Крестный путь отца Гавриила

Судьба монаха эпохи застоя

Старенький серый чайник хрипло посвистывает и начинает плеваться кипятком. Крышка подпрыгивает и тоненько звенит, но я лишь поскорее протягиваю руку и выключаю газовую конфорку. Подлить кипяточку еще успеется, но не хочется пропустить ни слова, из сказанного отцом Гавриилом. Мы сидим в крохотной кухоньке маленького уютного деревянного домика, в котором мой приход арендует для меня две комнаты. Фамилия отца Гавриила слишком одиозна и я ее не называю. Переменил и самое имя его, что впрочем теперь для него-то как раз и не важно, поскольку он погиб вскоре после нашей встречи. Однако, у иеромонаха Гавриила есть брат, весьма известная личность в некоторых кругах. Он жив и возможно не желает, чтобы его имя снова упоминалось в печати. В свое время оно и так наделало много шума...Познакомил нас общий друг - священник. Это не первая наша встреча, но никогда прежде отец Гавриил не рассказывал мне так много. Он по-монашески скромен. О себе говорит неохотно, больше о брате, но в конце концов для меня вырисовывается общая картина его жизни, такой необычной, яркой и...короткой. На дворе 1983 год. Отцу Гавриилу лет 30-32, но ему уже пришлось вынести немало ударов судьбы. Прихлебывая остывший чай, он рассказывает размеренно и спокойно, поблескивая веселыми карими глазами, так освещающими его простое русское лицо, окаймленное длинной русой бородой. Чуть более светлые не стриженные волосы густым венком осеняют голову. Концы их убраны за ворот старого ветхого подрясника, под который поддет грубый свитер, придающий плечистой фигуре монаха молодцеватый вид. Хотя роста он небольшого, все его движения говорят о большой физической крепости, что неудивительно, поскольку о. Гавриил в прошлом спортсмен, велосипедист высокого класса. Родом мой собеседник из маленького провинциального русского городка. С братом они погодки. Религиозного воспитания не получили, но кое-какие сведения о Боге и Церкви имели от матери. Впрочем, до поры до времени религией братья не интересовались. Брат был комсомольским активистом и хорошим боксером. Кроме того, обладал организаторскими способностями и несгибаемым (впоследствии даже КГБ отступился от него) характером. Эти качества и побудили городские власти поручить молодому, но гиперактивному комсомольцу очистить город от хулиганов, которые в то время (середина 70-х) совершенно распоясались. Был создан комсомольский оперотряд, который в короткий срок решил проблему. Командиром отряда стал брат отца Гавриила, поведший дело столь решительно, что вся городская шпана боялась его до судорог. Отец Гавриил даже, вздыхая говорил, что на совести брата несколько загубленных душ. Ему пытались отомстить. Было несколько неудачных покушений. Зато чуть не погиб о. Гавриил (в миру Сергей). Его спутали с братом (они похожи) и ударили ножом в сердце. Врачи спасли. «Бог берег меня для монашества. Дважды я был на волосок от смерти и остался жив» - говорил о. Гавриил. Второй случай связан с соревнованиями велосипедистов. Как известно, этот вид спорта один из самых травматичных. Шли состязания всесоюзного уровня. В районе движения спортсменов перекрыли все дороги, но, как это случается, одну боковую ветку забыли. По ней на шоссе на огромной скорости вылетел громадный «МАЗ». Большая часть группы погибла мгновенно:»Кишки на колеса намотались» - свидетельствует о. Гавриил. Он же сам ехал в конце и сумел избежать столкновения, но его вместе с велосипедом со страшной силой отбросило в витрину придорожной столовой. Стекло было выбито, а спортсмен со своей машиной застряли между обеденными столами. Эти драматические события, а также близкое знакомство с жизнью провинциальных партийных бонз и последовавшее затем горькое разочарование в коммунистических идеалах, заставили братьев круто поменять весь образ жизни. Они перебрались в Москву, где познакомились с интересными людьми оппозиционно настроенными к правящему режиму, в том числе и православными. Тут пути братьев разошлись. Брат женился и сошелся с диссидентами. Сергей отправился в один из немногих тогда открытых мужских монастырей, добился приема у настоятеля и просил принять его в число братий, но получил отказ. Тогда он сутки под дождем простоял у окна настоятеля. Видя решимость пришельца, архимандрит сдался и принял его послушником. Через год Сергей был пострижен в монашество с именем Гавриил. Началась нелегкая монастырская жизнь: многочасовые службы, тяжелая физическая работа, разного рода строгости и ограничения. В начале послушник Сергий, еще не привыкший к долгому стоянию, упал от утомления в обморок. Он стал слишком резко, без должной подготовки усиленно подвизаться. Например, никого не спросясь решился Великим постом не вкушать никакой пищи и чуть не сошел с ума. К счастью, в монастыре жили опытные старцы, вовремя вразумившие чересчур ревностного послушника. Больше подобных ошибок Сергий не совершал, а от общения со старцами вынес великую пользу. Наставники у него были удивительные. В подтверждение приведу только один случай, засвидетельствованный о. Гавриилом. Был банный день. Вся братия уже помылась, но о. Гавриил, занятый каким-то послушанием, пришел в баню вечером. В парилке находился один старый монах, самый древний по возрасту в монастыре, пользующейся всеобщей любовью и почитанием. Несмотря на преклонный возраст, старец любил сильный жар и пересидеть его в парилке не удавалось даже молодым. Расположившись на широкой лавочке, старый монах попросил о. Гавриила постегать его веничком. Но только тот собрался выполнить просьбу наставника, произошло нечто невообразимое: крепкая широкая лавка под старцем ни с того ни с сего подломилась и рассыпалась на куски. Казалось, дряхлое тело рухнет и разобьется о каменный пол, но этого не случилось. На глазах изумленного о. Гавриила старец медленно, плавно и мягко опустился на пол. Этот удивительный факт, это чудо по просьбе старца было скрыто от всех до его смерти. Отцу же Гавриилу он дал такое объяснение:»Это бесы. Мстят мне за то, что в молодости я отчитывал(изгонял бесов из одержимых с помощью специальных молитв - то, что сейчас совершает в Троице-Сергиевой лавре о. Герман.- С.М.) Теперь отчитывать я не могу по старческой немощи. Они мне досаждают, но Господь меня не оставляет.»

