Вход Господень в Иерусалим. Рисунок Анны Минаковой
***
Отшумели, отпели метели
И захлопнули дверь за зимой.
И решил я на вербной неделе
Бросить всё и поехать домой.
Уж давно отца-матери нету,
А всё тянет к родным берегам.
Ничего, что не встречу привета,
Сам приветы я всем передам.
Не скажу почему, но покоя
Вдруг лишаюсь я каждой весной.
Происходит со мною такое -
Становлюсь я весной сам не свой.
Поселяется в сердце тревога,
И бессонница мучит меня,
И стоит пред глазами дорога,
К дорогим пепелищам маня.
Точно так же, должно быть, и птицам:
Лишь весною запахнет чуть-чуть,
От сердечной тревоги не спится
И от зова в таинственный путь.
Свет неближний до отчих гнездовий,
Налегай, налегай на крыло,
Если хочешь, бродяга бездомный,
Посмотреть на родное село.
Дотянуть до родимого неба,
Отдохнуть на согретой земле
У леска, где медвяная верба
Распушилася - шмель на шмеле.
...С самолета - пешком. Не забылись
Сердцу близкие эти места.
Кто-то сзади трусит на кобыле:
- Тпру! Садитесь, домчу до моста! -
Слышу голос как будто знакомый.
- Нет, спасибо, пройдусь, подышу.
- Неудобно: Вы пеший - я конный
И к тому же в гараж не спешу.
Фу ты, брат, деликатность какая.
- Что ж, Никита Иваныч, на «вы»?
Он смеётся:
- Сказать не лукавя,
Не видались давно - и отвык.
...По шахрам, по ухабам, по лужам
Я иду - не хозяин, не гость.
Может, я никому здесь не нужен,
Мне всё дорого... Вот он и мост.
А за ним на пригорке погост.
***
К тебе пришёл я, малая и милая,
С усталых ног отряхиваю прах,
Склоняюсь над родительской могилою
Покаяться в содеянных грехах.
Не убивал, не грабил, не обманывал,
Но всё ж мой грех велик, незамолим:
Я столько вёсен не видался с мамою,
Не говорил с отцом я столько зим.
На эти вот суглинистые холмики
Не приносил цветов я столько лет,
И, значит, бездушевней, бездуховнее
Я становлюсь. И мне прощенья нет.
Березник за околицей, за пажитью,
Он стал как будто реже и белей.
А может быть, мне это просто кажется
В очередной тревожный юбилей...
Я для себя ищу не утешения,
Не умиротворения в тиши,
Мне этот лет дарует очищение,
Дарует просветление души.
Когда я здесь, я думаю о вечности,
О святости отеческих полей,
И жизнь в неумолимой скоротечности
Становится дороже и милей.
Прошла зима лесами и опушками.
Растаяла. Ручьи сбежали в лог.
И вот берез прозрачными макушками
Опять играет вешний ветерок.
Стоит монахом осокорь раскидистый,
Сквозь белый лес чернеются кресты.
Но по-за ними мне подлесок видится
И светлых ив округлые кусты.
Розетки ярко-желтой мать-и-мачехи
Рассыпаны среди могильных плит.
Скворцы в земле копаются, как дачники,
И запах вербы в воздухе разлит.
А коли мы находим обновление
И смену поколений даже здесь,
То верится, что нет на свете тления,
А только жизнь на этом свете есть.
***
Иду родной деревней -
Вся улица красна.
Как марьиных кореньев
Наставила весна.
В домах многооконных
Играет вешний свет,
И весь народ знакомый
На праздник приодет.
И я смотрю, довольный,
На нынешних парней -
То машут мне из «вольвы»,
А то из «жигулей».
Кричу им: «Жми, ребята!»
Теперь и мал удал,
А нашего-то брата
Колхозный бык бодал,
Тележный скрип пугал...
Иду родной деревней.
В душе и грусть и свет.
Какой я все же древний,
Какой замшелый дед!
И как всё устарело,
О чем строчу в нощи.
