Анхеныч. Житие и видения

 

Тот тип книги, который сама я больше всего люблю, называется «Цветник».

Такие сборники, где обо всём понемножку, настолько живучими оказались, что пережили и изобретение Гутенберга, и петровские реформы, и запрет дореволюционной орфографии.

Конечно, находка действительно древней рукописной книги в археографической экспедиции большей удачей считалась. И мы не особо задумывались, почему безценные в наших глазах рукописи XVI или XVII века хозяева нам после уговоров всё-таки отдают насовсем, а сочинения Анхеныча, Степана Анфиногеновича Носова, местного печорского крестьянина, самодельные книжки на современной безо всяких там «филиграней» бумаге, шариковой ручкой (полууставом, правда) писанные и довольно умело переплетённые, - насовсем не отдают, только «почитать и переписать».

Анхеныч уже после войны обратился, как сам об этом писал. Он в начале века родился, в революцию ему только 15 лет было. Не буду изобретать велосипед, в статье А.С. Гудкова «Последние из «доброписцев»: о книжных дел мастерах XX века» так рассказана его биография: «Степан Носов родился в деревне Загривочная. Грамоте его обучала мать - уроженка Усть-Цильмы Матрена Михайловна. Тогда же, в детстве, он начал переписывать старинные книги. Однако революция, коллективизация и вскоре начавшаяся война надолго оторвали Носова не только от книгописного ремесла, но и от собственных духовных корней. Его новое обращение к традиционной книжности произошло в более чем зрелом возрасте, когда Степану Анфиногеновичу уже исполнилось 50 и за плечами была тяжелая жизнь раскулаченного крестьянина.

К тому времени на Печоре почти не осталось подлинно грамотных книжников и Степан Носов практически все делает сам: собирает и переписывает уцелевшие рукописи, украшает и переплетает их; осваивает тонкости богослужения; читает священные тексты, отдавая предпочтение апокалиптике. Примерно через 10 лет, во второй половине 60-х годов, появляются собственные сочинения Носова - эсхатологические видения, объединенные образом героя-визионера, темой спасения души и Страшного суда: фигура автора органично вплетена в контекст священной истории, повествовательную ткань событий «последних времен».

В его работах ярко прослеживается традиционная для Средневековья эпическая идеализация старины: так, времена его деда - это времена, когда на Печоре жили настоящие богатыри, которые пользовались самодельными копьями и кремневыми ружьями, за день рубили 7 сажен дров, а на медведя ходили с посохом и могли убить его голыми руками; времена, когда леса были полны дичи и в сезон убивали 500 «душ» зайцев и 400 «душ» рябчиков на ружье. Степан Анфиногенович оставил воспоминание и о местном «пророке» - некоем Ханзине, предсказавшем незадолго до 1914 года не только «первую германскую войну», в которой падут «три короны царей», но и вторую, а также третью «всемирную, весма разрушительную»... Всего, по его собственным словам, Степан Анфиногенович создал за свою жизнь 22 манускрипта». Конец цитаты.

Я впервые поехала в экспедицию на Печору в 1984-м году, Анхеныча уже три года не было в живых, книжки его разошлись по домам почитателей, печорских староверов. Мы обычно жили в самой Усть-Цильме, администрация отдавала нам под базу экспедиции пустующую летом школу, и уж оттуда разъезжались по адресам: вниз по Печоре или на Пижму с Цильмой, два печорские притока.

Работали мы всегда в парах, обычно в пару к опытному археографу ставили новичка, это ж студенческие были экспедиции, хотя и мастистых учёных немало с нами ездило. Один человек в паре разговаривал, второй записывал (не на диктофон - откуда?), а просто в тетрадь. Ну и вообще вдвоём спокойнее было, приходилось ведь порой и ночевать незнамо где, и добираться до нужных людей с приключениями.

Пары приезжали и уезжали, какое-то число людей постоянно находилось на базе, и я помню, как мы веселились на общих трапезах. Не то чтоб в подражание монастырю, у нас всё-таки разбавлялись филологические девицы серьёзными бородатыми мужами-древниками, а как-то само собой получилось, что стали мы за трапезами сочинения Анхеныча вслух читать. Люди мы были передовые, университетские, большей частью некрещёные. Поэтому или бардов за трапезой слушали, парочка магнитофонов у нас всё-таки была с собой - духовные стихи записывать. Или вот эти самые особо понравившиеся стихи. Разучивали их, пели. И Анхеныча вслух читали.