Под таким духовным руководством расти бы и расти духовно отцу Гавриилу, но все сложилось вопреки его ожиданиям. В Москве арестовали брата. Он давно уже вращался в диссидентских кругах и не очень слушал о. Гавриила. Причина ареста однако была чисто религиозного свойства - некая группа собирала подписи на открытие Киево-Печерской лавры. Подписей было много - десятки тысяч. Властям такая инициатива пришлась сильно не по вкусу. Несчастья можно было избежать, но новое окружение подтолкнуло и спровоцировало юношу на непримиримый конфликт с властью. Со свойственным ему упорством и дерзостью непокорный брат о. Гавриила отвергал все компромиссы и в результате получил 7 лет лагерей. Суду предшествовала травля в печати, причем облили грязью и отца Гавриила. Для него эти события также имели самые печальные последствия. Настоятель был вынужден изгнать молодого монаха из монастыря. Сделал он это против своей воли, но постарался, как мог облегчить положение изгоя - устроил его на сельский приход в соседней епархии. Приход оказался бедным, почти нищенским, но и запросы о. Гавриила были минимальными: скромная постная пища, старая обувь, ветхая ряска. На себе он экономил, но ухитрялся отправлять посылки брату и помогать его семье. От прихожан радости мало: в деревне процветало всеобщее пьянство. Пили даже дети 12 - 13 лет. Раза два в год отец Гавриил приезжал в Москву. В один из таких приездов мы с ним и познакомились. Он считал своим долгом не скрывать свой сан и повсюду ходил в рясе с крестом. Не забудем: шел 1983 год и такая привычка могла дорого обойтись. На второй год нашего знакомства он против ожидания появился в штатском - каком-то потертом пальто и солдатских брюках. Мы спросили, в чем дело. Оказалось, произошло пренеприятное событие. Прибыв в Москву, отец Гавриил отправился по своим делам от вокзала на трамвае, как всегда - в рясе с крестом и в скуфье. В трамвае было довольно много народу. Наш друг скромно встал в конце вагона, держась за поручень. На очередной остановке вошли трое молодых мужчин, весьма наглых и развязных. Став рядом с отцом Гавриилом, они стали осыпать его насмешками. Это бы ничего, он переносил ругань по-христиански спокойно, но с личности монаха эти безумцы перешли на такие отвратительные богохульства и хулы, что отец Гавриил крепче ухватился за поручень, т.к. понял, что даже металл не выдержит этаких словес. Трамвай шел полным ходом. Самый ярый хулитель стоял на ступеньке у двери. Неожиданно эта дверь распахнулась, человек выпал на дорогу и тут же был раздавлен идущей сбоку машиной. Череп его раскололся и мозг забрызгал мостовую...

До визита к нам о. Гавриил навестил брата в лагере. Свидание огорчило. Брат Алексей внутренне оставался неукротимым, как и прежде, но внешне страшно изменился, возможно не оправился от голодовки протеста. Лагерное начальство применило принудительное кормление через нос, т.е. резиновую трубку, по которой подают питательный раствор, вставляют не в рот, а в нос, что чрезвычайно болезненно. Носоглотка воспалена, горит огнем. Кроме того, у бедняги осталось только 2 зуба. Остальные выбиты или выпали из-за плохого питания. Несмотря ни на что, заключенные Алексея уважают, а уголовники побаиваются. Еще под следствием пытались подсадить сокамерника «в законе», чтобы «прижать фраера». Здоровенного «пахана» запустили в одиночку, когда узник молился, стоя на коленях на нарах. Уголовник спихнул его и улегся на нары. Алексей молча поднялся и в углу дочитал последние молитвы, после чего набросился на уголовника и отдубасил его, как может отдубасить боксер, прошедший практику комсомольского оперотряда. Охрана выволокла «авторитета» из камеры за ноги.

Алексей поведал брату, что их «зона» настоящий «зоопарк» - кого только нет. Сидел даже казачий есаул, еще с гражданской войны. Советскую власть старик так и не признал, говоря:» Присягал я царю, а большевики для меня не указ.» Просидев 60(!) лет, он под конец повредился умом. Наконец и только тогда, власти решили есаула выпустить. Узнали даже, что бабулька его жива... Прощаясь, начальство пожелало узнать, что старик собирается делать на воле, а он:» Мне бы шашку, коня - красную погань рубить!» Сидят еще некоторые бандеровцы. Есть один одноногий, который встречая своего «батьку» - командира тоже заключенного, становится во фрунт, и отдает «батьке» честь. Сидит один молодой офицер пограничник, который поехал на мотоцикле через заградительную полосу « просто посмотреть», что там, за рубежом? И т.д. и т. п. И все это «политические» заключенные. Алексею сидеть еще 2 года. У него уже сын подрос, не зная отца.

Чайник опустел. За разговорами мы опустошили его. Уже далеко за полночь. Расходимся на ночлег, а утром я провожаю отца Гавриила на автостанцию. Ему достается заднее место в автобусе. Мы тепло прощаемся и просим взаимных молитв. Автобус трогается и через стекло я вижу руку друга, машущую мне на прощание. Больше нам встретиться не довелось.

МАНЯЩИЕ ГОРЫ

Я родился в Боснии. Может быть поэтому так люблю горы. В прежнее время боснийцы шутили: если нашу страну выпрямить, она по площади будет, как Советский Союз. Лично для меня такая метаморфоза произошла реально: в годовалом возрасте меня перевезли из Югославии в СССР. С тех пор до 11 лет я жил на равнине и гор не видел. Как ни величественна Великая русская равнина, покрытая колоссальными массивами леса, в которых теряются островки городов и селений, как ни прекрасны степные просторы с их необозримыми горизонтами, горы меня трогают больше. Они придают пейзажу какую-то особую значительность, величие и красоту. Любая возвышенность никогда не представляется оку однотонной, благодаря игре света и тени, из-за разных сортов растительности её покрывающей, отличной в оттенках, или в силу отсутствия флоры. В последнем случае горная порода пестрит всеми красками, в зависимости от геологической структуры и угла падения солнечных лучей.

Первыми горами, которые я увидел из окна поезда Москва-Белград, были Карпаты. С лязгом и скрежетом состав мчался между зелёных холмов. Тёплый ветер трепал занавески. Взрослые пассажиры спали, а я, не отрываясь, наблюдал через стекло калейдоскоп прекрасных пейзажей: нарядные буковые леса, сменявшиеся у вершин тёмно- синими пихтачами, тщательно обкошенные полянки с аккуратными стожками сена, многочисленные прозрачные ручьи, низвергающиеся с вершин в долины, редкие маленькие домики с черепичными крышами. Густая растительность придаёт Карпатам совершенно особое очарование. Голые скалы и камни гораздо мрачнее.

Динарский массив - та часть Балканских гор, которые составляют территорию Боснии - моей родины, чем-то напоминают Карпаты, но они выше и скалистей. Впрочем, лишь немногие вершины достигают высоты 2000 м или немногим больше над уровнем моря. Сараево - город, куда я попал во время своего первого большого путешествия и где жила моя тётушка София, лежит в горной котловине. Впечатление такое, будто ты сидишь на дне огромной чаши и куда ни посмотришь - всюду видишь крутые стены. Самая высокая гора в окрестностях Сараева - Требевич. К её вершине провели канатную дорогу. Четырёхместная кабинка забрала меня, маму и тётушку с её мужем - энтомологом дядей Рене. По подрагивающему толстенному канату наш вагончик медленно полз наверх, а внизу по склону Требевича лепились домики сараевской окраины. Ясно виднелись фруктовые сады, минареты, маленькие обработанные поля, разгуливающий скот и люди, занятые своими делами, привычные к движению вагончиков над головой. Странно было всё это видеть сверху. Потом под ногами появился лес. Вершины некоторых деревьев, казалось, заденут пол кабины. На краю глубокой пропасти прилепилась старинная турецкая крепость, сложенная из подручного материала - карста. Эта твердыня когда-то прикрывала дорогу с юга - от Адриатики. Местами лес был вырублен и освободившееся пространство заросло орешником. Дикие орехи здесь никто не рвал, должно быть хватало грецких. Только дядюшка Рене, державший дома ручную белку, раз в год набивал превосходными лесными орехами большой рюкзак и белочке хватало запасов на целый год.

