На Ленинградском вокзале всё наобляп: висит доска, что вокзал «Октябрьской железной дороги» строил архитектор Тон, но ведь когда он его строил, то пламя Октября ещё только искрило. Далее: почему поезда из Санкт-Петербурга приходят не на Николаевский вокзал, а на Ленинградский? Вот и поезд, который я жду и который шлифует «октябрьские» рельсы и об опоздании которого объявили, называется странно - «Лев Толстой».
Дул ветер, несло тяжелым холодным снегом, но под ногами хлюпало. ЭТО очень по-московски - на асфальте лужи, ноги мокрые, а на градуснике минус двадцать. Я нашел мало-мальское укрытие у застекленной стены между бетонными стояками. Здесь же укрывались бездомные оборванные старухи. Две сидели на подоконнике, одна, помоложе, стояла перед ними рядом с, как я понял, дочкой. Обе были в больших расплющенных внизу валенках.
А за огромным окном, внутри, был зал игральных автоматов, которые вовсю действовали, экраны мигали разноцветными картами, фруктами, красотками и силачами. В креслах у автоматов восседали южные курящие люди. Для них южные люди помоложе приносили кофе и напитки.
На улице, у старух, все было менее изысканно - они расколупывали две бутылки, с вином и с водкой. Водку, как я понял, для тех, кто постарше, а вино для женщины с ребёнком. Девочка попробовала похныкать, чтоб мать не пила, но одна из старух сурово сказала:
- Ты что, хочешь, чтоб мать подохла? - и продолжала соскребать жестянку с горлышка.
Я уже хотел наслаться помочь, уже нащупывал в кармане ключ, но пробки, одна и вторая, отскочили, жидкость забулькала, я отвернулся. За стеклом один южный человек выиграл, вскочил, энергично ликуя, а другой, проигравший, картинно хватался за голову, отсчитывал проигранную сумму, часть которой победитель отломил и швырнул тут же побежавшему прочь курчавому юноше.
Старухи похмелились и чего-то жевали. Из винной бутылки нацедили матери девочки. Та, как-то встряхнувшись, стала пить, а девочка напряглась. Женщина шумно выдохнула и вымахнула на мокрый снег остатки.
- Мам, тебе легче, тебе легче? - спрашивала дочь.
Вот ведь, так и привыкнет, сокрушённо думал я. Станет считать, что вино приносит облегчение и радость, что и ей от подобревшей матери чего-то перепадет. И, в самом деле, ей дали конфету.
- Девочку-то пожалейте, - всердцах сказал я.
- Мы и жалеем, - ответила мне старуха. - А если ты её жалеешь, дай ей на обед.
Это было вполне резонно. Хотя тут много чего можно было по тысячу раз описанным сценариям таких сцен, сказать, что я дам, а вы пропьёте, и почему же вы пьёте, а не работаете, ну и так далее, виноваты, конечно, сами эти женщины. Но, прежде всего, вина лежит тяжким камнем, который их утопит, на демократах, которые убили СССР и убивают Россию. 3а стеклом, в тёплом аквариуме игрального зала, началось обмывание победы. В стаканы расплёскивалась какая-то фигурная бутылка, явились фрукты. Выпив, они удвоили ставки и вновь сели к автомату.
- Сколько мне лет, - спросила меня старуха, - сколько? Сорок лет мне, поверь на слово, паспорт менты отобрали, никому ничего не докажешь. А девочку мы жалеем, она нас не повторит, мы её адаптируем. Это нас выкинули из теплицы на мороз, мы карамель по рублю за килограмм ели, а сейчас?
А сейчас, что сейчас? Сейчас объявили, что «Лев Толстой» прибыл на такой-то, растакой-то путь. Вот, Лев Николаевич, какое получилось непротивление злу.
«НАШИ С ВЯТКИ, ВЫ С ОКИ»
(наши святки высоки)
"Поблагодарите Бога прежде всего за то, что Вы русский», - пишет Гоголь молодому писателю. А мне надо благодарить Бога ещё и за то, что я не просто русский, а ещё и вятский. Многие годы живя в отрыве от родины, я жив только тем, что остался сердечно, кровно и душевно связанным с Вяткой. Часто меня загоняют в угол ветераны партии и труда и начинают душить вопросом, за что же я не люблю дорогого их Сергея Мироновича. «Да хоть вы его золотом осыпьте, - отвечаю я, - Вятка-то при чём? Политиков было и будет как собак нерезаных, а Вятка одна. Она единственная, она - лучшее место богоспасаемой России, она и без псевдонима пламенного Кострикова проживёт».
