Заступница Усердная или «вражеский ангел-хранитель»?

И аще кто не чтит Пресвятыя Богородицы, и не покланяется иконе Ея, анафема да будет: посрамляет бо и погубляет не чтущия Ю: избавляет же от великих бед и зол, благонравныя и богобоящияся рабы Своя

(из икоса службы Казанской иконы Божией Матери).

 

Всякий раз, когда наблюдаешь чье-то угасание - творческое, научно-богословское или духовное, - испытываешь горечь и скорбь как при угасании падающей звезды. И разве не горько видеть, как миссионер, некогда пламеневший проповедью Православия, превратился в собирателя сплетен и хулигана, эпатирующего публику неожиданными, режущими слух высказываниями.

Статья протодиакона Андрея Кураева «Тайна 4 ноября: Москва и Рим»[1] в этом смысле весьма показательна, она выражает его общий настрой. Читая статью Кураева об осеннем празднике Казанской иконы Божией Матери, возникает чувство какого-то неблагоговения, дерзкой самости. Это чувствуется и во многих других публикациях отца Андрея. Поражает какое-то патологичное стремление развенчать привычные для православного христианина святыни, выискать что-то неприглядное в истории Церкви, ошарашить неожиданными откровениями. Отец Андрей как бы говорит: «Вы тут верите, молитесь, ну так я вам расскажу, как всё было на самом деле».

Если сделать краткий конспект статьи отца Андрея, то перед нами предстает какой-то жуткий тип атеистических рассуждений на религиозную тему. Процитируем основное содержание его сочинения:

«Сегодня в проповедях запросто можно услышать, что "в день Казанской иконы была освобождена Москва". На самом деле наоборот: уже после освобождения Москвы празднование Казанской было назначено на ноябрьские дни (и все равно - не на день освобождения Кремля, имевшее место 7-го, а не 4-го ноября 1612 года).

Утверждение нарочитого культа осенней Казанской связано не с неизвестными нам чудесами, якобы совершенными иконой в ноябре 1612 года, а со вполне обычными событиями: в ночь на 22 октября 1648 года у царя Алексея Михайловича родился первенец - Дмитрий. И примерно через год, в сентябре 1649 года, во все города была послана окружная грамота с предписанием праздновать этот день.

Но почему была избрана именно Казанская для этого? Потому что это была икона Богоматери типа Одигитрии (Путеводительницы), то есть - копия Смоленской иконы Богородицы. Точнее, Казанский образ это "вырезанный" центр Смоленского. Смоленская Одигитрия считалась хранительницей Смоленска. Смоленск был в польских руках, а Алексей Михайлович готовился к войне за Смоленск (1654). Прямо объявлять подчеркнутый культ Смоленской иконы было бы равносильно преждевременному раскрытию планов. Поэтому молитвы предлагалась обратить к ее копии.

Древний религиозный инстинкт и начатки классической образованности требовали перед войной заручиться поддержкой вражеского (в данном случае - смоленского) "ангела-хранителя". Это старый римский обычай evocatio: вызывания в Рим богов осажденного города (так были вызываемы, например, карфагенские боги)...

Мог ли знать Алексей Михайлович об этих римских преданиях?

Надо оставить миф о том, что лишь при его сыне Россия открылась Европейской культуре...»

Как уже видно из приведенного текста, само словоупотребление выдает в авторе скрытое атеистическое религиоведение. Отец Андрей пишет: «утверждение нарочитого культа осенней Казанской», «подчеркнутый культ Смоленской иконы». Сразу заострим на этих словах внимание. В православном, церковном словоупотреблении всё же не принято так говорить, это высказывание светских религиоведов, чуждых церковной жизни и благоговения перед святынями, но никак не высказывание священнослужителя.

Отец Андрей пишет: «Утверждение нарочитого культа осенней Казанской связано не с неизвестными нам чудесами, якобы совершенными иконой в ноябре 1612 года». Но если брать собственно церковную позицию, то никто и не ищет «неизвестных чудес», ибо самое великое чудо «в ноябре 1612 года» (а на само деле в октябре, учитывая употреблявшийся в то время юлианский календарь) было то, что вопреки всем сложившимся обстоятельствам Смутного времени: отсутствие необходимого правительства, армии и экономики, разлад общества, присутствие неприятельского войска в самом сердце России Москве, - итак, при всей этой практически безвыходной ситуации, ополчению Минина и Пожарского удалось, вдохновившись Казанским образом Богоматери, спасти Отечество и вывести Россию из тупика.