Когда мы доползли наверх, город, раскинувшийся внизу, выглядел не больше муравейника, если смотреть на него с вершины высокого дерева. Река Миляцка, забранная в гранит, казалась не шире тесёмки, а уличный грохот, затруднявший общение на улицах, походил на пчелиное жужжанье. А ведь мы поднялись всего лишь на 1500 метров!

Впоследстви я облазил немало боснийских гор, чему способствовала и профессия моей тётушки. Она была энтомологом и ежегодный полевой сезон проводила в экспедициях. Несколько раз я её сопровождал и эти поездки оставили неизгладимое впечатление. В горах меня очень занимало классическое деление на ландшафтные зоны. У подножия начинается широколиственный лес, где растут дубы, буки, липы, клёны. Повыше начинается зона хвойных деревьев: ели, сосны, пихты. А затем пояс альпийских лугов с их разнотравьем и обилием насекомых. Выше уже становится прохладно, травка укорачивается и повсюду россыпи камней. Если гора достаточно высока (выше 2000 м), появляются пятна снега. Речь, напомню, идёт о балканских горах. В других горных массивах картина несколько иная: деление на пояса не такое чёткое и снега можно не встретить в летние месяцы даже на высоте 4000 м. Некоторые массивы, особенно в соседней с Боснией Герцеговине (одна из республик бывшей Югославии так и называлась «Босния и Герцеговина») почти лишены растительности и вы идёте по голым камням, кое-где покрытым серо-зелёной плесенью. Такие горы выглядят зловеще и от них веет чем-то инопланетным, неземным. Но что всегда веселит слух, вкус и взгляд в Балканских горах, так это обилие воды: всюду звенят ручейки. Много источников, речушек и озёр со студёной, чистой, вкусной, бодрящей водой, в некоторых случаях, минеральной. Журчание ручейков вместе с нежным звоном ботал, подвешенных к шеям пасущихся коров и овец, создают неповторимую, чарующую музыку Динарских гор. Я и сейчас слышу её, как наяву. Часто, в тяжёлые минуты, я вызывал в памяти эти мирные баюкающие звуки, вдыхал воображаемые запахи смолы и таволги, смотрел на ветхие домишки пастухов, крытые дранкой, курящиеся ароматным дымком из примитивных, первобытных очагов, и мне казалось, что я, если не в раю, то где-то поблизости от рая, и душа успокаивалась.

Следующей горной страной, какую довелось увидеть, стал Алтай. Я пересёк его по Чуйскому тракту на грузовике зоологической экспедиции, где числился рабочим, из конца в конец, до самой монгольской границы. Здесь всё было совсем иначе, чем в Югославии. Мы просто ехали на грузовике по широкой и неровной дороге. Машина то и дело подпрыгивала и сотрясалась вместе со всем содержимым, так что участники экспедиции хватались обеими руками за сидения, чтобы не пробить головой потолок фургона. Вроде бы всё время поднимались, но это как-то не очень было заметно. Потом выяснилось, что мы уже на грозном перевале Чикет-Аман на высоте 2400 м. Все деревья по обеим сторонам дороги были увешаны выцветшими тряпочками - так алтайцы умилостивляют злых духов гор. Затем мы потихонечку стали спускаться. Кругом темнели крутые хребты, увенчанные белоснежными шапками нетающих снегов. Самым захватывающим зрелищем стал закат в Чуйской степи - огромном высокогорном плато, простирающимся до самой Монголии. Здесь зубчатые гребни гор как бы расступились, образовав широкую и ровную многокилометровую площадку, посыпанную песком и щебнем с редкими купами кустарника и полыни. Пояс гор вокруг был двойным. На переднем плане темнели лесистые вершины, покрытые хвойными породами. За ними возвышались, слепя глаза, сахарные пики более высоких хребтов. Когда солнце коснулось их вершин, вся палитра красок чудесным образом изменилась. Тайга у подножий стала тёмно-лиловой, а снега окрасились в бледно-алый цвет. Это явление продолжалось несколько секунд, но увиденное с лихвой окупало дальность путешествия и трудности пути. Затем светило скрылось из глаз, как будто на холст набросили чёрную вуаль, а потом задул ветер такой силы, что чуть не сорвал брезентовый навес над нашим бивуаком, а температура с плюс 25 сразу упала на десять делений.

Самым красивым местом, где мне довелось побывать, я считаю Абхазию, эту волшебную страну моря и гор! Где ещё увидишь такое богатство растительности? У берега моря пальмы, кипарисы, магнолии, акации, катальпы. В горах: бук, дуб, граб, каштан, липа, клён, самшит, лавровишня, рододендрон. В садах вызревают, кроме традиционных мандаринов, даже латиноамериканская диковинка - фейхоа. В засушливом Средиземноморье флора гораздо бедней. Нигде больше я не видел деревьев таких исполинских размеров: 8 и более м по длине окружности! Реки Абхазии: Бзыбь, Келасури, Гумиста многоводны и чисты. А озёра Рица и Амткел прекраснейшие в мире. Ничто не может вознаградить нас после потери этой чудесной страны! Судьбу её да оплачет патриот!

В 1997 году я совершил паломничество в Святую Землю. Паломничество достойно отдельного рассказа, поэтому в данном случае я затрону лишь «горную» тему. Палестина тоже большей частью горная страна. Знаменитая Елеонская гора (гора маслин, масличная) вблизи Иерусалима, на восток от него. Это место часто упоминается в книгах Нового Завета. На западном склоне её находится Гефсимания, место упокоения Божией Матери, а у подножия её протекает поток Кедронский. Елеон называют также горой Вознесения, так как именно отсюда Господь вознёсся на небо.

Вифлеем - город рождения Спасителя стоит на горе и это одно из красивейших мест Палестины.

Поднимался я и на Кармил в пещерный храм св. пророка Илии. Именно здесь он испросил дождь на землю после трёхлетней засухи, здесь низвёл огонь на приготовленную жертву и одолел жрецов Ваала. Само название «Кармил» переводится как «Плодоносное поле» и действительно, почва её когда-то славилась плодородием и рожала оливы, виноград, прекрасные деревья и цветы, но с пророческих времён климат Святой Земли стал более суровым - ещё более жарким и засушливым и ныне на Кармиле растительность скудна. Преобладает голый камень, пышущий жаром, и вся эта громада грозно возвышается над сверкающим стальным блеском Средиземным морем.

