Чем дальше по времени, тем ближе и сердечнее воспоминания о маме и папе. Вот я приехал, они очень рады. Они не расспрашивают, когда я обратно, и я стараюсь не огорчить их тем, что приехал совсем не надолго.
Счастливые короткие дни. Долгие чаепития, разговоры.
- Как кто из детей приедет, я вся обрадею, наговорится не могу, - говорит мама. - И Коля у меня, то всё молчит, то не остановишь.
- Редко, редко стали ездить, - говорит и отец.
- У всех же работа, семьи, - оправдываю я сестёр и братьев.
- Это сами мы виноваты, - говорит мама, улыбаясь.
- В чём?
- Гороху не сажали, нечем подманить.
Царапается, просится в избу кошка, с ходу прыгает маме на колени.
- Нагулялась? Смотри, чтоб без последствий. До того кошки умные, прямо дивно. У нас одна жила, имя не помню. Да Мурка, конечно. А вспомнила недавно, стали снимки кошек в газетах печатать, одна до того на неё очень похожая, может, как по родне. Таскала котят, приходилось топить, куда их? Раньше это за грех не считали, если слепыми утопить. Конечно, она переживала. И вот родила, но не в доме, а на сарае. Вижу, не стало её дома. Прибежит, поест и убежит. Ясно, к ним. Но тут зима. Она, видно, забоялась, что замёрзнут и стала таскать в дом. Я на крыльце стою, она с котёнком. Дверь ей открыла, она его под печку, и опять летит на сарай. Тащит второго. Снова под печку. Да и третьего. Да ведь опять побежала. И несёт четвёртого. Но этого уже под печку не сунула, оставила у порога. То ли он ей не нужен, то ли мне отдаёт, думает: пускай хоть одного утопят, остальных пожалеют. А как топить, когда они уже глядят, глазки открылись, всё разглядывают. Нет, тут я не смогу. А жили на дворе лесхоза. Сидят мужики. Я к ним: «Не возьмёт ли кто?» Один говорит: «Возьму. У нас кошки нет, а у вас кошка очень красивая». И взял. Сколько-то времени прошло, очень благодарил. Такая, говорит, хорошая выросла. Поёт громко. И дети, говорит, рады-радёхоньки. Ловистая.
- Какая, какая?
- Ловистая. Хорошо мышей ловит. Да у меня и остальных трёх разобрали. Так моя-то, их мать, сколь была благодарна. Всё поёт, поёт, о ноги трётся.
Переходим на другую тему.
- Всяко нас от Бога отучали, - вспоминает мама. - Милиционера ставили, чтоб от Всеношной отгоняли. На Пасху мы пошли к ночи. Идём, семь километров до Константиновки. Сколько-то не дошли, остановились как вкопанные - стая волков. Мы в друг друга вцепились. Потом, дай Бог, ножки! В церковь. И милиционер уже ушёл. Волки нас задержали, а то бы записал. В церкви как раз успели к «Христос Воскресе!». Всё справили: исповедь и причастие. Батюшка спрашивает: «Не гуляешь с пареньками?» - Я вся вскинулась: «Ой нет, батюшка!». А до того, как мама учила, отвечала: «Грешна, грешна». Яйца освящённые утром съели, скорлупу в карман - в грядки закопать.
На ужин мама приготовила уху - любимое блюдо отца. Да и моё тоже. Отец икает:
- Ой, хорошо: кто-то сытого помянул. Эх, уха без перца, что женщина без сердца. А помнишь, мамочка, постановку ставили. «Любовь моряка»? Я же тогда тебя разглядел.
- Тогда? Надо же. Как не помнить. Первый и последний раз на сцене играла. Играла невесту моряка. Он возвращается, и они должны поцеловаться. Я ни в какую: убейте, не буду! Так завклуб: это же понарошку. Склонитесь просто головами, и всё. На сцене я и отвернулась даже. А не знала, что тятя специально пришёл посмотреть. Дома говорит: «Больше, чтоб в клуб ни ногой! Вот вы зачем туда ходите». - «Тятя, тятя, дак мы ведь только вид делаем. Тятя, мы же не хороводимся». Все равно не разрешил больше. И всё. Слушались родителей. Прав тятя, не прав, слушались.
- А я, - говорит отец, - сказал своему отцу: так и так, мне очень Варя Смышляева нравится. Он сразу: надо посмотреть. Взяли хорошего вина, пошли. А ты упёрлась и даже и не вышла.
- А ты что думал, что прямо вся и выставлюсь. У нас строго. Когда сваты приходили, нас с Енькой в подвал прятали, чтоб Нюрку взяли, она старшая. А когда Еню в Аргыж сватали, я тоже к соседям убежала.
- С отцом твоим говорили, он на сплаве, плотогон, я лесничий. Сразу мне правильная претензия - зачем берёзы идет больше ёлки. Ёлка же для подплава, без неё грузоединицы тонут.