Но вятские и тут умеют пошутить. Мне говорят: «А мы так замаскировались, мы под этой партиной кличкой скрылись, мы в ней отсидимся, а менталитет вятский сохраним». Так же меня утешил один мужчина, который подошёл ко мне после одной из встреч, на которой я с помощью летописей и свидетельств историков доказывал, что Вятка старше своих шестисот лет, что два века у неё взяли и оттяпали. Мужчина сказал: «Это мы специально: другие уж состарятся скоро и на пенсию пойдут, a мы будем в полном расцвете сил".
Пробовал я шутить в разных местах, но нигде, кроме Вятки не находил отклика. А в Вятке! говоришь кассирше: «Что это вы такая сердитая, даже не улыбнётесь?» - «Вам улыбнись, а дальше?» - спрашивает она. Я поневоле теряюсь и говорю: «Что дальше?» - «Дальше дети пойдут. Воспитаете?» В другом городе в лучшем случае скажут: «А мы вам не обязаны улыбаться», или: «Не вяжись, дядя, в зеркало посмотри», - в Вятке же всегда создаётся мгновенная весёлая ситуация, которая как лучик солнца в ненастье согревает настроение.
Юмор, смех, озорство в России никогда не были пустым зубоскальством («у, зубомойка» - это осуждающе), в нём была учительная сила, высмеивался не человек, а его недостатки. Но ни в коем случае не физические. Передразнить хромого было грешно, как и горбатого.
Ещё надо сказать, что православная ЦЕРКОВЬ никогда не осуждала народного веселья. Только одно, чтоб оно было в своё время. A когда в своё время? Конечно не в пост, не во время церковных служб. Веселье было наградой за свершённые труды. Или перед трудами. Троицыны гулянья - передышка меж весенним севом и сенокосом. Праздник первого снопа и последнего, зажинки. Престольные праздники. Семейные праздники, сватовства, обручение, смотрины, культура юмора на свадьбе, приговоры-балагурство свадебного дружки. Крестины, первый зубок. Раздолье масленицы как вздох перед Великим постом. Святки, в которых пока, к сожалению, много языческого. Но не осуждать же народ за вывернутые овчины, за личины, сажу на лицах. Всё-таки был такой огромный перерыв в народных обычаях. Потихоньку возвращаемся к себе, своим истокам. А они, слава Богу, незамутнённые, родниковые.
Надо, чтобы средства информации, кино и телевидение как можно больше показывало народные коллективы. Всех мы не спасём, будем пока сами спасаться. Да и увы! не очень-то мы ещё другим, воспитанным на ширпотребном юморе, и понятны. Это и прискорбно, но и утешительно: друг друга мы понимаем. Понимаем, что надо держаться за землю, а не за траву, трава обманет.
Русский юмор - юмор добрый и светлый, наполняющий ДУШУ желанием созидания радостей. Это не юмор вампирский, оттягивающий нервные силы. Мы одновременно и хранители накопленного народом и создатели нового народного творчества. Может быть, это и громко сказано - создатели, но то, что я видел в трудах вятских коллективов позволяет так заявить. Дай Бог, чтобы звено цепи из прошлого в будущее, мы не уронили, а достойно пронесли через свою жизнь, спаяв его с прошлым и протянув в будущее. Тогда и нас добром помянут, как мы поминаем добром своих славных, великих предков.
ПОСЛЕСЛОВИЕ К КРЕСТНОМУ ХОДУ
Возвращаясь с Крестного хода в вагоне, переполненном его участниками, людьми, ставшими навсегда родными друг другу, я думал: завтра же, завтра же надо садиться и писать послесловие к этим дням и начать его так: «Только сутки прошли с того часа, когда закончился Великорецкий Крестный ход, только сутки. Но так жаждет душа, чтобы скорее наступил следующий июнь следующего года. Но что- то помешало, не смог сразу сесть за стол, да и умеет Москва выпивать накопленные силы. Но все равно старался хотя бы начать. И писал:
«Всего только месяц прошел с того дня, как мы вернулись...», потом проходило время: «Лето в разгаре, и кажется оно оттого счастливым, что в его начале был Крестный ход...». И опять что-то отрывало, не было того состояния, при котором редко, но пишутся письма старинному верному другу.
Но вот теперь уже осень, отступать некуда. Помоги, отче Николае!
Лето прошло, целое лето, но неотрывно в памяти молитвенные дни Великорецкого Крестного хода. Постоянно вспоминаешь его многолюдное, разноцветное шествие среди зелени под голубым небом, слышишь заученные и много раз петые молитвы, памятью зрения видишь тех, кто уже не первый год шел вместе с тобою, перечисляешь их имена в утренних молитвах, и, конечно, надеешься вновь увидеться с ними, вновь шагать за крестом, за иконой великого защитника русской и вятской земли святителя Николая. Но как же еще долго до нового Крестного хода, ведь еще и осень и зима не прошли, еще впереди великопостные дни, Пасха Христова, а там уже и Вятская Пасха, поход на Великую.