Побывав во всех местах, связанных с евангельской проповедью Спасителя и отслужив воскресную службу в иерусалимском храме Воскресения, я однако ж был лишён возможности увидеть гору Преображения - Фавор, так как время нашего паломничества было ограничено. «Фавор и Ермон о имени Твоем возрадуются». (Пс. L ХХХY111,13) - восклицает Давид псалмопевец. Ермон - высочайшая вершина хребта Антиливан, покрытая снегом даже летом. В наше время евреи - выходцы из СССР катаются здесь на лыжах. Наверное это единственное место в раскалённой Палестине, где подобное удовольствие доступно.

Прежде, чем попасть в Святую Землю наш паломнический корабль подплывал к горе Афон. Путешествие наше началось 1 октября в Одессе, которая встретила нас холодным дождём. Люди одели плащи и куртки. Пока плыли по Чёрному морю мы их так и не снимали, но когда прошли Дарданеллы, оказалось, мы вернулись в лето. Было раннее утро. Я поднял голову с каютной койки и поглядел в иллюминатор. Передо мной громоздилась вершина, очертания которой показались удивительно знакомыми. Я сотни раз видел её на картинках и фотографиях. Это и был Афон. Поспешил на палубу. Погода стояла чудная. На небе ни облачка, на море штиль. Воздух напоён совершенно особым ароматом, как в церкви после службы: запах средиземноморских пиний и кипарисов смешивался с испарениями морской воды и вместе это напоминало благоухание ладана, и было тепло, так тепло, что хотелось нырнуть в тихую солёную воду и всласть поплавать. К громадному сожалению всего мужского состава нашей паломнической группы, сойти на берег нам не позволили. В тот период между Московской патриархией и Константинополем, которому подчиняются афонские монахи, в том числе и русские, возникли серьёзные разногласия из-за Эстонской Церкви, так что пришлось ограничиться разглядыванием Святой Горы в бинокль и прослушиванием лекции о монастырях Афона. Затем к нам на корабль доставили святые мощи великомученика Пантелеимона и главу старца Силуана.

На обратном пути из Иерусалима мы посетили Италию и Турцию. После целого дня хождения по прекрасному городу Неаполю, нас посадили на автобус и повезли на обед в ресторан, расположенный в самой высокой точке города. По дороге у автобуса лопнуло колесо. Ремонт отнял целый час, потому что запасной камеры у шофёра не оказалось и за ней пришлось посылать куда-то далеко. Все, кроме меня жалели о потерянном времени, но дело в том, что эта маленькая неприятность произошла на вьющейся серпантинами дороге, высоко над морем, и отсюда открывался чудесный вид на город и Неаполитанский залив. Мне вспомнилось детство, школа, урок географии. Я смотрю на тусклую чёрно-белую картинку с видом Неаполя: древний город с узкими улочками, широкая гладь залива, слева чёрный, как будто обугленный, Везувий, справа прекрасный остров Капри, на первом плане сосна - раскидистая пиния...Я гадаю: «Увижу ли эту красоту когда-нибудь?» Увидел. Даже пиния перед глазами, точно такая же, как в учебнике географии, но не тускло-серая, а нежно-зелёная, живая. Тут же и грозный Везувий, из жерла которого когда-то вырвалась смерть и унесла жизни жителей Помпеи и Геркуланума, и справа Капри - последнее прибежище императора Тиверия и предпоследнее - «пролетарского писателя» Максима Горького. Тут же в памяти непроизвольно всплывает рассказ одной интеллигентной старушки, которая в 1920 годах устроилась работать в одну из питерских библиотек. В библиотеку иногда заглядывали рабочие кировского завода и просили дать почитать что-нибудь стоящее. Она дала Горького, полагая, что для них это самое подходящее чтение, но пытливые пролетарии возразили: «Не хотим читать мужикастые книги. Дайте лучше Пушкина, Гоголя или Тургенева». Даже в то далёкое время наш народ вполне мог обойтись без нянек и сам понимал, что почём.

Впоследствии довелось достаточно поездить по странам Средиземноморья и полюбоваться гористыми побережьями Далмации, Турции, Греции, Италии. Это горы сравнительно невысокие, скалистые, небогатые растительностью. Здесь отчасти вина человека: неумеренный выпас скота, пожары и проч. Возможно, пару столетий назад они были зелёными. Помню, в Хорватии телевидение всё время сообщало о самовоспламенении как о причине большинства пожаров на Адриатике. Стекло брошенной бутылки под горячими лучами балканского солнца может сыграть роль линзы - воспламенителя. Сухая лесная подстилка, усыпанная мёртвыми иглами пиний, вспыхивает мгновенно...

Крым, как известно, тоже относят к средиземноморской зоне. Мне довелось побывать там незадолго до отделения Украины. Было начало июня. Вода в море ещё не прогрелась и от купания удовольствия было мало. Зато мы много ездили по побережью в окрестностях Ялты. У подножия гор вдоль шоссе густо золотились неизвестные мне цветы, похожие по типу соцветий на дикий горошек, только крупнее. На ходу в открытые окна машины врывался их аромат, настоенный на смолистом соке сосен и кипарисов. Давно известно, что запахи пробуждают воспоминания. Это благоухание возвращало меня в детство. Я снова поднимался по крутым отрогам Требевича вслед за тётушкой, таща свой маленький рюкзачок, навстречу новым впечатлениям и приключениям.

ВСТРЕЧА В ТОННЕЛЕ

Рассказ странника

Моей давней мечтой было пустынножительство. Родилась эта мечта из чтения житийной литературы. Я жадно изучал древние патерики, Лавсаик, описания великих подвижников прошлого и все более укреплялся в мысли, что именно такой род подвига мне наиболее подходит и по складу характера, и по образу жизни. Однако прошло немало лет, прежде, чем я встретил единомышленников - людей подобного же настроя, согласившихся разделить со мной труды и радости уединенного отшельничества. И конечно же, для следования по столь трудному пути нужно было благословение духовника, а он его долго не давал. Наконец самые жизненные обстоятельства мои приняли такой оборот, что наилучшим выходом был уход в пустыню и я получил долгожданное благословение.

О том, что в стародавние времена существовали монахи - отшельники знают даже люди, далекие от церкви, но мало кто слышал о пустынниках современных, причем не где-то на Афоне, а у нас в СССР (то, о чем я рассказываю происходило в 70 годы). Тем не менее они были при коммунистах, думаю, есть и теперь.

