- Меня бы - к солдатам, - опять завел свою песню дед.
- После войны столько времени прошло, зачем тебе к солдатам?
- К своим хочу.
- Нельзя гражданским на братские могилы. Закон такой.
- Напишу письмо, чтоб изменили. Дай мне этот закон почитать.
Дед говорил строго, серьезно, склонившись над деревянным бруском, из которого мастерил ложку.
- Некогда мне искать, - сказала Оля.
- Бездельницам и все времени нет, - буркнул дед.
- Какая ж я бездельница?!
- В двенадцать часов встаешь...
-Так я в четыре ночи только легла!
- В четыре ночи одни ведьмы спать ложатся. Налетаются на метле и спят потом без задних ног до двенадцати.
- Ах ты... дед! В сто шуб одет! - рассердилась Оля. - Я рабочие бумаги доделывала. Хочешь, чтобы меня уволили?
- Хочу. Не работа и была.
Деду было девяносто три, а внучке сорок. О смерти он говорил редко, почти не говорил, в основном переживал за жизнь тех, кого должен был вскоре оставить. И так сильно переживал, что все будто бы заразились этим его переживанием и тоже стали переживать за себя, расстраиваясь даже больше, чем он. Уходить в иной мир дед не решался, боялся бросить их, глупых и хрупких, бестолковых крылатых своих бабочек.
-Одни девки, - вздыхал он, - Хоть бы которую замуж отдать... И что не берут? Красивые, справные девки, рукастые. Правда, сильно умные. Молчали бы вы, а? Может, тогда и взял бы вас кто?
- Кто их возьмет, - вздыхала его семидесятилетняя дочка. - Уже хорошо и так.
- Семья - главное дело, - не соглашался дед, - Что за жизнь без семьи? Пустое кино.
Но как дед ни старался, так и оставил свой пост на самые тяжелые времена без подкрепления. Долго не лежал. Всего-то месяц и поездил к нему по очереди женский батальон. Ясного ума не потерял до самого конца, а перед смертью позвал Олю.
- Я должен тебе сказать три запретные буквы. Вот такие.
Он стал вырисовывать пальцами по воздуху какие-то закавыки.
- Будешь их знать. Одна вот такая, вторая вот такая, а третья... третью не могу тебе объяснить... Когда ты уезжаешь?
- Утром.
- Ну, подойди через час, я постараюсь... А пока не знаю...
Он засыпал, охал и стонал во сне, просыпался и снова звал Олю.
- Вот послушай, три запретные буквы. Такие...
И снова рисовал невидимые буквы, водя кривым, сухим указательным пальцем по воздуху, как по твердой доске.
- Напиши на бумаге, - просила Оля, подсовывая ему листок, но дед уже не мог держать в руке ручку.
- Назови просто и все! - волновалась Оля, - Какие, не поняла, «С»? А это какая - «Р»? Или «Б»? Господи, помилуй,...Какая ерунда... Дед? Что они запрещают, эти буквы?
-Они охраняют... И объясняют...
Дед выводил в воздухе иероглифы и терпеливо ждал, когда внучка правильно их назовет.
- Или это «З»? Опять «С»... Сколько букв-то всего? Говорил, три, а рисуешь все подряд... Дед, ты в порядке?
- Я в порядке.
- Попей молочка.
- Попью. Давай.
Дед пил мелкими глотками молочко, не отрывая ярких, голубых глаз от Олиного лица и, опустившись в подушки, снова начинал сосредоточенно хмурить брови.
- Ну как же объяснить-то... Такая... вот так...так..., а потом вот сюда - дед ткнул себя пальцем в грудь - и далее все. И конец.
- Кому - конец? Миру, что ли? - холодела Оля.
Дед пожал плечами и виновато улыбнулся.
- Или мне? Кому - конец? Мне?!
- Нет.
-А кому?!
- Отстань ты от него, - шептала из-за ширмы мать. - Не видишь, он уже не в себе.
- В том-то и дело, что он в себе, - шептала в ответ Оля.
- Да не шепчитесь вы, слышу я все. В порядке я, - говорил дед.
- Может, мама знает эти буквы? - спросила Оля.
- Нет, только ты и я. А более никто, - заулыбался дед.
- Так что ж ты радуешься? Это разве хорошо?
- Хорошо. Ты ведь еще здесь их узнаешь, а я только - там, потом... Я же их не знаю, и до смерти - знать не буду, но должен сказать. Вот такие... Ну, давай, смотри...
Дед снова водил корявым пальцем на фоне окна, потом кивал в сторону окна, за которым синело сумрачно осеннее тяжелое небо, и Оле было так тревожно и томно на душе, будто дед только что вменил ей в обязанность выпить до дна все это бесконечное небо, и звезды, и буквы в облаках, и далее - все, конец...
- Что мне делать с этими буквами? Если узнаю...
- Делай, что делаешь.
- Что они запрещают? Их нельзя произносить? Или что?!
- Запрещают зло. Ты когда уезжаешь? Утром?
- Утром.
- Сейчас часов восемь?
- Девять уже.
- Успею. Посплю. Отдохну пока. Потом приди. Никак не могу третью букву назвать.
- Да ты и первую не назвал...
