Штаб дьявола

Сам дьявол редко вмешивается в события обычной человеческой жизни. Он занят главным - готовит путь антихристу. Всю бесовщину в мир внедряет его дьявольский штаб. Работу ведёт и по странам и континентам, и, главное, по умам, душам, сердцам. Ссорит людей, убивает любовь, спаивает, развращает, прельщает деньгами, удовольствиями. От падения нравов производные: пошлость культуры, недоумки образования, продажность дипломатов и политиков.

На этот штаб работают и вроде бы сильно русские патриоты. Телепузикам велено и русским слово давать. Пусть пищат, визжат, хрипят, что Россия гибнет, это же музыка для дьявольских ушей.

Почему же мы терпим поражения? Мы, русские? Потому что дьявольские штабисты занимаются не глобальными проблемами, а каждым отдельным человеком. Человек рушится - остальное само собой.

У дьяволят и отпуска бывают, их хозяин об их здоровьи заботится. Отпуск у них у моря, среди педерастов.

 

ПОЖИРАТЕЛИ ВРЕМЕНИ

Мне кажется, это такие маленькие незаметные существа, которые всюду. У них вообще один рот, они всё едят, а, главное, пожирают наше время и одновременно заражают нас бациллами обжорства, лени, жадности. Но самое для них лакомое - это время. Вот они втравили человека в переедание, он уж еле дышит, а всё ест и пьёт. Упал поспать. А должен был потратить время на нужную работу, а теперь это время убито обжорством. Но оно не пропало безследно для пожирателей времени, это их добыча. Девица перед зеркалом часами. Эти часы опять же кормят пожирателей, а девица за эти часы просто постарела. Как ни намазывайся, умирать-то придётся. Вот вытянули людей на безполезное орание на митинге. У кого дети не кормлены, у кого мать-старуха, а время на заботу о них уже не вернуть. Или идут, никто не гонит, на эстрадников смотреть. Что получат от этого? Удовольствия, скоро проходящего, чуть-чуть, да и удовольствие это от хохмочек, сплетённых из разврата и пошлости, а в основном всё та же трата времени, да усталость. А пожирателям радость.

Телезрители особенно кормят пожирателей. У них есть слуги: утешатели, убаюкиватели, увеселители. Пожиратели от награбленного времени пухнут, складируют время как сжиженный газ, в хранилища. Потом продавать будут.

 

ЖЕРТВЕННАЯ КОРОВА капитала - это демократия. Любишь не любишь, ругать не смей. Эта корова давно топчется в России и по России. Вытоптала медицину, топчет школу, пыталась топтать оборону. А уж как культуру-то топчет. Пасётся на русских землях, превращая их в пустыри, затаптывает целые поселения. Когда всё вытопчет, уйдёт, оставив на память о себе нашлёпанные вонючие лепёшки. Тогда и ругать её разрешат.

Чем же страшна? Она всё меряет на деньги, на недвижимость. Она создаёт такие миражи: ты будешь жить в достатке, если употребишь свои знания на для карьерного роста и своего благополучия. И что конкуренция это не сживание конкурентов со свету, а прогресс. А если они слабее, значит, мешают прогрессу. И должны осознавать.

Уйдёт корова капитала, новое животное придёт. Новый троянский конь. Введётся в Россию в дымовой завесе критики демократии. Она была не та, не так понята, а сейчас будет всё тип-топ.

То есть всегда болтовня о какой-то бы якобы заботе о народе, о счастьи на земле. То есть постоянное забвение Бога. Разве Он не говорил, что земная жизнь это прохождение долины скорби. Что войти в Царство небесное можно только узкими вратами. Что нищий Лазарь всегда будет счастливее богатого благополучного богача.

И это дано понять всем. Но не все хотят это понять. Кто-то не может, а кто-то и не хочет. А не хотят, так что же и убеждать, время тратить.

 

РАДОСТИ, ПРЕПОДНОСИМЫЕ плотью, иногда могут и радовать душу, но в итоге все равно тащат её в бездну. Только душевные радости: родные люди, работа, лес да небеса, да полевые цветы, да хорошие книги и, конечно, Божий храм - вот спасение.

Целый день стояла пасмурность, тряслись по грязной дороге, щётки на стёклах возили туда-сюда мутные потоки дождя, еле протащились по чернозёму, около пруда остановились. «Тут он играл в индейцев, - сказал молодой строитель о прежнем хозяине этого места, который умер не в России. - Строить будем заново, на речном песке».

Стали служить молебен на закладку дома на прежнем основании. Молодой батюшка развёл кадило и так сладко, так отрадно, так древне-вечно запахло ладаном, что ветер усмирился и солнышко вышло.

