Верховный Главнокомандующий Великий Князь Николай Николаевич и его Ставка
Верховный Главнокомандующий Великий Князь Николай Николаевич и возглавляемая им Ставка, не смогли оказать должный отпор германскому наступлению, и способствовали созданию панического настроения в стране и на фронте. Уже составлялись планы эвакуации Киева.
Почему Государь решил принять бремя Верховного Главнокомандования на себя и как это было воспринято Армией
В этих тяжелых условиях, в августе 1915 года, Государь решил принять бремя Верховного Главнокомандования на себя. Этот шаг Государя оказался исключительно своевременным и успешным в плане оказания действенного отпора врагу, и нашел полное понимание в войсках, вопреки до сих пор преобладающему в исторической науке и околонаучных кругах мнению об этом.
Приведем малоизвестное свидетельство тому. Князь Владимир Андреевич Друцкой-Соколинский в описываемый период был до августа 1916 года Могилевским вице-губернатором, а затем, в августе 1916 года, был назначен губернатором в Минск. Он имел возможность видеть и сравнивать успехи командования при Великом Князе Николае Николаевиче и при Государе Императоре. Вот что он говорит об этом событии в своих мемуарах, не предназначенных даже для печати, и опубликованных сыном князя совсем недавно:
«... этим актом Государь ‒ говорит князь ‒ имел в виду поднять дух войск, истомившихся постоянным отступлением, постоянными неудачами, и хотел поддержать патриотизм в тылу, создав новую эру, новый период в войне...
Вопреки предсказаниям, опасениям, а может быть, и мечтам, устранение Великого Князя и вступление самого Государя в верховное командование войсками не произвело, как известно, какого-либо замешательства, не вызвало малейшего неудовольствия или ропота среди армий на фронте.
Напротив, по многим точным, не придворным данным, принятое Государем на себя управление было встречено в большом числе войсковых единиц крайне сочувственно, а в некоторых ‒ даже восторженно.
Как мне говорили многие военные, на фронте чувствовали, что настает критический момент операций, и всем было понятно, что в такой тяжелый момент Государь пожелал Сам стать во главе армий, не испугавшись падающей на него тяжелой ответственности.
Удачные же для нас молодечненские бои, имевшие своим последствием полную остановку дальнейшего вторжения германских армий на нашу территорию, еще более усугубили на фронте общее благоприятное впечатление от вступления Государя в верховное командование.
Случилось так, что первые же шаги нового Августейшего Главнокомандующего не только оказались удачны, но и имели результаты, которых так долго и так тщетно добивались Великий Князь Николай Николаевич и генерал Янушкевич.
Немцы не только были остановлены, но и понесли тяжелые потери, принудившие их совершенно отказаться от мысли вскорости предпринять новые попытки продвижения вперед». [Князь В.А. Друцкой-Соколинский. На службе Отечеству. Записки русского губернатора 1914-1918. - М., 2010. С. 34, 45-46].
Николай Николаевич, как неформальный лидер «прогрессистов»
На самом деле, Великого Князя Николая Николаевича было просто необходимо снимать с поста Верховного Главнокомандующего не только ввиду его военной несостоятельности как Главкома, но и как старательно раскручиваемого в «общественном мнении» лидера «прогрессивных сил». К несчастью нашему, да и своему, многие высшие военные чины России в последний период ее исторического существования, были лишены главной солдатской добродетели, коей является верность. Верность слову, присяге, верность Богу и своему Государю.
Этой добродетели был лишен и первый Главнокомандующий Русской Императорской Армией в ту войну ‒ Великий Князь Николай Николаевич младший. Поскольку до сих пор в военно-исторических кругах у Николая Николаевича много поклонников и защитников, как много было их среди офицеров-эмигрантов, то стоит привести свидетельство того же князя Друцкого-Соколинского, имевшего возможность близко наблюдать жизнь Ставки Великого Князя, но при этом как бы со стороны, что обеспечивает определенную беспристрастность.
