От автора. Дорогие братья, знаю и надеюсь что среди вас есть те, кто бывал участником Великорецкого Крестного хода. Я его помню еще в те времена, когда нас шло двести человек, а теперь идет по 60-70 тысяч. Наверняка многие из вас вели свои записки во время хода или просто помнят его. Хочу предложить открыть на РНЛ рублику «Крестоходцы». Посылайте ваши истории, рассказы, записки. Даст Бог, со временем эта рублика выльется в большую книгу. Сердечно Ваш, В.Н.Крупин.
***
НАШУ БРИГАДУ или артель, как угодно, сдружил и сплотил Великорецкий Крестный ход - это главное чудо вятской земли. Да разве только вятской. Уже идёт этим ходом вся Россия, всё Зарубежье. Ходу свыше шестисот лет. Наши предки дали обет каждый год носить чудотворную икону святителя Николая из Вятки на реку Великую, туда, где она была обретена.
Выполняя этот обет, мы вместе с другими ходим с иконой много лет. Помним, как шло нас человек двести, все друг друга знали, а сейчас идёт по пятьдесят и больше тысяч человек. Кто откуда. Вятских, в сравнении с другими, мало. Но вятские выполнили главное дело - сохранили Крестный ход. Вот и наша бригада вся вятская. Все по происхождению сельские, то есть умеющие всё делать: и копать, и пилить, и стены класть, и круглое катить, и плоское таскать. И на земле спать, и клещей не бояться. Нашу бригаду уже давно батюшки благословили уходить заранее вперёд, готовить встречу Крестного хода в Горохове. Там, на третий день пути, большая остановка с Акафистом святителю Николаю, с двумя молебнами, с погружением в купели, с общим обедом. Но ведь и купели, и обед надо кому-то приготовить. А ещё мы постоянно помогаем в возрождении Казанской церкви.
Горохово было огромным селом: сельсовет, средняя школа, больница, но большевики и сменившие их коммунисты, ненавидя Православие, уничтожили его. В прямом смысле. Как фашисты. Жители были насильно изгнаны, переселены, а избы села, все постройки, сожгли. Сгребли бульдозерами в одно место и подожгли. Дым, как крик о помощи, восходил к небесам. И услышал Господь. Увидел наши малые труды, и дал сил на дальнейшие. Диву сами даёмся, что было и что постепенно становится. Нынче разбирали фундамент школы, поражаясь его размерам. Разбирали, потому что нужен кирпич для возрождения церкви. Её тоже взрывали, но взорвать до конца не смогли.
ПРИШЛИ МЫ К КОСТРУ сегодня раньше обычного. У повара еще не готов обед. Но дождь остановил работу на плотине, и у нас получился отдых. Мы знаем, что вождь все равно что-нибудь да заставит делать, что-то придумает, но пока он молчит. Усердно, залюбуешься, режет стельки из картонного ящика. Делает он это как любое дело с упрёком в наш адрес - вот он не умеет сидеть без работы, а мы умеем. Но мы и молчать умеем, а он все равно молчать долго не будет. И - точно:
- Работу надо видеть, - изрекает он. - Дрова всегда нужны. Топоры всегда надо подтачивать. Так же и лопаты. А пила! А ножовка! У колуна топорище расшатано. В домик нужно на двери занавеску, на окна сетки. Или вас комары не жрут?
- Есть же препараты, - говорим мы.
- Это химия, это убийство легких. Вы раз в году бываете неделю в лесу, и эту неделю тоже хотите дышать химией, а? Отвечайте. Вы хотите дышать химией? Я лично не хочу, я буду спать на улице. Из принципа.
- Ну и спи, - хладнокровно говорим мы.
- А стыдно не будет?
- С каких коврижек?
- Вы в доме, а человек на улице.
- Ты не человек, ты вождь. А что хочет вождь, то он и делает. Ты же сам заставил нас голосовать за параграф: вождь, как папа римский, всегда прав.
Такая наша оценка его действий устраивает вождя. Все-таки он находит, в чём нас сделать виноватыми перед ним и окружающим миром.
- Ваша химия убивает не только вас, но и комаров. А?
- И что?
- Младшие братья, вот что. Питание для птиц. А птицы уничтожают вредителей леса. Также комары и мошки - корм для рыб.
- А рыб уничтожаем мы.
- Прошу без этих ваших поддевок.
- Поддевка - это из разряда одежды.
- Опять! На вашем бы месте я б разделся, хотя б до пояса, и выставил бы себя...
- На обозрение?
- На произвол кровососущих. Надо чаще помнить подвиги святых. Мы не святые, - назидает вождь, - но помнить надо. - После паузы он встаёт и просвещает нас на случай встречи с клещём. - Клещи сидят на краях веток у дороги, на самых кончиках листьев и держат передние лапки вытянутыми и готовыми для захвата. Вот так.