- Отстань ты от него! - шептала из-за занавески мать, - Я батюшку позвала, сейчас придет.
- Причастит? - оживился дед, - Вот и хорошо. Тогда я и третью букву найду. Ага, передам, никуда не денется...
- Вот, видишь? - прошептала мать, многозначительно подняв брови, будто дед окончательно доказал, что он не в порядке.
Отец Стефан долго был у деда. Оля с матерью ушли в дальнюю комнату, чтобы не мешать. Потом почувствовали, что отец Стефан собрался уходить и вышли его проводить.
Отец Стефан встал на колени у постели деда и попросил у него благословения. Дед поднял прозрачную, тонкую руку с исковерканными войной и работой пальцами и густым басом прогремел на весь дом: «Сын мой! Господь тебя благословит!»
Отец Стефан поднялся, расцеловался с дедом и вышел из дома.
- Иди-ка сюда, Оль, - слабеньким голоском позвал дед.
- Ну ...
- Правильно это я ему сказал?
- А ты откуда знаешь, что надо так говорить? Мы даже испугались... Таким басом...
Дед пожал плечами, устало вздохнул и отвернулся к стенке.
Когда за Ольгой подъехала машина, дед спал. Она знала, что больше никогда его не увидит, но будить не стала. Поцеловала спящего и вышла из дома, унося на сгорбленных плечах невыносимо тяжелое свинцовое хмурое небо, весь свой дом с дедовым окном и спрятанные в этом окне три запретные буквы.
Дед умер в день ее рождения. Ночью вокруг луны в полнеба сияла радуга. Днем двойная радуга окружила на несколько минут осеннее солнце. Отец Стефан отпевал деда в церкви, обращаясь к нему, будто тот спал в гробу и был живой, а вокруг никого не было...
Несколько следующих лет Ольга не забывала о трех запретных буквах. Странным образом удалось посетить ей много стран, и искала она три запрета и в китайских иероглифах, и в арабских вензелях, и в латинице, и в кириллице и даже в древних чертах и резах. Присматривалась к мелькавшим повсюду инициалам сильных мира сего, к названиям корпораций и мелких лавочек, партий и стран, к географическим названиям, научным наименованиям, перечитала огромное количество произведений классиков, пытаясь найти хоть что-либо у кого-либо про три запретные буквы, но нигде ничего не нашла.
Оказалось, что все буквы в мире работали одинаково покорно и неустанно, хотя путь и сила у каждой были разные. Что могло объединить некоторые три из них и с какой целью - было непонятно. Своими мыслями поделиться Ольге было не с кем. Попыталась рассказать дочке - та посоветовала не впадать в мистику. Стала рассказывать матери - та замахала руками, мол, мало ли что скажет умирающий человек в бреду. Надо простить и забыть.
Однажды в Германии на нескольких дверях Ольга увидела начертанные три буквы: «СМВ». Спросила у знакомого немца, что они означают. Немец ответил, что накануне Рождества эти буквы пишут на дверях верующие христиане, охраняя свой дом от зла. А означают они имена трех волхвов, принесших подарки Христу и Богородицы - золото, смирну и елей: Каспар, Мельхиор, Вальтасар.
Ольга как-то сразу поняла, что в России никто не станет писать на двери никакие буквы и прочие знаки, как языческие заклинания. Однако, когда через три года наступило очередное Рождество и в Россию привезли с Афона дары волхвов, она обратила внимание, что в различных статьях волхвов называют по-разному. Каспара - Гаспаром, Валтасара - Балтазаром.
Год был тяжелым. И скорее всего, неплохо было бы написать на двери три запретные буквы, ведь дед сказал, что они охранные и запрещают зло...
Ольга позвонила матери и начала объяснять, почему дед рисовал не одну, а несколько букв:
-Успокойся! - воскликнула мать, - Говори про дело, а не про эти буквы!
-Понимаешь, он рисовал их на разных языках. На русском тоже получается непонятно: «М» - точно, а далее или «Г» или «К», потом или «В» или «Б».
-Ты чего дочитаешься разных книжек, сойдешь с ума. Зачем тебе эти буквы?
-Не знаю.
-Для чего нервы мотать? Кому это надо? Успокойся!
-А все же, наверное, «Г», а не «К». «К» он точно не рисовал...
-Подожди, пойду за ручкой, запишу, - смилостивилась мать.
Ольга выводила на листе бумаги карандашом «КМБ, КМВ, ГМБ, ГМВ»...
-Давай, диктуй. Свяжешься с вами, честное слово... Какие писать?
-Есть четыре варианта, записывай...
Мать молча старательно сопела на другом конце провода и на другом конце земли.
Потом долго молчала.
Потом тихо сказала:
-А теперь ты записывай: «ГМБ» - так правильно. Господь и Матерь Божья. На каждой двери теперь это написано в России, потому и дары волхвы принесли. Теперь в России - все святые. Все - святые, как один, - мученики.
-И далее - конец? - спросила Ольга настороженно.
Мать засмеялась незнакомым печальным смехом.
-Далее вот сюда. Видишь? Не видишь по телефону...
Ольга вспомнила, как, нарисовав в воздухе последнюю букву, дед ткнул себя пальцем в грудь, туда, где живет и ждет этого толчка душа.
1. К Христову дню