Но если духовные стихи настраивали на серьёзный лад: «С другом я вчера сидел, ныне зрю смерти предел, о горе мне, горе мне великое. Друга верна нет со мной, умер свет-хранитель мой, о горе мне, горе мне великое...», - то над сочинениями Анхеныча, мы, дуры молодые, просто «угорали». «Видения» его, которые он со свойственной всем крестьянам-книжникам важностью стиля передавал в своих самодельных книжках - очень нас веселили.

Было у него, например, такое «видение в электрической лампочке». Привиделся ему некто страшный, с широкими бровями, вида бесовского, после чего Анхеныч решил больше лампочками и вообще электричеством не пользоваться. Ну, кто такой этот с широкими бровями - нам не надо было пояснять. В том же духе и прочие видения Анхеныча были. В молодости-то он и самоваром пользовался, и патефоном, и на гармошке играл, и книжки светские читал, и радио слушал - нагрешил, словом изрядно.

Пока не посетил его Господь. После войны Анхеныч заболел, чуть не умер и - обратился к отеческой вере. Болезнь свою и обращение он позже подробно описал как ряд видений, которые посетили его во время болезни. Каждое видение имело своё название. И нас эти название стилистически смешили. Ну правда же, «видение в лесозаводе» или «в электрической лампочке» - смешно получается, видения - это что-то средневековое, а лесозавод с лампочкой - вполне современное...

Были у него видения и про патефон: крутили его черти на этом самом патефоне, как пластинку. И про светские книжки: заставляли черти слизать и выпить все горькие чернила, которыми эти прочитанные им вредные книжки были напечатаны... Ну и про прочие современные соблазны в том же духе. Смысл всех видений Анхеныча был простой: он пережил смерть, посмертные мытарства и Суд Божий, устрашился своих грехов и преждевременной кончины и просил Судию отпустить его ещё на землю для исправления. Что милостивый Судия и сделал.

После чего Анхеныч действительно полностью переменил свою жизнь, отказался от радио, гармошки, самовара и светских книг, и до конца своих дней жил трудами своих рук и перепиской (сочинением) книг - ещё около 30 лет.

Переписывал он, как и принято было на Печоре, не только святых отцов, но и сочинения своих предшественников, крестьянских книжников, и вот со временем решился и от себя нечто написать по их примеру и в свойственном тем, кому он подражал, важном стиле. Крестьянские книжники ведь не стремились «выразить себя», если у них и выходило нечто неповторимое и неподражаемое, как у Анхеныча в его «видениях» - то это само собой получалось помимо их воли.

Анхеныч же ни на йоту не стремился своих читателей рассмешить, как не стремились рассмешить экзаменационную комиссию те абитуриенты, чьи сочинения раньше немало весёлых минут доставляли проверяющим. Сейчас, с тестами, боюсь, не до веселья экзаменаторам, а раньше - мне приходилось и в приёмной комиссии в университет, и на подготовительном отделении университета работать - это вроде бонуса было: выписывать особо выдающиеся перлы и с коллегами делиться.

В сочинениях получается смешно, потому что абитуриенты сами не понимают, что несут. А у Анхеныча такой эффект давала средневековая важность стиля при соединении с современными реалиями, получалось что-то вроде «Янки при дворе короля Артура»... Как нам тогда казалось. Не знаю, какой бы сейчас на меня эффект произвели его сочинения при чтении за трапезой, читаю - ничего смешного не вижу...

«В полночь на 10 ноября (нового стиля) отдыхал на койке в своём доме обычным сном после подсильной рабты на строительстве, не имея никаких мыслей, как только жить и работать. Послышалось сквозь сон: кто-то меня как бы тронул. Я несколько испуганно быстро открыл глаза, вижу: В комнате не обычный свет, как луны, ни как другое освещение, а свет особый, жёлтого цвета. Я скоро сел на край койки и примечаю узнать, откуда светит необычный свет. Повернул голову налево, в сторону, где изголовье койки, и вижу: стоит ростом до потолка (2,5 метра) человеческий скелет, что похоже на смерть, изображаемую на рисунках художников и в старых лицевых книгах. Покрыта она белым покрывалом, которое называется саван. Стараюсь разглядеть страшное зрелище. Уверяюсь во всём, что не сон ли есть - нет, это действительность без сомнения, и свет проникает именно от стоящего скелета - смерти. И вижу: смерть медленно раздвинула сухие кости своих щёк и едва слышно, как из могилы полушёпотом сказала:

- Готов ли?

