Отец Надежды - Степан Павлович Соханский, из черниговских дворян - служил сначала по гражданской части, затем вступил в Глуховский кирасирский полк, участвовал в Отечественной войне 1812 года, других военных походах. Несмотря на то, что был он казначеем, состояния никакого не накопил - «сотни тысяч прошли через его руки, но, благодаря Бога, не зацепились в них». 21 мая 1826 года кавалерийский ротмистр Соханский скончался, вскоре после него умер его младший сын, а на руках вдовы, женщины глубоко религиозной, остались трое детей (два сына - Петр и Павел, младшая дочь - трехлетняя Надежда), умирающая мать и две незамужние сестры. Пенсию выхлопотать не удалось, всего состояния было 175 десятин земли, на которые претендовал еще и женатый брат Варвары Григорьевны.
Вот на этом-то хуторе и прошли первые девять лет жизни будущей писательницы, которая, глядя на старшего брата, рано научилась читать, пристрастилась к книгам, которых немало осталось в домашней библиотеке от отца и деда. К тому же мать и тётушки укрепляли не только молитвенную настроенность детей; как талантливые исполнительницы народных песен они воспитали в будущей писательнице любовь к народной поэзии. В то же время они всемерно поощряли и направляли самостоятельные занятия.
В своей «Автобиографии» Н.С. Кохановская сообщала о своих детских успехах следующее «Я знала наизусть тысячи стихов...знала на память всего Дмитриева, князь Долгорукий был мне свой человек... Я читала Россиаду... - не перечтешь всего».
Раннее детское чтение развило у Надежды любовь к истории, тонкое чувство слова, стремление к творчеству. Уже в 8 лет девочка пыталась сочинять. «Не умру, пока не напишу комедию»[iii],- говорила она; но первый детский опыт творчества потерялся во время её болезни.
Материальное положение большой осиротевшей семьи всё время ухудшалось, процесс с казёнными поселянами привёл к тому, что у вдовы Соханской осталось всего 15 десятин земли и один работник.
В марте 1834 года Надежда «после долгой, тяжелой цепи исканий, убийственных отказов и потом опять надежд, и слез, и слез...»[iv] была определена на казенный счет в Харьковский институт благородных девиц.А мать, устроив дочь, отправилась на поиски нового именьица в Харьковской губернии.Наконец, в Изюмском уезде, в 30-ти верстах от города, был куплен хутор Макаровка, куда впоследствии и перебралась семья после вынужденной продажи хутора Веселого.
Институт благородных девиц, открытый в Харькове в 1812 году был единственным общественным учебным заведением для девочек на несколько губерний. С 1818 года Императрица Мария Федоровна приняла его под свое покровительство.
Из-за того, что предварительные познания французского и немецкого языка у Надежды были невелики, да и манеры провинциальной девочки из глухого хутора, воспитывавшейся без гувернантки в обществе двух старших братьев не отличались особым изяществом, то она была принята в первейший или приготовительный класс. Талантливой, но бедной девочке жилось там очень нелегко, и только молитвенный дух, горячее стремление к знаниям, вместе с благородной сдержанностью характера помогали ей преодолевать все трудности.
Особенно ей повезло с добросердечным, благородным
«учителем русского слова» М.И. Ильенко, который заметил таланты Соханской и
стал ее ревностным покровителем. Надежда много читает не только из зарубежной
классики («Гамлета», «Фауста» и т.д.), но и современников (Пушкина, Гоголя,
Кукольника, Марлинского), исторические произведения.
В это же время она начинает предпринимать «таинственные попытки» - писание
собственных стихов.
Положение Надежды постепенно значительно изменяется к лучшему. Несмотря на продолжительную болезнь, Соханская, как одна из лучших располагалась уже на первой скамейке, за ней утверждается прозвище философа и поэта.
В «Прибавлениях» от 6 июля 1840 г. к «Харьковским губернским ведомостям» был помещен подробный отчет «Об испытании воспитанниц Харьковского института» 27-го, 28-го и 29-го июня (а собственно выпуск состоялся 1 июля), причем первый золотой шифр получила Надежда. Кроме того, в этот торжественный день хором институток были исполнены прощальные стихи, сочиненные Соханской. Это было первое её произведение, появившееся в печати.
За шесть лет, проведенных в институте Надежда совершенно забыла домашнюю обстановку. Уже 2-го июля, на другой день после выпуска, она выехала из Харькова вместе с матерью и братом и отправилась в новое для неё имение, Макаровку, где она проведёт всю оставшуюся жизнь (за редкими отъездами).
Пока Надежда училась в институте, мать со своими сестрами устраивали в Макаровке новое бытие. Имения здесь первоначально не было, а только мельница и амбар, где все и расположились. Затем построили маленький, крытый соломой домик. Были еще сени, плетеные из соломы, да глиняная кухня. Вместо буйной растительности и сада (как на хуторе Веселом), здесь была голая степь да кусты смородины и крыжовника в новом саду.
К приезду Надежды, старший брат уже учился в Новгородском корпусе. В одной из комнат настлали деревянный пол, а в остальных трёх комнатах пол был глиняный, усыпанный песочком.
Ко всему этому Надежде нужно было привыкать после паркетных полов и высоких светлых залов института. Зато она с радостью окунулась в деревенскую стихию с кошками, кроликами и прочей живностью.
Но вскоре эта радость была омрачена - одна из сестёр Варвары Григорьевны в жутких мученьях осенью 1841 года умирает от рака. Это произвело сильнейшее впечатление на Надежду: «О, как я постарела за этот год. Я поумнела и ни одной книги у меня в руках не было. Господь бросил все книги и начал учить меняпо своему. Дал мне книгу - самое себя - и книгу страданий ближнего - большие книги»[v].
