В новогоднюю ночь

Преамбула от автора

Эту историю услышал я лет 30 тому назад от своего сверстника. Имя его позабылось. Помню только, был он полещуком - уроженцем Полесья. Нас, кому сейчас 70-80 лет, теперь называют «детьми войны». Уточняю: Великой Отечественной войны 1941-45 годов. Сейчас на «братской» Украине и нам прицеплена кличка «колорады» (по расцветке Георгиевской ленты), хотя мы для фронта созреть не успели. Правда, были дети, чьи дошкольные и школьные годы прошли, можно сказать, на передовой. Именно к таким относился мой рассказчик, бывший на 2-3 года старше меня. Готовя к изданию книгу «Знак чистого солнца» (Львов, и-во Каменяр, 1990), я включил в неё новеллу, написанную по воспоминанию моего случайного знакомца, полещука. С тех пор, четверть века, к ней не возвращался. Намедни, накануне новогодней ночи, старый текст попался мне на глаза. Я его подправил, сократил и предлагаю новому поколению читателей. Обращаю внимание: повествование ведётся от имени очевидца описанных событий.

Рассказ очевидца

Поезд остановился внезапно, но мягко, будто вошел в свежий сугроб.

Я открыл глаза, сбросил одеяло и сел на нижней полке, спустив ноги к шлёпанцам. В купе, кроме меня, никого не было. За окном ветер раскачивал фонари, виднелись строения какой-то станции. Читалось «Княжполь». Приятная неожиданность: я родился в городке с таким названием. Возможно, здесь. Давно это было. Почти всё за­былось.

От здания вокзала шел к вагонам через пути человек с небольшим чемоданом. Через минуту­-другую за дверью купе раздались шаги, зеркальная створка уехала в сторону, стерев копию унылого станционного пейзажа. В светлом дверном проеме, как на портрете во весь рост, обрисовалась статная фигура военного в шинели и папахе. По звёздам на погонах - полковник. Из-за его спины выглядывал маленький проводник в большой форменной фуражке. Ночной пассажир козырнул в ответ на мой приветственный кивок. От постели, предложенной вагонным начальником, отказался тихим, с приятной хрипотцой голосом: «Благодарствую, недолго ехать». Уходя к себе, проводник дежурно спросил: «Чаю не желаете?» - «Не извольте беспокоиться». С этими словами полковник вернул на место дверную створку с зеркаль­ной копией теперь совершенно безлюдного перрона, путей и строений.

Когда поезд тронулся, полковник уже сидел против меня без шинели и папахи, положив на столик ку­лаки, провожая глазами уплывающие огни городка. Все четче вырисовывалось в оконном стекле его лицо - узкогубое, с впалыми щеками и седой ще­точкой подстриженных усов под коротким носом. Он весь - и зрением, и слухом - ушел в себя. Я молчал, чувствуя, что любое мое слово сейчас будет неуместным.

Поезд бежал, торопливо отсчитывая стыки сталь­ного пути, словно бы торопясь доставить к празд­ничному столу тех, кому выпала дорога в последние часы уходящего года. Я все так же тайком рас­сматривал в оконном стекле своего спутника, пока лицо его не стало расплываться в призрачном сия­нии. Это всходила Луна, бесконечное количество раз отражаясь в кристаллах снега. Стало видно: внизу, под высокой железнодорожной насыпью, как театральная сцена, поворачивалась плоская речная терраса с густой россыпью изб и черной церквуш­кой без креста. А за рекой, на обрыве, тугим сверка­ющим облаком клубился заснеженный парк. Мельк­нула узкая щель аллеи, и на мгновенье открылся большой белый дом.

Вдруг начался обвальный снегопад. Луна погасла. За оконным стеклом уже ничего нельзя было различить, кроме мутной, косо летящей мглы. Непогода длилась буквально несколько минут. Опять затеплился в очищенном небе ночной светильник, открылась осыпанная будто синькой матово-белая даль. Теперь помчимся - к праздничным столам! Но поезд стал сбавлять скорость. Наконец лязгнул сцеплениями и остановился. Впереди послышались крики. Наш проводник в накинутой на плечи куртке про­бежал в сторону тепловоза. Вскоре вернулся, за­топал в коридоре.