И начала спускаться возле койки на пол. Вместе с ней и свет перестал светить по комнате, настала ночная темнота... После чего мне стало не до сна»...

Анхеныч перестал спать и есть. Родные сочли его сумасшедшим и отправили в психбольницу, «на лесозавод», вот откуда «окошечко дверей» в посетившем его там новом видении: «Ясно представляю себе, что моё житие окончилось. Силюсь как-то бы крикнуть о помощи, но горло сковало холодом бездействия. Заглянул в окошечко дверей, вижу: чуть мерцает керосинка, хотел постучать ногой в дверь, но ноги уже не слушаются. Ну, думаю, пришёл мой конец жизни безотлагательно... И особенно горестно стало умирать без бороды, чем нарушил образ Божий. Застал, думаю, меня конец жизни во всех грехах не токмо в тайных и неведомых, но и с поличным...»

Те видения мытарств и Суда, которые там, на лесозаводе, его посетили, он не только не сразу записал, но и осознал не сразу, пытался после возвращения из больницы домой жить как раньше, но ничего не получалось. «Обратился я к врачу - он ничего не признал, посоветовал лечиться дома растиранием в бане. Однако ж я сего при первой бане не выдержал - вытащили из бани без чувствия. После здоровье моё быстро пало, что иду в уборную - предупреждаю домашних: быть может, не вернусь...»

Вот это место, помню, ужасно нас смешило, вишь, какая полная опасностей жизнь настала у человека - в уборную без мысли о смерти не мог сходить... У нас-то прямо в доме все «удобства», где едим, там и в уборную ходим, а староверы-то, глупые люди, уборные подальше от дома относили, и ходить в уборную на Печоре в 50-градусные морозы для больных или стариков с детьми было действительно делом непростым...

Ну, всех видений и назидательных мыслей Анхеныча не перескажешь, и так уж я увлеклась, хотела только написать о том, что я ведь тоже вроде него: сначала только чужие книги читала и, бывало, переписывала на память и в назидание себе, а по мере того, как фигура «в белом покрывале, называемом саван» всё ближе ко мне подходит - появились мысли и от себя нечто написать в назидание доброхотным читателям.

К тому же, не буду скрывать, и видения у меня кое-какие бывали. Не такие пространные, как у Анхеныча, его-то видения не менее как на «Божественную комедию» потянут. Мои гораздо скромнее.

Летом я обычно на лоджии сплю. В августе уже не так рано светает, но всё-таки бывало так, что на рассвете я ложилась, читала всю ночь. Утром 11 августа я вернулась домой из путешествия: Петербург - Псков - Иваново - Годеново - Антушково - Деулино - Елюнино - Москва. Уходящие за горизонт дороги меж полями, заросшими высоким, никому не нужным, некошеным разнотравьем.

На третий день после возвращения домой меня уже трясло, померяла - не такая большая температура, под 38. Но для меня это нонсенс, с детства не бывало, обычно я без температуры или чуть за 37 болею. Дотащилась кое-как до аптеки, чегой-то напилась и улеглась спать не на лоджии, а в комнате, увертелась в одеяло как могла, потому что продолжало меня трясти. И отключилась. Посреди безлунной ночи (с 13-го на 14-е августа), в темноте, прихожу в себя и понимаю, что у моего изголовья кто-то ещё темнее этой темноты стоит, чтоб не тратить на художественное описание время - вроде Дарта Вейдера фигура, Чёрный рыцарь, словом.

Стоит и молчит, но я чувствую, что он смотрит на меня с немым вопросом. И понимаю, что меня по-прежнему трясёт в холодном ознобе. И думаю:

- Ну что, фигура фигурой, а надо встать и хотя бы попить горячего или кислого.

Я по жизни поклонница доктора Комаровского, а он советует при орви первым делом свежий воздух, увлажнитель включить - если сухо в комнате, и побольше пить.

Плюс прочитала в одном месте, что витамин С в больших количествах отличное средство в первые дни. Поэтому я просто развожу грамм витамина С в кружке тёплой воды и выпиваю, можно несколько раз повторить, «пока не пронесёт», так по мнению советующих организм реагирует на уже явный переизбыток в нём витамина С, а пока не отреагирует - можно пить. У меня самая большая доза 3-4 грамма в сутки получалась.