Вождь полуприсел, выдвинул вперёд крепкие руки с растопыренными, полусогнутыми пальцами, и очень талантливо изобразил как клещ ждет добычу.
- А я изображу жертву, - говорит Толя. - Буду проходить мимо, цепляйся. - Он в самом деле проходит перед вождём. - Почему не впился? Братья! Величие вождя я вижу даже в лекции о поведении клещей. Я шёл как на параде, как мимо трибуны. Но на ней стоял не клещ, а вождь в виде клеща. В виде, сечёте? То есть голограмма клеща никак не могла наложиться на реального вождя.
- Ну, ребёнки, опять ваша демагогия.
- За стол, - зовёт повар.
В этот раз доехали только до поворота. Свернули, сразу сели. Еле вытащили. Ещё одну машину на трассе тормознули, перегрузили вещи и... тоже сели. И её вытащили. Всё навьючили на себя, и еду, и питьё, и инструменты и потащились знакомой дорогой. 12 км. Грязища. Идём опять мы, как и ходили все эти годы: крановщик Анатолий и Толя поэт, идут работяги, два Александра, один с бородой, другой без, идёт, опять же поэт, Лёша, а с ним впервые идёт сыночек семилеток Ваня, иду и я, аз многогрешный. Год мы не виделись. Год, а как его и не было, этого года. Ибо главное в нашей жизни - Великорецкий Крестный ход. А мы его авангард. Идём заранее вперёд, чтобы готовить его встречу, особенно в Горохово, где самая большая остановка с молебнами, акафистами, обедом. Но надо же отметить радость встречи.
- Бригадир! - Бригадиром мы давно считаем крановщика Анатолия, он пономарь и чтец в церкви, готовится в дьяконы. - Бригадир! Ведь мы же фактически ещё и не встретились!
- А где присесть? - резонно отвечает он. - Мокрота же. Не отмечать же на ходу.
- А что особенного, - говорит Толя-поэт, - Хемингуэй работал стоя и никогда не знал простоя. Вон лесок впереди. Под ёлочкой-то как хорошо.
Анатолий назидает, уводя в сторону:
- Маргаритушка прошла семьдесят раз, у меня посоха для зарубок не хватит. - У Анатолия на посохе пока четыре зарубки. - Вот Ванечка сможет пройти много раз. Хорошо, что ты с этих лет пошёл. Да, Иван?
Ваня пока стесняется говорить, жмётся к отцу. Тот называет его мудрено:
- Дружище, отвечай: к тебе глаголют. Мы входили в веру через терния и потери, через сомнения, а ты можешь войти органически, через радость.
- Лёша, от сына отстань, - советует Толя и говорит Ване: - Скажи папаше резко, Вань: «В такую грязь, в такую рань меня, папаша, не болвань». Ведь верно, Вань?
- Ой, ребёнки, - смеётся Анатолий.
- Толя! - вскрикивает Саша. Подскакивает к Толе и достаёт у него из под ног пёстрого шмеля.- Шмелик какой хорошенький красивый, мирное какое животное. Лапками умывается. Полетел!
На возвышенном месте посуше, идти полегче. Анатолий назидает:
- Кто без покаяния умирает, а паче того без отпевания, двадцать мытарств проходит. Весь мир будет их проходить. Что видим в мире? Безпредел, ужас! Что видим: воровство, пьянка, разврат! - Он останавливается. - Ребёнки, мы так не дойдём. Надо Акафист святителю Николаю читать. Крестный-то ход Никольский.
Останавливаемся, снимаем с плечей груз. Читаем Акафист. Пытаемся даже петь, но врём в распеве и ударениях.
- Ничего. В прошлом годе так же, не сразу спелись. А вы, ребёнки, за зиму сколько хоть раз Акафист читали?
- Чего с интеллигентов спрашивать? - вопрошает Толя. - Пойду солому поджигать.
Толя вообще поджигатель и разжигатель костров. Вскоре от оставленных груд соломы начинает идти густой серо-белый дым. Его ветром несёт на нас. Задыхаемся, сердимся на поэта, он хладнокровно объясняет:
- Это дымовая завеса, я вас маскирую, скрываю. С самолёта, чтоб не видно.
- От Бога ты нигде не скроешься, - наставляет Анатолий.
- Смотрите! - Толя весь озаряется. - Впервые такое вижу! Целое поле анютиных глазок. Да-а. Где бодрый серп гулял и красовался колос, теперь... - запинается.
- Теперь российские поля рождают только быстрых разумом Платонов, - привычно поддевает Лёша.
- Вот у этого затона я прочёл всего Платона, - отбивается Толя.
Оба Александра и Ваня рвут цветы. К иконе Казанской Божией Матери. Образ Её сохранился в Горохове на стене колокольни.