К поздней осени того же года у неё не просто возвращается интерес к книге, но и настоящая жажда чтения. Однако книжное богатство в основной своей массе осталось в прежнем имении или растерялось при переезде. Сохранившиеся остатки были ею быстро прочитаны и перечитаны. Надежда пытается найти книги у соседей-помещиков.
Особое место в её жизни занимает молитва, которая и спасает её. Во время Великого поста она принялась читать Библию. Пришел вечер Великой субботы. Её мать из-за весенней распутицы кое-как на тележке отправилась в церковь, а Надежда осталась дома и стала читать Евангелие, которого не читала со времен института. В эту ночь в её душе произошёл перелом: «Я не могу передать вам той удивительной новости, свежести, которые встретили меня <...> Вы догадываетесь, что праздник Воскресения был и моим воскресением. Один только Бог может выводить из такой тьмы на свет Свой и так внезапно! <...> Во мне осталась только кроткая, какая-то радостная грусть, по которой я вовсе не хотела смеяться, а сладко весело плакала. Вокруг меня существенно ничего не изменилось, но я была не та - и всё не то. Помирившись сама с собой, я примирилась со всем, - со своею жизнию, с своей долей...»[vi].
Верстах 5-7 от имения Соханских находились богатые владенья баронессы Меллер-Закомельской, где доживала жизнь её мать М.И. Шидловская. В её доме Надежда нашла хорошую библиотеку, а от управляющего получала еще и современные журналы. Их содержание показалось Надежде явно неудовлетворительным, а язык удивлял отсутствием правописания и засилием иностранных слов.
Выведенная из терпения очередной нелепой повестью, она «долго помолилась, разумеется, поплакала, положила окончательных три поклона, села и еще перекрестилась и начала писать»[vii].
Но это было еще не всё. Нужно было еще самой выучиться чинить перья (что было делом далеко не простым) и достать бумаги.
Семья очень нуждалась, у начинающей писательницы не было даже бумаги для письма, и первые ее произведения записывались на обороте старых ротных донесений отца или институтских тетрадей.
Так в полном одиночестве Надежда Соханская продолжила свои литературные попытки на новом месте.
Первою своею повестью («Майор Смагин»), неожиданно сразу опубликованной в «Сыне Отечества» за 1844 год, автор осталась довольна (хотя она и не получила никакого гонорара), потому что её «Смагин» «если не лучше» читанных ею повестей, «то не очень и хуже половины из них»[viii]. В августе 1844 года Надежда отправляется служить гувернанткой в Бахмут, но уже через месяц её забирает мать, которая считала само место служения, не подходящим для молодой девушки.
В 1844-1845 гг. ею были написаны еще пять повестей. После Пасхи 1845 года она переписывает их набело и отправляет в столичные журналы, но ответа от редакций она не получила.
А в сентябре 1845 года у Соханских случился пожар. Домик (с уже отдельной комнаткой для Надежды) и пристройка полностью сгорели. Надежда на всю зиму поселилась в Савинцах (в 7-ми верстах от Макаровки) у престарелой, одинокой соседки-сербки Анны Константиновны Черноглазовой. Днём Надежда читала ей «Четьи-Минеи», а вечерами почти столетняя старица делилась своими воспоминаниями - рассказывала о том, «як було колись».
В Савинцах Надежде Степановне с постоялого двора передали забытый, без обложки журнал «Современник», и она решила написать письмо её редактору П. А. Плетневу (другу А.С. Пушкина), а также послать ему свою повесть «Графиня Д***».
Уже в мае 1846 года пришел ответ. Плетневу не понравились в повестях Соханской влияние на неё Марлинского и Жорж Занд (новой французской школы). Как противоядие против дурного влияния Плетнев посоветовал прочитать другую французскую повесть - «Безропотность».
Надежда узнала о месте проживания своего институтского учителя М.И. Ильенко и по его приглашению в сентябре 1846 года отправилась к нему в гости, где разобрала вместе с ним эту повесть.
После возвращения домой Надежда пишет ответное письмо Плетневу и посылает ему новую повесть «Метель». Известный литератор оценил её еще более критически, чем «Графиню Д***», но заметил: письма начинающей писательницы гораздо глубже, интересней, талантливей её произведений.
Плетнев пожелал узнать подробно обо всей жизни Надежды, так как она «возбудила» в нем «участие родственное». В ней было то, что она ценила и в других: сила и высота нравственного чувства, неразрывно связанные с крайней простотой его проявлений. Письмо Плетнева и его подарок - полное издание его «Современника» - до глубины души растрогали Надежду, и она принялась за составление своего жизнеописания (названого Плетневым «Автобиографией») - лучшего из всего ей написанного в течение всей её литературной деятельности.
Надежда Степановна с детских лет отличалась необыкновенной самостоятельностью суждений и глубокой религиозностью. Видя несомненное дарование, Плетнев требовал продолжения жизнеописания. Вторая часть записок превзошла все его ожидания. Отвечая, он признавал в Надежде «решительный талант поэтического творчества»! - «Чтение подобных записок сильнее завлекло бы читателей и более принесло бы им пользы, нежели те хваленые книги, которыми теперь свет занимается... Нет надобности бросать в огонь эти записки. Они хранятся в особом пакете с надписью: «Отослать после моей смерти Н.С. Соханской в Изюм»».
А вот как Плетнёв отзывался о второй тетради записок Соханской в письме от 22 октября 1847 года к своему другу Я.К. Гроту: «У неё талант удивительный. Никогда еще ни один роман не занимал меня так, как описание это. Тут все роды прекрасного сосредоточены. Трогательное, сатирическое, легкое, комическое и даже поэтическое - все есть. И между тем в изложении столько непринужденности, простоты, истины и свободы, что не оторвешься от чтения».