- Что случилось? - спросил полковник, отодвигая дверь.

- Пути замело,- ответил проводник.- Насто­имся теперь.

Я разочарованно протянул:

- Ну вот, встретили Новый год!

Полковник кинул быстрый взгляд на часы:

- Мда, к двадцати четырем можем не успеть.

Мне показалось, он даже рад остановке - глаза его улыбались.

- Бывают же такие совпадения,- добавил он интригующе и покачал головой, как бы не веря в то, что произошло.- Ровно тридцать лет тому назад, день в день, мне пришлось встречать здесь Новый год.

- Здесь? -удивился я.- В поезде?

- Нет, не в поезде, в Низах,- поправился мой спутник. - Видите огни? Это Низы - древнее село Полесья. А за селом (отсюда не видно), на высоком берегу Стривигора - усадьба девятнадцатого века, при советской власти - музей. Там после изгнания Наполеона и Заграничного похода русской армии собирались члены тайного общества Соединенных славян... Погодите!

Он опять выглянул в коридор:

- Будьте любезны, сколько нам еще стоять?

- Часа три, не меньше,- отозвался проводник.

- Составите мне компанию? - обратился ко мне полковник. - За полтора часа обернемся. Тут недалеко.

Мы оделись и вышли из поезда. Луна - вы­пуклая, как плафон уличного фонаря, освещала дорогу в близкие Низы. Мы пересекли село по безлюдной улице. Окна бревенчатых хат светились электричеством. Понятно, народ уже провожает старый год. За мостом, под которым чёрный Стривигор спорил с легким морозцем, дорога пошла круто вверх, огибая подножие кону­сообразной горки, и дальше вдоль парка. Полковник приостановился.

- Княжья Могила, а там, за полем,- он махнул рукой в сторону темной зубчатой стены,- Белозёрские леса. Слыхали?

Я не только по книгам и кинофильмам знал о знаменитых партизанских лесах, но распространяться об этом не стал.

Узкий проселок, держась живой изгороди парка, вывел нас к липовой аллее, в глубине которой белел двухэтажный особняк с портиком. Какое-то щемящее воспоминание заставило меня напрячь память. Тщетно! Словно ощутил в пальцах тонкую ниточку, и она выскольз­нула. Полковник между тем свернул с аллеи на тропинку в снежной целине. Впереди светилось окошко. Еще несколько шагов - и стал различим за голыми деревьями флигелек. Залаяла собака. На крыльцо вышел старик в ва­ленках и женском платке на плечах. Всмотревшись в нежданных гостей, вскрикнул удивленно:

-Товарищ командир?! Андрей Николаич?!

И опять коротко вспыхнул свет в моем мозгу. И снова я не успел ухватиться за кончик нити...

Пока я мучился догадками, мысленно шарил в темноте вокруг себя, полковник и сто­рож музея радостно тормошили друг друга:

- Обрадовали, Андрей Николаич! Ну, обрадо­вали!

- Узнал, Петрович. Значит, не очень я постарел. Мы тут с попутчиком на чугунке застряли. Заносы.

- Чего ж стоим? Заходите в хату.

- Не могу, дружище. Опоздаем. Своди-ка в родные пенаты. Кто знает, доведется ли опять...

Петрович сходил за ключами и повел нас к дому-музею.

И вот началось неторопливое шествие по старинному барскому особняку: прихожая, коридор, библиотека, снова коридор, чья-то по-спар­тански убранная спальня, детская. Звон ключей в тяжелой связке. Щелканье электрического выключа­теля. Междометия. Слова, понятные лишь Петро­вичу и полковнику.