Истоки популярности Великого Князя у «образованного общества»
Свой рассказ о Николае Николаевиче князь начинает с момента встречи Великокняжеского поезда на перроне Могилева, отмечая свое нетерпение, любопытство, интерес к происходящему и желание скорее увидеть Главнокомандующего.
«Меня интересовали при этом не столько личность Великого Князя, не так он сам, как все это целое, называемое «Штабом Верховного Главнокомандующего», та кучка людей, которая двигала нашими армиями на фронте, решала вопрос жизни и смерти миллионов людей, держала в своих руках не только судьбу войны, но и судьбу империи, всей страны.
Я приготовился увидеть своими глазами сердце армии, ее главный нерв, ее волевой и мозговой аппарат, этих избранных, лучших из лучших военных стратегов и специалистов, эту квинтэссенцию русского военного гения.
Я ждал увидеть Олимп, увидеть тот второй государственный центр, который с самого начала войны выкристаллизировался в Ставке Великого Князя Николая Николаевича и занял в отношении Государя и Царского Села вообще если и не явно оппозиционное, то, во всяком случае, положение насмешливой, снисходительной критики».
Далее князь говорит об удивительном факте, что за год войны, никому доселе неизвестный и неинтересный Великий Князь Николай Николаевич «делается вдруг популярнейшим и именно ПОЛИТИЧЕСКИМ вождем.
Великий Князь вдруг вырастает в политическую величину всероссийского масштаба, становится центром всех чаяний, является всеобщею надеждою, единственным упованием и даже вероятным спасителем!
Что же случилось и что именно так диаметрально изменило всеобщее отношение к личности Великого Князя Николая Николаевича?
Ход наших военных операций в первые месяцы войны не мог изменить этих отношений, ибо, как известно, они не были для нас удачны, как не были, впрочем, удачны, за редкими эпизодическими исключениями, и до самого конца командования Великим Князем нашими армиями.
Военного гения Великий Князь не проявил».
О «военном гении» Великого Князя скажем чуть ниже, а сейчас вновь послушаем бывшего вице-губернатора Могилева:
«Мне представляется несомненным, что беспримерная популярность Великого Князя Николая Николаевича, достигнутая им после первых же месяцев войны, явилась исключительно результатом занятой им по отношению к Государю, Его семье и возглавляемому Им правительству определенной позиции, насыщенной бесцеремонной и суровой критикой, снисходительной насмешкою и высокомерным пренебрежением.
Данный Великим Князем руководящий тон был, конечно, угодливо принят его окружением, естественно распространился в войсках и на фронте и так же естественно и быстро перебросился в тыл и разлился по всей России.
Занятое Великим Князем Николаем Николаевичем ясно оппозиционное по отношению к Государю и к правительству положение явилось, с одной стороны, СРЕДСТВОМ к оправданию себя в военных неудачах, с другой - ПЕРВОИСТОЧНИКОМ и ПЕРВОПРИЧИНОЙ его быстро развившейся широкой популярности».
Единство либералов и революционеров в борьбе с троном
«Почему же такая оппозиционная настроенность Великого Князя к личности Государя, Его семье и его правительству имела такой успех в самых широких кругах тогдашнего общества?».
Отвечая на этот вопрос князь Владимир Андреевич констатирует, что если простой народ и лучшая часть русского общества встретили войну в единении с Троном, то «наша так называемая передовая либеральная общественность» встретила войну лишь притворно сочувственно, рассчитывая, что война послужит ей в деле борьбы с самодержавием.
«Как ныне неопровержимо выяснено, эта последняя часть русского общества увидела в войне как в таковой средство и возможность дать самодержавию новый и решающий бой и принудить в подходящий момент Государя предоставить России представительный строй.
Поэтому в первые месяцы войны, и эта либеральная часть общества была с народом, хотя и неискренно, хотя и тая в уме гнусные революционные замыслы.