Необыкновенно сочувственный отзыв Плетнева о второй части записок растрогал Надежду «невыразимо», которая «прыгала от радости».
В октябре 1848 года она отправила Плетневу конец автобиографии. «Что мне сказать о ней, - писал он в ответ 16 ноября 1848 года, - Я хвалил прежние части. Не хочу повторять похвал своих: они для нынешнего случая слабы и безцветны... Вы умели так собрать черты внутренней жизни вашей и вставить их в рамку жизни внешней, что перед этою картиной и лучшая похвала покажется пошлостью».
А спустя почти полтора года, в письме к В.А. Жуковскому от 4 марта 1850 года, Плетнев так отзывался об её автобиографии: «Она прислала мне последовательно одну тетрадь за другою, одну другой интереснее, так что теперь эта автобиография, по моему признанию, есть лучшее, что только явилось у нас оригинального в последние пять лет. Тут исчерпаны все роды красоты и все оттенки русской жизни. А она сама является таким неподражаемо-милым существом, что не расстаться бы с нею. Одну из этих тетрадей (описание жизни в институте) я препровождал для прочтения к Государыне Императрице и Ея Величество разделяет мое мнение»[ix].
К моменту окончания автобиографии (1847 г.) настроение Надежды было светлым и незамутненным. Вот что писала она Плетневу в последней части автобиографии: «Живу уже я не в хатке, a в светленьком доме; вокруг меня простое довольство; я не требовательна, неприхотлива; y меня своя комната всеми тремя окнами в молоденький сад, в западающую даль степи; виднеется курган. У меня весь рай семейственной неги; на меня - как мило говорится - пылинке не дают упасть; я, как знатная барышня, знаю только самое себя, свою комнату, ваши книги и ничего более. Тетенька ухаживает за моими цветами; цветы зеленеют и пахнут; кудлатая моя Подружка смотрит мне в глаза и довольно шевелит пушистым хвостом; кругом тихо, солнце сияет, и маменька так часто нежит мою горячую голову. Вот моя домашняя жизнь».
Вслед за этим в «Отечественных записках» (1848, №12) была напечатана повесть «Графиня Д***», затем в «Современник» была послана повесть «Соседи» (напечатана здесь в 1850, №12), а в «С.-Петербургских ведомостях» (1850, №№21-23, 27-29, 32, 33, 35) опубликована повесть «Первый шифр».
Летом
1850 года только что закончивший С.-Петербургский университет Г.П. Данилевский,
по поручению Плетнева побывал у Соханской и уехал от неё в «величайшем
восхищении».
Но материальное положение молодой писательницы было трудное. Как писала она впоследствии: «проходил год иногда, а мне не на что было сшить и одного ситцевого платья, и я за своими литературными писульками сидела в слезах, не имея копейки за душой, чтобы переписать их и отправить на почту». В это время заболел, а затем и умер брат. Болезнь подкосила и мать, а затем и саму Надежду («я совсем умирала»). Но она пишет («из челюстей смерти») к Плетневу (24 апреля 1853 г.). И как только ей становится легче - литературные интересы вновь берут своё.
Именьице Соханских, давно заложенное, приходилось перезаложить для уплаты недоимки, что было сопряжено с большими хлопотами, а тут еще горе: «Весь край разорен от страшного падежа скота» (письмо к П. Плетневу от 14 сентября 1853 г.).
Литературным посредником в это время становится Г.П. Данилевский, который привозит от Плетнева для Соханской литературные новинки, в том числе и «одну из надежд её детских мечтаний» - «всего Жуковского».
Повесть «Гайка», писавшаяся в это время, вышла только в 1856 году, в 6-й книжке журнала «Пантеон» (была опубликована лишь первая часть). Здесь впервые повесть Соханской была подписана псевдонимом «Кохановская», который с этих пор Надежда Степановна ставила под всеми своими литературными произведениями[x].
Издание «Гайки» сыграло важную роль в истории литературной деятельности Соханской. Впервые сама писательница (в письме) к известному издателю А. Старчевскому изложила свою цель: в противовес сатире дать ряд положительных русских типов.
Спустя почти три десятилетия издатель вспоминал: «Замечательная во всех отношениях повесть её «Гайка», наделавшая много шуму и обратившая на себя общее внимание литераторов и близко знакомых с Малороссией».
Это было первое произведение Соханской-Кохановской, обратившее на себя серьезное внимание критики. Рецензент из «Сына Отечества» даже задавался вопросом: «Действительно ли автор «Гайки» женщина, как это обыкновенно случается, когда под женским именем является произведение, обнаруживающее необыкновенный поэтический талант... Если автор «Гайки» женщина, то одаренная талантом необыкновенным и редким в женщине до степени странности».
Повесть Кохановской напоминает рецензенту малороссийские рассказы Гоголя: «В таланте автора «Гайки» есть сходство и родство с талантом Гоголя. Влияние Гоголя отразилось на Кохановской так благотворно, как ни на ком другом...».
Особенно отмечалась «чувство глубокой любви и участия к тому быту, который она описывает»: «Это-то чувство, выражающееся мягко и тонко, но в то же время так смело и умно, как оно выражалось только у Пушкина и Гоголя, придаёт произведению г-же Кохановской характер такой прекрасный и оригинальный в ряду современных произведений, в особенности в части описывания простонародного быта».
Писательницей заинтересовался М.Н. Катков. Узнав от Г.П. Данилевского её адрес, 7 декабря 1857 года он писал ей: «Редакция Русск. Вестника считала бы себя счастливою, если бы успела приобрести ваше сотрудничество».