С каждой минутой, проведенной в этих стенах, источающих волнующий меня запах, я все сильнее проникался уверенностью, что вот-вот ухвачусь за конец ускользающей от меня нити, которая выве­дет мою память из темного лабиринта на свет. И ухватился таки, когда глазам открылась гостиная, где висел в золоченой раме портрет молодого темно­глазого офицера в зеленом мундире с эполетами и высоким красным воротником. Я сразу вспомнил, где и когда видел этот портрет, и уже готов был объявить о своем открытии. Но пока справлялся с охватившим меня волнением, раздался негромкий голос Андрея Николаевича. Он сделал приглашающий жест в сторону портрета:

- Знакомьтесь, молодой человек. Владимир Бе­лозерский, первый хозяин усадьбы и сторонник «Соединённых славян». Между прочим, дед вашего покорного слуги. Только сегодня не он позвал меня сюда. В этом доме тридцать лет тому назад я встречал Новый год при самых невероятных обстоятельствах,- полковник повернулся к настенным часам.- Минут тридцать у нас еще есть. Присядем.

Мы расположились на угловом диване, и внук участника тайной организации начал свою повесть:

Рассказ полковника

- Я, капитан Красной Армии, командовал в то время партизанским соединением, действовавшим на участке Княжполь - Низы. А Петрович, тогда просто Ваня, был у нас лучшим разведчиком. Ладно, красная девица, не скромничай! Значит так, уже слышалась на востоке канонада. Фронт прибли­жался к Полесью, и со дня на день в Низах могли появиться наши. Отряд не выходил из боев: надо было достойно проводить засидевшихся гостей. На­строение, сами понимаете, праздничное. И тут в последние дни уходящего года кто-то в отряде вспомнил о елке. Ну, елок вокруг нас было достаточно, а вот новогодней - в игрушках и огнях, вокруг которой могли бы порезвиться наши ребятишки, видеть не приходилось.

Не все знают, что Белозерские леса были на­стоящей партизанской республикой, где советскую власть представляли не только вооруженные люди, но и колхоз, больница, школа и даже детсад. Ко­нечно, дети наши были лишены многих радостей мирной жизни, и мы, взрослые, пользовались любым удобным случаем, чтобы вернуть им хотя бы часть из отнятого... Спасибо Петровичу, натолкнул меня на мысль устроить детям праздник.

Помню, докладывает мне утром тридцать пер­вого декабря: мол, большая часть фашистского гар­низона покинула Низы, а полицаи, судя по всему, готовятся в усадьбе к пьянке. «Пусть заснут по­крепче,- решил я.- Прихлопнем сразу всех». А Петрович эдак хитро отвечает: «Негоже, командир, поганить светлый праздник иудиным ве­сельем. Да и музей жалко. Подпалим ведь в бою». И тут меня осенило!

Тотчас отдал приказ собрать детей в одном месте, срубить и доставить к границе леса большую елку. Десятка полтора самых отчаянных парней затаи­лись в верховьях оврага, выходящего устьем к Стривигору. Я сам решил возглавить этот отряд, ибо никто лучше меня не знал усадьбы. Ведь я родился и вырос здесь. Отсюда в двадцатом ушел на войну с поляками. До неё колебался, к кому идти, к красным или белым, ведь на гражданке брат брата убивал. И каждый сражался за Отечество. Только разное. А тут выбирать не приходилось: иноземец грозился занять русскую землю. Замечу, почти столетием ранее из этого дома увезли на каторгу моего деда. Он по делу декабристов проходил. Да-а... Только начало темнеть, повел автоматчиков по оврагу к реке, где начинается парк. Там я оставил пятерых, а с остальными двинулся по льду Стриви­гора до того места под обрывом, откуда можно незаметно подняться в парк.

Еще двое моих товарищей остались сторожить подъем. Наверху снова разделились: одна группа, увязая в снегу, пошла в обход дома, чтобы взять на прицел парадное крыльцо, а вторую я повел через парк к светящимся окнам гостиной.

Немногочисленную охрану сняли мы без особого труда и бесшумно. Это была лишь часть задуманной операции. В то же время другие группы партизан, выйдя из леса, занимали оборону на обрывистом берегу Стривигора. Они блокировали мост через реку; на Княжьей Могиле установили ми­номет. Забегая вперед, скажу, что немцы так и не сунулись той ночью на правый берег реки. Сидели в селе тихо, как мыши.

