А.Блок когда-то написал: «Великие художники русские…погружались во мрак, но они же имели силы пребывать и таиться в этом мраке: ибо они верили в свет. Они знали свет». Эти слова очень подходят к творчеству С.Есенина. В жизни Есенина были тяжелые потрясения, глубокие душевные кризисы, и тогда он писал о «черной жути». Но даже в самых мрачных стихах у него неизменно ощущается нечто высокое и прекрасное. Вера в свет, в красоту жизни, в высокое предназначение человека – главное в творчестве этого поэта, где так ярко звучит человечность, милосердие, сочувствие и любовь ко всему живому. Поэт стремится не просто донести до читателя свою радость видения мира, а заразить его ощущением полноты и красоты жизни. В его произведениях Спас пахнет яблоками и медом, ели льют запах ладана, кадит черемуховый дым, родные степи звенят молитвословным ковылем. Вот Христос в образе странника стучит дорожной клюкой, а святой Николай Угодник в лаптях обходит Святую Русь:
Шел Господь пытать людей в любови.
Выходил Он нищим на кулижку.
Старый дед на пне сухом, в дуброве,
Жамкал деснами зачествелую пышку…
Подошел Господь, скрывая скорбь и муку:
Видно, мол, сердца их не разбудишь…
И сказал Господь, протягивая руку:
«На, пожуй, маленько крепче будешь».
Х
В шапке облачного скола,
В лапоточках, словно тень,
Ходит милостник Микола
Мимо сел и деревень…
Говорит Господь с Престола,
Приоткрыв окно за рай:
«О мой верный раб Микола,
Обойди ты русский край.
Защити там в черных бедах
Скорбью вытерзанный люд.
Помолись с ним о победах
И за нищий их уют».
Х
Схимник-ветер шагом осторожным
Мнет листву по выступам дорожным
И целует на рябиновом кусту
Язвы красные незримому Христу.
Использование цветов в поэзии является значимым средством выражения не столько мысли, сколько чувств и эмоций, и по палитре используемых цветов можно воссоздать образ поэта и его внутреннее мироощущение. А.Блок в своей статье «Краски и слова» писал, что современные писатели «отупели к зрительным восприятиям» и воспитывают душу читателя среди абстракций и отсутствия света и цвета. Блок предсказал, что появится поэт, который привнесет в поэзию русскую природу с изумительными по своей простоте красками. Таким поэтом стал Сергей Есенин, который обогатил поэзию многоцветными русскими пейзажами. Сразу вспоминаются полотна Саврасова, Поленова, Шишкина, Куинджи, Левитана. Мотивы песенной лирики поэта органично вплетаются в музыку Сергея Рахманинова, Чайковского, Римского-Корсакова . Лев Толстой когда-то сказал о музыке, что это «немая молитва души». Если продолжить эту мысль, то можно сказать, что поэзия – это музыка в словах. Как народному поэту, Есенину оказалась близка гамма цветов, традиционно используемая в фольклоре и русской живописи. У Есенина это синева и залитые голубизной рязанские пейзажи, которые стали превалировать в его поэтических творениях: «В прозрачном холоде заголубели долы», «Голубизну незримой гущи». Синий цвет и его оттенки не были для поэта обыденной палитрой, т.к. выражали нечто божественное, недосказанное, романтическое: «Недосказанное, синее, нежное…», «Синий плат небес». Поэт даже саму Россию ассоциировал с синевой, говоря, что в этом слове есть «синее что-то».
Следующий цвет, которым поэт умело окрашивал свое поэтическое творчество – это желто-золотой: «Луна под крышей, как злат бугор», «Мне снились реки златых долин», «Хвойная позолота». Ярким мазком в поэзию Есенина врывается малиновый цвет: «О Русь – малиновое поле…», «Тлеется дым у малиновых сел». Малиновый цвет как аналог «малинового звона» («Гулкий звон, словно зык чугуна»), который зовет народ на Божественную литургию. Вот и другие краски густым наброском запестрели в его поэзии: «Выткался на озере алый свет зари», «На закат ты розовый похожа», «Как свет лучиста и светла», «Горит в парче лиловой облаками крытый лес», «Льется по равнинам березовое молоко», «Роща синим мраком кроет голытьбу», «Сыплет черемуха снегом».
Для ранней лирики Есенина характерен религиозный пантеизм – Бог растворен у него в природе: копны и стога похожи на церкви, «ивы – кроткие монашки»:
Край любимый, сердцу снятся
Скирды солнца в водах лонных.