Именно в «Русском вестнике», М.Н. Катковым (с редакторскими правками и сокращениями) была напечатана одна из лучших повестей Кохановской - «После обеда в гостях» (1858). Но даже и в сокращенном виде она привлекла всеобщее внимание.
Так литературный сборник «Утро» отмечал: «В 1858 г. в нашей литературе появился новый чрезвычайно замечательный талант, обративший на себя внимание как знатоков изящного, так и друзей нашей народности».
Особенно горячо приветствовал эту «русскую повесть» К.С. Аксаков, посвятив ей отдельную статью, назвав повесть «замечательной», а в авторе признав необыкновенную глубину взгляда и понимания нравственного мира» русского человека[xi].
Эта же повесть послужила поводом к началу переписки между автором и И.С. Аксаковым, длившейся с некоторыми перерывами до самой кончины писательницы.
В марте 1859 года в «Русском Вестнике» (№ 5) была напечатана новая повесть Кохановской «Из провинциальной галереи портретов». Она произвела еще более сильное впечатление, чем её предшественница («После обеда в гостях»). 7 апреля 1859 г. И.С. Аксаков писал автору: «Вы доставили мне и многим из нас истинное утешение не только художественным наслаждением, но возбужденною надеждой - за русское искусство...<...>. Я вижу в вас зарю нового отношения искусства к жизни, вы - первый русский художник, ставший не в отрицательное, а в положительное отношение к русской жизни...».
Не одни славянофилы восхищались в это время двумя повестями Кохановской. И.С. Аксаков передаёт ей (в письме от 28 апреля-3 мая 1859 г.) отзыв о них Тургенева: «Он был в совершенном восторге от первой [повести]...».
В «Русской Беседе» (1859, №3) по поводу «Из провинциальной галереи портретов» появилась в высшей степени лестная для автора статья Н.П. Гилярова-Платонова. «Нам показалось, - писал он, - что в повестях г-жи Кохановской и особливо в последней, мы видим зарю ожидаемого нами возрождения литературы - и притом с обеих сторон - эстетической и филологической». В противоположность другим критикам Гиляров-Платонов находит у Кохановской «совершенную объективность», составляющую «ее достоинство и величайшую драгоценность».
Повести Кохановской были восприняты многими деятелями русской культуры (помимо вышеназванных - А.И. Ишимовой, А.В. Никитенко, А.Ф. Вельтманом и др.) как открытие, начало «новой эпохи в литературе» (И. С. Аксаков). Они восхищались умением писательницы показать поэзию простого и мирного быта, ее самобытным языком; многих привлекало ее убеждение в назначении писателя: «давать нравственное и благородное направление страстям человеческим, знакомить человека с лучшею частью его самого».
Но славянофильские идеи, которым сочувствовала писательница, вызывали сопротивление у некоторых критиков, считавших их слабым местом в творчестве Кохановской. Одним из подобных отзывов была статья М.Е. Салтыкова-Щедрина «Повести Кохановской». Салтыков-Щедрин, указав на высокие достоинства повестей («Выше, поэтичнее, сладостнее этих строк мы положительно ничего не знаем в русской литературе» - о повести «После обеда в гостях»[xii]), отметив их «внутреннюю связь с народною массою, умение показать «подвизающую за собой людей силу, которая многое сделает», критиковал нравственные идеи Кохановской за утверждение «смирения и прощения».
В это же время Кохановскую узнают и как блестящего и тонкого литературного критика. В «Русской Беседе» (1859, №5) она опубликовала «Степной цветок на могилу Пушкина». В одном из последних своих писем к И.С. Аксакову А.С. Хомяков писал: «Я решительно восхищаюсь «Степным цветком» (Соханской) и радуюсь...».
1859 год поистине был для Надежды Степановны триумфальным и доставил ей почетное место в ряду современных писателей. В публичном заседании Общества любителей российской словесности, его председатель А.С. Хомяков, упомянув о тяжкой утрате, понесенной русской литературойв лице скончавшегося в 1859 году С.Т. Аксакова, продолжал: «К счастью, не одним злом можем мы упомянуть прошлый год. Он вывел на поприще нашей словесности новый блестящий талант в повествовательном роде. Никогда, может быть, со времени нашего безсмертного Гоголя, не видали мы такой светлой фантазии, такого глубокого чувства, такой художественной истины в вымысле, как в произведениях, подписанных именем г-жи Кохановской».
В это время возник вопрос и о напечатании «Гайки» в её переработанном (на основании советов И.С. Аксакова) и полном виде. Появившаяся в 4-м номере «Русского слова» за 1860 год, «Гайка» произвела сильное впечатление на петербургскую публику и вызвала восторженные отзывы. «От всего сердца радуюсь я успеху вашей «Гайки», - отвечал Кохановской 8 октября 1860 г. И.С. Аксаков. - Брат мне передал, что Хомяков и Самарин в восторге». М.П. Погодин тоже был в восторге, о чём сам написал автору: «Сейчас кончил «Гайку» - зачитался. Целую вас в очи, в уста, в плечи, обнимаю. Прелесть! Вы усладили, разнежили, помолодили меня старика... Честь вам и слава!»
Особого внимания в биографии Соханской заслуживает любовь к народной поэзии. В своей «Автобиографии» писательница упоминает рассказы о волшебной стране Яблоновы острова, которые она слышала от тетки. Надежда Степановна записывала эти рассказы, предполагая впоследствии превратить их в повесть, однако осуществила это намерение лишь отчасти[xiii].
Важно отметить, что Кохановская непосредственно занималась собирательской деятельностью и была первой женщиной, проявившей себя в таком качестве. В 1860 году она сумела записать больше ста народных песен. В основном они были собраны в Корочанском и Старо-Оскольском уездах Курской губернии. Много текстов продиктовала писательнице мать, сохранившая к своим преклонным годам хорошую память.