Итак, с тремя товарищами я подкрался к окнам гостиной. Эх, знали бы вы, как чесались у меня руки швырнуть в дом гранату.

Фашистские прислужники расположились по-хозяйски: растопили камин, этот вот стол завалили забытой нами снедью, заставили бутылями с самогоном. Полицаев было с дюжину. Кто сидел за столом, ковыряясь в та­релке с холодцом. Кто развалился на диване, опив­шись и объевшись. Кто со стаканом в руке устроился на ковре у камина. А кто уже сидел в обнимку с фикусом. Гостиную освещала керосиновая лампа. Вот эта самая, под потолком, только сейчас в ней электрическая лампочка. Внимание мое привлекла дверь, приоткрытая из гостиной на веранду. Жарко им было, видите ли! Она, то есть дверь, и соблазнила меня на действие, мягко говоря, легкомысленное для боевого офицера. Короче, я рванулся в гостиную с криком «бросай оружие!». Полицаи очумело уставились на меня, точнее, на мои руки, поднятые над головой. В руках я зажал по лимонке. Что, не верится? Понимаю. Тогда, молодой человек, я был чуточку иной (Петрович не даст соврать): черная борода - досюда, плечи - во! Полушубок опоясан пулеметной лентой. В таком виде предстал перед пирующими. Тут и ребята мои ввалились во все двери, - полковник вновь бросил взгляд на часы.- Ого! Без пяти минут Новый год!.. Еще два слова... Предателей мы заперли во фли­геле, и вскоре втащили в гостиную заиндевелую елку.

Вы спросите: а игрушки? Предусмотрели. Я под­нялся на чердак, где, как и во времена моего детства, доживала свой век старая мебель. Сундучок с елоч­ными украшениями оказался на месте.

После девяти часов вечера к крыльцу дома, совсем как в довоенные времена, стали подкаты­ваться санные упряжки с детворой. Можете пове­рить, дети наши выглядели вполне здоровыми. Одеты они были, разумеется, не роскошно, но по погоде. Одно неприятно поражало, заставляло нас, закаленных войной мужчин и женщин, стискивать зубы: у ребятишек, у всех, были испуганные лица. Входя в дом, дети умолкали, жались к взрослым, подавленные невиданным зрелищем. После хмурого леса, болот, полумрака тесных и сырых землянок, копоти, сальных плошек - вдруг елка со звездой в окружении лакированной мебели, картин в золо­ченых рамах, блестящего шелка портьер. Прибавь­те сюда зеркальный паркет под высоким лепным потолком, черный блеск рояля и перламутровый - кафеля. Словом, сказочный дворец из сказочной жизни, о которой три долгих года рассказывали детям сказки партизаны-учителя. Я увидел себя в зеркале. Лицо мое было хмурым, недобрым. И счел за благо выйти из дому.

Обход постов занял часа полтора. Когда я воз­вратился к окнам гостиной, за задернутыми што­рами слышались веселые детские голоса, игра­ла гармошка, скрипел паркет под ногами танцую­щих. Ни одна самая удачная военная операция не приносила мне такого удовлетворения, как это бескровное завоевание крошечного мирного прост­ранства в море войны.

Окончание рассказа очевидца

- А мы вас искали, товарищ командир,- вы­дохнул я, когда полковник сделал паузу.

Андрей Николаевич повернул ко мне удивленное лицо:

- Искали?.. Вы?

- Да, мы - мои товарищи и я. Я из тех, парти­занских, детей, понимаете, Андрей Николаевич? Я был тогда очень мал, лет шести, но хорошо запомнил ту елку, хотя войну помню смутно. С нее-то и начинаются пер­вые мои воспоминания. Еще бы, такое... такое...

Я умолк, подыскивая подходящие слова, чтобы выразить свои чувства. И в это время в гостиной старого дома, помнившего и декабристов, и бойцов РККА (транзитом на Варшаву), и партизан Великой Отечественной войны, гулко и торжественно про­били двенадцать раз настенные часы в темном ореховом футляре. Новый год наступил.