- Ну-у, - говорит мама, - тятю ты враз обаял. Говорит он потом, как вы ушли: «Молодой, а толковый. Лесничий, это ведь, по-старинному, ваше благородие». И когда поженились, всё не верил, что я тебе под пару. Как это, говорит, ты его на ты называешь? Читать вслух с Колей любили. - Это мне. - Читаю, мама спрашивает: «Николай, ладно ли она читает?»
- Обратно идём, мне отец: «Видел, какие у них полы, как вышорканы, прямо светятся. Видно, что семья трудовая, надо брать». Вот как - и не вышла ты, не видел он тебя, а почувствовал, какая ты у меня мамочка золотая.
- Ну уж, золотая. Была золотая, да помеднела. Полы, значит, заметил? Он всё подмечал. Сейчас-то полы мыть за шутку: крашеные. А раньше скребли-скребли, тёрли-тёрли, два раза споласкивали, потом насухо.
- А давайте в «дурачка»! - восклицает отец. - Ходи, изба, ходи, хата, ходи, курица мохната! Даёшь лозунг: началась битва за урожай.
Входит внучка:
- Деда, где мои туфли?
- Я за имя не бегаю. А ты куда наладилась?
- С Зинкой немного побыть.
- Только с ней тебе и светы, только с ней и советы, - упрекает бабушка. Она, эта Зинка, такая манихвостка. Её-то бабушка всегда говорит: «Наша Зинка морковна и картофельна, а Тонька у вас мясна да молочна». А кто им не давал козу хотя бы держать?
Отец тасует карты, говорит внучке:
- Закон Ома: сиди дома.
Тут и я вступаю, читаю из Северянина:
- Ты, девочка, должна природе подражать: луна, пока юна, уходит рано спать.
Внучка, конечно, не исполняет закон Ома и поэта не слушает, уходит. Мама продолжает:
- Кто, говорю, не давал? Козу называли сталинской коровой. На неё налог меньше. Отец, хватит уже тасовать. А на яблони налог? До чего доходило, сами спиливали яблони. Мы с сёстрами обревелись. Такой был сорт «Райские яблочки», ой!
- Мать, подсними.
Мама сдвигает часть карт на колоде. Отец раздаёт карты, открывает козырную масть. Смотрит в свои карты, громко вздыхает:
- Да уж, это уж точно: жена нужна здоровая, а сестра богатая.
Сидим, играем. Отец волнуется, рассчитывает ходы. Берёт карту, держит её, думает, потом берёт другую, наконец, хлопает: «Эх, здорово девки пляшут!» Или: «Кто в доме хозяин? Кто лоханку купил?» Когда маме нечем крыть, он очень доволен: «А ты говорила: купаться - купаться, а вода-то холодная!» Не придерживает на потом козырный туз, лихо выкидывет: - «Эх, сколько водки ни бери, все равно два раза бегать». Когда ход мамы или мой его озадачивает, крутит головой и произносит: «Ловко - в чаю плавает верёвка». - «То-то, - улыбается мама, - рано пташечка запела, кабы кошечка не съела».
Оба они, и отец, и мама ужасно переживают, если проигрывают. Отец, проиграв, огорчённо говорит:
- Меряли землю Сидор да Борис, а верёвка возьми и оборвись. Один говорит: давай свяжем, а другой: а давай так и скажем. - Тасуй теперь ты. А то я себе натасовал.
Тасую карты, раздаю. Начинаем вторую партию. У отца новые присказеньки.
- Эх, хороша у свата молодушка! - Или: - Дураков в больнице лечат, а умных об забор калечат. Или: - Вперёд, ребята, сзади немцы!
Мама мне:
- И откуда что берёт, куда кладёт? Вкруг головы и в пазуху наговорит.
- Ты и сама краснО говоришь. Я запомнил, ты сказала, ещё в моём детстве, когда накануне стог сена сметали, а наутро пошёл дождь, и ты сказала, я запомнил: «Ну, вчера как украли день, как украли. Не сметай вчера стог, сегодня бы сено вымочило. Пусть бы потом и просушили и поставили, а все равно было бы уже выполосканное, не едкое».
- Ну да, так и есть, разве неправильно? - Она смотрит на то, как отец кроет карты. Вроде все покрыл и уже собирает карты в отвал, тут мама шлёпает на стол хитро припасённую козырную карту. - Тащи, Коля-Николай!
Да, не везёт отцу в этот вечер. Потащил. Набрал полные руки. Уже не отыграться. Мама выходит из игры первой, за ней я. И, что нехорошо с моей стороны, поддеваю отца:
- А мы - умы, а вы - увы. Учись у мамочки.
- Ему уже поздно, - замечает мама.
- Да, я уже учусь, - печально говорит отец, - учусь, как руки в гробу складывать.
Хватается за папиросы. Мама гонит его в коридор, к форточке в окне. Он курит:
- Конечно, дурак я. Что мне было не поверить этой цыганке, этой даме винёвой, нет, высунул. И у Александр Сергеича дама пик Герману подмигнула. Эти бабы, о-о! Владимир, не верь женскому народу, кроме матери. Это даже старик Державин, в гроб сходя, говорил. Мать, - возвышает он голос, - давай ещё партию.