Когда мы узнали друг друга и сблизились как единомышленники, встал вопрос о месте наших подвигов. Даже в такой огромной стране трудно найти территорию, которая никогда не посещалась бы людьми. Многочисленные экспедиции, туристические отряды, охотники, всякие искатели приключений, наконец, преступники, рыскают в самых удаленных и глухих местах, преследуя свои цели. Мирное же уединение отшельника ничто не должно нарушать. Его главная забота - духовное спасение, а посещения посторонних людей, общение, разговоры и прочее отвлекают от главного. Это с одной стороны. С другой - современный пустынник не может обойтись без посторонней помощи. Ему самому просто не прокормиться. Хотя бы потому, что места, пригодные для сельскохозяйственной деятельности, или заселены, или более-менее регулярно посещаются людьми. Как ни скуден рацион отшельника, какой-то запас продуктов он должен иметь и кто-то должен их ему доставать и доставлять. Нас же было трое, следовательно втрое увеличивался объем запасов.

После долгих размышлений мы пришли к выводу, что больше всего нам подходит горная местность. Поднявшись выше зоны альпийских лугов, но ниже пояса вечных снегов, мы обезопасимся от вторжений пастухов и вообще местных жителей. Сверху нам будет открываться широкая панорама, мы увидим постороннего раньше, чем он заметит нас, и всегда есть возможность избежать контакта. В горы довольно высоко можно подогнать машину с поклажей, сложить все в тайник, а затем по частям перенести на спине вверх. На это уйдет не так уж много времени. Если же мы поселимся где-нибудь в низовьях Оби или на Подкаменной Тунгуске, доставка инвентаря и провианта сильно осложнится из-за громадных расстояний. По тамошнему бездорожью не то что обычный грузовик, вездеход не пройдет. К тому же на Севере ничего не растет, а охотиться мы не можем, т. к. мяса не едим и для занятий рыбной ловлей у нас нет времени: надо службу Божию вычитывать и молитвенное правило.

Короче, из всех горных массивов мы выбрали Тянь-Шань. Потом оказалось, это было ошибкой, и мы переместились на Кавказ, но эпизод, о котором я рассказываю, произошел на Тянь-Шане.

Мы долго искали подходящее место. Рассматривалось несколько вариантов: построить хижину, поселиться в пещере, вырыть землянку. Остановились на последнем. В глубоком каньоне горной речки с чистой ледяной водой мы начали рыть убежище. Вход в землянку находился на несколько метров выше уровня воды в речке и удачно маскировался большим кустом. Входной тоннель был сделан длиной 7 метров перпендикулярно берегу, затем следовал подъем вертикально вверх, метра 3, и мы попадали в небольшую пещеру, собственно жилище.

Нашлись благодетели, купившие и доставившие нам продукты. Поиски места, рытье землянки, переноска груза отняли массу сил и времени, но в конце концов все было сделано. Теперь нам следовало вернуться домой и уладить дела в «миру», что было совсем не просто. Ведь мы целиком отказывались от прежнего образа жизни, порывали с прошлым и никто и ничто не должно было нам мешать на новом пути: все связи с «миром» требовалось отсечь. Даже паспорт кое-кто из нас уничтожил. В общем, прошло 7 месяцев, прежде, чем я снова появился у землянки, на этот раз в одиночестве (друзья должны были прибыть вскоре).

Все тот же каменистый берег ручья. Две трясогузки с чириканьем перелетают с камня на камень. Над противоположным берегом мелькают кулики-перевозчики. Я ползком двинулся во входной тоннель. Что это? О ужас! Два горящих глаза вспыхнули впереди. Я уже прополз метра 3 и оказался в самом жалком положении: не мог выпрямиться, не мог развернуться и защититься от неизвестного зверя было нечем. Я пережил несколько тяжких мгновений, ожидая, что вот-вот зверь бросится на меня, кроме того, я подвергся сильнейшему приступу клаустрофобии. Оставалось только надеяться на милость Божию, и я начал про себя читать Иисусову молитву. Зверь замер выжидая. Вероятно, он тоже был в затруднении. Затем я стал потихоньку пятиться назад. Маневр этот увенчался успехом, и, как только я очутился на воле, ноги сами меня отнесли на солидное расстояние от злополучной землянки. И тут из нее выскочил здоровенный волчище. Никогда не думал, что волки могут быть такими огромными. Он метнулся вверх по откосу, стукнули камешки, и его след простыл, только сердце мое продолжало колотиться, как отбойный молот.

Рассказы о том, что волки редко нападают на людей, в моем случае подтвердились, но чувства беспомощности, страха от безысходности положения весьма памятны мне по сей день.

ГОРБУН

Ровно в 13 часов 05 минут, как обычно по будням, Максим Серапионович Шустов открыл дверь своего подъезда в пятиэтажном «хрущовском» доме в одном из нешумных, но и не слишком удаленных от центра районов Москвы. Замок на железной двери «страха ради чеченского» был гаражным и большим. Соответствовал замку и ключ - нечто тяжелое с зазубринами, напоминающее оружие из арсенала японских ниндзя. Этот ключ делал всю связку громоздкой и неудобоносимой, поэтому, чтобы не затрудняться лишний раз, Максим Серапионович не стал опускать связку в карман, а зажав ключ в руке, поднялся на второй этаж по узкой со сбитыми ступеньками лестнице к своей «полуторке», доставшейся по наследству от родителей. Был он мал, худ и горбат, ростом не выше 140 см. Несуразно большой была только его голова с высоким «сократовским» лбом, дополнительно увеличенным широко расползшейся плешью. Лишь на затылке оставались клочья тускло-черных волос, напоминавших, что их владельцу уже без двух лет 50. Творец никогда не бывает беспощаден к своему произведению. Всякое безобразие искупается каким-то противовесом. Квазимодо - все-таки плод фантазии, хотя и гениального писателя. Физическое уродство Максима Серапионовича искупали его глаза: большие, черные, ясные, блестящие, с добрым и чуть виноватым выражением.

