Начиналась вторая пасхальная неделя. Храм сиял радостной красотой праздничного убранства и блаженством прихожан, дождавшихся, наконец, светлого торжества. Красные и желтые свечи горели у иконостаса, подрагивая теплом легкого огня, священники улыбались совсем по-детски, и была во всем этом сиянии какая-то удивительная и нерушимая свобода, словно в доме довольного и любящего Отца.
Воскресная служба текла неторопливо, но совсем не в тягость, короткие поклоны и душевные молитвы выдавали всеобщее благодушие, а старушки у свечного ящика и вовсе были похожи на родных бабушек, подававших детям свечки с таким видом, будто это были не тающие в ладошках свечечки, а леденцы на палочке.
Церковный хор был бесподобен: ажурные переливы, восходящие и нисходящие ноты брались без видимых усилий, женские и мужские голоса сливались в гармонии, и сам хор пел, чуть покачиваясь от удовольствия.
Мое внимание привлекла одна из девушек в цветистом платке на краю клироса. Она светилась настоящим счастьем, и я, близорукими глазами уловивший что-то необыкновенное в этом светлом, но смутном облике, ступил вправо и чуть ближе, чтобы тайно разглядеть приглянувшуюся мне певунью.
Ее овальное лицо с широко расставленными искрящимися глазами с удлиненными восторженными ресницами, с высокими тонкими дугами черных бровей, узким, слегка курносым носом, пухлыми, но ровными губами и маленьким подбородком - было как будто не до конца оформленным, но удивительно прекрасным. Сердце мое стукнуло в груди коротким сладостным стоном и окатило горячей волной, растекшейся в крови неутихающей нежностью.
Более всего поразил ее взгляд, направленный не на регента и не внутрь себя, а словно в невидимый мир, который почему-то зовется райскими кущами. Девственная чистота этого взгляда была несомненной - она вдребезги разбивала грешные мысли, настраивая чувства на тихое целомудренное любование нетронутой женственностью.
Я с нетерпением стал ждать крестного хода, чтобы увидеть ее всю. Во мне горело не любопытство, а желание художника завершить портрет, удостовериться, что эта немыслимая красота существует наяву, живет в человеческом теле, двигается, улыбается, смеется, поет... В какой-то момент я почувствовал, что растворяюсь в этом восхищении, и с силой заставил себя отвести взгляд.
Служба подошла к своей вершине. Самые главные молитвы произносились с длинными паузами, христиане сосредоточенно повторяли про себя прошения, известные только им и Богу, шевеления почти прекратились. Немного погодя своды храма огласил возглас: «Отче наш!..» - и все затихло в предвкушении причастия, лишь однообразный голос пономаря, читающего покаянный канон, продолжал одиноко звучать среди всеобщего ожидания. Юные матери с младенцами торопливо шли к праздничной иконе, ряды прихожан расступились, пропуская работницу храма, осторожно несшую в руках поднос с теплотой.
Теперь я мог свободно смотреть по сторонам, но смелость вдруг исчезла, стало казаться, что все почудилось, и я не стал глядеть на девушку, так взволновавшую меня.
«Тело Христово приимите, Источника Безсмертнаго вкусите», - пел хор, но я продолжал смотреть в пол, ощущая свое трепещущее сердце.
Последний причастник поцеловал край чаши, священник удалился в алтарь, и его помощники стали сновать среди прихожан, выбирая тех, кто понесет иконы и хоругви. Наконец все были определены, поставлены как надо, и ход начался.
Хор двинулся первым. Я поднял глаза, нашел среди певчих поразившую меня незнакомку - и чуть не потерял сознание: она оказалась горбуньей!
Да-да, небольшой горб, больше похожий на неоперившееся крыло ангела, возвышался над спиной, совсем не двигаясь, в отличие от ее стройной фигуры в белом облегающем платье. Она радостно шла, продолжая звонко петь, а я шатнулся вслед за ней, не веря собственным глазам.
Как же так?!.. Неужели это возможно? Неужели самая великая и непостижимая красота может жить только в таком обрамлении?!
Я продолжал шагать за праздничной толпой, стоял во время чтений Евангелия, но почти ничего не слышал, ощущая на своем лице брызги святой воды как слезы разбитого счастья...
Какое-то новое чувство стало подниматься внутри меня, направляя мысли вверх, к высшему смыслу, к божественному, а не к человеческому началу. Я стал просить Бога о вразумлении, о том, чтобы Он открыл мне тайну происшедшего... - и услышал ответ!
Он не был голосом, он оказался сердечным признанием самому себе: « - А что ты хотел увидеть?.. Девичье лицо и тело, даже прикрытое наглухо, все равно кажется мужчине желанным. А теперь твое желание исчезло? Что же осталось?»
Я вынужден был признать: восторги мои утихли, теплая волна сменилась ровным ходом отрезвевшего сердца, внутренняя дрожь прекратилась, осталось нечто воздушное, легкое... Еще раз взглянув на незнакомку, я уже не ощутил томного ожидания - лишь тонкая грусть пела во мне.
Из храма я ушел, уверенный, что этот случай - наваждение, мираж, ошибка... Но прошла весна, ярко засияло лето, а из памяти моей так и не исчез ее взгляд. И я понял, что таких чистых и ясных глаз мне уже не встретить нигде, кроме той церкви, в которой - знаю это точно! - поет вечная девушка неземной красоты.
Николай Устюжанин, член Союза писателей России, г. Вологда