Я хотел бы затеряться
В зеленах твоих стозвонных.
На меже на переметке
Резеда и риза кашки,
И вызванивают в четки
Ивы, кроткие монашки.
Сама Родина в преддверии большой трагедии в своей судьбе – «черная монашка», а слова часослова –« красные нити», напитанные, возможно, будущей кровью новомучеников:
Занеслися залетною пташкой
Панихидные вести к нам.
Родина, черная монашка,
Читает псалмы по сынам.
Красные нити часослова
Кровью окропили слова.
Я знаю, — ты умереть готова,
Но смерть твоя будет жива.
Х
В роще чудились запахи ладана,
В ветре бластились стуки костей.
И пришли к ним нежданно-негаданно
С дальней волости груды вестей.
У него: «Хаты – это в ризах образа»:
Гой ты Русь моя родная
Хаты – в ризах образа.
Не видать конца и края,
Только даль сосет глаза.
Как захожий богомолец,
Я смотрю твои поля.
А у низеньких околиц
Звонко чахнут тополя.
Пахнет яблоком и медом
По церквам твой кроткий Спас.
И гудит за корогодом
На лугах веселый пляс.
В лапах елей у поэта видятся ангельские крылья. Свет звезд – это «звездные псалмы», которые льются с небес. Река поет про «рай и весну», ели пахнут ладаном, в лесу звучит «молебен птичьих голосов», березовые стволы похожи на свечки, а ягоды рябины – словно кровавые раны на теле Христа. Природа, по Есенину, имеет живую душу, и благоговейное поклонение Богу через природу особенно ярко прослеживается в стихотворении «Чую радуницу Божью»:
Чую радуницу Божью –
Не напрасно я живу.
Приклоняюсь к придорожью
Припадаю на траву.
Между сосен, между елок,
Меж берез кудрявых бус,
Под венком в конце иголок,
Мне мерещится Иисус.
Он зовет меня в дубравы
Как во царствие небес,
И горит в парче лиловой
Облаками крытый лес.
Голубиный Дух от Бога,
Словно огненный язык
Завладел моей дорогой,
Заглушил мой слабый крик.
Льется пламя в бездну зренья,
В сердце радость детских снов.
Я поверил от рожденья
В Богородицын Покров.
Ныне религиозность поэта вызывает споры у биографов и исследователей его творчества. Обычно делают посыл на его собственноручную автобиографическую запись в 1923 году: «В Бога верил мало. В церковь ходить не любил». Очевидно само время разгула антирелигиозной кампании того времени существенно ослабило веру поэта. Агитки, прокламации Союза воинствующих безбожников (СВБ), т.н. «научные» диспуты « против попов» , обманывающих народ, оголтелая атеистическая пропаганда Д. Бедного и Е.Ярославского в какой-то мере пошатнуло веру многих людей. Здесь к месту стоит привести слова самого поэта, обращенные к своему другу, Г.А.Панфилову в 1913г. : «Гриша, в настоящее время я читаю Евангелие и нахожу очень много для меня нового… Христос для меня совершенство. Но я не так верую в Него, как другие. Те веруют из страха, что будет после смерти? А я чисто и свято, как в человека, одаренного светлым умом и благородною душою, как образец в последовании любви к ближнему».
Если это ложь, то он и во всем должен был лгать. Может позже он и оболгал себя, приспосабливаясь к новому времени. К сожалению, нередко случается так, что мы отвергаем близкое и дорогое нашему сердцу в угоду сиюминутным побуждениям и приоритетам.
В ранних стихах Есенина воплощена мечта о некоем идеальном мире, которая, несомненно, связана с христианским идеалом незримого Божьего града, небесного Иерусалима, с православным идеалом Святой Руси, а также с мотивом странничества. Образ «иной земли» у раннего Есенина рисуется как желанный удел, как «страна нездешняя», куда стремится лирический герой.
Но и земная Россия в ранней лирике поэта оказывается пронизана небесной благодатью. Сборник «Радуница» подчеркивает пасхальную доминанту, о чем свидетельствует преклонение перед Божественным замыслом в окружающей нас гармонии природы и одновременно устремление «к нездешнему». Грусть у поэта всегда связана с мотивом странствования.
Пойду в скуфье смиренным иноком,
Иль белобрысым босяком.
Туда, где льется по аллеям
Березовое молоко.