Саша оцарапал палец. Толя, он врач, перевязывает:
- Тут операция нужна, тут надо обработать спиртом. Ты понял, бригадир? Тебе нужны здоровые работники, или как? - Это он Анатолию. - Я хирург. А хирург - это взбесившийся терапевт. - И снова подговаривается к выпивке: - Сжёг я средь поля сырые снопы и только за стопку сойду со стопы. Нам не для пьянки, а чтоб форму не потерять.
- Лучше сойди со стопы и сядь, в ногах правды нет, - уклоняется Анатолий, - вся правда в Евангелии.
Идём дальше. Дождя уже нет. Ветерок обдувает, сушит. Тяжело, но уже увиделась вдали гороховская колокольня. Поём «Царю Небесный». Идти повеселее. Пригорок, низина, кладбище, снова вверх. Дошли. Анатолий выдержал характер, не дал расслабиться.
В Горохово «обходим владенья свои». У родника сделаны три трубы. Из двух льются хорошие струйки, из крайней к лесу чуть-чуть. С радостью пьём, умываемся, благодать! Вершинки леса осветились, это солнышко старается пробиться к нам сквозь тучи. У Саши прямо сияющее лицо.
- Толя, помнишь в прошлый год, ты не хотел погружаться в источник?
Саша напоминает случай из нашей жизни в прошлый Крестный ход. Мы оборудовали источник и погружались по очереди. А Толя потерял образок святителя Николая и сказал, что это ему знак - запрещение. «Без него в источник не пойду». Мы всё осмотрели, обыскали - нет образочка. А вечером вернулись - глядим - да вот же он, над источником! Чудо!
- Да, - кряхтит Толя, - не очень-то я был рад этому чуду, боялся холода. Но! Пришлось! Зато доселе жив! Перезимовал.
Соображаем, чем займёмся в первую очередь, чем во вторую.
СИДИМ У КОСТРА счастливые. «Милка сшила мне рубашку из крапивного мешка, чтобы тело не болело и не тумкала башка», - сообщает Толя скорее всего сочинённую им самим частушку. - Очень вятское выражение: «не тумкала башка», в каких ещё странах и контитнентах до этого дотумкались?
Начинается турнир поэтов.
- Пятистопный ямб, - объявляет Толя: - Как поздно я, мой друг, на родину приехал, как дорого себе свободу я купил. Хожу-брожу в лугах, и нет ни в чём утехи, пустеет на полях: «октябрь уж наступил».
- Я знаю чем отвечу, - говорит Анатолий, - Обращение апостола Иоанна к семи церквям. «Ангелу Лаодикийской церкви...».
- Прочтёшь в церкви, когда пойдём на вечернее Правило, - невежливо перебивает Толя. Встаёт. Он в тельняшке: - По колокольной гулкой сини, по ржанью троечных коней, как я тоскую по России, как горько плачу я по ней».
- А почему не четвёрочных, не пятёрочных? - ехидно замечает Лёша. Ване это очень нравится. Он увлечённо перерубает ветки. Смотрит на отца восхищённо. Отец читает о монахе. - Это пока не на бумаге, пока в голове.
- Так нельзя, - укоряет Анатолий. - Нельзя надеяться на память, она ненадёжна. Душа, конечно, помнит, но она не пишет. Монах может и согрешить, но украсть не может, убить не может, не завидует, к экстрасенсу не пойдёт. Это всё отсекается.
Громко кричит коростель. Пасмурный закат. Анатолий:
- Ох, я в детстве убил коростеля, вот грех. С тех пор как услышу...
- Это его праправнук, он тебе отомстит за предка, - предсказывает Лёша.
- Чего ж, заслужил. Он упал, я подобрал и заплакал: какая красивая птица была. Да-а.
- Сейчас-то не плачь, не надо, лучше наливай, да помянем твоего коростелЯ, пухом стала ему земля, - говорит Толя, - а вятское название коростеля дергач, и ты, бригадир, не плачь.
- Песню знал, забыл, знаете, вот такие слова: «Наискосок, пулей в висок», не знаете? - спрашивает Анатолий.
- И закопают в песок? - спрашивает Толя. - А мне дай стакан и кусок.
Лёша уводит Ваню в домик спать. Закат краснеет. Идём в храм, в котором уже есть и крыша, и закрыты щитами окна. Свечи гасятся сквозняком. Читаем и Правило и Акафист святителю Николаю. Картонные иконочки укрепляем на бывшей школьной парте. Около них Саша успел уже положить букетики анютиных глазок. Заходим в колокольню, читаем молитвы у сохранившейся на стене фреске трём святителям: Иоанну Златоустому, Василию Великому, Григорию Богослову. Вспоминаем, как тут по два лета ночевали. То-то намёрзлись.
Возвращаемся к костру. Закат перемещается к востоку, не тускнеет. Щедрый к ночи бригадир разливает, говорит Толе: «Пей первый, ты больше видел горя».