В «летающих тарелках»
Давно здесь варят щи...
Хочу и тот и этот
Века соединить.
Но где тут для поэта
Связующая нить?
А, может, зря вздыхаю,
И, может, вы правы -
Деревня неплохая,
Коль не без головы.
Гляди, к весне надела
Свой праздничный наряд -
Червоным, синим, белым
Наличники пестрят.
Столбы стоят, как свечи,
И провода «гудут»,
И через гурт овечий
Грузовики идут.
От гула самолета,
Как лист, дрожит окно.
Петух слетел с заплота,
Не дотянувши ноты, -
Не слышно всё равно...
***
Прости меня, грешника,
Дом мой. Дела...
И крыша скворечника
Мхом зацвела,
И тёс на воротах
Стал сер и дыряв,
И вывернул кто-то
Скобу на дверях.
И сам ты нахохлен,
Поблек твой фасад.
И чертополохом
Забит палисад.
Надломлен наличник
В резьбе-ворожбе,
И жерди в наличии
Нет в городьбе.
Прости, сделай милость,
Потух твой очаг,
Труба накренилась
На скатах-плечах.
И поутру рано
Нет дыма над ней,
И чёрные рамы -
Крестами в окне.
Спиною кобыльей
Просело крыльцо.
Да здесь ли ходил я
Когда-то мальцом?
И был ли тот мальчик,
Веснушчат и мал,
Что прыгал, как мячик,
Ступеньки считал?
А жил ведь он всё же
В сиянии дня,
Мальчишка, похожий
Чуть-чуть на меня...
Под старым навесом
Я дров нарублю.
Вздохни, обогрейся,
Я печь растоплю.
И вспыхнет флажочком
Дымок над трубой,
Как только зажжётся
Заря над тобой.
Суди меня строго,
Но зря не вини.
На дальних дорогах
Спаси, сохрани.
Спаси и помилуй,
Дела, брат, дела
До самой могилы
Судьба нам дала.
Сосед мой проснулся,
Кивнул головой:
«Здорово, вернулся,
Сын блудный, домой?»
***
Что говорить, конечно, я беспечен,
Поскольку проживаю без печи,
Без той, родной, чей жар глубинный вечен,
Чьи кирпичи извечно горячи.
Без деревенской, дедовской, без русской,
Со сводчатым, облупленным челом,
С трубой, как пирамида, кверху узкой,
Прочищенной полынным помелом,
Просвищенной февральскими ветрами,
Поющей басовитым голоском,
Курящейся раздумчиво утрами
Берёзовым и вербовым дымком.
С приступками, с печурками, с лежанкой,
Где сушится пимов нестройный ряд,
С шуршащею смолистою вязанкой
Лучинок, что так весело горят.
Бывают в жизни тяжкие моменты,
Когда берут болезни на излом,
Я знаю, лучше всех медикаментов
Твоим бы излечился я теплом.
Или когда навалится усталость
Такая, что и белый свет не мил,
Я думаю: вот полежал бы малость
На нашей печке - и набрался сил.
Или когда в душе горенья нету
И не даётся стихотворный слог,
Я вспоминаю про твою загнету,
Где был всегда под пеплом уголёк.
Неугасима ты, подобно домне.
И сколько бы воды ни утекло,
Оно неистребимо в нашем доме,
Твоим нутром рождённое тепло.
Ты всё горишь. Сменяются поленья,
Но остаётся суть - она в тепле.
Приходят и уходят поколенья,
Но ты стоишь на отческой земле.
Бывало, даже руку враг подымет
На землю ту и дом дотла спалит,
Но и тогда, как грозная твердыня,
Как монумент, печь русская стоит!
Потомок хлебопашеских фамилий,
Не слишком избалованный судьбой,
Я благодарен, что меня вскормили
Тем хлебушком, что выпечен тобой.
***
Давай, сосед, на лавочку присядем,
О жизни побалакаем ладом.
Какие мы с тобой смешные дяди -
Усы торчком и лысины в ладонь.