Но для отца Андрея события октября 1612 года, видимо, не так убедительны. Поэтому он ищет иной прецедент для праздника Казанской иконы. С чем же это увязывается? Оказывается, с тем, что «в ночь на 22 октября 1648 года у царя Алексея Михайловича родился первенец - Дмитрий». То есть, осенний праздник Казанской иконы не имеет прямого отношения к освобождению Москвы в 1612 году, а происходит от дня рождения первенца Алексея Михайловича. Тут бы можно отцу Андрею и остановиться с историческими откровениями. Ведь исторические реалии таковы, что царь Алексей Михайлович только придал празднику новый, более высокий статус - общероссийский, а согласно «Новому летописцу» собственно празднование в Москве установил еще Михаил Феодорович в 1613 г., повелев праздновать память Казанской иконы дважды в году - 8 июля, в день обретения в Казани, и 22 октября, в день освобождения от поляков (что соответствует 4 ноября по новому стилю)[2].

22 октября уже было выделено задолго до рождения сына у Алексея Михайловича. Напомним, что в ночь на 22 октября томившемуся в плену архиепископу Арсению Элассонскому явился преподобный Сергий Радонежский со словами: «Господь Бог ради молитв Всенепорочной Владычицы Богородицы завтра утром предает град Китай в руки христиан, и врагов ваших вскоре низложит и из града извергнет»[3]. Именно 22 октября ополчение взяло приступом Китай-город, что фактически обрекло сидевших в Кремле поляков на поражение. Через несколько дней польский гарнизон капитулировал. Поэтому 22 октября стало переломным моментом, кульминацией борьбы русского народа за освобождение Отечества от иностранной интервенции.

Известно, что в самый первый праздник осенней Казанской, 22 октября 1613 г., в Москве служили во Введенской церкви на Сретенке, в связи с величием дня был выдан особый, «праздничный» ладан[4]. Храм Введения на Сретенке был приходским храмом князя Димитрия Пожарского, здесь поместили Казанскую икону Богоматери и устроили особый придел в честь нее, в этом приделе царь Михаил Феодорович молился за Литургией. Именно в этот храм ежегодно 22 октября совершали Большие крестные ходы из Успенского собора Московского Кремля, и эта служба с крестным ходом «к Пречистой Казанской на Сретенку» описана в «Сказании действенных чинов» Успенского собора Московского Кремля. Причем описание составлено при патриархе Филарете в 1621-1622 гг., то есть задолго до 1648 года[5]. Это была именно праздничная служба: после вечерни непременно совершался молебен, утреня служилась с полиелеем, причем на величание выходил сам патриарх, а свечи к величанию присылались из царского дворца. После утрени совершался Большой крестный ход по тому же чину, что и в дни празднования Владимирской иконе Божией Матери. Патриарх шел крестных ходом во Введенскую церковь, где хранилась Казанская икона, и там совершал Литургию.

С начала 30-х годов XVII века Большие крестные ходы стали совершаться в главную церковь Китай-города - Введение «Златоверхое», куда была перенесена Казанская икона на несколько лет, и по описанию Адама Олеария, в таком крестном ходе 22 октября 1634 года принимало участие вместе с царем и патриархом около 300 священников[6]! Это ли не праздник в честь осенней Казанской до 1648 года? Есть также сведения, что 22 октября 1636 г., буквально через несколько дней после освящения каменного Казанского собора на Красной площади, состоялся первый Большой крестный ход из Успенского собора Кремля в Казанский собор.

Но отцу Андрею Кураеву такие факты, видимо, не очень-то интересны, поэтому он разворачивает целую детективную историю.

Итак, зачем же, по мысли отца Андрея, надо было почтить Казанский образ Богоматери 22 октября в 1649 году? На этот вопрос отец Андрей дает весьма неожиданный для здравой логики ответ. Оказывается, надо было как-то почтить Смоленскую икону. Как утверждает отец Андрей, сделать это открыто было нельзя, и для прикрытия избирается Казанская.