Что ещё? Господи, слава Тебе!

 

«ТРЕЛЁБУС»

Так говорил отец. Не троллейбус, а трелёбус. Уверен, что он говорил так для внуков, которые хохотали и поправляли его. Но и они понимали, что дедушка шутит.

И вот, ушёл отец мой, мой дорогой, мой единственный, не дожил до позора августа 1991 года, а я, как ни еду на троллейбусе, всё улыбнусь: трелёбус. Еду мимо масонского английского клуба, музея Революции, теперь просто музея и мне смешно: какие же демократы самохвалы, в зримых образах хотели воспеть свои «подвиги». А что зримого показать? Нечего показать. Так нет же, нашли чего. Притащили от Белого дома (им очень хотелось, чтобы у нас было как в Америке, чтоб и Белый дом, и спикеры, и инвесторы, и ипотеки: демократы - они задолизы капитала), притащили во двор музея троллейбус в доказательство своей победы. Написали «часть баррикады». Смешно. Карикатура. Но ведь года три-четыре торчал этот трелёбус около бывшего масонского клуба. Около ленинского броневичка, якобы с него он и выступал. Ельцын Ленина переплюнул, вскарабкался, вернее, его втащили, на БТР и, хрипя с похмелья, сообщил восторженным дуракам, что демократия облапошила-таки Россию. Захомутала, задушила. Мужиковатая Новодворская в восторге. Жулики ожили, журналисты заплясали.

Победили демократы не коммунистов, они и без них бы пали, временно победили русскость. Пошли собачьи клички: префект, электорат, мэр, мониторинг, омбудсмен, модератор и особенно мерзкое полицейское слово поселение (У Гребнева: «Не народ, а население, не село, а поселение. И уходит население в небеса на поселение»).

А и как было не засЫпать нас мусором этой словесной пыли, если многие господа интеллигенты с восторгом принимали любую кличку названий предметов и должностей, лишь бы не по-русски. Хотя русские слова точнее и внятнее. Это как хохлы, лишь бы не по-москальски.

Так что и у них свои «трелёбусы».

ИЗДЕВАЮТСЯ НАД НАМИ: Иван-дурак, Емеля-дурак, работать не хотят. Но помилуйте, сколько можно работать, когда-то надо и отдохнуть. Сильно ли устанет папа Карло, строгая полено? Много ли перетрудится портняжка, разводя мух, а потом убивая их полотенцем? Емеля велит вёдрам самим идти в дом от проруби, велит печке везти его в город, почему? И ведер этих с реки в дом натаскался уже и пешком в город находился. Наработался выше крыши. Хоть немного барином побуду. Нашу бы зиму, наш климат да в Африку, мы б посмотрели, как они будут под бананом лежать и брюхо чесать. Когда лежать, когда чесать, когда дров на всю зиму надо, сено на корм корове, овцам надо, одежду тёплую надо, надо утеплить хлев, печку подмазать, подполье упечатать... Да мы, русские, в непрерывных трудах, но ничего никогда никому не докажем. А что не докажем? А то, что мы лучше всех. Я так думаю.

Но, в конце концов, хай клевещут!

АЛЕКСЕЙ ВАНИН

Актёр Алексей Ванин, по сути, никогда не был актёром, занимался вольной борьбой. По всем статьям подходил. Большущий, сплошные мускулы и одновременно весёлый, общительный, начитанный. Завоевал звание чемпиона мира по вольной борьбе. И о нём написали сценарий «Чемпион мира». И его снимали в роли чемпиона мира. И он, получается, играл самого себя. То есть не играл, повторял прожитое. Он говорил: «Я когда увидел себя на экране, я так хохотал! Мне казалось, что это не я».

Фильм Шукшина (оба алтайцы) «Калина красная» держится в нравственном смысле образом Петра, брата Любы Байкаловой. Роль играет Алексей Ванин. Не бывший зэк Егор Прокудин, никак не решающийся встретиться с матерью, а именно герой Ванина, сильный, спокойный в своей народной правоте, держит уровень русской жизни. Именно он сметает с причала на своём грузовике эту нечисть, эту шпану, убивающую человека, решившего жить нормальной жизнью. Выныривает, садится на кабину затонувшей среди реки машины, и видно, что уверен: он свершил нужное дело, а уж как к этому отнесутся всякие власти, это дело десятое. Кинооператор Картины Анатолий Заболоцкий рассказывал, что актёр заныривал в кабину утонувшей машины и, по команде (дёргали за леску) выныривал оттуда несколько раз.