Впоследствии из этих песен Кохановская составила два, по сути дела, сборника - «Несколько русских песень» (1860) и «Остатки боярских песень» (1860). Вместе с тем писательница пыталась осмыслить значение народной поэзии, чему посвящены две ее статьи - «Сличение нескольких русских песень» (1861) и «О русской песне» (1871). Кроме песен Кохановская записывала и сказки. Её фольклористическая деятельность получила высокую оценку современников.
Однако такой успех Кохановской был недолгим. Осенью и зимой 1860 года умирают А.С. Хомяков и К.С. Аксаков, а «Русская беседа» прекращает своё существование. Кохановская лишилась журнала, который она считала по духу себе родным. И.С. Аксаков решил издавать газету «День», а Кохановская должна была стать одной из ближайших его сотрудниц.
Однако у Надежды Степановны для интенсивной литературной работы оставалось не так много времени. Мать и тетушка были уже не в состоянии полноценно заниматься хозяйством. Оно постепенно ложилось на её плечи. Нужно было налаживать новые отношения после отмены крепостной зависимости, ремонтировать домик и т.д.
И тем не менее она отправила И.С. Аксакову свою новую повесть «Кирила Петров и Настасья Дмитрова», которая была напечатана в первых девяти номерах «Дня»[xiv].
Сам Аксаков оценил эту повесть необычайно высоко. «Это капитальное произведение, - писал он автору 12 декабря 1861 г., - в котором ваш талант, ваше знание и понимание русской жизни, ваше сочувствие к ней, охватывающее любовно все её явления, от крупных до самых мелочных, - проявились в бόльшей силе, чем в прежних повестях. И ваша авторская гордость могла бы поистине веселиться, видя, как тысячи людей ждут периодического наступления художественного праздника, приносимого каждым № «Дня». Вы целых 9 недель приковывали к себе внимание публики...».
Этой повести суждено было сыграть особую роль в биографии Кохановской: её прочла и заинтересовалась автором Государыня Императрица Мария Александровна. По-видимому, она попросила князя Вяземского сообщить ей сведения об авторе.
С своей стороны И.С. Аксаков писал Надежде Степановне 5 января 1862 г.: «Меня дней 10 тому назад спрашивали из Петербурга - от разных высоких особ (дам) на счет вас: там вами очень занялись, по случаю «КирилыПетрова»...».
А вот как рассказала Кохановская своей приятельнице М.В. Вальховской в письме от 22 июля 1880 г., вспоминая незадолго до этого скончавшуюся императрицу Марию Александровну: «Ведь она - моя личная благодетельница. У меня два образа её благословения, и был ее царский дар, присланный мне за Кирилу Петрова. Не помню, случалось ли мне сказать Вам, что это была большая брошь - сапфир, осыпанный крупными бриллиантами с рубинами и изумрудами».
Совершенно естественно, что Кохановская, приобретя известность в литературе, пожелала, наконец, лично познакомиться с миром писателей, который до сих пор был знаком ей лишь по письмам и книгам, увидать тех лиц (супругов Плетневых, Аксакова), с которыми состояла в многолетней переписке.
В начале июня 1862 года она отправляется в Москву и Петербург. Будущая жена И.С. Аксакова - А.Ф. Тютчева, воспитательница великой княжны Марии Александровны, пригласила писательницу погостить в Царском Селе, где Надежда Степановна встречалась некоторыми Великими князьями, познакомилась с графом Перовским, князем Мещерским, представлялась Императрице и получила предложение преподавать русскую литературу великой княжне Марии Александровне. Но она «решительно отказалась», о чём сообщала И.С. Аксакову в письме от 9 июля 1862 г.: «Мои семейные отношения, и свобода моих занятий стали горой...».
Месяцы в столицах промелькнули «как сон». В начале октября Кохановская возвратилась домой и принялась за составление отдельного издания своих повестей, которые при содействии Аксакова появились уже в январе 1863 года. Не замедлили появиться и рецензии, общий смысл которых был, как и раньше: полное признание в авторе несомненного большого таланта.
Из многочисленных отзывов современников на появившиеся в 1863 г. отдельным изданием повести Н. С. Кохановской мы приведем здесь только отзыв П. В. Анненкова, который (как ранее И. С. Аксаков, А. С. Хомяков, А. А. Григорьев) увидел в писательнице продолжателя дела Н. В. Гоголя. «Известно,- писал он,- что г-жа Кохановская начинает с той точки, на которой остановился Гоголь: она ищет крепкого, физически и нравственно мощного русского человека и в этом смысле может назваться продолжателем Гоголя, исполняя и доканчивая его предсмертную программу: показать миру глубину и величие русской души, удивить его новым и необычайным типом. Материалов для этого типа, недоделанного или покинутого Гоголем, г-жа Кохановская ищет в твердости религиозных убеждений, в преданности светлым преданиям родной поэзии и в нравственных самостоятельно выработанных началах провинциального быта нашего, который потому и становится у нее питомником и рассадником многочисленной семьи крепких, изумительно-мощных людей»[xv].
Но распродавались «Повести» не так быстро, как хотелось бы автору. Двухтомник расходился по своему пафосу с пореформенными настроениями значительной части общества. Но автор не только не стремится потакать этим «прогрессивным» настроениям, а принимается за новое произведение из истории XVIII века - «Рой-Феодосий Саввич на спокое», которое И.С. Аксаков начал печатать в «Дне» (1864).
Оно, по сути, окажется итоговым в литературно-художественной деятельности Кохановской. «Это великое, серьезное творение, - писал ей Аксаков 1 февраля 1864 г., прочтя повесть в рукописи, - Его нельзя назвать повестью; это поэма, но поэма в роде «Илиады» или «Одиссеи» или лучше сказать - эпопея, которой содержание взято из русского народного эпоса. В том-то и состоит заслуга художника, что он даже в нашей или близкой к нашей современности русской народной жизни умеет познать и услышать её эпический склад».