Наконец, приветствовали войну наши определенно революционные круги и организации, которые, конечно, учитывали открывавшиеся им в связи с военным временем, его экономическими, моральными тяготами и последствиями возможности.
При совпадении же ближайших целей ‒ уничтожение самодержавия ‒ объединение работ нашей либеральной общественности с революционными элементами и партиями является более чем понятным...»
Их тактика была проста и бесхитростна
«Тактика, принятая нашими либеральными кругами и революционерами, была очень проста и бесхитростна.
Надлежало поколебать стойкость в народе, пошатнуть его уверенность в самом себе, заронить сомнение в целесообразности и необходимости жертв, дискредитировать власть вообще и, наконец, развенчать и испачкать фигуру Императора, притом, с одной стороны, как человека, а с другой ‒ как правовой политический институт. [О сакральности императорской власти князь-правовед уже и не помнит. Для него это просто наивысшая магистратура, типа римских дохристианских императоров. А ведь он ‒ из лучших. Князь Друцкой ‒ человек верный! - Б.Г.]
... Микроб морального и политического разложения, попав в государственный механизм, стал быстро размножаться и шириться. Ему не хватало одного ‒ центра, объединяющего элемента, не хватало солидной жизненной базы. В обществе жила смелая и громкая критика, ядовитая насмешка и презрительная злоба, но у всего этого не хватало авторитета.
Слова и слухи не имели веса: их произносили, их слушали, их передавали, они делали свое гнусное разрушительное дело, но они не были государственно опасны, они не грозили катастрофой, ибо они не были авторитетны.
Великий Князь Николай Николаевич и его громкая насмешливая критика и осуждение действий Государя, Его внутренней семейной жизни, общего политического курса и отдельных правительственных действий, начинаний и назначений явились тем знаменем, которого так не хватало левой общественности, явились тем авторитетом, который придавал отныне всем словам, всем мнениям, всем слухам, распространяемым в антигосударственных целях, ореол неопровержимой достоверности, политической правильности и совершенной истины.
Не подлежит сомнению, что с этого момента антигосударственная, антинациональная работа нашей левой общественности по духовному и политическому разложению всех слоев русского общества сделалась государственно не только опасной, но и гибельной и уже явно грозила полным крахом Империи».
В Империи возникла двойственность... Престиж Царя умалялся
«Великий Князь Николай Николаевич, разойдясь с Царским Селом и Петроградом, молчаливо возглавив либеральное движение, не мог нанести более существенного, более решительного удара и не только самодержавию, но и монархическим началам вообще.
В Империи определилась не только двойственность течений, но и двойственность политических и государственных центров: существовали Царское Село и Петроград, с одной стороны, и Ставка Верховного Главнокомандующего ‒ с другой.
С этого момента начался политический и государственный разврат, началась государственная гангрена, приведшая Империю к могиле.
Единственною заботою, единственным стремлением всех ведомств, всех ответственных руководителей отдельных отраслей государственной жизни было как-либо угодить двум центрам. Министры и начальники ведомств сегодня ехали в Царское Село, чтобы завтра уже быть в Барановичах, а послезавтра снова в Царском.
В каждом из этих центров они старались получить страховой полис от возможных случайностей, ожидавших их во втором центре. Утеряна была всякая планомерность, всякая последовательность в действиях и работе. Люди, лишенные равновесия и опоры, метались, заискивали, интриговали и подкапывали друг под друга, а государственный механизм скрипел, давал постоянные перебои, работая на людей, а не на дело.
Общество видело и знало о происходящем, и престиж власти вообще и личности Государя в частности неудержимо падал.
Можно сказать, что престиж Царя уменьшался в правильной пропорции к нараставшей популярности Великого Князя Николая Николаевича. Второе пожирало первое.
Однако вернусь к повествованию».