Хотя подъезд был чистым и безмолвным, на стенах отсутствовали надписи, а под ногами не валялись пустые шприцы с клочьями ваты, дверь квартиры прикрывалась бронированной дверью, мало чем уступавшей двери подъездной, но отличной от последней размерами замка. Максим Серапионович сноровисто одолел эту преграду, т. е. попросту отпер железную дверь, после чего перед ним возникла дверь вторая, деревянная или скорее, орголитовая или из чего их там делают? Из-за этой второй преграды послышалось нетерпеливое повизгивание. «Сейчас, сейчас!» - проворковал Шустов вполголоса, поворачивая очередной ключ. За порогом, вертя коротким хвостиком и радостно подпрыгивая, вился молодой русский спаниель крапчатой масти. «Идем, идем гулять» - проговорил хозяин, снимая поводок с гвоздика на стене. Натягивая ремень и быстро перебирая лапами, спаниель потянул Максима на улицу. Дневная прогулка всегда была краткой, минут 10-15. Ее ограничивал часовой обеденный перерыв Шустова - нужно было еще успеть поесть. Утром до работы они гуляли минут 30, а отводили душу вечером в течение 1,5-2 часов. Вообще-то трехгодовалый Джой мог потерпеть без выгула от утра до вечера, он с детства был чистюлей, но хозяин жалел своего любимца, а поскольку место службы Максима Серапионовича было неподалеку, в обеденный перерыв он всегда приходил домой. После выгула заранее приготовленный обед разогревался на газу, тут же на кухонном столе, покрытые чистым полотенцем ждали тарелка, чашка и ложка. После окончания трапезы и мытья посуды хозяин ложился на диван немного отдохнуть, а Джой пристраивался внизу на коврике. Минут через 20 Максим Серапионович вставал и вновь уходил на службу до 17 часов. Вечером делал кое-какие необходимые покупки, возвращался домой, ужинал сам, кормил собаку, перед сном гулял с ней и ложился спать часов в 10. Так проходили будни. В выходные же все происходило иначе. Всякие нудные, но необходимые хозяйственные дела, которые в качестве старого холостяка Максиму Серапионовичу приходилось выполнять самому: уборка, готовка, стирка, гладежка и проч., занимали немало времени и для них отводился специальный день - суббота. Для возможно эффективного и безболезненного решения бытовых проблем Шустовым была куплена хорошая техника6 стиральная машина «Симменс», пылесос «Ровента» и холодильник «Аристон». Эти полезные импортные предметы входили в некоторое противоречие со старомодной весьма непрезентабельной обстановкой квартиры, приобретенной еще родителями хозяина. Максима Серапионовича это не смущало. Он заботился больше об удобстве, чем о красоте. Кстати, в его «полуторке» всегда царили порядок и чистота, весьма редкие в жилищах одиноких мужчин. Надо заметить, что в наше тяжелое время Шустов ухитрялся весьма удовлетворительно сводить концы с концами. За это нужно благодарить родителей, мудро направивших единственное чадо - инвалида (однако золотого медалиста при этом) на факультет бухгалтерского учета. Что было бы сейчас с Шустовым, стань он математиком или физиком? Прозябал бы в каком-нибудь НИИ, не получая зарплаты по полгода. А бухгалтеры нынче востребованы как никто. Вначале наш герой работал на небольшом московском заводике, который на заре пресловутых «реформ» приказал долго жить. Пришлось перейти в громадный новый универсам, открытый по соседству от дома. В последние годы всех бухгалтеров посадили за компьютеры. В отличие от многих своих ровесников Максим Серапионович легко освоил новую технику. Подучившись на специальных курсах, он стал умелым «пользователем», что было соответствующим образом оценено начальством. Кстати, своими школьными, да и служебными успехами Максим Серапионович служит весомым подтверждением некоей гипотезы, высказанной репортером одной столичной газеты, изучавшим московских вундеркиндов. Репортер пришел к ошеломляющему и открывающему широкие горизонты в педагогике выводу, что все интеллектуально выдающиеся дети от стают от своих ровесников в физическом развитии. Тело дескать не успевает за мозгом. По-видимому, лишь нехватка места на газетной полосе помешала автору развить эту мысль до конца. А что, если подобраться к ней с другой, так сказать, стороны? Вдруг верно и обратное утверждение: все дети, отстающие в физическом развитии, вундеркинды? Какие невиданные перспективы! Министр образования и прочие заинтересованные лица могли бы спать спокойно, уверенные в будущем российской науки, потому что производство академиков можно было бы поставить на поток, причем государству это не стоило бы ни рубля! Ведь по количеству физически ущербных детей мы выходим в мировые лидеры. А вот в какой-нибудь сытой Англии или Германии для размножения будущих светил науки пришлось бы прибегнуть к искусственным мерам в духе средневековых компрачикосов... Но это к слову. Как бы то ни было, Максим Серапионович блистал интеллектом в школе, затем на службе. Его ценило начальство частного магазина, где он работал, получая неплохую зарплату, на которую мог прокормить себя и Джоя. Кроме того, ему ежегодно предоставлялся тридцатидневный отпуск, как правило, в конце лета. Этот период был самым радостным для обоих. Максим Серапионович уезжал куда-нибудь подальше от Москвы, селился в каком-нибудь уединенном месте, желательно у воды и целые дни бродил с собакой по лесам и полям или сидел на берегу с удочкой, а шустрый спаниель носился по берегу, бросался в воду за палочкой или просто плавал до изнеможения. В воскресные дни вне отпуска друзья тоже часто выезжали на природу, но не очень далеко: в Измайловский парк, в Сокольники, еще куда-нибудь в черте города или в ближнее Подмосковье. Там они вдоволь гуляли, закусывали набранной с собою едой и к вечеру добирались домой утомленные, но несказанно довольные проведенным днем. Были ли они счастливы? В отношении Джоя - можно смело сказать утвердительно. Он переживал свой собачий расцвет. От него так и веяло здоровьем и силой: упругая кожа, покрытая блестящей шерстью, мускулы буграми, широкая и глубокая грудь и толстые крепкие лапы. Ясный и веселый взгляд карих глаз словно говорил хозяину: « У меня все в порядке!», а природная живость уравновешивалась отменным послушанием. Если спаниель, несомненно, доволен жизнью, то в отношении его хозяина на этот счет есть серьезные сомнения. В глазах окружающих он был несчастным уродом, которого следует пожалеть, а тактичней всего не замечать, чтобы как-нибудь не ранить его самолюбие. Максим Серапионович догадывался об отношении посторонних. С самого детства он установил для себя некоторые границы общения, переступать которые боялся. С мужчинами еще было легче, но на женщин смотреть он не решался, боясь заметить в их глазах отвращение. Тут проявилось его недостаточное знание жизни, житейская неопытность, потому что и таким, как Максим Серапионович Господь порой дает счастье, впрочем, со временем горбун познал это на собственном опыте. Важно отметить: в сердце его не было злобы и зависти, возможно благодаря правильному воспитанию, добавим: воспитанию христианскому - мать нашего героя была весьма благочестивой женщиной. Со временем надежды на личное счастье, если они и теплились в душе Максима, совершенно погасли. И как раз в этот момент к нему пришла любовь. Объект был удивительный. Им стала женщина необычайной красоты - артистка одного из столичных театров, известная московской богеме не талантом, а физическим совершенством античной статуи. И не Максим выбрал ее, она сама его выбрала. Встретились они случайно - в магазине, где работал Шустов. Актриса была знакома с хозяевами заведения и заехала что-то купить. Максим Серапионович попался ей навстречу. Мы отмечали, что заглянув в глаза горбуна, можно было забыть о его уродстве и Елена взглянула... Они познакомились и стали встречаться, причем инициатором была она. Долго Максим Серапионович не давал воли чувству, боясь обмануться, но его любили, по-видимому, искренно, он вскоре получил доказательства. И все же калека колебался, и были тому причины. Несколько раз они вместе показывались в обществе - на каких-то банкетах или вечеринках. Шустова до глубины души огорчило постоянное назойливое внимание всех без исключения мужчин к его избраннице, которые, не стесняясь присутствием жен или любовниц, глазели на нее, раскрыв рот. Что им до маленького жалкого ревнивого горбуна, затаившегося в углу! Разве он препятствие для молодых, раздушенных, сильных, разодетых красавцев? Елена воспринимала мужское преклонение как должное, но Максим невыносимо страдал. Он подозревал, что для нее роман с инвалидом просто необычный жизненный эпизод и натешившись вволю, Елена его бросит, а для него это будет самым страшным несчастьем и полным жизненным крахом. В конце концов, они расстались. Видимо, опасения горбуна были не лишены основания, т. к. два года спустя Елена пленила голливудского режиссера, приехавшего к нам снимать какой-то боевик о «русской мафии». Этот деятель западного искусства, вкусивший ласк всяких «мисс Америк» и «мисс Европ», что называется, «запал» на русскую красавицу и вскоре предложил ей руку и сердце и свои 50 лет в придачу. Елена дала согласие и теперь проживала в Штатах, утопая в неге и роскоши. Максим Серапионович узнал об этом из газет и, должно быть, испытал горькое удовлетворение, что был прав, порвав с ветреной красавицей. После этого известия он совсем замкнулся, ограничив круг общения, который после смерти родителей и так был невелик. Рассвет для Шустова замаячил снова, когда однажды он случайно зашел на Птичий рынок, просто так, без намерения покупать кого-либо. Не выдержал: пленился очаровательным одномесячным щеночком - спаниелем, таким забавным со своими длинными шелковистыми ушками. Приобретение Максима Серапионовича было случайным, но вполне удачным: пес оказался породистым и с идеальным характером. Кончилось одиночество горбуна! Теперь дома его ждало ласковое и доверчивое существо, искренне и шумно выражающее радость при встрече с хозяином, даже если он отсутствовал всего 20-30 минут. Азы домашней дрессировки, все эти «сидеть», «лежать», «место», «рядом» Джой освоил, шутя под терпеливым руководством своего господина, проявившего незаурядные педагогические способности. С послушной собакой можно без риска посещать самые людные и шумные места столицы, полные всяческих неожиданностей и опасностей для четвероногого. Впрочем, хозяин и пес старались по возможности избегать таких мест, выискивая для прогулок скверы, малолюдные переулки, дворы и т. п. Правда однажды в таком уединенном месте они оба подверглись опасности. Это случилось зимним вечером в безлюдном переулке, часов около 20. Максим Серапионович шел по тротуару вдоль старинного массивного особняка, реставрируемого московской мэрией. Джой бежал впереди хозяина. Неожиданно из-за угла появился здоровенный стаффордширский терьер без поводка. Эти собаки в то время были на пике популярности в России, сменив пресловутых «убийц - питбулей. Они стали своеобразной визитной карточкой многих «новых русских». Американские стаффорды, хотя не считаются бойцовой породой, почти ничем не отличаются от своих кровожадных собратьев - «питов» и представляют собой грозную опасность для всякой собаки вплоть до «кавказцев» и «азиатов». Самый вид их: широкая грудь, бычья шея, массивная голова с маленькими ушками, крокодильи челюсти и настороженный взгляд крохотных красноватых глазок способен вселить страх. Кто-то очень удачно сравнил эту породу с кровожадной барракудой. За псом - каннибалом следовал его хозяин, олицетворявший тот карикатурный тип «новоросса», что выводится в анекдотах и до смешного соответствует облику амстафа в двуногом варианте: квадратные плечи, та же бычья шея с золотой «собачьей» по толщине цепью, бритая голова и свирепые маленькие глазки. Не тратя время на обнюхивание и прочие собачьи церемонии «каннибал» набросился на Джоя, которому на тот момент едва исполнился 1 год. Спаниель жалобно завизжал и попытался отбежать к хозяину, но амстаф повалил его и драл своими ужасными челюстями. Как уже упоминалось, дом, около которого произошел инцидент, находился на реставрации. Рядом на снегу валялись, как это водится у нас, некоторые строительные отходы и негодные материалы. Максим Серапионович подобрал кусок тяжелой металлической трубы и изо всех сил огрел нападавшего по хребту. Если бы удар нанес обыкновенный мужик, он бы наверняка перебил собаке позвоночник, но слабых сил горбуна для этого не хватило. Амстаф остановился на пару секунд всего лишь слегка оглушенный, но затем снова ринулся на свою жертву. Тут на сцену выступил хозяин агрессора. Одной рукой он резко ударил в челюсть Максима Серапионовича, другой схватил своего пса за ошейник, одновременно «поливая» спаниеля и его хозяина отборным матом. Если б не мягкий сугроб, в который отлетел Шустов, последствия удара могли стать весьма трагичными. Его никогда в жизни не били, тем более так сильно. На некоторое время он лишился сознания. Очнулся оттого, что стонущий окровавленный Джой лизал лицо хозяина теплым влажным языком. Свирепую парочку нигде не было видно. С трудом поднявшись, Максим Серапионович заковылял домой в сопровождении своей изрядно потрепанной собаки. Негодование и жажда мщения переполняли его. Кое-как обработав раны своего пострадавшего питомца, Шустов заглянул в ящик письменного стола и извлек из него железную коробку из-под леденцов, обмотанную липкой лентой. Это был его «арсенал». В коробке хранился пистолет «ТТ» и патроны к нему, оставшийся от отца - фронтовика. Изредка доставал Максим Серапионович свое «наследство», чистил и смазывал его, любовно взвешивая в руке. Обладание смертоносным предметом делало его неуязвимым для потенциальных врагов и наполняло сердце уверенностью в своих силах. Впрочем, пистолет ни разу не был в деле, а лежал себе мирно в ящике стола. Но теперь горбун решил выходить на улицу только с оружием в кармане, хотя бы по вечерам. На другой день перед выходом на вечернюю прогулку он достал пистолет и уже хотел опустить оружие в карман, как вдруг взгляд его упал на икону Казанской Богоматери, висевшую в углу. Эта старинная икона в серебряном окладе была благословением матери. Максим Серапионович помнил ее с раннего детства. Много раз он стоял перед ней на коленях, обращаясь к Пречистой со всякими горестями и нуждами. Поколебавшись немного, он вернулся к письменному столу и положил пистолет обратно в ящик.