Но на читающую публику «Рой» произвел странное впечатление, прежде всего языком. И раньше язык, которым писала свои повести Кохановская, поражал читателей своеобразностью, теперь же он прямо возбуждал недоумение. Некоторые были даже смущены тем, что ничего не понимают, из того, что написано по-русски.
И.С. Аксаков в письме автору от 23 апреля 1864 г. снова выражал свой восторг: «Едва ли в каком вашем произведении явился ваш талант в такой силе, как в «Рое». Нужна страшная мощь дарования, чтобы создать органически такой язык, каким написан «Рой»».
Но он остался несколько недоволен «неславянофильским» концом повести. На что Надежда Степановна в письме от 14 мая 1864 г. с достоинством и независимостью ответила: «А вы ожидали чего? Сколько я могу судить по вашим требованиям, вы ожидали от «Роя» громкого провозвестника и образца в жизни того, что зовется в литературе «славянофильскими началами». И «Рой» народно и вполне верен им, насколько эта верность свободно и художественно может совмещаться в произведении, которое написано не на заданную тему, не в видах провозглашения того или другого начала, а просто писано, как пишется живо, почти помимо воли автора, создающееся в его душе произведение. Подобное произведение, вы знаете, может обнимать и касаться многого, но по тому самому, что оно жизненно - оно не односторонне. Человек в нем не может выказать на себе то или другое, что вы хотели бы видеть, а спокойно вмещает в себе правду своей внутренней и внешней исторической жизни по силе обстоятельств, его окружающих. Требуют того обстоятельства, слагаются они в такой круг, что избранное лицо должно явиться в нем народным человеком-христианином, высоким нравственным деятелем - оно в «Рое» и является; а прошла та пора, минули обстоятельства - и человек становится просто человеком своего времени и своей исторической правды жизни».
В этих словах писательницы содержится ее ответ не только И. С. Аксакову, здесь же, по существу, есть и убедительная отповедь тем, кто, отдавая должное высокому художественному таланту Кохановской, все же призывал ее к привычному тогда бичующему изображению внешней действительности в угоду поверхностному народолюбству[xvi].
Н.С. Кохановская шла в литературе своей собственной дорогой, как подлинный художник, оставаясь верной глубоко внутренней народной правде. И.С Аксаков точно определил эту главную особенность прозы Кохановской, отметив, что все действующие лица ее, «как оно и есть в истинной русской жизни, действуют и стоят как бы перед лицом Божиим, и лицо Божье как бы смотрит на них и светит им».
То, что сказанное Кохановской было для нее самой не просто словами, но подлинно живой основой внутренних сил ее души, писательница доказала необыкновенной - даже для русской литературы - цельностью своего слова и своего дела[xvii].
Услышав и доброе, и критическое в свой адрес, Надежда Степановна принимает решение, которое высказала в письме к А.В. Плетневой от 29 октября 1864 г.: «Думаю приняться за самый свой труд дорогой, за свою Наталью Федосьевну, которую, когда Бог даст изпишу, тогда уже и умереть спокойно могу. Как будто я тогда все свое земное лучше совершу...». Но этот роман остался неоконченным и лишь после смерти Кохановской, отрывки из него появились в «Руси» И.С. Аксакова под заглавием «Степная бырышня 40-х годов».
В середине-второй половине 1860-х гг. Кохановская публикует в периодике около десяти небольших статей, писем - «Письмо с хутора», «Вести с хутора» и др., принимает активное участие в деле организации братств и сельских банков на Волыни.
Между тем в январе 1866 года умерла тетушка, а в мае того же года Кохановская отправилась в столицы, где познакомилась с основательницей Кирилло-Мефодиевского братства графиней А.Д. Блудовой и собрала немало пожертвований для братства. Поездка на Волынь состоялась той же осенью.
В последующие годы Надежда Степановна занималась хозяйственными хлопотами (в том числе садом и пасекой), ухаживала за матерью, заботилась о племяннице и крестнице, других родственниках, школах в приходе, была поручительницей за своих знакомых, отчего не раз теряла немалые средства...
Что же касается чтения, то в основном это были книги духовного содержания. Она часто беседует со странницами и богомолками. Между тем пореформенные преобразования, привели к тому, что Надежда Степановна растеряла многие связи с помещиками-соседями. «На расстоянии 100 верст в одну и 40 в другую вокруг меня нет души знакомой», - писала она А.В. Плетневой 10 марта 1872 г.- я так совершенно одна».
При таком одиночестве Соханских Надежде Степановне трудно было оставить 80-летнюю мать и полечиться - ревматизм усиливался и не давал возможности полноценного движения. 20 апреля 1873 года скончалась мать, Варвара Григорьевна. Во «внешнем жизненном смысле» Надежда Степановна осталась одна, но была убеждена, что не оставлена Господом - «Отец со мною».
Еще в 1872 года она получила от князя В.П. Мещерского приглашение принять участие в вновь основанном им «Гражданине». Осенью 1873 года Кохановская отправилась в Москву и Петербург со своими пьесами - «искать нового счастья». В Москве её встретили очень радушно. Уже 25 января 1874 года в Малом театре состоялось первое представление её пьесы «Кража невесты», постановка которой предполагалась к бракосочетанию великой княжны. Спектакль имел большой успех, что же касается второй пьесы - «Слава Богу, что муж лапоть сплел», то она, несмотря на целую хвалебную статью о ней М.П. Погодина в «Московских Ведомостях», на сцене не появилась.