Первое впечатление от Великого Князя и его свиты
«Ровно в 11 часов штабной поезд подошел к могилевскому вокзалу. Губернатор Пильц сейчас же зашел в вагон начальника Штаба Янушкевича, чтобы просить о представлении его Великому Князю, а также уговориться о церемониале.
Пока губернатор сидел в поезде, а мы все стояли на платформе в ожидании, из вагонов понемногу начали выходить чины Штаба и свиты Главнокомандующего.
К моему искреннему удивлению, многих лиц я знал еще по Петербургу, и главным образом по петербургскому свету...
Все это были исключительно светские люди, сравнительно молодые (кроме старика князя Голицына), блестящие гвардейские офицеры, непременные участники придворных балов и постоянные посетители гостиных петербургского гран-монда.
Мне было очевидно, что не они, не эти холеные, раздушенные, привыкшие к праздной, веселой и легкой жизни люди были авгуры, те холодные, расчетливые, спокойные ученые, те военные стратеги, призванные противопоставить русский военный гений гению маршала Гинденбурга.
Но кто же они?
Они ‒ участники досугов Великого Князя ‒ так значительно позднее объяснил мой большой приятель, чин гражданской канцелярии Штаба!
«Неужели у Великого Князя существует досуг?» ‒ невольно спросил я.
Болтая с вновь прибывшими, я наконец дождался возвращения губернатора, который объявил, что Великий Князь примет всех нас в 12 часов в зале I класса, а мне лично губернатор передал еще и приглашение Великого Князя на завтрак.
Действительно, ровно в полдень Верховный Главнокомандующий вышел из вагона и, окруженный свитой, вошел в вокзал. Он обошел всех нас, выстроенных полукругом.
Подав всем руку, Великий Князь, не сказав никому ни единого слова, вернулся в свой вагон.
В час в вагоне-ресторане состоялся завтрак. Я сидел за столиком вместе с князем Шаховским и еще двумя незнакомыми мне генералами. Завтрак, поданный вестовыми в белых рубахах и перчатках, был простой, но обильный и вкусный, с вином и водкой.
В три часа состоялся въезд Великого Князя в Могилев по улицам, запруженным восторженно кричавшими массами народа.
С этого момента наш маленький Могилев стал сразу всероссийским центром и свидетелем всей последующей государственной русской трагедии».
Растерянность и ярость в Ставке Великого Князя...
Понятно, что принятие Государем Верховной власти над армией вызвало в Ставке Великого Князя растерянности и ярость. Продолжает князь Друцкой:
«Буквально взрывом негодования встретила Ставка первые известия о предстоящем принятии Государем на себя верховного командования армиями. Все волновались вне всякой меры, не стесняясь, громко критикуя решения Царя и злобно-иронически рисуя последствия этого, по их мнению, легкомысленного, необдуманного, неумного, политически неверного и просто рокового шага...
Назревавший факт в первую очередь и главным образом расценивался как явная, тяжкая и незаслуженная обида Великому Князю, в этом смысле трактовался и ожидавшийся манифест или приказ по армиям.
Старались заглянуть и глубже, предвидеть влияние на исход войны такой смены командования, и хотя результаты представлялись им в весьма мрачных и трагических красках, однако доминирующей мыслью у всех этих людей была и оставалась не деловая фактическая сторона ожидавшейся перемены, а тяжесть наносимого самолюбию личности Великого Князя удара оскорбления.
Отсюда логически следовала жестокая и беззастенчивая критика и осуждение решения Государя, причем причины этого решения видели в зависти Царя к возрастающей популярности Великого Князя, в страхе перед этой последней, в интригах Государыни и так далее....
Утверждалось, что фронт, узнав об удалении Великого Князя, взбунтуется и откажется повиноваться, что никто не мыслит счастливого исхода войны иначе как под предводительством Великого Князя и что вообще, если до сих пор фронт еще держится, то исключительно авторитетом Великого Князя и верой в него солдат.