Со временем раны зажили и неприятное происшествие забылось. Больше подобные инциденты не повторялись. Только на следующую весну произошел неприятный случай, но совсем другого рода, заставивший Максима Серапионовича сильно поволноваться за своего питомца. Джой внял, так сказать, «властному зову природы» и удрал на прогулке на собачью «свадьбу». На свистки и команды хозяина не реагировал. Отсутствовал 6 часов. Все это время обеспокоенный Шустов пытался найти любвеобильного пса, но тот в конце концов вернулся сам, погавкал перед подъездом и был впущен внутрь, благо это случилось в субботу и хозяин был дома. С тех пор прошел год. Джой вел себя образцово и не повторял подобных выходок, но...опять была весна. В Москве очень много собак: и бродячих и имеющих хозяина, из них, по крайней мере, треть - «дамы» и не меньше половины из них пустуют в марте-апреле, оставляя пахучие метки, сводящие с ума четвероногих кавалеров сильнее, чем кавалеров двуногих французские духи. Джой заметался, уткнув нос в землю, и припустил галопом по улице, не обращая внимания на вопли хозяина. Через пару секунд он скрылся из виду. На этот раз Максим Серапионович не так уж и обеспокоился. На всякий случай он прошел несколько кварталов в направлении движения четвероногого «Ромэо», никого не обнаружил и вернулся домой. Из квартиры он позвонил на работу и отпросился, сказавшись больным. Затем он снова отправился на поиски Джоя, которые оказались абсолютно безуспешными. До ночи он еще дважды выходил на улицу, кричал, звал - все бесполезно. Скрепя сердце, около 12 часов ночи Шустов улегся спать. Ночью ему мерещились всякие страхи: то его любимца переезжала машина, то его заарканивали собаколовы, то трепала большая злая собака... В 6 часу утра Максим Серапионович выглянул на улицу, надеясь обнаружить спаниеля у подъезда - напрасно. Пол следующего дня прошло в бесплодных поисках. К обеду усталый и огорченный Шустов возвращался домой. У соседнего подъезда он увидел известного всему дому пенсионера Федорыча, сидевшего на скамейке в обществе старой сварливой псины пальмы. Этот Федорыч был огромный толстый старик, страдающий одышкой. Целые дни в любое время года он просиживал на скамейке под окнами своей квартиры и созерцал дворовую жизнь во всем ее разнообразии. Федорыч знал всех и вся. Пожилые люди из окрестных домов частенько сиживали рядом с этим дедом и накачивали его разнообразной информацией. У Федорыча была редкая в наши дни, почти аристократическая привычка: нюхать табак. Специального зелья для этой цели он достать не мог, поэтому потрошил дешевые сигареты, ссыпая содержимое в коробочку. Затем время от времени толстыми, как сардельки пальцами доставал щепотку, заряжал ею ноздрю своего громадного шишковатого носа и оглушительно чихал. Старушка Пальма после этого залпа начинала одобрительно стучать хвостом и перебирать лапами, чтобы через минуту снова впасть в летаргию, свернувшись под скамейкой у ног Федорыча. Максима Серапионовича Федорыч знал и уважал, помня еще его родителей. Не опускал случая с ним поздороваться, а то и перекинуться парой фраз. На этот раз Шустов сам приостановился у скамьи и, зная возможности собеседника, рассказал ему о своем горе». Ишь ты! Удрал значит? А чего удивляться! Весной щепка на щепку лезет. Придет, куда денется! Второй день говоришь7 Это чего-то не то... Может поймал кто? Пес то красивый. Слушай, а может он пескарю попался? Слыхал про такого?» Пескарь был местный алкоголик лет под 60, из которых он не менее половины провел за решеткой. Поговаривали, что он ест собак и кошек. Как ни мало интересовался Максим Серапионович окружающим миром, слухи о Пескаре и его необычных кулинарных пристрастиях достигли его ушей. Он поморщился. Противная дрожь пробежала по плечам. «Федорыч! А где он живет?» «Пескарь то? Да тут, неподалеку». Старик назвал адрес. «У него только что и осталось: квартира, полуторка, как у тебя». Резко повернувшись, Шустов заспешил к своему подъезду. «Расстроился горбун. И то сказать, окромя как с псом ему и слова не с кем перемолвить» - подумал Федорыч, залезая в заветную коробочку за зельем и глядя на удалявшуюся крохотную фигурку.