Хочу концы земли измерить,
Доверясь призрачной звезде,
И в счастье ближнего поверить
В звенящей рожью борозде.
Иду. В траве звенит мой посох,
В лицо махает шаль зари,
Сгребая сено на покосах,
Поют мне песни косари.
Глядя за кольца лычных прясел,
Я говорю с самим собой:
Счастлив, кто жизнь свою украсил
Бродяжной палкой и сумой.
Счастлив, кто в радости убогой,
Живя без друга и врага,
Пройдет проселочной дорогой,
Молясь на копны и стога.
Мотив странствования явно прослеживается и в стихотворении «По дороге идут богомолки»:
По дороге идут богомолки,
Под ногами полынь и комли.
Раздвигая щипульные колки,
Под ногами звенят костыли.
Топчут лапти по полю кукольни,
Где-то ржанье и храп табуна.
И зовет их с большой колокольни
Гулкий звон, словно зык чугуна.
Отряхают старухи дулейки,
Вяжут девки косницы до пят.
Из подворья с высокой келейки
На платки их монахи глядят.
На вратах монастырские знаки:
«Упокою грядущих ко Мне»,
А в саду разбрехались собаки,
Словно чуя воров на гумне.
Лижут сумерки золото солнца,
В дальних рощах аукает звон.
Там вдали от ветлы веретенца
Богомолки идут на поклон.
Идея странствования в творчестве поэта выражена ярко и ощутимо. Вместе со своей бабушкой Натальей Евтеевной, в девичестве Кверденевой (1846-1911) он совершал паломничества в близлежащие монастыри. В пути знакомился с легендами, сказаниями, житийными описаниями, сказками и мифами. Сам поэт вспоминал в 1924 году: «Первые мои воспоминания относятся к тому времени, когда мне было 3-4 года. Помню: лес, большая канавистая дорога. Бабушка идет в Радовецкий монастырь, который от нас верстах 40. Я, ухватившись за ее палку, еле волочу от усталости ноги, а бабушка все приговаривает: «Иди, ягодка, Бог счастья даст». Наверное, отсюда же родились такие удивительные строки:
Я странник убогий
С вечерней звездой.
Пою я о Боге
Касаткой степной.
На шелковом блюде
Опада осин.
Послухайте люди
Ухлюбы трясин.
Ширком в луговины,
Целуя сосну,
Поют быстровины
Про рай и весну.
Я странник убогий
Молюсь в синеву.
На палой дороге
Ложуся в траву.
Покоюся сладко
Меж росновых бус.
На сердце лампадка,
А в сердце Иисус.
Позже родились более зрелые строки:
Алый мрак в небесной чернее
Начертал пожаром грань.
Я приду к твоей вечерне
Полевая глухомань.
Нелегка моя кошница,
Но глаза синее дня.
Знаю мать, земля-черница
Все мы тесная родня.
Разбрелись мы вдаль и шири
Под лазоревым крылом,
Но зовет нас из Псалтири
Заревой заре псалом.
И бредем мы по равнинам
К правде сошьего Креста
Светом книги голубиной
Напоить свои уста.
В своей поэзии Есенин держался давно выработанных приемов образности. Сами названия стихотворных сборников выдерживались в том же контексте: «Звездное стойло», «Березовый ситец», «Рябиновый костер». Пронзительное сожаление о возможно скором оставлении бренного мира, «половодья чувств», того, что дорого и близко сердцу – того, что «душу облекает в плоть» отражено в другом его стихотворении:
Мы теперь уходим понемногу
В ту страну, где тишь и благодать.
Может быть и скоро мне в дорогу
Бренные пожитки собирать.
Милые березовые чащи,
Ты- земля, и вы- равнин кусты,
Перед этим сонмом уходящих
Я не в силах скрыть моей тоски.
Слишком я любил на этом свете
Все, что душу облекает в плоть.
Мир осинам, что раскинув ветви,
Загляделись в розовую водь.
Много дум я в тишине продумал,
Много песен про себя сложил.
И на этой на земле угрюмой
Счастлив тем, что я дышал и жил.
Счастлив тем, что целовал я женщин,
Мял цветы, валялся на траве,
И зверье как братьев наших меньших
Никогда не бил по голове.
Знаю я, что не цветут там чащи,
Не звенит лебяжьей шеей рожь,
Оттого пред сонмом уходящих
Я всегда испытываю дрожь.
Знаю я, что в той стране не будет
Этих нив златящихся во мгле.