Таковы в общих чертах были настроения поголовно всей Ставки».
В Могилеве составился заговор
«Однако на верхах Ставки, среди высших ее чинов, и особенно между лицами ближайшей свиты Великого Князя ‒ среди «друзей его досугов», ‒ эти настроения вылились уже в определенные активные действия.
В Могилеве составился заговор.
Было решено для обеспечения благополучного исхода войны, а отсюда и «спасения страны», просить Великого Князя не подчиняться решению Государя, командования не сдавать, а Царя, если то будет нужно, по приезде в Могилев и арестовать.
Таким образом, задуман был дворцовый переворот, и от заговорщиков с вышеприведенной всепреданнейшей «мольбой» отправлен был к Великому Князю Протопресвитер Г.И. Шавельский.
Выслушав Протопресвитера, Великий Князь не дал немедленного ответа, а лишь на следующие сутки приказал Г.И. Шавельскому передать лицам, его пославшим, что он, Великий Князь, прежде всего верноподданный, а потому сделанное ему предложение отвергает.
Я особенно подчеркиваю, что Великий Князь не только признал для себя возможным выслушать предложение Г.И. Шавельского, не арестовал его тут же, но и свой ответ на это предложение дал не тотчас же, а лишь сутки спустя, то есть после долгих сомнений.
Ясно, что Великий Князь колебался между долгом в отношении исполнения данной им присяги на верность и долгом в отношении Родины, которую его призывали якобы спасать от рокового и несчастного правления Императора Николая II.
[Интересно было бы провести сквозной поиск по всемирной истории, насколько нарушившие присягу на верность, ‒ не верные, попросту говоря ‒ предатели, изменники и клятвопреступники, способны вообще спасти какую-либо Родину. Были ли в истории прецеденты? - БГ].
Всю эту ужасную, кошмарно-гнусную и преступную историю я слышал лично от губернатора Пильца, в квартире коего происходило одно заседание заговорщиков и который сам, я это знал, разделял общее мнение о гибели России в случае удаления Великого Князя от командования армиями.
Тот же А.И. Пильц, помню, называл мне имена большинства участников заговора, но ныне, спустя столько времени, я боюсь довериться своей памяти и невольно оклеветать невинных людей участием в столь подлом и святотатственном деле.
Когда-либо этот преступный, задуманный в Могилеве Замысел, несомненно, станет достоянием истории и послужит яркой иллюстрацией тогдашнего безвременья, разложения и веским доказательством основательности недоверия Государыни Александры Федоровны к Великому Князю Николаю Николаевичу, в коем она всегда видела почти открытого врага себе и неверного друга и родственника Государю.
От всего происшедшего тогда в Могилеве Бог спас меня лично, так как, будь я посвящен или узнай о заговоре своевременно, а не постфактум, то по свойству своего характера я не остановился бы перед самыми крайними решениями и мерами.
Хотя, вероятнее всего, я ничего бы не достиг, возможно, мне не поверили бы или посчитали необходимым дело замять, и я в лучшем случае был бы признан душевнобольным и посажен в дом умалишенных». [Князь В.А. Друцкой-Соколинский. Цит. соч. С. 29-36].
Во имя блага России?
То, что подобные настроения в Ставке имели место, подтверждает в своих Воспоминаниях, и адмирал А.Д. Бубнов: «Не успели мы еще окончательно разместиться в Могилеве, как нас точно громом поразила весть о смене Великого Князя и о принятии Государем Императором на себя должности Верховного Главнокомандующего.
Мы все, проникнутые безграничной преданностью Великому Князю, и глубоко преклоняясь перед его полководческим даром, знали, сколь велика была его заслуга на посту Верховного Главнокомандующего, и были этим совершенно подавлены, предчувствуя, что его смена будет иметь для России самые тяжелые последствия.