Ночью изжога, безсонница, коростель. Встал, оживил костёр. Захожу в избушку с романсом: «Утро туманное, утро холодное, встала бригада очень голодная». Толя, просыпаясь: «Меня остаканьте, чтоб я перестал думать о Канте. Я храпел?» - «Храпели все, кроме тебя».
Идём к роднику. Роса, холод. Шли только умыться. Но пришли, стали работать. «Нам денег не надо, работу давай», - это бравый бригадир Анатолий. Меня гонит делать завтрак.
- Чай будешь заваривать, - наставляет он, - слушай воду, не прокарауль. До кипения не доводи. Слушай шум. Как зашумит как пчелиный улей, заваривай. Смородины добавь.
Иду через густо-зелёный луг с полянками золотых купавок, с ароматной белизной черёмух. Поднимешь глаза - лес, ели как остроконечные шлемы древнего воинства. О, как весь год рвалось сюда сердце и так хочется вновь надышаться ещё на год.
Завтрак тороплив, некогда чаи распивать, хоть и смородиновые: работы много.
За год купель истратилась, приходится заново восстанавливать. В неё лезут те, кто в сапогах, Лёша и Саша. Мы на подхвате. Ваня оказывается незаменимым. Бегает то за тем, то за этим к домику, помогает и мне. Моет посуду да так, что за ним перемывать не надо.
У купели делаем бревенчатый настил на топком месте, ступени на склоне, перила к ним. Изготовили и устанавливаем арку при подходе к источнику. Над ней Крест. Кто ходил на Крестный ход, обрадуется новым свершениям, кто пойдёт впервые, будет думать, что так оно и было. А пойдёт неисчислимое море людей, и все будут погружаться в купель, набирать воду после Водосвятного молебна.
Горбатимся, копаем, идёт синяя глина, целебная, лечебная, но такая тяжеленная. Ещё ходим за осинами, спиливаем, притаскиваем, разделываем по размеру. Не рассчитали, приходится опиливать. Но опилыши, чурбачки идут в дело - выкладываем ими подходы к источнику. Осина чем хороша, не гниёт. И вообще дерево замечательное, она же не виновата, что на ней Иуда повесился. И когда осина трепещет листочками, даже в ясную погоду, без малейшего ветерка, почему говорят, что она трясётся от ужаса, она жизни радуется. Осина неженка, осенью первая желтеет, краснеет, оранжевеет и так оживляет лес, опушки, что даже не страшно думать о близкой зиме.
Дно купели выстилаем ровными, тонкими осинками. Прижимаем их сверху срубом. Другая часть бригады прочищает дорогу к роднику. И в прошлых годах вначале прорубали, потом расширяли тропу, но людей идёт всё больше, нужна уже не тропа, дорога, улица в лесу. Ваня полюбил топор, очищает стволы осинок от сучьев.
- Дружище, - говорит отец Лёша, - ты осторожней.
- Давайте все усыновим Ваню, все будем наставниками, - предлагает бородатый Саша.
Ваня уже освоился и смеётся громче всех:
- Дядя Толя, вы правда сегодня не храпели?
- Нет, дружище, как глаголил бы твой папаша, это не я храпел, это просто ты крепко спал, - отвечает Толя.
ДА, КАК РАДОСТНО, что мы здесь, тут мы молодеем, освежаемся телом и духом. И, как говорили древние, возгреваем православные чувства.
Готовлю обед, но решаю, чтоб сэкономить своё время для работ на источнике, заодно сготовить ужин. Кастрюль хватает, натащили их за эти годы. Разошёлся, начистил ведро картошки. И спохватился: кончилась картошечка, много не притащишь. А ведро за обед и ужин скушаем. Ещё бы, при такой-то работе на свежем воздухе какой у всех аппетит. Ничего, завтра перейдём на каши. Я уж знаю, кто какую любит. Крупы много.
Раскочегарили с Ваней печурку, крышки кастрюлек дребезжат. В самой большой начинает шуметь вода. Завариваем, как велено, смородиновым листом. И, конечно, ещё и пачку листового.
- Ваня, ты и костровым был, и судомойщиком, а теперь, ноги в руки, будешь посыльным. Аллюр три креста за работниками!
- То есть быстро бежать?
- Нет, надо ещё быстро стоять и долго спрашивать.
Ваня помчался. А я тарелки, кружки, ложки на артельном столе приготовил. Хлеб нарезал. Идут, мои братики. Саша сияет:
- Всё цветёт, всё благоухает! А птицы! Рай! Рай! Ванечка, запомни!
- Осенью будешь писать сочинение «Как я провёл лето, напишешь: я был в раю, там меня жрали комары и клещи, а в речке плавали лещи - советует Толя.
- Стоп! - восклицает бригадир. - Раздеваемся! Немедленно! Надо это было сделать перед сном.
