Среди многочисленных воспоминаний о Василии Сурикове заметно выделяются те, которые оставил поэт Максимилиан Волошин. Кто их читал, помнит, что они написаны от лица самого «героя», то есть в форме монолога великого художника, притом с уважительным и бережным сохранением особенностей его речи. А речь Василия Ивановича была весьма оригинальной: немногословной, почти «телеграфной», однако образной и колоритной. Хочется сказать, по-сибирски колоритной, как и сама тогдашняя сибирская действительность, во многом сформировавшая будущего исторического живописца мирового масштаба.
Ведь подумать только, Суриков, родившийся в середине 19 века, успел «захватить» времена публичных казней, бытовавших в нашем Красноярске. Он вспоминает, к примеру, как при большом стечении любопытствующих обывателей казнили некоего ссыльно-каторжного поляка Флерковского за то, что «он во время переклички ножом офицера пырнул». «Мы, мальчишки, - подробно запомнил впечатлительный казачонок Вася, - за телегой бежали. Его далеко за город везли. Он бледный вышел. Всё кричал: «Делайте то же, что я сделал!». Рубашку поправил. Ему умирать, а он рубашку поправляет. У меня прямо земля под ногами поплыла, как залп дали»...
Так вот, когда я впервые читал эти воспоминания, у меня «земля под ногами поплыла» ещё прежде того, «как залп дали», а именно - на словах рассказчика: «Ему умирать, а он рубашку поправляет». Настолько это по-человечески горько, по-художнически наглядно и по-философски глубоко, многозначно подмечено и сказано Суриковым, что вот уже более полувека преследует меня эта фраза! Всякий раз непроизвольно всплывает в памяти при мыслях о суете сует, в которой мы живём, забывая, что смертны и временны на сей земле. Приходит на ум в минуты озарения, когда вдруг осознаешь, что все мы то и дело, подобно тому несчастному ссыльному каторжанину, «рубашки поправляем». Противоестественно, глупо, и в самые, казалось бы, неподходящие моменты. Не в смысле - «охорашиваемся», а в смысле - совершаем бездумные поступки, творим абсолютно ненужные и пустые дела с таким видом, будто мы вечны и бесконечны в этом мире и все ничтожные по сути занятия, стремления и условности, принятые «здесь», должны иметь для нас какое-то значение.
Хотя, пожалуй, правы те, кто утверждает, что далеко не все думают и поступают так. Приходилось читать у философов, у глубоко мыслящих писателей (скажем, у Ивана Бунина), что людей вообще можно разделить
на две категории. На тех, кто живёт, не думая о смерти, как трава, деревья или «братья наши меньшие» - зверьё, с чувством вечности своей (а таких большинство!), и на тех, кто словно бы рождён «под знаком смерти», кто постоянно помнит, думает о ней и ясно осознаёт свою неизбежную «конечность».
Известное латинское выражение «memento mori» (помни о смерти!) для них не просто крылатая фраза, а глубинное внутреннее ощущение. Оно им, разумеется, в немалой степени отравляет иные, так называемые, «радости жизни», но в то же время и спасает их от множества соблазнов, удерживает от дурных поступков, смиряет страсти и таким образом помогает оставаться людьми и даёт силы двигаться к единственно стоящей цели жизни - к спасению души, к «освобождению» от смерти.
О, если бы все люди рождались под «знаком смерти» и постоянно держали в уме эту древнюю заповедь! Они были бы совершенно другими, да и вся жизнь наша на этом свете была бы совершенно другой. Более справедливой и светлой, очищенной как от мелочных споров-раздоров между индивидами из-за какого-нибудь косого взгляда, неосторожного слова или «забытого» обещания, так и от тяжких общественных распрей, рождаемых массовыми пороками, вроде любостяжания, гордыни, эгоизма.
К месту будет напомнить, что выражение «memento mori», ставшее идиомой, пришло из Древнего Рима, где оно произносилось во время триумфального шествия полководцев, возвращавшихся с победой. При этом за спиною триумфатора ставили раба, который постоянно напоминал ему, что он, несмотря на нынешние торжества и почести, остаётся смертным человеком. Со всеми вытекающими, как говорится. А позднее, в 17 веке, «напоминание» древних стало приветствием, которым при встрече обменивались монахи ордена траппистов, дабы не впадать в соблазны мира сего.
Хотя, понятное дело, «в миру» такое «пожелание» трудновыполнимо для большинства людей, и они продолжают «поправлять рубашки», остаются в плену самых нелепых обычаев и привычек. Наподобие подмеченной зорким глазом юного Сурикова: «Ему умирать, а он рубашку...». По крайней мере, мне это бросается в глаза постоянно.
Положим, выходя из дому, в очередной раз обнаруживаю полумрак в подъезде и невольно думаю: опять какой-то пакостник погасил светильники, вывернув лампочки. Не то из копеечной корысти, не то из мелкой мести кому-то, а скорее просто из дурости и куража, дабы потешить свою тёмную душонку сотворённой гадостью людям. Ну, разве стал бы он делать это, опускаться до подобной низости, если бы помнил о собственной смерти?
Иду далее через сквер (имени Сурикова, между прочим) и вижу стайку подростков, облепивших сдвинутые в круг скамейки. Они курят, грязно матерятся, что-то тянут из бутылок, запрокидывая почему-то (по моде?) лысые, точно облезлые, головы. Одеты минимально и словно в униформу: болтающиеся шорты до колен (похожие в наше время иронично именовали «семейными трусами»), майки до пупов, шлёпанцы. Явно красуются один перед другим. И уж, конечно, не задумываются о неизбежном жизненном финале.