В душах многих зародился, во имя блага России, глубокий протест и, пожелай Великий Князь принять в этот момент какое-либо крайнее решение, мы все, а также и Армия, последовали бы за ним». [Бубнов А.Д. В Царской Ставке. - СПб., 1995. С. 71].
«Вскоре после публикации мемуаров Бубнова в Соединенных Штатах на соседнем континенте, в аргентинской [эмигрантской] газете «Наша страна», одним из ее рецензентов были едко подмечены весьма сомнительные высказывания автора, характеризующие его отношение к правящей династии и к воинскому долгу, как таковому.
Рецензентом было недвусмысленно указано и на готовность автора принять участие в перевороте, замышлявшимся генерал-адъютантом М.В. Алексеевым, начальником Штаба Верховного Главнокомандующего, и рядом других военных и статских должностных лиц.
Для иллюстрации позволим себе привести здесь лишь небольшой отрывок из обширной рецензии автора: «Контр-адмирал Бубнов разделял взгляды российских военных начальников, считавших благом для России свержение Николая II.
В своих воспоминаниях,... контр-адмирал АД. Бубнов признал, что был готов принять участие в перевороте, планировавшимся начальником Штаба Верховного Главнокомандующего, генерал-адъютантом М.В. Алексеевым и рядом других военных и гражданских должностных лиц....
Будущие историки поблагодарят адмирала Бубнова за это откровенное признание, что чины Верховной Ставки готовы пойти на измену присяге и на государственный переворот во время войны по первому слову Великого Князя Николая Николаевича.
«Атмосфера возвышенных чувств» оказывалась явной атмосферой измены воинской присяги в военное время национальному вождю страны»«. [Аскольдов К. «Адмирал Бубнов. В Царской Ставке». //Наша Страна, N 373, Буэнос-Айрес, 1955. /Слова «аргентинской» рецензии цитируются по предисловию О.Г. Гончаренко ко второму российскому изданию мемуаров адмирала Бубнова в 2008 году. - БГ].
Далее, правда, в своей рецензии Аскольдов добавляет: «В остальном Бубнов был далек от праздного злословия собратьев по мемуарному цеху и даже в написанных им без должного пиетета воспоминаниях о службе в Ставке стремился соблюсти формальную корректность в описании Государя». Что все же дает возможность использовать мемуары адмирала, как хоть какой-то исторический источник.
Как видим, своим жертвенным поступком в августе 1915 года Государь почти на полтора года удержал, ‒ буквально на своих плечах, ‒ Россию от катастрофы, которая с неотвратимостью последовала бы еще осенью 1915 года, (как последовала весной 1917), вслед за осуществлением заговора против Царя. С Божией помощью Государь дал возможность «обществу» понять благотворность для Российской Империи и Русской Императорской Армии Своей власти. Осознать, опомниться, вразумиться. Не пожелали.
О «военном гении Великого Князя» или «Стратегический примитив»
Что же касается «военного гения» Великого Князя, который тот, по словам Друцкого-Соколинского, «не проявил», то нельзя не дополнить слова князя Владимира Андреевича, словами Антона Керсновского:
«Стратегический примитив, Великий Князь Николай Николаевич расценивал явления войны по-обывательски. Победу он видел в продвижении вперед и в занятии географических пунктов: чем крупнее был занятый город, тем, очевидно, крупнее была победа.
Эта «обывательская» точка зрения Великого Князя особенно ярко сказалась в его ликующей телеграмме Государю по поводу взятия Львова, где он ходатайствовал о награждении генерала Рузского сразу двумя Георгиями.
А между тем вся львовская авантюра генерала Рузского была стратегическим преступлением, за которое виновника надлежало предать суду и, во всяком случае, отрешить от должности.
Вся тлетворная карьера генерала Рузского была создана этой обывательской расценкой Верховного.
Поражение же он [Верховный] усматривал в отходе назад.
Средство избежать поражения было очень простое: стоило только не отходить, а держаться «во что бы то ни стало»....