И с такими мыслями я перекрестилась и стала подниматься с постели. Чёрный рыцарь посмотрел на меня с немым укором и растаял в воздухе. А надо сказать, что последний детский фильм, который мы с сыном смотрели, нарочно ездили в соседний город в кино, так и назывался: «Киндервильское привидение». Адаптация Оскар Уайльда, на «Беларусфильме» недавно снятая Еленой Туровой, нам понравилась.

Я, правда, не думала, что окажусь таким же прагматиком, как герои Уайльда, но вот поди же... Как так получается, что кто чем живёт - тем и грезит, я и раньше задумывалась, в частности, помню, преподавателю нашему в Свято-Тихоновском задавала этот вопрос. Почему Данте в «Божественной комедии» одно увидел, а Анхеныч - другое. Преподаватель богословия в прежней жизни не филологом, а математиком был, мехмат МГУ закончил, и не вполне меня его ответ удовлетворил, математики не понимают, что важно не чётко и кратко ответить, а порассуждать, посравнивать (что филологи любят). А он ответил что-то вроде того, что каждый по своему с ума сходит. Если огрубить его ответ.

Эта история - с явлением Чёрного рыцаря - недавно получила продолжение. Теперь уже без ледяных обливаний в жару и температуры с ознобом. Мне просто приснился дракон. Словно смотрю я в своё собственное окно, у которого сплю, а за окном - голова дракона. И он на меня смотрит, спокойно так. Мне не страшно, я вижу, что дракон очень красивый, весь в крупной золотой чешуе, по крайней мере, голова в окне. Я на четвёртом этаже живу. И, как Чёрный рыцарь в августе - золотой дракон молча словно ждёт от меня чего-то.

Проснулась и до сих пор не понимаю - чего они от меня ждали? Сплю неважно, порой до утра не могу заснуть, а пойду на Всенощную в церковь - там меня сон сразу с ног валит. Наверное потому, что дома не дают спать разные тревожные мысли, сердце болит, а в церкви, стоит переступить порог - сразу так спокойно становится, вот и засыпаю, сидя на скамейке в уголке.

 

«Дети мои!

В то время, как я стал подчинён частым недугам, мои мысли уходят в прожитое время, как на своём веку за 70 с лишним лет встречал радостные улыбающиеся дни и дни чёрные, исполненные горести и недостатка в жизненных потребностях, особенно в хлебе насущном. Пролетали годы в полуголодном состоянии. Приходилось через всё это шагать с большими трудностями, словно к ясному горизонту, где показывались как бы светлые лучи восходящего солнца начавшейся жизни.

Для этого прилагал старания, жертвовал днями от зари до зари и неусыпающими ночами при свете луны и в темноте. Всё прожитое, словно пролитое, нельзя возвратить никогда и нельзя положить на скалку весов, можно только напомнить отрывки жизненных похождений, подобно проходившей тенью или цветущей травы весной и осенью погибающей.

Были дни здоровья и силы, выйдешь как бы на высокий пригорок посмотреть цветущие долины жизни и уже покажется крайчик светлаго солнца, рождающего пленительное счастье, но как-то вдруг неожиданно подхватит, словно вихрь, и смятет тебя с высоты благополучия - и опять ожидаешь дня, когда можно добраться до счастья. Но счастье бежало прочь и догнать было невозможно. Говорится - судьба такая дана: от горя бегаешь, а горе все передом»...

Это из черновика, в окончательный вариант своих записок, в книгу, Анхеныч не вставил эти строки. Там он описал только главное - свою болезнь и видения, нашедшие на него буквально яко тать в нощи. А в черновике описал и попутные обстоятельства. Главные страдания Анхеныча в его видениях были связаны с языком! Ему пришлось лизать огненный шарик, есть бумагу и пить чернила «и многое другое невыносимое» ( быть подвешенным за язык: «Клеветничок - выбирай себе крючок!»).

«Стало быть, нужно поискать причину в уничтожении той причины, за которую пострадал. Первое: начал уничтожать - сжигать в печи - все современные книги, находящиеся в двух шкафах до отказу, попродать шкафы, хорошую праздничную одежду, уничтожить патефон, пластинки - и почувствовать некоторое облегчение, но медленно и неокончательно. Тогда пришлось вспомнить виденное о том, как провода тянулись сквозь уши и дёргали за сердце. Пошёл выписался из радиоточки, снял провода с дому, после чего перестало и дергать за сердце... И в короткое время книги, в которых была нужда, нашёл у Ивана Ефимовича, а весною поехал в Пижму к родным и там первые мои списки нашлись у родных, в том числе и список первый, писанный мною о смерти в 1915 году, как одному воину явилась смерть...