Бригадир совершенно прав, ибо клещи похожи на радиацию, их не видно, не слышно, но они есть. И вот - у Саши на шее, под бородой клещ. Хорошо, рано хватились. Смазываем укус растительным маслом. Бригадир ниточкой обвязывает клеща и начинает потихоньку как бы выкручивать его из тела против часовой стрелки. Не дай Бог, оборвётся. Но всё, слава Богу обошлось. «Надо в баночку и на экспертизу», - говорит Саша без бороды. -»Много клещу чести. Экспертиза! Клещ и слова такого не знает, - говорит Толя. - Он уже не жилец, развяжите и отпустите».
Я стучу ложкой по кастрюле и возглашаю: «Отче наш...».
ПОСЛЕ ОБЕДА, перед новыми трудами читаем Акафист святителю Николаю. Поём всё лучше. Умилительны наши молитвы. Саша всегда плачет и оправдывается: «У меня слёзы сами текут и текут». Он старается всегда выбрать время, чтобы убираться в храме, выносить мусор, подметать пол. Пол, которого пока нет, утоптанная земля. А что было-то! Всё было завалено мусором, горами удобрений. Голыми руками выгребали. А запах какой был от удобрений, молодым женщинам становилось плохо - аммиак. Но вятские старухи и тут не сдавались. Помню, меня поразило то, что я собирал кучи битого стекла, ссыпал в старое ведро, и тоже голыми руками, и ни одной даже царапинки.
Молимся всемером, а будет так, что и места в храме не будет. Говорим о том, что Крестный ход двинулся из Вятки. Знаем даже по часам, где они теперь. «К Бобино подходят». - «Нет, ещё часа через два». У нас, в Горохово будут послезавтра, часам к девяти утра. Выйдут из Монастырщины в три часа ночи.
Ставим Крест между источником и купелью. Воду из источника хочется пить всё время. Чуть больше суток здесь, а кажется, живём тут давно.
Работаем и комаров замечать некогда. А их тучи.
- Ещё, Ваня, - советует Толя, - напиши в сочинении: «На Крестном ходу меня удивляло то, что комары не кусали совсем старух, а кусали меня и девочек. Дядя Толя объяснил это тем, что старухи железные, а девочки живые, а это разная степень вкусности. И сообщи граду и миру, что одна девочка тащила с собой целый пакет всяких антикомаринов, дезодорантов и её все равно жрали круглосуточно. Запомнишь?
Бригадир, как всегда авторитетно, просвещает:
- Комаров создал Бог для питания птиц и для обновления крови. Убавляется крови, начинают работать кроветворные органы.
- Они любят жрать пьяных мужичков, - в тон ему продолжает Толя. - У них алкоголь вошёл в кровь, которую комары пьют. Балдеют, становятся сами алкоголиками, начинают нападать на животных, кусают даже машины и трактора. Ваня, запиши.
Опять мы промерились с длиной жердей для настила. Переделываем.
- Ничего, - утешает бригадир, - трудов напрасных нет.
- Есть безполезная работа, сказал поэт, трудясь до пота. - Это Лёша.
- Может, когда сюда и Патриарх приедет, - мечтает Саша.
- Вначале Архиерей, - решает Анатолий. - А я, братья, видел архиерея. Лично. Возил документы от храма на подпись. Батюшка говорит: меня могут не пустить, ты пройдёшь. Прошёл. Попросил благословения, подал прошение. И не забыть подпись его: одна треть страницы - это прошение, а две трети его подпись. А вот вы, умники, скажите, почему, меня спросили в приходе, у Патриарха охрана, он ведь человек Божий, его Бог охраняет, почему?
- Да если б не было охраны, я бы первый стал его охранять, - заявляет Саша. - Столько сейчас психов, ненормальных, сектантов.
- Это не ответ. Его же Бог бережёт.
- Так вот, Бог и поставил охрану.
- Да, - восклицает Анатолий, - так мне и надо было ответить.
Выстилаем коротенькими бревёшками ступеньки к источнику. Решаем даже сделать и другой ряд ступенек. Чтобы по одному ряду спускались, а по другому поднимались, не мешая друг другу.
Как пролетел день, не заметили. И не присели ни на минуту, только то и посидели, что за обедом. Очень много надо сделать, и чем больше мы делаем, тем ещё больше остаётся. Надо заборчики у купели. И разделяющие мужчин и женщин, и укрывающие от любопытных. Надо вешалочки, какие-то крючки для одежды, надо полочки, всё надо. Молчаливый Саша устраивает вешалки гениально просто: это сучья сосны с большим количеством сучков. Отчистил, приколотил, залюбуешься. Такие бы в городскую квартиру.