Царьград или посад Дрыщув, что сердцу «ставскому» дороже?
Генерал Иванов пытался сразу же после горлицкого разгрома оказать 3-й армии помощь переброской туда XXXIII армейского корпуса из Заднестровья.
Но Ставка запретила трогать этот корпус: он был ей нужен для задуманного ею наступления 9-й армии ‒ покорения гуцульских поселков.
Великий Князь распорядился отправить [в помощь 3-й армии. - БГ] вместо XXXIII корпуса V Кавказский, предназначавшийся для овладения Константинополем.
Совершена была величайшая стратегическая ошибка ‒ величайшее государственное преступление. Отказавшись от форсирования Босфора и овладения Константинополем, Великий Князь Николай Николаевич обрекал Россию на удушение.
Отныне война затянулась на долгие годы.
В апреле 1915 года Россия была поставлена перед дилеммой:
Царьград или [крохотная карпатская деревушка ‒ посад] Дрыщув?
И Ставка выбрала Дрыщув...».
[Керсновский А.А. История Русской Армии. Том 3. С. 275-276, 279].
Прервав слова Керсновского, добавим к ним небольшое, и также малоизвестное свидетельство очевидца. Еще за пару месяцев до наступления Макензена, в феврале-марте 1915 года к Военно-морскому управлению при Верховном Главнокомандующем был прикомандирован флота лейтенант Борис Петрович Апрелев. Сохранился и недавно был частично издан его Дневник пребывания в Ставке. В конце февраля ‒ начале марта, когда еще ничто вроде не предвещало грядущих неприятностей, Ставка, якобы, начала готовиться к Босфорской операции, на которой настаивал Государь.
Но лейтенанта Апрелева очень поразило то, что «у некоторых чинов Управления Генерал-Квартирмейстера и у самого Генерал-Квартирмейстера [генерала Ю.Н. Данилова (черного). - БГ] несколько отличный от нас взгляд на овладение нами Босфором.
Генерал-Квартирмейстер считает, что войска сейчас нужнее на главных фронтах, и кроме того, и он, и некоторые чины его управления вообще считают занятие нами Босфора и Константинополя не столь необходимым, как считаем его мы.
Это мнение основано на том, что для России, при настоящей степени ее культуры, содержание Константинополя не по средствам и исторически мы еще до этого не доросли».
[Апрелев Б.П. «Варяг». Жизнь после подвига. - М., 2013. С. 29-30].
Так что, как видим Ставка предпочитала Дрыщув Царьграду всерьез и надолго, ‒ до всякой еще помощи 3-й армии, ‒ вопреки воле Императора и вопреки важности овладения нами Босфора просто для снабжения армии, не говоря о сакральных и культурных вопросах.
Любопытно, не правда ли? Но вернемся вновь к Керсновскому:
«16 августа [1915 года] XI германская и Бугская армии обрушились на нашу 3-ю армию. Ковель и Владимир-Волынский были потеряны. 3-я армия была отброшена в Полесье, и ее отход повлек за собой отступление остальных армий Западного фронта. 1-я армия эвакуировала Белосток, а 2-я ‒ Гродно после жестоких боев I армейского корпуса с 20 по 21 августа с VIII германской армией.
Линия Немана ‒ Буга пала».
Надвигалась катастрофа и Россию спас Царь
«В результате всех этих неудач Ставка потеряла дух. Растерявшись, она стала принимать решения, явно несообразные. Одно из них ‒ непродуманная эвакуация населения западных областей в глубь России ‒ стоило стране сотен тысяч жизней и превратило военную неудачу в сильнейшее народное бедствие.
Ставка надеялась этим мероприятием «создать атмосферу 1812 года», но добилась как раз противоположных результатов....
Множество, особенно детей, погибло от холеры и тифа. Уцелевших, превращенных в деклассированный пролетариат, везли в глубь России. Один из источников пополнения будущей красной гвардии был готов.