Томительный день завершился, а от Джоя по-прежнему не было ни слуху, ни духу. Наутро максим Серапионович опять стал рано. Заставил себя выпить чаю с булкой, хотя душою ему было не до еды. Затем он открыл заветный ящик и вынул из него свое грозное оружие. На выходе из комнаты он ясно почувствовал какое-то жжение в спине, но не оглянулся, а махнув рукой, заспешил вон из квартиры. Пескарь жил в 10 минутах ходьбы в такой же «хрущобе», как шустов, но еще более старой и обшарпанной. Железная дверь в подъезде правда была, но задвижка на ней отсутствовала, вследствие чего дверь гостеприимно распахнулась, словно приглашая всех окрестных алкашей. Приглашение не оставалось без ответа, о чем красноречиво свидетельствовало состояние подъезда. Максим Серапионович поднялся на 3 этаж и позвонил в изуродованную перекосившуюся и облупившуюся дверь 23 квартиры - никакой реакции. Тогда он толкнул дверь, и она подалась, открыв взору крошечный смрадный коридор. Не без робости гость сделал шаг вперед. Другая застекленная дверь прикрывала проход в комнату, но ванная была открыта и в ней горел свет. Невыносимый смрад с силой ударил в ноздри, а ноги прилипли к полу, покрытому полужидким слоем грязи. Ванна на треть была заполнена вонючей водой, в которой стопками лежали разноцветные шкуры. С трудом сдерживая рвоту, пришелец двумя пальцами приподнял черную в завитках верхнюю шкурку. Под ней плавали другие: рыжие, белые, полосатые - большие и мелкие, последние, очевидно, кошачьи. Горбун отступил назад, вынул из кармана «ТТ» и передернул затворную раму, резким движением распахнул застекленную дверь, за которой открылась совершенно пустая, невыразимо грязная комната со стертыми полами почти без краски и с обрывками обоев на стенах. На секунду он замер в нерешительности, но тут из соседнего помещения послышалось нечто вроде хрюканья. За второй дверью в крошечной комнате на железной кровати без всяких признаков постельного белья, на залитом и засаленном матрасе, брошенным поверх просевших пружин, возлежал мертвецки пьяный субъект с недельной щетиной на опухшей роже. Весь его гардероб состоял из когда-то голубой, а ныне серой от грязи майки и «семейных» трусов в дырках. Он поднял круглую башку со смятыми и слипшимися волосами и тупо уставился на гостя блеклыми опухшими глазами. Промычав что-то нечленораздельное, Пескарь (это был он), снова уронил голову на матрас и захрапел. Максим Серапионович едва обратил внимание на хозяина, потому что до слуха его донеслось знакомое повизгивание, исходящее из запертой крошечной кладовки в углу комнаты. Рванувшись к ней, он быстрым движением распахнул дверцу. Серый крапчатый ком вылетел оттуда с радостным воплем и кинулся на грудь хозяину. Похудевший и вонючий пес снова и снова кидался в объятия хозяина и вмиг облизал ему лицо и руки. Спрятав «ТТ» в карман и схватив на руки свое сокровище, горбун отправился к выходу, но затем приостановился, повернулся к Пескарю и изо всех слабых сил дал ему пинка ногой, после чего поспешно вышел из смрадной квартиры на свежий воздух. По прибытии домой, Шустов наполнил миску Джоя до краев каким-то варевом и пока спаниель, давясь и чавкая, глотал ее содержимое, Максим Серапионович упал на колени перед материнской иконой и залился радостными слезами.