Здесь мы вступаем в мир таинственных откровений. Казанская икона выбрана потому, наставляет отец Андрей, что она является урезанной копией Смоленской иконы Божией Матери. Икона была покровительницей Смоленска, а этот город Алексей Михайлович хотел отвоевать у поляков и надо было, как пишет отец Андрей, «заручиться поддержкой вражеского (в данном случае - смоленского) "ангела-хранителя"». Вот так, нисколько не смутившись своими словами, Кураев называет чудотворную Смоленскую икону «вражеским "ангелом-хранителем"». Заметим, что вражеский - это то, что не твое, что никак с тобой не связано и помогает твоему врагу, то есть помогает против тебя. Таковым статусом отец Андрей наделяет икону Богоматери, оказавшуюся в руках католиков, и утверждает, что так воспринимал Смоленскую икону царь Алексей Михайлович.

Для усиления своей мысли Кураев вновь обращается к светскому религиоведению. Как он утверждает, отношение к Смоленской иконе как «вражескому ангелу-хранителю» и желание заручиться его поддержкой продиктовывалось «древним религиозным инстинктом и начатками классической образованности». Мы не встретим ни слова о православном благочестии и глубокой церковности царя Алексея Михайловича, о его регулярном участии в многочасовых богослужениях, постоянном обращении к святыням, о том, что Православие для Алексея Михайловича было не поверхностной верой, а образом жизни. Нет, все объясняется «древним религиозным инстинктом и начатками классической образованности».

Поскольку Смоленская икона, этот «вражеский "ангел-хранитель"», как убежден отец Андрей, находилась у поляков, надо было скрыто почтить его в лице Казанской иконы, и победа будет за нами. В качестве «убедительной» параллели отец Андрей приводит «старый римский обычай evocatio: вызывания в Рим богов осажденного города (так были вызываемы, например, карфагенские боги)». Магизм языческого Рима сопоставляется отцом Андреем с почитанием икон Богоматери на Руси.

Отца Андрея Кураева тянет на языческие ассоциации, пространные цитаты дохристианских авторов, в которых повествуется, как древние политеисты вывозят из захваченных городов статуи богинь. И все это в статье, связанной с почитанием иконы Божией Матери! Как-то здесь странно все с логикой и с религиозным чувством, если таковые вообще имеются у автора рассматриваемой нами публикации. Отец Андрей пытается обосновать, что Алексей Михайлович знал римские предания, и аргументом тому служит европейская одежда, в которой тому позволялось ходить в детские годы, мол, раз в европейских одеждах, так уж конечно читал Тита Ливия. А раз так, то значит, руководствовался «древним религиозным инстинктом и начатками классической образованности».

Подлинная историческая реальность была конечно иной. Смоленск оказался захвачен Польшей в самый разгар Смутного времени, в 1611 году, то есть, в исторической ретроспективе в приложении к царству Алексея Михайловича не так давно, и потому Смоленск рассматривался Москвой как город свой, исконно русский, лишь временно оказавшийся в руках неприятеля. Смоленск, все его храмы, святыни - это не чужое, а наше, и потому возвратить всё это - наша прямая обязанность.

Кстати показательно, что протодиакон Андрей Кураев, назвавший Смоленскую икону «вражеским ангелом-хранителем», сильно сокрушался по поводу исторического возвращения в марте 2014 года Крыма России[7]. В этом вопросе Кураев единомышлен со всеми либералами и антироссийскими СМИ[8]. Он не видит и не ценит исконно русских земель и готов чествовать кого угодно, только не родные земли и не родные традиции. Видимо, претит отцу Андрею и приверженность царя Алексея Михайловича традиционному укладу жизни на Руси.

Вообще, чтобы понять происходящее в первой половине XVII века, надо знать психологию русских людей того времени. Не взирая на свойственные любому поколению недостатки, русского человека всё же характеризовала глубокая преданность Православию. Эта преданность сторонилась малейшего уклонения даже во внешних обрядах и формах, всё чуждое Православию воспринималось как путь к погибели. Еще Лжедимитрий I, проведший в Польше довольно времени и воцарившийся в Москве в 1605 году, порицал русских: «Зачем вы презираете иноверцев? Что же такое латинская, лютеранская вера? Все такие же христианские, как и греческие. И они в Христа веруют»[9]. Но такое отношение к инославию лишь ставилось самозванцу в вину. Европейская культура с латинизированным образованием была чужой. Если поляки сравнивали гетмана Жолкевского, доставившего в Варшаву пленного Василия Шуйского, с римским консулом Павлом Эмилием, привезшим в Рим побежденного македонского царя Персея (168 г. до Р.Х.), то русские люди в своем эпосе традиционно прославляли святого Георгия Победоносца и с благоговением повторяли, что Минина на его дело призвал сам преподобный Сергий.