- Не всё тебе умным быть, - отвечает мама из кухни, - дурачком поспишь.
- Давай тогда со мной. Один на одного, - предлагаю я.
- Давай, - радуется отец как ребёнок.
Возвращаемся в кухню. Мама, чего- то вспомнив:
- Ещё ведь вот чего тебе не рассказала. Помнишь ли, в прошлый приезд в магазин вместе ходили? Там ещё в очереди старуха одна с тобой разговаривала? Помнишь? Такая уже вся старая. Помнишь?
Притворяюсь, что помню.
- Так вот, она умерла. И не это дивно, что умерла, а дивно, что у неё под подушкой узелок маленький нашли. Из марли. И в нём полнО настрижено ногтей.
- Ногтей? Зачем?
- А её-то дочь, тоже уже старуха, объяснила, что мать собирала ногти, чтобы на том свете легче было в Царство Небесное закарабкаться. Поползёт, ногтями цепляться будет.
- Но это же язычество. Дикость непросвещённая.
- Так просвещённое-то откуда взять? Церкви же не было.
- А о чём я с ней разговаривал?
- Так ты же разговаривал, - резонно напоминает мама.
Отец уже раздал карты. Садимся. Отец с восклицанием: - «Наши сани едут сами!», - ходит сразу с козырной шестёрки.
Я пугаюсь, снимаю, и вообще с удовольствием проигрываю. Отец заканчивает партию именно дамой пик. Победно выкладывает её с приговором: «Дама за уши дрАла!», - и показывает, что в руках ничего не осталось. Докладывает маме:
- Мамочка, поздравь победителя! Я не с кухни, кума, я из техникума, Да, товарищи, старый конь борозды не испортит. Учитесь, пока я жив. - Мать, мне надо победу отметить, а сыну с горя. Там осталось чего от вчерашнего?
- Да в кои это веки у тебя оставалось? Ты ведь, пока на столе вино, из-за стола не выйдешь.
- Ну, быль мОлодцу не укора, - оправдывается отец.
- Ты не мОлодец у меня, ты орёл, - смеётся мама.- Ой, нынче совсем не умеют сидеть за столом. Только напьются, и ни песен, ни басен. Уже и с гармошкой не ходят, повесят на шею готовую музыку, она орёт, им и ладно. Вообще всё съехало: чем ни дурней, тем потешней.
Отец вовсе никакой не пьяница. А сын приехал, надо со встречи принять? Как не надо, надо. А открыли бутылку, надо её допить? Отец очень выразительно замечает: пока бутылка не распечатана, так она молчит, а если начата, она кричит.
- Нынче, - говорит мама, - зимой холодильник отключала, не мучила, отпуск ему дала.
- В бархатный сезон сверхурочно отработает, - добавляет отец. - Да больно он чего-то, в последнее время в ночную смену сердился, прямо трясучка у него, вроде как даже по кухне ходил.
- А как не сердиться - голодный. - Мама оправдывает холодильник. - Будет и у тебя трясучка, когда на все полки кефир недопитый, да сыр засохший. Мыши и те им подавятся. Да три помидорки. Ты не думай, - это мне, - не о сейчас говорю, сейчас-то куда с добром - нужду отвадили. Залезь в подполье - всё банками заставлено. А когда сошлись с Колей, ничего не было, ничего. Они же из Сибири вернулись чуть не голышом.
- Да, - добавляет отец, - мешок кедровых орешков вёз - украли в Вятских Полянах.
- А у нас и не украли, ничего не было, шаром покати - пусто: налоги. Тятя чугун нам дал ведёрный, даже вёдер не было. Чугуном воду носили. Потом вроде и обжились, да вскоре ещё и горели. Еле выскочили. Только то и спасли, что успели схватить. Жили - ни под себя, ни на себя.
Отец тем временем решает свою задачу.
- Итак, победа. Не раскинуть ли умом, не послать ли за вином? Задача: дано: три помидорки. От трёх помидорок две отминусуем, - Одна останется в плюсе, в переходящем остатке. А две героической смертью умрут. Какой? Не как еда, а как закуска. То есть вопрос с закуской решён. То есть мы пошлём гонца за бутылочкой винца. Надо сердцу дать толчок, где бы взять бы троячок? Нам зачем тянуть резину? По рублю и к магазину. К ночи стало холодать, значит, нам пора поддать. Ручки-ножки стали зябнуть, значит, время нам дерябнуть. Погода шепчет: бери расчёт, с победы займи да дойми.
- Ну, замолол, ну, заборонил, - мама недовольна.
- Имеем право. Пойдём в магазин, что-нибудь сообразим.
- И ходить никуда не надо, - говорит мама.
То есть у неё есть в запасе. Берегла для пильщиков. Или для печника. Ясное дело, отец это знал. А про магазин так просто говорил.
Да, уже никогда не повторится ни одно свидание с папой-мамой, никогда. Такая была радость. А ведь не понимал. Приехал - уехал. Казалось, всегда так будет. А вот они уже сами уехали. И адреса не оставили.
Тоскливо без них. Надо собираться ехать к ним. А дорогу ангелы покажут.