Да, так - следующий Крестный ход начинаешь ждать с той минуты, когда заканчивается нынешний и ты прощаешься с братьями и сестрами у Серафимовского храма в Вятке после последнего пения Акафиста святителю Николаю.
Видимо, никогда не объяснить неверующим, что такое - это огромное счастье измученных людей, искусанных комарами, а то и клещами, с ногами в кровавых мозолях, встававших в час ночи, шедших в день часов по шестнадцать-восемнадцать, и плачущих оттого, что Крестный ход закончился.
- Если бы сказали, что сейчас надо развернуться и снова идти, пошли бы, - говорит моя знакомая раба Божия Нина. - Хоть камни с неба вались, пошли бы.
Великорецкий Крестный ход седьмой век каждогодно идет по русской земле. Он изменялся, он помнит времена, когда шло по тридцать тысяч и более, а иногда истончался и до тридцати человек (1962 г.), но это количественно, а качественно, по силе молитвы он был один и тот же. Как Господь, и вчера, и сегодня, и во веки веков Один и Тот же.
- Придет антихрист в Россию, а мы па Крестный ход пойдем, - говорит батюшка. - И не замет им, кто там приходит - уходит. Тем и спасемся.
Год на год не находит, говорит народная примета. Так и Крестный ход, он всегда разный, и всегда благодатный. Начиная с погоды: идет он и при жаре, идет и при холоде, иногда и под снегом, идет он и при дождях, идет и при грозах. Но всегда Господь посылает сияющую, раздвигающую горизонт, радугу, всегда дает силы и обновление души.
Да, можно и дома сидя молиться, в церковь ходить. И слава Богу. Тем более кому-то уже и не вынести недельное напряжение всех сил. И все-таки Крестный ход незаменим - это то самое искомое возгревание православного чувства, которого хватает надолго.
Верующий паломник - это раб Божий, воин Христов. Батюшки так сравнивают православных паломников и военнослужащих: когда мы в церкви молимся, мы солдаты в казарме, а когда идём - мы солдаты в походе.
- Мы идем - ад трепещет, - говорит седой, высокий священник.
Помню его ещё совсем молодым дьяконом, ещё не монахом. Очень он был суров. Шагал в сапогах сорок последнего размера, непрерывно передвигал пальцы левой руки по узелкам четок, а правой крестился. Одно его замечание стало потом повторяться, когда кто-то затевал вдруг разговор на вольные темы.
- Вот вам бы ещё гармошку! - так он образумил двух разговорившихся на вольные темы подружек.
Его огромные сапоги выручили меня раз на молебне, когда на Троицу читали впервые после пасхальных дней коленопреклонённые молитвы. Читали на взгорье у реки Грядовицы. Жарища была пылающей. Он стоял впереди меня. Когда становились на колени, то моя голова полностью умещалась в спасительной тени его гренадерских сапог.
Сколько же тому лет! Как ни считай Крестные ходы, всё равно нам не достичь великих подвигов крестоходцев старших поколений: Прокопия Ивановича, Маргаритушки, Валентины, Эмили, десятков других, которые ходили неопустительно по пятьдесят и более раз. Маргаритушка прошла семьдесят. По этого уже нам не достичь, а нынешние девчушечки, мальчишечки, отроки и отроковицы, вот это наши будущие старики и старухи, они пройдут. Радостно за них, что они на Крестном пути с малолетства. Ведь эго такая дорога, что только раз по ней пройди, и она всегда будет тянуть к себе, потому что намагничена миллионами и миллионами прошедших по ней подошв.
Идёшь и ощущаешь одушевленность природы, её участие в делах человека. Эти берёзы, ели и сосны помнят нас, растут и старятся вместе с нами. Стоят на страже нашего пути на Великую, на место явления чудотворной иконы святителя Николая.
- Ой, матушка-ёлочка, дай хоть немного постою, обопрусь, килограмма три на тебя перевалю, отдохну. - говорит старуха. - Уж теперь-то можно, выдержишь. А я тебя еще эконькой помню.
Эти пространства тоскуют по нашей молитве, которая всегда, в начале лета, оглашает их. Эти цветы надеются, что ими обрамят оклад чудотворной иконы. Эти облака приходят постоять над нами, и смягчить жару, эти тучи будто с небесного водосвятного молебна окропляют нас освежающей влагой. Эти ночные звезды появляются специально, чтобы оберечь наш краткий полуночный сон.
Вспоминается вихрастый малыш лет пяти, который храбро шел босиком по лужам Медянского бора, прислушивался к старшим, и когда они на привале стали говорить о том. сколько же нынче людей идет? тысяч пятнадцать? двадцать?, то малыш решительно заявил:
- Вы неправильно считаете, а я считал правильно - идёт миллион! Вы считаете только взрослых, а надо считать и детей.