Оттого так дороги мне люди,
Что живут со мною на земле.
Большое влияние на поэта, позднее отразившееся в его творчестве, оказали иконы, находящиеся в доме деда. Иконы создали тот визуальный образ, фон, который затем ассоциативно, аллюзивно проявился в произведениях поэта. Иконописные образы, вошедшие в жизнь Есенина в детстве, стали героями его произведений, осязаемыми знаками постижения бытия, неким соединяющим началом и Горнего и дольнего.
Религиозное миропонимание пронизывает образный строй поэзии Ееснина, в особенности периода 1910-х годов, и определяет умонастроение лирического героя, восприятия им не только исторического времени, но и вечности. Оригинальное развитие получает здесь сквозной, прорисованный в различных вариациях сюжет пришествия Бога в мир. Этот воплощенный в художественной форме смысл насыщен прозрениями о сопряженности земного мира с Божественным замыслом о нем и восходит непосредственно к Священному Писанию. При этом он вступает в сложные опосредования с фольклорной традицией и эсхатологическими мотивами одновременно.
Не ветер облетает пущи,
Не листопад златит холмы,
С голубизны незримой кущей
Струятся звездные псалмы.
Я вижу в просиничном плате
На легкокрылых небесах
Идет возлюбленная Мати
С пречистым Сыном на руках.
Она несет для мира снова
Распять воскресшего Христа:
«Ходи, Мой Сын, живи без крова.
Зорюй и полднюй у куста!».
И в каждом страннике убогом
Я вызнавать пойду с тоской,
Не помазуемый ли Богом,
Стучит берестяной клюкой.
И может быть пройду я мимо,
И не замечу в поздний час,
Что в елях крылья Херувима,
А под пеньком голодный Спас.
Х
О Матерь Божья, спади звездой
На бездорожье, в овраг глухой…
И да взыграет в Ней, славя день,
Земного рая Святой Младень.
Переезд в Москву, скандальная жизнь, несколько наигранное поведение и эпатаж обусловили расхождение, двойственность тем поэта: с одной стороны, именно эпатажная лирика («Я нарочно иду нечесаный»), а с другой – воспоминания о родном селе, жизни в нем как о самом светлом периоде , тоска по детской вере в Бога, которая утрачивалась в бурных революционных событиях.
Революционные преобразования, произошедшие в деревне, поэт вопринимает с большой долей трагизма – ведь ушедшее невозвратимо, невозвратим тот уклад жизни села, прообразом которой является наивный жеребенок, пытающийся догнать стальной поезд, олицетворяющий новое индустриальное начало, раздавившее патриархальную жизнь села, а позже пытающийся отобрать у крестьян и веру. Хулиганская бравада московского периода, знакомство со столичным бомондом, писательской элитой, затяжные кутежи и застолья, атмосфера пира во время чумы надвигающейся всеобщей катастрофы – не могут снять щемящей нежности, трогательного порыва к уже утраченному и сейчас уходящему, возможно, уходящему навсегда.
Разбуди меня завтра рано
О, моя терпеливая мать.
Я пойду за дорожным курганом
Дорогого гостя встречать.
Я сегодня увидел в пуще
След широких колес на лугу,
Треплет ветер под облачной кущей
Золотую его дугу.
На рассвете он завтра промчится
Шапку-месяц согнув под кустом,
И игриво взмахнет кобылица
Над равниною красным хвостом.
Разбуди меня завтра рано,
Засвети в нашей горнице печь.
Говорят, что я скоро стану
Знаменитый русский поэт.
Воспою я тебя и гостя,
Нашу печь, петуха и кров.
И на песни мои прольется
Молоко твоих рыжих коров.