Бригадир пишет номера на щепочках, переворачивает, предлагает брать. Это очерёдность погружения в купель. Ему достаётся первый номер. Тут, по ходу работ, после жеребьёвки, начинаются словесные упражнения на тему номеров и «остолбенели мужики». Это Толя рассказал стихи, которые были к столетию вождя. Как не могли мужики расколоть чурку, и как подошёл к ним невысокий, лысоватый человек. «Развалил он чурку на поленья лишь одним движением руки. Мужики спросили: «Кто ты?» - Ленин. - И остолбенели мужики».
- За бревно схватились первый с пятым, и остолбенели мужики, - это Лёша.
- Под бревно попали первый с третьим, и остолбенели мужики, - это Толя.
- Хлопнулся в источник номер первый, и остолбенели мужики, - Это повар.
Толя, элегически:
- В разгоне любви коростельной, в цветущем во лесе густом, коростелька осталась нестельной, первый номер повинен в том.
- Размер неважен в конце, - критикует Лёша.
- Именно так! Неважен! А первый номер отважен, - Толя разошелся, говорит без остановки сплошь экспромтами: - Мы пили вечером прекрасным, а птички пели за горой, за бригадиров седовласых, за первый номер и второй.
- Ой, ребёнки, - смеется бригадир, - умора с вами.
- Слово, речь - это словесная пища, - сообщает Толя, - мы ею питаемся и сами её производим. Русская словесная пища требует приправ: анекдотов, юмора, острого словца, она одна такая. Почему мы победили? Как бы без «Тёркина», почему бойцов ждали жёны и невесты, потому что «Катюшу» пели. И гвардейский миномёт тоже «катюша». Неизвестно ещё, какая Катюша сильнее била фашистов. Высокопарно я сказал наверно...
- Но верно, - одобряет Лёша.
Я спохватываюсь: ведь вечер, надо бежать к костру, разогревать ужин. Хорошо, много рыбных консервов. Но и их надо вскрыть и разогреть, смешав в остатками картофеля и каши.
За ужином бригадир вспоминает, что есть же у нас палатка, что можно в домике не задыхаться от духоты, не бояться комаров, но до того неохота нам, уставшим, возиться с её установкой, и мы с удовольствием внимаем экспромту поэта:
- Палатка - это не яранга, нам души горечью свело, но мы вернёмся бумерангом сюда, в Горохово село. Раскинем мы свои постели под крик всё той же коростели. И будет пухом нам земля под крик того коростеля. - И подкалывает бригадира: - Мятежный дух у нас не помер: бежит за птичкой первый номер.
Тут и Лёша воспрянул:
- Вот номер первый сгоряча швыряет дротики с плеча. И племя зрит ему во след: добыча будет или нет?
- Ой, ребёнки, - привычно смеётся Анатолий.
Но сегодня назревает нечто. Толя просит внимания:
- Нет ни еврея, ни арапа, ни грома с молнией, дождя, страшнее нет, ребята, храпа вчера поддавшего вождя. Пока он всю округу мает таким звучанием своим, всё племя грозно понимает: переворот неотвратим. И будет новая эпоха, другой устав, другой закон и что уже царём Горохом в Горохове не будет он.
- А кто вождь? - спрашиваем все мы.
- Пока не знаю, - отвечает Толя, - но излагаю точку зрения: - Что такое бригадир? Говоря по рабоче-крестьянски, бугор, шишка на ровном месте, говоря по уголовному, пахан, говоря по демократически, авторитет. Всё это хило, не мило, уныло. Нужна яркость в названии. Кто он, наш любимый, всё понимающий, во всё вникающий, единственный, безальтернативный, ведущий за собой? Как, как его назвать? Главарь, атаман, закопёрщик, вдохновитель и организатор всех наших побед? Как? - Толя делает мхатовскую паузу. Мы молчим.- Имя ему я уже провозгласил в стихах. Цитирую из себя: «вчера поддавшего вождя». Имя ему...как? Вождь!
- Ну, ребёнки, - стесняется бригадир.
- А ты решил, что ты уже вождь? - вопрошает Толя. - По менталитету ты тянешь, а по харизме? Выбирать надо вождя, а ты самопровозглашаешься.
- Сейчас надо не выбирать, а раздеваться и осматриваться от клещей, - говорит Анатолий. - Клещ ползает два часа перед тем, как впиться. Два часа дано на его обнаружение. Надо слушать зуд.
- Племя в груду, слушай зуду, - тут же возглашает Толя. - Главный труд - слушать зуд. О, дождь, на плешь нам не плещи, по нам скитаются клещи.
И в самом деле накрапывает дождик. Дождинки, падая на костёр, как бы вспыхивают, вздыхают коротко.
Идём в храм на вечернее Правило. Ваня не хочет идти спать, тоже идёт с нами. Толя по дороге:
- Я плакал около берёзы, и гас костёр, приемля слёзы.
Лёша подсобляет свергать бригадира:
- Кто первым был, тот стал последним, но сохраняет нервы средний.
Ещё перед сном ходил за водой для утреннего чая. Наедине с собой громко, не стесняясь своего плохого голоса, запел. Птицы смолкли. То ли испугались, то ли заслушивались. «Настало время моё».