Мы были дружны с Лёшей с 1979-го года, года пятидесятилетия ( всего-навсего!) Шукшина. Выступали на Пикете, в колонии, где снимались кадры «Калины красной», купались и в Бие и в Катуни. В одном месте подъехали к берегу, а в воде торчат бетонные сваи. А ехать в другое место неохота, да и жарища. Лёша разделся, говорит: «Я тогда почувствую, что постарел, когда испугаюсь прыгнуть с обрыва в незнакомом месте».

И прыгнул!

И никогда он не постарел. Ему было уже девяносто лет, а он занимался с мальчишками вольной борьбой, проводил чемпионаты России. Находились добрые люди, помогавшие ему. Особенно предприниматель Левашов Юрий Александрович. Помню один такой чемпионат в Подольске. Я ничего не понимаю ни вольной, ни в невольной борьбе, но мне было так интересно и полезно смотреть эти поединки, в которых побеждали сила и ловкость, но никогда не хитрость. За этим, за честностью борьбы Ванин очень следил.

Наградили победителей, пошли на банкет. Тут надо сказать, что на Лёшу всю жизнь вешались женщины. Что называется, было на кого. Он - человек открытый, доверчивый, шёл навстречу чувствам. В застольи жена (забыл имя) приревновала к девушке, которая явно набивалась во временные подруги. Лёша иронично воспринимал знаки внимания, шутил. А жена взвилась: «Немедленно едем!» - «Зачем? Надо же посидеть с людьми, оказать уважение: чемпионат какой провели». - «Ну и сиди, а я уезжаю. Навсегда! Никогда не вернусь!» И так далее, словом, обычные слова обычной ревнивой жены». - «Уезжай», - хладнокровно ответил Лёша.

Он посидел ещё часик для приличия и засобирался. Пристающей красавице сказал: «Девочка, у тебя и без меня всё впереди», - и поехал домой. Дома принял душ, лёг в кровать.

Назавтра рассказывал: «Я же алтаец, таёжник, охотник: и слух обострён, и чувства. Чую - кто-то есть. Затаился. Жду. Точно! - выползает. Хватаю - она! Вот дура из дур: заревновала до того, что приехала домой и залезла под кровать, чтоб меня подстеречь.

Да, вспоминаю Алексея Ванина - богатырь во всех смыслах! Девяносто лет, а красавец! Статный, крепкий, в полном сознании. Это Алтай, это Россия.

- СВОИ ЖЕ РАСКУЛАЧИВАЛИ, с детства знались. Велят имущество на телеги грузить. Я не стал, отошёл к дровам, сел. Сами таскают, сортируют. Я отвернулся. Скорей бы, думаю, милиция. А её уже вызвали. Милиционеру потом говорю: «Надо было мне не собирать хозяйство, а пропивать, да в начальство идти». Не местный, молчит. С семи лет вкалывал, на сапоги зарабатывал, печнИчал, потом механизмы пошли. Любой трактор осваивал. Девушку любил. Говорит: «Я бы за тебя пошла, но очень бензином пахнет, не могу. То есть пробрезговала. А красивая. Да и недолго красовалась: приехал из области щелкопёр, соблазнил. Потом приходила: возьми, глупая была. А как возьму, уже у ней сын от того, из области. Оно бы хорошо - парень, помощник, да понаблюдал: нет, не будет работник, весь в папашу. А её всю жизнь жалко. - Задумался. - Теперь уж жалей не жалей, теперь главная жалость: крыса вставную челюсть стащила, где-то в подполье спрятала и по ночам грызёт. Днём лазил - не могу найти. Ночь пришла - опять грызёт. Вот какие нынче стоматологи - крысам не по зубам. Мне-то крепко протезы забабахали, а одной девушке так себе. Все равно не зря: хоть на свадьбе поулыбалась.

 

ЗАВСЕГДАТАЙ ДОМА ЛИТЕРАТОРОВ Яша: - «Роман-с пишете? А? Поняли амбивалентность: романс для голоса с гитарой или роман словоерс? А нет там у вас такого изображения героя в родной палестине: он идёт и лицом задевает плетень?»

Хохмочками кормился. Почему-то все считали обязанностью ему налить, поднести. «Я еврей, но пью как чеховский чиновник», «Вчера случайно прочёл любопытную книжечку. Называется «Библия».