Он очень прав, этот малыш - идёт миллион. Миллион воинов Христовых. Разумеется, если посчитать всех участников всех нынешних Крестных ходов, которые свершаются постоянно в каждой православной епархии.
И давайте сопоставим этот миллион с золотым миллиардом, золотой мечтой врагов человечества о том, что на планете должен остаться только миллиард элитного населения, а остальные обязаны вымереть, они не нужны для счастья избранных. Наивная мечта! Как раз выживет этот миллион, ибо он безсмертен. Для верующих нет смерти. Малое стадо Христово заслужит Царство Небесное, а миллиарду и заслуживать ничего не надо: место ему давно готово.
Москва давно готовила подарок Великорецкому Крестному ходу: в храме Васили Блаженного, иначе называемом Собором Покрова на рву, что на Красной площади шла эти года реставрация его церквей. И промыслительно, что первым храмом был храм святителя Николая Великорецкого, тот, чей купол и крест обращены к Спасской башне Кремля. Работы были выполнены настолько старательно, что казалось - мы присутствуем не при событии возрождения настенной росписи, иконостаса, а при освящении нового храма. Сотрудники музеев Кремля говорили самые добрые слова реставраторам, были цветы, грамоты, был, самое главное, первый за восемьдесят лет молебен, возглавляемый батюшками отцом Вячеславом Шестаковым и Ярославом Шиповым. Умилительно пел хор, пламя свечей вначале робко, а потом все увереннее отражалось в золоте и серебре иконостаса, нет слов!
Одно только не оставляло - досадное чувство, что это, без преувеличения, огромное событие, не почтили власть предержащие. Почему именно в этом храме возникло такое чувство? Да потому, что роспись стен храма содержала рассказ о шествии чудотворной иконы Николая Великорецкого по рекам Вятке, Каме, Волге, Оке, Москве, о встрече иконы государем Иоанном Четвертым и митрополитом Макарием. Они лично встречали икону на дальних подступах к русской столице, сопровождали её и своими руками внесли в алтарь. Заметим, что долгое время после того главный собор Руси назывался Никольским. Тут и наша любовь к святителю сказалось. Помню, одной старухе сказал, что святитель Николай происхождением грек, она обиделась. «Да ты что, он же из Можайска!»
Нет, мы тогда возродимся, когда главные лица Государства поймут, что в государстве должен быть государь, что никакой другой идеологии в России, кроме Православии не было и не будет. Что Россия спасется только как подножие Престола Небесною, как Дом Пресвятой Богородицы.
А пока даже в Богоспасаемой Вятке нет того, чтобы весь города, власти, духовенство выходили встречать возвращающийся Крестный ход. Хотя нынче возродилась традиция: икону святителя Николая после возвращения в Вятку, начинали носить по приходам епархии. Нынешним летом икона шла по реке Вятке.
А воды Москвы-реки принесли в столицу Поклонный крест с Соловецких островов. Это незабываемо: в Отечестве появилась новая, давно ожидаемая святыня - памятник невинно пострадавшим за Христа. Мы не можем себе представить величия того места, где на века встал Крест - Бутово, место, в котором упокоились свыше трехсот убиенных священников и мирян, причисленных к лику святых. Вот где молиться за Россию, вот где плакать о своих грехах, вот где просить сил на груды во славу Божию.
Мы стояли на новом, ажурном пешеходном мосту через Москву-реку, около храма Христу- Спасителю и глядели в сторону Свято-Данилова и Новоспасского монастырей, откуда появились суда, украшенные хоругвями, иконами, праздничными одеяниями духовенства, черными мундирами хоругвеносцев. На втором судне, занимая всю палубу, на красном ложе, усыпанном цветами, возлежал, приподнятый главою навстречу движению, обращенный одновременно и к нам и к небу, величественный золотой крест. Ударил главный колокол Храма. Ему откликнулись колокола стоящего напротив через реку храма святителя Николая в Берсеневке. И казалось, что шествие по водам свершается медленно, торжественно, но вот уже Крест близок к нам, вот уходит под мост, мы бежим на другую ею сторону, поем: «Кресту Твоему поклоняемся, Владыко», Крест удаляется. С моста летят пасхальные слова: «Христос Воскресе!», с кораблей дружный ответ: «Воистину Воскресе!», и вот уже Крест дальше и дальше, и уходят с ним наши молитвы и благословляет его колокольный благовест.
Крест как будто торопится в Южный порт, где он перейдет на платформу, чтобы на ней обойти Москву по окружности, оберегая русскую столицу от нечистой силы.