К Пасхе 1874 года Кохановская возвращается в Макаровку, предполагая распродать хозяйство и сдать хутор в аренду, а самой заняться исключительно литературным трудом, в том числе статьей о монастырях.
Осенью 1875 года она ездила в любимый и почитаемый ею монастырь в Святых Горах. В последующие годы она была поглощена южно-славянским движением, собирая пожертвования, отдав все свои золотые вещи и даже институтский шифр. Свои «Севастопольские воспоминания» Кохановская писала зимой 1876-1877 гг., живя в Харькове и печатала их в «Русском мире».
Все последующие годы Надежда Степановна большую часть времени тихо жила в Макаровке. 16 февраля 1878 г. о своем житье она так писала С.И. Погодиной: «Мне милостию Божией и Матери Господней, так хорошо, тихо, тепло на душе и светло на сердце. Я могу, я должна благодарить за все благополучие моего родного приюта». Из духовного чтения она особенно чтит Слово о смерти» святителя Игнатия (Брянчанинова). «Духовные» же воззрения Вл. Соловьёва её приводят «в ужас».
Цареубийство 1 марта 1881 года произвело на Надежду Степановну потрясающее впечатление, и она в «этот год цареубийства, ужасов, смуты» отказалась отдавать своему давнему другу И.С. Аксакову в его новую газету «Русь» даже легендарную часть её пишущегося романа. Более того, она приходит к выводу, что для неё прошла пора творческой литературной деятельности, и что роману её уже не суждено быть закончену.
С осени 1882 года стали появляться зловещие симптомы новой болезни. К тому же в марте 1883 года она сильно простудилась на похоронах своего работника. У Надежды Степановны появилось «сердечное неотложное желание ехать поклониться Козельщанской иконе Божией Матери».«Верую с упованием, - писала она М.В. Вальховской 11 июля 1883 г. - что Матерь Божия, принимая всех и исцеляя, и мне поможет в моем необычайном нездоровье».
В том же письме она сообщала: «...Я еду в Харьков с тем,
чтобы заказать себе вылить чугунный крест к месту своей могилы: с маленькою
Почаевскою иконою в середине креста и с избранными мною надписями. Пора
готовиться».
В начале октября того же года Надежда Степановна приехала в Москву «за решением - жить ли, или готовиться к мучительной смерти?». По приезду она сразу отправилась на всенощную, а затем и на обедню в Успенский собор. И в последующее время она постоянно посещает московские храмы. Относительно своей болезни она не заблуждалась - московские доктора признали у неё рак, кроме того, она еще заболела там тифом. После двухмесячной болезни в МакаровкуКохановская вернулась исхудавшей, но не сломленной, положившись на волю Божию.
В этот последний период жизни она пишет своё последнее сочинение - возражение на исповедь Л.Н. Толстого. 1 марта 1883 года Надежда Степановна отправляет графу рукопись, но ответа от него не получила.
В январе 1884 года она переписала своё письмо, «почистила его немножко» и послала в «Гражданин» - «во имя веры и любви Христовой». Публикация этого письма произвела «сильнейшее впечатление в Петербурге». Естественно, на людей верующих. Письмо Кохановской вызвало резкое неприятие со стороны «Нового времени». На что она ответила в «Гражданине» (от 22 мая 1884 г.): «По своей тяжкой неисцелимой болезни, стоя над раскрытой могилой, я могу говорить только то, что верующая душа обязана сказать, если она не нема и не глуха к вопиющим безсмысленным оскорблениям заветной и общехристианской святыни».
Она задумала писать возражение еще и на Толковое Четвероевангелие Л.Н. Толстого, но написала только одну страницу, помеченную 9-м июня 1884 г.
Уединенно протекали последние месяцы жизни Н.С. Кохановской. Племянница М.О. Мозговая приглашала её перебраться к ней в Киев, на что Надежда Степановна отвечала: «Нет! Если Богу угодно, Он пошлет исцеление на каждом месте, а без воли Божией люди не помогут. Где мне назначено было Господом жить, там да пошлет мне милость Господня и умереть, как воину на своем посту».
6 ноября она написала свои последние письма - С.И. Погодиной и А.Ф. Аксаковой. В последнем в частности говорилось: «Моя дорогая Анна Федоровна! Пишу Вам несколько прощальных слов. С 14-го октября я вся опухла, открылась водяная. Вам не надобно говорить, что это значит. 22 октября я сподобилась приобщиться Св. Таин и принять великое елеосвящение. С тех пор каждый день новое увеличение болезни и новый приток слабости. Меня проводят по комнате, а сама я ходить не могу. <...>вас я крепко обнимаю и говорю: порадуйтесь за меня! Я верую, что Господь примет меня, как свою овцу, никогда не оставлявшую Его спасительного стада».
Автор одного из некрологов так рассказывал о последних днях и минутах её жизни: «Убедившись в серьезности своей болезни, Надежда Степановна <...> приготовила парчи, конверты с платой священникам за свое погребение, сама разрезала платки и обернула свечи, осмотрела платье, в котором должна была быть похороненной, сделала безусловно все необходимые распоряжения, даже назначила, кто из преданных ей старух-крестьянок должен был сидеть около ее тела. Все это сделала она, несмотря на мучительные предсмертные страдания, и умерла, слушая чтение псалтыри. Так умеет умирать лишь простой народ»[xviii].
Скончалась Н. С. Кохановская 3 декабря 1884 года, землю свою завещав крестьянам, а усадьбу со всем в ней находившемся - племяннице.
После смерти писательницы И.С. Аксаков опубликовал «летописное сказание» к неоконченному роману «Степная барышня сороковых годов» и «Сумеречные рассказы» («Русь», 1885); А.С. Суворин в своей «дешевой библиотеке» издал три книжечки её повестей: «После обеда в гостях», «Кирилла Петров и Настасья Дмитрова» и «Старина» (СПб., 1886), которые в 1891 г. выпустил и вторым изданием.