Захожу в книжный магазин, расположенный неподалёку. С ближних полок бьют по глазам «лидеры продаж» в ядовито-ярких обложках: «Убийство по заказу», «Как соблазнить мужчину», «Секс в большой политике». Далее - примерно в том же духе. Первая мысль: и ведь «крутые» авторы их не стыдятся выставлять имена свои над такими заголовками! Хотя наверняка осознают, что выпустили в свет не просто пошлые, но зловредные, даже разрушительные «изделия». Зачем, если эти авторы, как и все люди, - смертны? Поневоле снова вспомнишь умного отрока Васю: «Им помирать, а они...» Да и о читателях подобных книг подумаешь то же...
Или просто шагаю по городской улице, на которой всегда полно народу, в основном - молодого и, кажется, праздного. К этому заключению склоняют не столько сами эти прогулочные шатания среди бела дня, сколько обрывки разговоров, долетающих до моих ушей. Острое всего, конечно, режут слух те же пошлости и матерки, изобилующие в них, но не менее удручает и явное «мелкотемье». Похоже, сии «хомо сапиенсы» никогда не задумывались о «бренности земного бытия», не переживали своего «арзамасского ужаса» или хотя бы подобия его, очнувшись вдруг «от сна жизни»...
Да-да, казалось бы, мимолётное замечание зоркого Сурикова о неуместно поправляемой рубашке обречённым на смерть бедолагой, по-моему, вполне сопоставимо с пронзительным определением Львом Толстым того ужасного чувства, однажды пережитого им, которое перевернуло его душу и всю последующую жизнь.
Напомню, что Лев Николаевич в сентябре 1869 года (ему чуть за сорок, он в расцвете сил, богат, счастливо женат, окружён детьми, только что закончил «Войну и мир», стяжав широкую писательскую славу и выручив солидные деньги) надумал купить поместье в Пензенской губернии по выгодной цене и поехал туда со своим слугой Сергеем Арбузовым. До Нижнего Новгорода они добрались поездом, а далее поколесили в повозке. Ехали весело, много шутили. Прибыв за полночь в Арзамас, решили переночевать в тамошней гостинице. Гостиничный служитель со «зловещим» родимым пятном на щеке отвёл Толстому квадратную комнатку с белыми стенами и тёмной дверью «цвета запёкшейся крови». Помещение показалась ему тёсным, душным, неприятным, но он всё же заснул, устав с дороги. Однако вскоре проснулся. Резко, внезапно. С острым чувством тоски и ужаса. «Беспричинный, животный, глубинный» страх, объявший его, усугублялся ощущением тесноты, темнотой вокруг и запахом погашенных свечей, вызывая мрачные ассоциации. Толстой упал на колени, стал горячо молиться, но ужас и тоска не отступали. Чтоб освободиться, «убежать» от них, он растолкал слугу и велел (ночью!) закладывать лошадей. Позднее о пережитом написал так: «Да что это за глупость? - сказал я себе. - Чего я тоскую, чего боюсь?». - «Меня, - неслышно отвечал голос смерти. - Я тут». Мороз подрал меня по коже. Да, смерти. Она придёт, она вот она, а её не должно быть...».
В те минуты Толстому, по его словам, показались бессмысленными и ничтожными все его земные заботы - покупка имения, семья, писательство: «Зачем я сюда заехал? Куда везу себя?... Ни пензенское, ни какое имение ничего не прибавит и не убавит мне»...
Как известно, того «выгодного» имения Лев Николаевич не купил и домой вернулся совершенно другим человеком. Он отказался от гонораров за свои новые произведения, от «роскоши» в быту, в одежде, «опростился», стал больше прежнего трудиться руками, «обслуживая сам себя» и помогая другим, открыл школу для крестьянских ребятишек...
Вот если бы наши нынешние «графья»-олигархи, чиновные и думные «дьяки», наши художники слова, кисти и сцены были способны внезапно проснуться однажды и пережить личный «арзамасский ужас»! Или хотя бы удивиться, как чуткий душою Вася Суриков: «Ему умирать, а он рубашку поправляет». Разве стали бы они жадно присваивать общественные богатства, набивать карманы «зеленью» за счёт миллионов доверчивых собратьев, живущих впроголодь; принимать законы и устанавливать порядки, обирающие и унижающие трудовой народ, создавать книги, полотна, фильмы, спектакли, духовно оскопляющие его? Но в том-то и дело, что в большинстве своём они, похоже, рождены под другим «знаком». Они искренне убеждены, что навсегда пришли на этот «шарик» и будут вечно пребывать на нём, теша свою утробу и холя обожаемую плоть... Впрочем, многие из них скорее всё же догадываются о мирской «суете сует и томлении духа», но продолжают делать вид непосвящённых. Я даже когда-то написал об этом строки, которыми и закончу размышления на столь печальную тему:
Живёшь, испытывая страх,
Томясь тревогой в «зоне риска»...
Она придёт. Она уж близко.
Как говорится, при дверях.
Вам всё на свете трын-трава?
Но, гражданин, снимите маску!
Мне виден «ужас арзамасский»
Сквозь ваши жесты и слова.
Виден, как бы вы ни «поправляли рубашки», маскируя его. А на истинный путь спасения от «ужаса» указывает нам Господь, призывая брать крест свой и следовать за Ним. То есть искоренять пороки и грехи, начиная со смертных - гордыни, алчности, лени, уныния...
1. Re: «А он рубашку поправляет...»