Известно, что священномученик Ермоген в Казани требовал строгого соблюдения православных норм веры и нравственности, а непременным условием для вступления на царский трон сына Сигизмунда Владислава выставлял принятие Православия. То было время безусловной, совсем не толерантной преданности Православию, при которой считалось, что все остальные веры (католичество и протестантизм) - пагубные ереси, не имеющие ко Христу никакого отношения. Тем более магометанство или язычество. Вот например какое свидетельство приводит архидиакон Павел Алеппский, описавший путешествие в Россию Антиохийского патриарха Макария в середине XVII века: «Нам рассказывали, что отец теперешнего царя, в Бозе почивший Михаил, сын Феодора, когда приезжал к нему посол от турок и на приеме целовал полу его одежды, клал, в знак дружбы, правую свою руку на голову посла, и лишь только этот уходил, приносили воду и мыло, и царь умывал руки, полагая, что они осквернились от прикосновения к голове посла. Посмотри на эту набожность и верование! Нам рассказывали также, что в старину, когда к московитам приезжал архиерей или патриарх из греческих земель, они не допускали его к служению в своих церквах, полагая, что он осквернился от турок; а также, когда приезжали греческие купцы, их совсем не пускали в церкви, дабы они не осквернили их, будучи сами оскверненными. Ежели кто из них оставался во имя царя, женился и делался драгоманом, то священники ставили его, в течение 40 дней, вне церкви, в положении оглашенного, затем его помазывали миром и по прочтении молитв вводили в церковь, полагая, что он очистился. Впрочем, с того времени как к ним приезжали Иеремия, патриарх константинопольский, Феофан иерусалимский и другие и имели с ними общение, они привыкли к иностранцам; но и до сих пор, когда приедет посол от турок или от франков, его вводят в приемную палату не по лестнице церкви Благовещения, а чрез наружную дверь, что на средине дворцовой площадки, ибо в деле веры они держат себя весьма далеко от иностранцев, чему мы видали с их стороны удивительные примеры»[10].

Итак, в деле веры русские люди держали себя весьма далеко от иностранцев. И какое европейское образование могло повлиять на описанные обычаи? О каком «старом римском обычае evocatio: вызывания в Рим богов осажденного города» могла бы здесь идти речь? Не взирая на торговые и дипломатические связи с Европой, Русь жила своим укладом, закрепленным многочисленными обрядами и обычаями. Этот уклад не ориентировался на какие-то римские языческие суеверия, он вырос на почве Православия, хотя конечно с примесью своих, народных преданий. Увы, не аллюзии древнеримских обычаев беспокоили русских людей XVII века, а доходивший до крайности спор сугубить или трегубить «аллилуия» и ходить крестным ходом посолонь или противосолонь.

Сравнение молитвенного обращения православных христиан к иконе Богородицы с языческой мольбой перед статуями богинь убедит лишь очень далекого от Церкви человека. Знание истории показывает, что царь Алексей Михайлович не нуждался ни в каком заручении «поддержкой вражеского "ангела-хранителя"», тем более не рассматривал Смоленскую икону как вражеского покровителя. Икона оставалась православной святыней не взирая на то, что город находился в руках у неприятеля, и никакие древние религиозные инстинкты или начатки классической образованности тут не при чем.

Да, Алексей Михайлович получил по возможности широкое образование - знал устав церковный, Священное Писание, вообще был начитан и считался одним из образованнейших людей своего времени. Но боярин Борис Иванович Морозов дал ему традиционное образование: сначала обучение по Часослову и Псалтири, затем духовные и светские книги. Знал он и античную литературу, но нигде мы не встретим реального исторического свидетельства о восприятии Алексеем Михайловичем «римского обычая evocatio».