А новый журнал «Русское обозрение» в 1896-1898 гг. опубликовал многое из неизданного наследия Н.С. Соханской (Кохановской), в том числе её автобиографию и обширную переписку её с Аксаковыми.
И хотя И.С. Аксаков утверждал, что «достоинство сочинений Надежды Соханской непреходяще» и что рано или поздно «внутренняя сила их возьмет свое», уже в конце века о ней упоминали как о «забытой писательнице»[xix]. А в 1900 годуС. А. Венгеров писал о том, что сочинения Кохановской, «разбросанные по разным журналам и... оставшиеся в рукописях... ждут еще хорошего издания».
Двадцатыйвек оказался немилосердным к памяти о Надежде Степановне. Ни о каких «хороших изданиях» после 1917 года даже речь не могла идти. Могила писательницы была срыта во время прокладки дороги Харьков - Ростов, как и сад, откуда брали песок для строительства.
Но в конце века один из лучших русских литературоведов советского времени В.В. Кожинов высказал убеждение: «Для меня нет сомнения, что перед нами наиболее выдающаяся писательница в русской литературе вообще...»[xx]. А вот книгу её сочинений тогда издать не удалось.
Что и говорить, трудности, поджидающие сегодня читателя Н. С. Кохановской, достаточно велики. Но кто все же преодолеет их, тот получит подлинно художественное наслаждение как от поэтических картин, так и от прекрасного своеобразного языка. Ибо «это не мозаичная сборка народных выражений, как у Даля, это не копия с языка песен или сказок, не подражание языку грамот, а живой органический язык, совершенно народный, хотя и не мужицкий, простой, хотя и не обыденный, свободно самосоздающийся под пером писателя», другими словами, перед нами подлинная русская речь, «только высшего подъема, выше настроена, звенящая, как натянутая тетива»[xxi].
Если же попытаться уяснить то основное, что определяло цельность всего написанного Надеждой Степановной Соханской (Кохановской) то, наверное, самое правильное воспользоваться для этого ее же собственными словами: «...нам, русским,- писала она незадолго до смерти,- если немного пораздумать, поприсмотреться духовно к забитому, заваленному руслу животочного истечения народной своей жизненной силы», то необходимо будет приникнуть и к первоисточнику этой силы. Тогда и «наша литература войдет в соприкосновение с глубокими жизненными основами народного характера и от того сама получит глубину, которой у нее нет, и на этой-то глубине встретит положительно-прекрасные идеалы, которых тоже, к сожалению, в нашей литературе нет». «И скорбно, и вместе поучительно и радостно,- продолжает Кохановская,- видеть тот великий труд, каким эта богоданная сила души точит горы наваленных затруднений, заблуждений, безобразия нашего воспитания, нашей чужести в своей народной жизни и достигает того, что мало-помалу собирает нас с самых далеких распутий не нашей жизни и мысли, и сводит нас к одному нашему русскому знаменателю»[xxii].
[i] Здесь и дальше все даты приводятся по юлианскому календарю.
[ii] Биографические сведения даются нами без ссылок, в основном по двум источникам: Автобиография Н.С. Соханской (Кохановской). Вступ.ст. и ред. С.И. Пономрева. - М., 1896 и Платонова Н.Н. Кохановская (Н.С. Соханская). 1823-1883. Биогр. очерк. - СПб., 1909.
[iii]Автобиография Н. С. Соханской (Кохановской).- С. 18-19.
[iv]Там же. - С.19.
[v] Там же. - С.51.
[vi] Там же. - С.69-70.
[vii]Там же.- С.103.
[viii] Там же. - С. 109.
[ix]Это блестящее литературное произведение было опубликовано в журнале «Русское обозрение» (1896, № 6-12), а затем отдельным оттиском.
[x]Псевдоним «Кохановская», как разъясняет писательница в хронике «Семейная память», она выбрала не случайно. Именно такую фамилию получил от своего покровителя, князя Константина Острожского, прапрапрапрадед писательницы по материнской линии, который был его любимым ординарцем.
[xi]Константин Аксаков. О повести г-жи Кохановской «После обеда в гостях» в 16 № «Русского вестника» // Русская беседа. - 1858. - Т. 4. - Кн. 12. - Ч. 2. - С.141-144.
[xii]Собр. соч.: В 20 т.- Т. 5.- С. 377
[xiii]Кохановская. Сумеречные рассказы (старое воспоминание тетушки) // Русь. - 1885. - №3-6.
[xiv]«День» начал выходить с 15-го октября 1861 г. еженедельно.
[xv] Цит. по: Анненков П. В. Воспоминания и критические очерки. 1849-1868. Отдел второй. - СПб., 1879. - С. 193.
[xvi] Горелов Павел. Послесловие. Н.С. Соханская (Кохановская). Автобиография (Фрагменты) // Слово. Вып. первый. - М., 1989.- С.302.
[xvii] Там же.- С. 304.
[xviii] Харьковский сборник. Приложение к Харьковскому календарю на 1887 г. - С. 149
[xix]А. Э. Забытая писательница // Вестник Европы.- 1899. -№ 2. - С. 754-776.
[xx]Кожинов Вадим. Н.С. Соханская (Кохановская). Автобиография (Фрагменты) // Слово. Вып. первый. - М., 1989.- С.289.
[xxi] Переписка Аксаковых с Н. С. Кохановской (Соханской). Письмо И. С. Аксакова. ХС. 1 февраля 1864.
[xxii] Письмо графу Л.Н. Толстому. - М., 1898.- С.42.