Восторженно-подобострастно запели гимны новой молодежной стране, новым нарождающимся партийным нуворишам. Пели все кругом, пели все громче, а жили все хуже. Но зато завтра – звучало категорично – будем жить веселей. Мало кто видел мрачную сторону этого массового появления певцов. Были среди поющих и истинные коммунисты, и правоверные ленинцы, и троцкисты, которые, надрываясь на клиросах партконференций , слетов и собраний, старались оправдать ленинские великие изречения. Чуть позже будут гореть храмы, будут закрыты сотни монастырей, будет праздноваться «Антирождество» — антихристианский шабаш, непревзойденный по своему хамству, кощунству и надругательству над святыми чувствами и традициями предков. На кострах будут гореть иконы, а вокруг костров петь революционные песни, похабные частушки и танцевать под баян. Говорят, что иконы горели особо: обливаясь плавящейся краской как слезами, с каким-то жалобным потрескиванием и тихим-тихим стоном. Будет взорван храм Христа-Спасителя, а на смену старой веры придет воспитание звериных инстинктов, отрицание чести, совести и морали. Будут срывать оклады с икон, сортировать священную утварь, вынесенную из разоренных церквей, и превращать все это в «ценный металл»…А ведь это был символ веры и твердости духа народа! Торжество хама станет очевидным, когда после уничтожения храма Христа-Спасителя будут восторженно петь: «Дерзнул же божий бич – Христа Спасителя в кирпич!» Вакханалия богоборческого безумия захлестнет страну окончательно и безвозвратно.
На богоборческие выпады Демьяна Бедного с его «виршами» в газете «Беднота» и на другие антирелигиозные агитки и частушки в оголтелой кампании по разгрому Церкви большевиками, Есенин ответил с вызовом и задорно, где, в частности, Д.Бедному отписал:
….Нет, ты, Демьян, Христа не оскорбил,
Ты не задел Его своим пером нимало.
Разбойник был, Иуда был,
Тебя лишь только не хватало.
Ты сгустки крови у креста
Копнул ноздрей как толстый боров.
Ты только хрюкнул на Христа
Ефим Лакеевич Придворов…
И, действительно, хочется ли поэту искренне «задрав штаны бежать за комсомолом», нарождающимся в бездне неправды и насилия? Он как бы оговаривается с отчаянием: «Какая грусть в кипении веселом!». И как бы с расстояния пройденного локута жизни, ибо «лицом к лицу – лица не увидать», он напишет:
Не в моего ты Бога верила,
Россия, Родина моя…
Ты как колдунья дали мерила,
И был как пасынок твой я.
Боец забыл отвагу смелую,
Пророк одрях и стал слепой.
О, дай мне руку охладелую –
Идти единою тропой.
Пойдем, пойдем, царевна сонная,
К Христовой вере и одной,
Где светит радость испоконная
Неопалимой купиной.
Последние стихотворения Есенина трагичны. Со временем он приходит к более глубокому, философскому пониманию сути счастья и смысла человеческой жизни. В лирике его появляются философские мотивы. Произведения последних лет отражают мысли о прожитой жизни (очевидно, поэт предчувствовал свою насильственную гибель): он не сожалеет о прошедших временах, принимает со спокойной мудростью тот факт, что «Все мы, все мы в этом мире тленны…»
Он пытается пересматривать свою жизнь заново, и опять религиозная тема волнует и вторгается в творчество:
«Стыдно мне, что я в Бога не верил,
Горько мне, что не верю теперь»
Отчаянная попытка соединить несоединимое: большевизм — и творчество, насилие — и любовь, доброту сердца – и диктатуру революции оказалась невозможной.
Розу белую с черной жабой
Я хотел на земле повенчать.
Но, не смотря ни на что, Есенин русский до мозга костей, он не остается ни в Европе, ни в Америке, ни в Персии, где ему приходилось бывать и жить. Когда-то Марина Цветаева сказала, цитируя Рильке, что Россия граничит с Богом («Есть такая страна Бог, Россия граничит с ней»). Наверное, Есенин думал так же:
Чтоб за все за грехи мои тяжкие,
За неверье и благодать
Положили меня в русской рубашке
Под иконами умирать.
Сергей Есенин прожил недолгую, но очень яркую жизнь, во многом жизнь трагичную. На многих поэтов, творивших после революции, пришлись тяжелые испытания, в первую очередь – гнетущая проблема выбора, решить которую для многих было непросто. И Есенину, называвшему себя «последним поэтом деревни», было необычайно сложно продолжать творить в условиях цензуры, слежки и недоверия. Но даже за такой короткий срок поэт успел много понять, осмыслить и выразить это такими восхитительными строчками-красками, что литературное наследие, оставленное им, многогранное, сочетающее в себе множество мотивов, образов, тем, идей – и, конечно же, христианскую тематику, так ярко запечатленную в его рифме – останется с нашим народом навсегда.
Виктор Михайлович Чернышев, профессор богословия
Источник: Журнал «Берега»
3. Ответ на 1., ТатьянаСССР:
2. Re: Христианские мотивы в лирике Сергея Есенина
1. Re: Христианские мотивы в лирике Сергея Есенина