Вы далеки от того времени, в которое мы родились и воспитывались, потому трудно и понять наше время жизни, только из историй учебников кое-что видите. Мною же вам, дети мои, не было сказано о старом прошлом, что считаю досадной ошибкой и, быть может, роковой, а именно: не пояснил нечего из книг Святого Писания хотя бы о том, что мир есть видимый и есть мир невидимый, иначе называют загробная жизнь. Живя в мире сем маловременно, ко всему видимому прельщаемся и не можем разобраться о прелести обмана и попадаемся, как в сети рыба или птица в ловушку ловца. Когда же настанет последний день жизни человека, то во многом поймём свою жизнь, где были ошибки, но уже поздно, не воротишь: прожито, что пролито. И пойдет человек от временной жизни в вечную, не имеющей конца, а когда пойдет - сие утаено, только по писанию можно кое-что понимать, где описаны жития святых, угодивших Богу.

Но теперь время настало  неверия во всё сказанное в Писании, о котором и было предсказано, что аще и услышат кто Божие слово, не имут веры: прелесть мира ослепит очи истины. Сказано, что в последие времена злато и серебро будет по путем и никто же его не возмет. Злато и серебро - именует Писание. Другие святые писали: не пишите на коженых и берестяных книгах: хощет бо их загладити последний род...

Я стал искать действительного ответа о справедливости писанного, не прочь был узнать от старых людей, начитанных по старым книгам. Но людей таких искать я опоздал. Они поумирали и их старинные книги были растасканы, куда - неизвестно. То, что было мною усвоено по книгам  стараго писания, я легкомысленно бросить не могл, потому что есть в них НЕОПРОВЕРЖИМАЯ ПРАВДА. Были некоторые ярые знатоки новаго мировоззрения, в разговоре скажут мне: «А ты видал вечные муки или чудеса?» Но я голословно современному всему не могл верить, видя, что каждый на свой лад кроит, не зная истинных вещей в тонкости, особенно что сказано в книгах пророческих.

Годы и жизнь моя требовала о хлебе насущном и существовании своего семейства искать в разных местах и даже районах, о чём общеизвестно, но в общем за жизнь свою пришлось переселяться 8 раз, обзаводиться домом и другим необходимым для жизни удобством, в свете чего некогда было разбираться в сомнительном старом и новом, так как семья состояла почти дюжина, 12 человек, как прежде говорили: один с сошкой, а семеро - с лошкой. В трудностях моих всё же из 15 детей 10 поднялись до полнаго возраста, а пятеро поумирали до семилетнего возраста» ...Конец черновика.

Мать женила Степана в 17 лет. «Мои годы дошли до полнаго возраста, и мать сломила старость, стала советовать мне жениться как старшему сыну. Видя, что положение склалось неизбежное, послушал мать, женился. Скоро минули 4 года, родилось трое детей. Пришлось задуматься о том, как быть, когда семья будет множиться, а имение позволяло доставать корма на 3-4 скотины. Решил поехать в Крестовку, там, по слухам, луга были свободные, и насмотрели, сенокосов приобрести можно, договорился с братом, дом, имение оставил ему, а он мне поможет, когда чем сможет, ехать было возражала мать со слезами, но я не послушал, поехал, и в 1924 году покинул родную Пижму, стал жить в Крестовке. Жизнь радовала, всё складывалось к лучшему.

К 1931 году обзавёлся молодняк и детей накопилось полдюжины. Всё говорило о том, что жить бы да радоваться. Но время такое нарушилось: неожиданно настала ломка всего уклада жизни - общеизвестная коллективизация. Одновременно стали размещать совхоз на нашей земле колхоза, чем пришлось стадо сократить наполовину - и то зимовать скоту на 50 процентов заготовленных кормов. Всеми силами без отдыха все же скот обеспечили кормом с лесу.

Весной 1934 года пришлось покинуть Крестовку по причине безхлебия и учёбы детей, поселиться в Ненецком округе. Там были условия лучше во всем, так как район считался не посевной. Наш же район считали посевным, но даже картошка не доходила. И так переселение мое длилось 30 лет до 1964 года, в том числе пробыл на фронте 4 года, в блокаде под Ленинградом. Не все проходило гладко да сладко. За все годы переселения, 40 лет, в которые еще и овдоветь, и пережить многия другия тяжелые препятствия, через которые шагая, надорвалось мое здоровье.