Рассказывай, как пашется, как жнется
Тебе на доброй нашенской земле,
И вообще, как можется-живётся
Сегодня хлебопашцу на селе.
Сосед мой вынимает папиросу,
Лукаво улыбается в ответ:
- Да ничего, живём себе, трём к носу,
Без жалоб на Москву и сельсовет.
Конечно, приходилось туговато,
Когда вас разом в город унесло.
Осталось, помню, нас к восьмидесятым
Всего четыре парня на село.
Сойдёмся в клубе, посидим, покурим,
Рассеянно сыграем в домино,
А то еще прокрутим на смех курам
Для четверых любовное кино...
Теперь вернулись Ванька, Гришка, Мотька,
Прости, - Иван, Григорий и Матвей.
Кажись, и ты проворный был работник,
Коператив возьмёт тебя, ей-ей.
Покуда поживёшь у тётки Домны,
Жильё найдём, скажу как бригадир.
Чего ж ты будешь маяться, бездомный,
Ютиться в клетках городских квартир?
- Благодарю, дружище, за заботу.
Я знаю, как щедра твоя душа,
Но за мою бумажную работу
«Коператив» не выдаст ни гроша.
Себя я вижу и весной и летом
В деревне и во сне, и наяву,
Но мне сюда пока дороги нету,
И доживу уж, видно, как живу...
***
Улыбается, но всё же
Грустно взглядом повела:
- Саня, я тогда моложе
И лучше, кажется, была...
- Полно, Верочка! Ну, что ты!
Ты свежа, как вербный цвет.
Далеко ль бежишь?
- С работы.
- Муж-то как?
- И есть, и нет...
(Ат беда, к запретной теме
Прикоснулся невзначай).
- Извини, мне в садик время,
Минька мой заждался, чай.
Если вырвется минута,
Забегай, не обходи...
И пошла. И почему-то
Не сказал я: «Погоди!»
Так давно, до новой эры
Вроде мы встречались с ней.
Мы друзьями были с Верой,
А, быть может, чуть нежней.
Нет, она не посылала
Объяснений тайных мне
И меня не целовала
Возле вербы при луне.
Никогда я не касался
Даже рук её и кос,
Только взглядом с ней встречался
И в глазах встречал вопрос.
Эти серые глазищи
С блеском солнечного дня...
Я не видел взора чище,
Он просвечивал меня.
Я на парту ставил в классе
Тайно зеркальце своё
И украдкой любовался
Отраженьем глаз её.
В мяч играли мы за школой
Или в Марьином логу,
Разговор вели весёлый
В шумном дружеском кругу.
Но едва, как бы случайно,
Оставались мы вдвоём...
Мы сидели и молчали,
Лишь сердца у нас стучали,
Лишь глаза, когда встречались,
Говорили об одном.
Пролетали дни за днями -
Годы юные прошли.
Что-то было между нами,
Что - назвать мы не смогли.
А теперь назвать бы можно,
Только нужно ли, когда
Разминулись безнадежно
Наши стежки навсегда?
***
Я иду по ручью, где пруды
Были прежде. Весёлый каскад.
Я иду, и шипы череды
Ухватить за полу норовят.
Давний паводок снёс вешняки
И пруды к океану умчал,
Но, как памятные узелки, -
Их плотины по нитке ручья.
Постою на смешном островке.
Как похож он на короб вверх дном!
По-цыплячьи купаясь в песке,
Загорал я когда-то на нём.
Заплывал от него «на маха»,
Но когда затекала рука,
Я, причалив к мосткам, отдыхал
И опять достигал островка.
И отчётливо помнится мне:
Под мостками был вербовый кол,
Он однажды ожил по весне,
Золотыми серёжками цвёл...
Нет, во мне говорит не печаль.
Просто плаха вон та от мостка
Не похожа на бывший причал,
И невесел плотинный каскад.
Вверх по речке к истокам пройду,
Горсть воды зачерпну из ключа...