ПОД ХОЛОДНЮЩИМ дождём пришлось идти. Думали, машина довезёт. Забуксовала. Вытаскивали. Ещё попытались ехать, вообще сели. Вытаскивали. Все в глине. Дождь хлещет. Вещи разобрали, надо идти. Идти двенадцать километров. Ползём. Отдых под деревом. Знаем, что в числе груза не только продовольствие, топоры, лопаты, пила и гвозди, но и лекарство от простуды. Молчим. А как вождь? Молчит. Спасает поэт: «Глас вопиющих из-под ели вождь слышал. Только еле-еле».
Вождь молча отмеряет по пол-порции. Читаем «Отче наш». Малостью подношения не оскорбляемся. Это только начать. И поэт вскоре: «Таким людЯм нельзя не восхищаться, когда с имЯм я вынужден общаться». Вождь ценит поэзию, наливает. Да и нести будет полегче, груз уменьшается.
В Горохово пришли измученные. Сразу видно, тут после зимы всё заилилось, ступени к источникам размыты, подходы к купели заросли. И это за один год. А когда мы пятнадцать лет назад, после пятидесятилетнего запустения, тут прорубались, пропиливались, каково было? Нет, нынче всё фруктово. Пришли уставшие. Может, ради первого дня посидим у костра? Да где там с нашим вождём.
Костёр, конечно, запылал - моя работа, я в бригаде повар, они пошли к источнику. Праздничный обед - салат, картофель с тушёнкой, гречка, чай-чаёк-чаище с мёдом - обеспечу за два часа. Тушёнку надо съесть сегодня, так как завтра начинаем поститься перед причастием.
Всё! Кастрюли, большая и маленькая, в горячей золе, огромный чайник закипел и чай заварен, тарелки, ложки, вилки разложены, кружки расставлены, где народ? Иду за народом. А народ разработался. Включаюсь и я. Но мне же хочется, чтобы братья горяченького поели. «Отец Анатолий, благослови на сегодня шабашить».
Разгибается: «Запиши: тот зря прожил жизнь, кто не был на Великорецком Крестном ходе».
Идём к костру. Радуга над храмом, он под ней как картина на выставке в полукруглой раме. И вдруг - глаголы небесные, долгий тихий гром.
Да, все мы, все будем с тоской и радостью вспоминать праздник Великорецкого Крестного хода. Праздник же не бывает долгим.
- Братья! Мы знаем, что такое рай: мы каждый год неделю живём в раю.
ЕЛЕ ДОПОЛЗЛИ к обеду до Горохова. А много надо было сделать. Особенно перетаскать штабеля старых кирпичей. Стали таскать. Кирпичи старинные, большие, сырые. Друг друга осаживаем: «Не бери враз больше четырёх». Идёшь - руки оттягивает. Тогда умная чья-то голова: «Давайте в цепочку встанем». Встали. Передаём из рук в руки. Дело пошло! Да ещё молитвы запели. И ожили. И когда меня стали гнать, чтоб я шёл, еду готовил, мне из цепочки уходить не хотелось.
- МЫ ИДЁМ! Куда идём? Как куда? Вы не поняли, что ли? Идём в Царство Небесное, в Русь Святую. (У костра на Крестном ходу).
ЛЕЖИМ НА БЕРЕГУ Грядовицы. Привал перед большим переходом. Силы в организмах осталось только у языков. Лёня встаёт, перешагивает через нас. Лёша тут же: «Гениальная нога: три поэта - три шагА». Толя сразу: «Любая рифма просто гнида пред совершенством Леонида». Боря: «Перешагнуть поэтов просто, когда лежат они по росту». Коля: «Труп комара застрял над бровью. Он сдох, моей упившись кровью». Толя: «Скажу вам покамест, пока я не стар: хороший комар - убитый комар». Повар: «Я не мечтаю ни о ком, когда иду я босиком». Коля: «Ботинки выбросил писатель, он был стопей своих спасатель». Лёша вернулся: «Впереди Медянский бор, - раздаётся грустный хор».
Встаём. Чуть ли не хором, сокрушённо: «Много болтаем, Каемся, братцы. Очень пора нам уже исправляться».
Поднимают иконы, хоругви. Встаём. Краткий молебен. Пошли.
- С НАРОДОМ БУДТО БЫ братаясь, наш трезвый вождь ходил шатаясь, - поддевает Толя.
Вождь первый смеётся. Сел на чурбак. Толя: «О, мы испытываем дрожь при виде царственного трона. Внемли - сидит вчерашний вождь. И где теперь его корона?» Вождь пересел на доску. Мы тут же, чуть ли не хором: «Во взгляде мудрых глаз тоска, опять творим себе кумира. Сиденье -жёсткая доска. Вот так проходит слава мира». Повар добавляет: «Сик транзит глориа мундИ, что значит: слава позади!» Накрывает тюльку лопухом: «Не садиться! Для таблички пригодится: «Седалище вождя не боится дождя». Толя: - «И на её открытии выпьем». - «А ч-чего жд-дать открытия?» - заикается Леонид.