Посему в Заполярье жить не стало достаточно дышать воздуха, пришлось ехать искать помягче климата. Есть пословица: век жить - не поле перейти, коли протянется - всего достанется. Есть, говорят, как всяк своему счастью кузнец, на деле же не всегда получается. Взять в примеру себя. Кажись, достигал при жизни в Крестовке совим трудом многое, не зная покоя ночи и ни дня отдыха с 1925 по 1931 год, и все эти годы минуло, как подобно огнем прогорело. Это случилось по времени, писанному в книгах, но мы не внимали сему, оставили это. Мучеником Ипполитом писано есть: «Время злое есть, навыкни, возлюбленные, иже тогда человеком лукавство, како восхищают дома и села, и праведное от неправеднаго отъемлюще. Егда бо сия будут, да веси, яко кончина есть. Писания небрегома будут, а вражия песни всюду будут петы».

За небрежение Писания мне досталось лишиться десятилетних трудов в Крестовке. Вразумление же пришло тогда, когда случилось быть на лесозаводе в камере смерти, где напомянуло: «Потому ты более седми лет трудом своим не пользовался, что не почтил седмой день недели - воскресенья». И верно подмечено, ничего не скажешь. К сему же надо присовокупить, что не искал по Евангелию Царствия Божия. «Ищите Царствия Божия, то все приложится вам». Вот и пошел весь мой труд на ветер: сеял в тление, то и пожал...

Вообще-то в видениях многое не указано... Читая Писание, видно: достойным Господь даровал продолжение жизни... И кто может знать о том, почему и мне дано продолжение жизни после болезни... Полагаю, здесь долготерпение Божие и дается милость мне, недостойному грешнику».

На фотографии, сделанной в 1978 году, благообразный старик, с подстриженными под горшок тёмными, не седыми, волосами и седой окладистой бородой. Высокий лоб, крупный нос, глаза смотрят прямо и ясно, брови круглые. Кто из археографов уговорил Анхеныча сфотографироваться - загадка, но по прочим подобным уговорам знаю, что дело это было, ох, непростое.

Многое в биографии Анхеныча осталось для меня загадкой. Что именно пережил он «в блокаде под Ленинградом». Получал ли потом государственную пенсию или отказался. Некоторые старики староверы отказывались от пенсии, но по праздникам надевали военные медали и ордена. К нам потом и письма его попали, отдал Ефим Иванович Осташов из Медвежки, 106 писем. В основном о вере, но и о быте и нравах там многое можно почерпнуть. Из них видно, что Анхеныч до глубокой старости не только ухаживал за слегшей второй женой, но и рыбачил и охотился (ставил сети и силки - так что знал, о чём писал про «рыбу в сетях и птицу в силках»). Создаётся впечатление, что без пенсии, но точно не знаю. Наград на тёмной его свитке на фотографии нет.

И о том, что было с ним на войне, Анхеныч и в письмах не раcпространялся. Из призванных на войну печорских староверов мало кто назад вернулся, на иных больших северных домах о двух половинах (зимней и летней) и двух этажах красовались до пяти красных звёздочек (что означало, что из этого дома пятеро не вернулись с войны).

Орфографию передала без ятей, еров и десятиричного и, то есть стала она у меня из старой - советской, но кой-какие особенности сохранила. Анхеныч без «ё» писал и приставку «без» не изменял, а также не особо в тонкостях с не и ни разбирался.

Ещё раз перескажу от себя кратко его жизнь: женился по настоянию матери в 17 лет, овдовел и снова женился, имел 15 детей, 8 раз переезжал и обзаводился новым домом, 4 года воевал. В детстве и юности был научен старой грамоте и переписывал старые книги, после женитьбы забыл и отошёл, но в 55-м году пережил смертную болезнь и суд Божий - и был оставлен на покаяние и исправление на земле ещё на 26 лет. Всего же лет его жизни на земле - 79.

И меня не 15 его детей или выражения вроде «обзавелся молодняк и детей накопилось полдюжины» изумляют, а способность так написать:» Не знал покоя ночи ни дня отдыха и всё как подобно огнем погорело, пошел весь мой труд на ветер, что не искал по Евангелию Царствия Божия, сеял в тление, то и пожал»...