 

КОРФУ

Холод в номере уличный. Я вернулся с долгой прогулки по городу. Темнеет рано, но город празднично освещён: скоро европейское Рождество. Дома, деревья, изгороди, парапеты мостовой, - всё в весёлых мигающих лентах огоньков. Ветер и зелень. Длинная безконечная улица. С одной стороны море, с другой залив. Не сезон, пусто. Брошенные тенты, ветер хлопает дверцами кабинок. Берег покрыт толстым слоем морской травы. Волны прессуют его. Вроде бы и тоскливо. Но запахи моря, но простор воды, но осознание, что иду по освобождённой русскими земле, освежали и взбадривали. От восторга, да и от всегдашнего своего мальчишества, залез в море. Ещё и поскользнулся на гладких камнях. Идти не смог, выползал на четвереньках. Ни полотенца, ни головного убора. А ветрище! О чём думаю седой головой? Поднимался по мокрым ступеням. Справа и слева висящие и мигающие гирлянды огней. Декабрь, а всюду зелень. Даже и фонарики бугенвиллий.

Группа моя у отеля. Надо было просквозить в номер, но неловко, и так от них убегал. Стоял, мёрз, слушал. Гид: «Турки отрезАли головы у французов и продавали русским. Русские передавали их родственникам для захоронения... Семьдесят процентов русских имён взято у греков. Но моё имя Панайотис в Россию пока не пришло».

Новость: нас не кормят. Надо самим соображать. «Ахи да охи, дела наши плохи, - шутит Саша Богатырёв. - Пойдём за едой. Кто в МонрепО, а мы в сельпо. - Рассказывает, что пытались ему навязать якобы подлинную икону. - Говорят: полный адекванс. Гляжу - фальшак».

Я на скрипящей раскладушке. Боюсь пошевелиться, чтоб не разбудить соседей. Они всю ночь храпели, я сильно кашлял, надеясь, что их храп заглушает для них мой кашель. Встали затемно. Читали утреннее Правило. Ехали по ночному городу. Справа тёмное, белеющее вершинками волн, море, слева, вверху, худющая луна и ковш Белой Медведицы. Полярная звезда успокаивает.

Службу вели приехавшие с нами митрополит и архиепископы, а ещё много священников. Поминали и греческих иерархов, и своих. Храм высокий, росписи, иконы. Скамьи. Мощи святителя Спиридона справа от алтаря и от входа. Молитву ко причащению при выносе Святых Даров читали вслед за архиепископом Евлонием всей церковью.

Слава Богу, причастился.

Потом молебен с Акафистом. Пошли к мощам. Для нас их открыли. Приложились. Ощущение - отец родной прилёг отдохнуть. И слушает просьбы.

На улице ветер. Опять оторвался от группы. Время есть, сам дойду, без автобуса. Пошагал. Куда ни заверни - ветер. В лицо, в спину. Особенно сильно у моря. Но если удаётся поймать затишное место - сразу тепло и хорошо.

Конечно, заблудился. Никто не знает, где отель «Елинос». Это и неудивительно, это не отель, а, в лучшем случае, фабричное общежитие. А говорили: три звёздочки. Да Бог с ними, не в этом дело. Мы у святого Спиридона, остальное неважно. А ему каково бывало. За ночь я окончательно простыл. И ещё и сегодня ночь до перелета в Бари.

Наконец, мужчина в годах стал объяснять мне дорогу на всех языках, кроме русского. Я понял, что очень далеко и понял, что давно иду не к отелю, а от него. Он показал мне на пальцах: пять километров. Направление на солнце. Отличный получился марш-бросок. Заскакивал сходу в магазины и лавочки, чуть не сшибая с ног выскакивающих встречать продавцов. Вскоре заскакивать перестал, так как убедился, что европейские цены сильно обогнали мои карманы, и просто быстро шагал. Купил, правда за евро булочку, да и ту скормил голубям.

В номере прежняя холодища. Кормить нас никто не собирается. Положенный завтрак мы сами пропустили, гостиничную обслугу не волнует, что русские до причастия ничего не кушают. Им это нравится, на нас экономят.

В номере прежняя холодища. Но у Саши кипятильник и кружка. Согрелся кипяточком, в котором растворил дольку шоколада.

Читал Благодарственные молитвы.

Какая пропасть между паломниками и туристами! Перед ними все шестерят, а нам сообщают: «У вас же пост», то есть можно нас не кормить.

Но мы счастливы! Мы причастились у святителя Спиридона. И уже много его кожаных сапожков пришло в русские церкви.