А мальчишки на новом пруду
В понизовье, как галки, кричат.
Я немного завидую им,
Но поверьте, что зависть светла.
Пусть плотина сто лет и сто зим
Держит пруд их, тверда, как скала.
***
Мне стыдно говорить, но я не лгу,
Я заблудился в Марьином логу.
И ничего понять я не могу,
И лес стоит угрюмый - ни гугу.
Но погодите: вот он, перевал,
Где я весной дневал и ночевал
И по нему пускал, бывало, пал,
Когда солодку раннюю копал.
Потом спускался вот сюда, к ручью,
Ручей, я помню музыку твою,
Ты заливался - где там соловью! -
Но я теперь тебя не узнаю.
Очески травянистой бороды,
Осколки льда, прозрачнее слюды, -
И это всё? И все твои следы?
Чего молчишь, набравши в рот воды?
Не узнаю берез. В былые дни
Они стояли здесь тесней родни...
Или меня не узнают они
И мне под ноги подставляют пни?
Стою. Как филин, головой верчу
И на свою забывчивость ворчу.
Я так устал, я отдохнуть хочу,
Где та тропа, ведущая к ключу?
Мне помнится, как, выбившись из сил,
Не раз по этой тропке я трусил
Туда, где дягиль рос и девясил,
И мне родник напиться подносил.
Как будто бы из крошечной норы,
Родник толчками бил из-под горы,
И был глоток ценней, чем все дары,
В часы послеполуденной жары.
Мы нежно звали Ключиком его,
Он был такой весёлый и живой,
И в нём носились в пляске круговой
Хвоинки с прошлогоднею листвой.
Тот Ключик издавал хрустальный звон,
Наигрывая, словно ксилофон,
И далеко вокруг был слышен он
В палатах меж берёзовых колонн.
Подай же снова голос, не молчи,
Мне до того обидно, хоть кричи.
Теряю я на родине ключи,
Теряю я от родины ключи...
***
Зайти хотел я на прощанье к Вере,
Моей подружке юношеских дней,
Но завернул сперва к заветной вербе,
Сейчас меня тянуло больше к ней.
Сюда, в ложок, за низенький березник,
Где верба испокон весной цветёт
Когда-то прибегал парнишка резвый,
По сельской кличке Шурка Стихоплёт.
Ах, нет другого дерева на свете,
Чтоб у него апрельскою порой
Был кроны шар, как одуванчик, светел
Над темною, шершавою корой.
И чтобы так же чётко был оттиснут
На синем небе переплёт ветвей,
И чтобы рой пушинок золотистых
Кружил при ясном солнце, как над ней.
Ну, здравствуй, верба! Вижу, постарела.
Что ж, время ставит метину свою.
Не узнаёшь бывалого пострела?
А я тебя до почки узнаю.
Мы почки те сосали, как конфеты,
Их мятный вкус доныне помню я,
Да как же мне забыть твои приметы,
Весенняя красавица моя!
Прости, что не сидел с тобою рядом
На тёплой травке целых двадцать лет.
Не обижайся на меня, не надо,
Ведь главное - нашёл к тебе я след.
Бывает с нами в юности... От дому
Нас будто тянет кто-то, вдаль маня.
Но не забыл я запах твой медовый,
Повсюду он преследовал меня.
Немало помотался я по свету.
Какой я град искал, какую весь?
Но понял: на чужбине счастья нету,
Оно живёт на родине, вот здесь.
Как ни обширна матушка-планета,
Но лучше нет родимого угла,
Где по логам (мы с детства помним это)
В апреле верба рясная цвела.
Спасибо, верба, за твоё участье,
Спасибо за сочувствие ко мне.
Дай тоненькую веточку на счастье,
Пусть светит в городском моём окне.
Весна пройдёт, и отцветут серёжки,
Но сохраню я красоту твою:
Я соберу пыльцу до каждой крошки
И золотую строчку отолью.
Александр Илларионович Щербаков, член Союза писателей России
г.Красноярск
 схиархим ВП.jpg)