Прежнее упорство ‒ «Ни шагу назад!» ‒ сменилось как-то сразу другой крайностью ‒ отступать куда глаза глядят. Великий Князь не надеялся больше остановить врага западнее Днепра. Ставка предписывала сооружать позиции за Тулой и Курском.
Аппарат Ставки начал давать перебои.
В конце июля стало замечаться, а в середине августа и окончательно выяснилось, что Ставка не в силах больше управлять событиями. В грандиозном отступлении чувствовалось отсутствие общей руководящей идеи. Войска были предоставлены самим себе.
Они... в значительной мере утратили стойкость. Разгромленные корпуса Западного фронта брели прямо перед собой. Врагу были оставлены важнейшие рокадные линии театра войны, первостепенные железнодорожные узлы: Ковель, Барановичи, Лида, Лунинец.
Предел «моральной упругости» войск был достигнут и далеко перейден. Удару по одной дивизии стало достаточно, чтобы вызвать отступление всей армии, а по откатившейся армии сейчас же равнялись остальные.
Истощенные физически и морально бойцы, утратив веру в свои силы, начинали сдаваться десятками тысяч. [Именно на это отступление лета 1915 года и пришлась большая часть наших пленных! - БГ]. Если июнь месяц был месяцем кровавых потерь, то август 1915 года можно назвать месяцем массовых сдач.
На Россию надвинулась военная катастрофа, но катастрофу эту предотвратил ее Царь». [Керсновский А.А. История Русской Армии. Том 3. С. 305-306].
Психокоррекция мировоззрения
Все же можно поразиться наглости Ставки Николая Николаевича, которая потеряв управление войсками, и практически проигрывая войну, замышляла еще заговор против Государя!
И ведь самое смешное, что удайся этот заговор, даже ценой проигрыша войны, его все равно бы с визгом поддержала бы вся наша «прогрессивная интеллигенция», да и большинство русского «образованного общества».
Пока озверевшая солдатня не стала бы брать это «общество» на штык.
Массовое психическое заболевание какое-то!
По сути это и было психическое заболевание, или скорее инфекция. Имеет место феномен «психического заражения» целого народа.
Во всяком случае его интеллектуального, точнее «интеллигентного» слоя.
В более строгой формулировке, налицо феномен удавшейся «психокоррекции», или просто коррекции мировоззрения «образованного» слоя православной Российской Империи, с распространением результатов этой «коррекции», уже как заразного заболевания, и на другие слои и страты населения Российской Империи, в том числе и на русский народ.
В результате коррекции мировоззрения человек неощутимо для самого себя, на сознательном и что еще важнее ‒ на подсознательном уровне, ‒ превращается вначале в фигуру манипулирования, а затем и в агента влияния враждебных сил, их союзника и активного проводника соответствующей идеологической и политической линии, выгодной отнюдь не его стране и народу, а их злейшим врагам.
Агента идейного, бесплатного и абсолютно застрахованного от обвинений в измене, поскольку ни о каких связях с иностранной резидентурой в этом случае не идет и речи. Так же как не идет речи о постановке и выполнении конкретных задач в пользу третьих стран и лиц, о получении от них финансовой, технической и иной помощи.
Человек ощущает себя вполне независимым в своих действиях, направленных, по его мнению, исключительно на благо его страны и народа, которое он чаще всего начинает отождествлять с личным благом.
Первым широко известным опытом коррекции мировоззрения русского «интеллигентного» слоя была так называемая «ересь жидовствующих». В настоящее время врагами христианства, по какой-то исторической случайности контролирующими во всемирном масштабе абсолютное большинство средств массовой информации, успешно проводится уже в планетарном масштабе коррекция всех мировоззрений, содержащих позитивные моральные ценности, позволяющие человеку четко определять свою позицию в меняющемся мире: «На том стою и не могу иначе!».
Процесс близок к завершению.
(Продолжение следует)