Коля элегически: «Собьёт росу идущий впереди. У лидеров особая порода. Но даже и великие вожди мельчают без великого народа».
Толя гнёт своё: «Спивался быстро коллектив, он требовал аперитив». То есть надежда по пол-порции ещё до ужина. Имеем право - день пахали не разгибаясь. Вождь, якобы не замечая, поёт: «Климат, мама, северный, холодный, а я хожу в дырявых сапогах». И в самом деле снимает сапог, переворачивает, выливает жёлтую воду. Работали в низине у родника.
Лёша: «И я демонстратирую! - показывает совершенно измочаленные кроссовки.
- Братья, не занимайтесь бытом, - пресекает их жалобы Толя. - Наш вождь не тот, кто пляшет польку, а тот, кто сбегал в монопольку. А? Легче стало деду - перестал дышать.
Саша рассказывает разные чудеса. Наливали спирт в резиновые сапоги, в светильники-плафоны. Вынести трудно, тогда в конце смены хлесь стаканище и бегом на проходную - успеть пройти. На одного собака кинулась, он её сапогом в челюсть. Завизжала. Увидели, что пьяный, стали таскать в милицию. Таскали-то зачем? Всё же ясно. И дотаскали. Он взял две бутылки красного, выпил пол-бутыллки, пошел на яму за гаражи и повесился.
- Самоубийство - тяжкий грех, - говорит вождь. - На завтра..., - он начинает долго и занудно говорить о работе на завтра. Мы и так знаем: копать, таскать, пилить, прибивать...
Толя терпеливо слушает: «Ты меня этой разнарядкой довёл до того, что я опускаюсь до глагольных рифм: «Копать, катать, рубить, таскать. С плотиной, глиной, млатом знаться? Нет, лучше пьянку воспевать и лучше пьянкой заниматься». Итак! Свергаем вождя! Я буду вождём для народа. Никакой обязаловки! Хочешь - иди копай, тюкай топориком. Для аппетита. А лучше - лежать на пригорке. Я так вижу: мой народ лежит на пригорке среди цветов. Солнце, обильная еда. Повар! Начинай генеральную репетицию! Никаких муляжей, фанеры, всё подлинное: обильная еда, питьё. Кстати, где питьё? Питьё рекой, пусть наши танки идут на банки, а нам пол-банки да плюс вакханки...
- Стоп! - сурово обрезает вождь. - Ты где находишься? Эпитимьи захотел? Женатому человеку стыдно произносить такие слова.
- Оставь ему хотя бы вакхические песни, - просит Коля. - Толь, ещё вспомни гурий и валькирий.
- А это ещё грешней, - упрямо говорит вождь.- Нам должно быть дорого другое.
- Всё, что нам дорого, припоминается и пропивается, песня звучит веселей, - успевает вставить Толя. - Не уходите от выборов вождя, то есть меня. Моя система в системе законов, не имеющих обратного хода. Я за самовыражение. Хочешь выпить - вот оно - на столе. Хочешь спать - вот нары, хочешь поработать - вот топор и лопата, и гвозди, и молоток. Мы - русские. Русский попьёт-попьёт, поспит-поспит, да как работнёт! И Транссиб готов. Итак, приготовили верхние конечности. Голосуем за меня! Моя совесть чиста как перчатки хирурга...
- Только не рифмуй демиурга, - поддевает Лёша.
- Мне хватит туманов Петербурга, - отбивается Толя. - Но об этом в другой раз, об этом в своё время, об этом чуть ниже. А пока выборы. Меня! Чур, не меня.
- Ну, демагог! Если на тебя за час не сядет ни один комар, выберем, - решает вождь.
- Лёнь, ты у нас народ. Как трактуешь?
- Б-безразлично.
- Наломай черёмухи, отгоняй комаров. Час потрудишься. Всего. Зато море счастья впереди.
- Еще не п-проголосовали, - заикается Лёня.
Вождь ехидно: «Тебя ещё до голого сованья сожрут». Лёша ласково и задушевно вождю:
- Сердце моё разрывается, вождь, видеть не могу, как ты надрываешься, чувствуешь однокоренные слова: разрыв и надрыв? Это я взвалю на себя твоё тяжкое бремя, ты будешь, по твоему выбору, референтом по культуре или консультантом по строительству...
- С-с-советником п-по т-телесным н-наказаниям, - говорит Лёня.
- А посуду кто будет мыть? - спрашивает повар. - Вы же знаете мой девиз: «У меня не худеют».
Вождь кряхтит и идёт к своему рюкзаку.
(Продолжение следует)
