весь в чёрном лежит, а борода белая как из снега, лицо белое. Проговорил несколько слов, ничего не расслышала. Объяснили: благословил учеников на вычитку тебя взять...
Церковка, свечка с огнём острым, иконы, лики, ладан, голоса, слова какие-то как музыка, кроме «Господи помилуй», ничто непонятно. Вычитали, исповедалась, причастили, пособоровали. И, понимаешь, боль как-то незаметно растаяла. В тот же день опухлость в животе пропала (в тот же день!); температура снизилась, всё сразу! Спать уложили. Проснулась, на службу в храм позвали... Но я не поверила. Думала, что теперь-то, когда боль ушла, можно и на операцию. Меня научили, как к священникам подходить. Я к батюшке Парфению, ученику старца Феофила: «Благословите на операцию. Врач сказал, нужно третью операцию делать». Он помолчал, головой покачал: «Нет. Не благословляю. Пойдёшь на третью операцию, живою не выйдешь». Говорю: «А как же!?» - «Так и ходи - под Богом». Но и от врачей ведь не отмахнуться. Надо как-то всё обговорить, уяснить. Игорь Ростиславович посмотрел, поразился; позвал кого-то; они совещались, шептались, анализы сравнивали, кто-то сказал: чудо. Да и самой ясно, других и нет объяснений! Но у меня-то голова всё-таки глупая, ещё трезвомысленная, мне захотелось и привычного, материалистического объяснения. Но как понять? Спросила Игоря Ростиславовича: «Почему старец на операцию не благословил? Что-то опаснее?» Он: «Давай подумаем... У тебя, Вера, сложные были операции. Много в тебя вкололи. Организм твой, думаю, мог бы отторгнуть кетгут, отторгнуть инородное. Я б всё вырезал, почистил, зашить бы зашили, но, по сути, не смогли бы зашить. Такое бывает. Только не нужна тебе уже операция...»
За окном в это время проплывала берёзовая роща, прозрачная, голая, не помнящая ещё, что на свете бывают певчие птицы и зелёная листва.