Элементы европейского образования самого по себе вовсе не означали привитие ученику идей древнеримской религии. Например, известно, что будущий патриарх Филарет (Феодор Романов), то есть дедушка Алексея Михайловича, в молодости изучил латинский язык, чему не способствовала окружающая культура того времени, однако в своем патриаршестве он проявил себя как жесткий противник какого-либо латинства, велел перекрещивать обращавшихся из католичества (такое решение было закреплено на Соборе 1620 г.) и произвел строгий суд над князем Иваном Хворостининым, проповедовавшим всякого рода либерализм. Естественно, что его сын - царь Михаил Феодорович, и внук - царь Алексей Михайлович, руководствовались теми же правилами. Известно, что в царствование Алексея Михайловича, в виду опасности иноземных влияний был установлен запрет на ввоз книг иностранной печати, кроме книг, напечатанных Греческой Церковью, неоднократно царь принимал меры по искоренению язычества и суеверий в народе.

Подобные аргументы можно было бы высказывать бесконечно, если бы не одно «но». Высказанные отцом Андреем Кураевым мысли являются не научно-историческим предположением (серьезная аргументация там отсутствует), равно как и не легкомыслием дилетанта, рассуждающего: «Ну ведь могло быть так, как мне показалось», а это выражение внутреннего состояния, душевного устроения человека, которому претит православное благочестие. Этому устроению чужда искренность чистого вздоха души перед иконой Пресвятой Богородицы. Он смеется там, где православный христианин предстоит с благоговением. Соответственно, такой циник скорей защитит плясавиц, надсмехающихся над храмом и богослужением, а в Церкви специально будет выискивать людей, преданных тайным страстям, и расскажет про них на весь мир. Действительно, о чем проповедовать, когда твою душу неудержимо тянет на подобные скверные темы?

В Священном Писании есть такое понятие: «мерзость запустения» - это когда святое место наполняется чем-то противоположным святости. Цинизм и пошлость разоряют внутри всё, но циник уверен, что он во всем прав. Убеждать его бесполезно, жаль лишь, что кто-то наивно покупается созданным имиджем православного миссионера.

Человек, лишенный фундамента, в итоге теряет ориентиры, это как слепой, который ведет слепого, пусть он семи пядей во лбу, все равно оба упадут в яму. Куда ведет такой миссионер своих почитателей? К тому же самому ниспровержению традиций, к циничным ухмылкам и в итоге отсутствию серьезного отношения к вере. Утрата базы всегда приводит к дезориентации. Разрыв с православным преданием превращает миссионера в антимиссионера и закрепляет в нем надменное отношение к жизни церковной. Как бы хотелось, чтобы не в данном случае были уместны слова Писания: «Они вышли от нас, но не были наши: ибо если бы они были наши, то остались бы с нами; но они вышли, и через то открылось, что не все наши» (1 Ин. 2:19).

---------------------------

[1] Тайна 4 ноября. Москва и Рим. http://diak-kuraev.livejournal.com/704921.html

[2] ПСРЛ. Т. 14. [Ч.] 2. С. 133.

[3] Авраамий Палицын. Сказание о осаде Троицкаго Сергиева монастыря от поляков и литвы и о бывших потом в России мятежах. Глава 69. О явлении Сергия Чудотворца на Москвe во осаде галасунскому архиепископу Арсению.

[4] См.: Павлович Г. А. Казанская икона Богородицы и Казанский собор на Красной площади в Москве // Культура средневек. Москвы, XIV-XVIII вв. М., 1995. С. 226-227.

[5] Голубцов А. П. Чиновники Московского Успенского собора и выходы Патриарха Никона. М., 1908. С. 15-17, 61-62.

[6] См.: Олеарий А. Описание путешествия в Московию и через Московию в Персию и обратно. СПб., 1906. С. 53-54.

[7] См.: http://diak-kuraev.livejournal.com/722637.html, или http://diak-kuraev.livejournal.com/625735.html

[8] Протодиакон А.Кураев - завсегдатай либерально-проамериканского «Эха Москвы», где высказывает откровенным русофобским собеседникам свои пораженческие и антитроссийские идеи. - Прим. Ред.

[9] Костомаров Н. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. М.: «Эксмо», 2004. С. 516.

[10] Путешествие Антиохийского Патриарха Макария в Россию в половине XVII века, описанное его сыном архидиаконом Павлом Алеппским. М.: Об-во сохранения литературн. наследия, 2012. С. 278-279.

Благодатный Огонь