 

ПЕРЕЛЁТ В БАРИ с приключениями, то есть с искушениями. Не выпускали. Стали молиться, выпустили. Уже подлетали к Италии, завернули: что-то с документами. Посадили. Отец Александр Шаргунов Начал читать Акафист святителю Николаю. Мы дружно присоединились. Очень согласно и духоподъёмно пели. В последнее мгновение бежит служитель, машет листочком - разрешение на взлёт. В самолёте читал Правило ко Причащению. Опаздываем. В Бари сразу бегом на автобус и с молитвой, с полицейской сиреной, в храм.

Такая давка, такой напор (Никола Зимний!), что уже не надеялся не только причаститься, но и в храм хотя бы попасть. Два самолёта из Киева, три из Москвы. Стою, молюсь, вспоминаю Великорецкий Никольский, Никольский же! Крестный ход. Подходят две женщины: «Мужчина, вы не поможете?» Они привезли в Бари большую икону Святителя Николая, епархиальный архиерей благословил освятить её на мощах. Одного мужчину, мы знакомимся, они уже нашли. Я возликовал! Святителю, отче Николае, моли Христа Бога спастися душам нашим!

Конечно, с такой драгоценной ношей прошли мы сквозь толпу очень легко. Полиция помогала. Внесли в храм, спустились по ступеням к часовне с мощами. В ней теснота от множества архиереев. И наш митрополит тут. И отец Александр. Смиренно поставили мы икону у стены, перекрестились и попятились. И вдруг меня митрополит остановил и показал место рядом с собой. Слава Тебе, Господи! Ещё и у мощей причастился. Вот как бывает по милости Божией.

РОЖДЕСТВО ХРИСТОВО 1999-го. Великорецкое. Написал рассказ «Зимние ступени» о Великорецком, а нынче ступеней нет. Ехал к источнику как суворовский солдат в Альпах. Темно. У источника никого.

Днём Саша Черных натопил баню. Он её ругает, но баня у него это баня. Ещё, по пояс в снегу, он сбродил за пихтовым веником. В добавление к берёзовому. В сугроб я, может быть, и не осмелился бы нырять, но Саша так поддал, что пАром дверь не только вышибло, но и с петель сорвало, а меня вынесло. Очнулся под солнечным туманом в снежной перине.

А в Москве, в Никольском 31-го декабря сосед Сашка топил баню. Тоже мастак. Тоже я раздухарился и вышел на снег. Но не снег, наст, до того шли дожди, а к Новому году подмёрзло, подтянуло. Покорствуя русскому обычаю создавать контрасты, лёг на снег. Но это был наст, будто на наждак лёг. Ещё и на спину перевернулся. Подо мной таяло. Вернулся в баню, окатился. Батюшки, весь я в красных нитях царапин.

Но здесь баня не главное. Богослужение. Долгое, но быстрое. Вчера читали Покаянный канон, Акафист. Последний день поста. Вечер. Сочельник. Нет, звезды не видно. Но она же есть.

Сейчас я один, ещё днём всех проводил. Топил печь, ходил за водой. Ещё украшал божничку. Читал Правило ко причащению. Имени монаха, который в Лавре, в Предтеченском надвратном храме, назначил мне читать Покаянный канон, не помню.

Четыре места на белом свете, где живёт моя душа и какие всегда крещу, читая вечерние молитвы: Лавра, преподавательская келья, Никольское, Великорецкое, Кильмезь. Конечно, московская квартира. В Вятке (кирове) тяжело: мать страдает по милости младшей дочери, но ни к кому уходить не хочет. А когда-то и в Вятке работал. В Фалёнках. Да только всегда то наскоком, то урывками. Кабинета у меня не бывало. Разве что редакторский с секретаршей при дверях. Так там не поработаешь.

Тихо. Свечка потрескивает, ровно сгорает. Так тихо, что лягу спать пораньше. И где тот Киров, и где та Москва? Тут даже Юрья, райцентр, так далеко, что кажется, и Юрьи-то нет. А только этот дом, тёплая печь, огонёчек у икон. И ожидание завтрашнего, даст Бог, причастия.

 

ПИСАТЬ О СВЯЩЕННОМ, святом, почти невозможно, и вот почему: един Бог без греха. Я грешный, я чувствую, знаю из книг, какой должна быть духовная жизнь настоящего православного, но далеко до неё не дотягиваю. А пишу. Что-то же от этого в моих писульках хромает.

Шёл в Троицкий храм молиться, а вижу как тэвешники тянут провода, кабели, ставят свет, как ходят по амвону тётки в брюках. Они-то и вовсе без тени благоговения. Но их благословили делать передачу о Пасхе в Троицком храме у раки преподобного Сергия. И кто-то увидит передачу, и позавидует нам, тут стоящим. А я не молюсь, а сетую на этих тёток.