Разум на стыках путей познания

- Если придерживаться практики нашего с вами общения, мне следовало бы напомнить вам об окончании предыдущей беседы.

- Да-да, помню - я цитировал Эйнштейна, обращавшегося к Ньютону, упиваясь своим превосходством: «...ты нашёл единственно возможный для твоего времени путь...»; «...сегодня мы уже знаем...» и т. д., - по мне, это была прежде всего демонстрация воинствующего субъективизма.

- Помнится, вы вроде не собирались комментировать это обращение.

- Но можно ли обойти молчанием самоуверенное заявление Эйнштейна о единственно возможном для времени Ньютона пути? Это же вопиющее пренебрежение к истории! Разве общеизвестные «Мысли» Паскаля не проявляют совершенно иной подход, даже если их автор, подавленный осмысленной им несоразмерностью человека с бесконечностью, отвергает саму возможность ступить на путь познания, открываемый этим подходом? Вы только послушайте: «Весь зримый мир - лишь едвa приметный штрих в необъятном лоне природы. Человеческой мысли не под силу охватить её. Сколько бы мы ни рaздвигaли пределы наших пространственных представлений, всё равно в сравнении с сущим мы порождаем только атомы. Вселенная - это не имеющая границ сфера, центр ее всюду, окружность - нигде. И величайшее из докaзaтельств всемогущества Господня в том, что перед этой мыслью в растерянности зaстывaет наше воображение».

- Да, действительно впечатляет. Но автором этого определения Вселенной вы раньше, насколько я помню, называли Кузанского?

- Если уж быть верным исторической правде, то именно такое определение возникало неоднократно на протяжении многих веков; по крайней мере, в эссе Хорхе Борхеса «Сфера Паскаля» (оно есть в Интернете) перечислено с полдюжины его авторов. Здесь я назвал Паскаля прежде всего потому, что он был современником Ньютона. Проблема-то в том, что для Эйнштейна никого из них вроде бы и не существовало; ведь он и причину собственной известности объяснил однажды своему малолетнему сыну следующим образом: «...Когда слепой жук ползёт по поверхности шара, он не замечает, что пройденный им путь изогнут. Я же, напротив, имел счастье это заметить». Вот так-то. Впрочем, ваше упоминание о Кузанском здесь действительно уместно: если всё же возвратиться к Ньютону, то предпочтительнее увязывать его не с Паскалем, чьё воображение «в растерянности застывает», а именно с Кузанским, «учёное незнание» которого обладает мощным познавательным потенциалом. Более того, я всерьёз полагаю, что Ньютон обрёл бы реальные возможности осознать истинную тайну тяготения, имей он возможность обратиться к мыслям Кузанского.

- Позвольте напомнить: в прошлой беседе вы уже прибегали к сослагательному наклонению, причём и тогда Кузанский оказывался у вас в центре внимания. Вы, что, считаете это оправданным?

- Да, считаю. А мне ведь ничего иного и не остаётся - что свершилось, то свершилось (время вспять не повернёшь, сколько бы самоуверенный Стивен Хокинг ни пытался обнаружить такую возможность). Я, говоря откровенно, вообще не нашёл каких-либо свидетельств о знакомстве Ньютона с трудами Кузанского. Между тем в них было всё, чего хватило бы ему с лихвой для формирования целостной картины мира: неподвластные разгадке человеческим разумом тайны, становясь объектом «учёного незнания», могли оказаться реальной основой восприятия им мировой гармонии, не сводящейся к одному лишь механическому подходу. Именно у Кузанского нетрудно было обнаружить предпосылки той самой геометризации физики, к которой всю жизнь влекла Ньютона собственная интуиция. Питающие живое воображение умозаключения Кузанского о свёртке - развёртке мира в Боге, о тождестве точки с бесконечностью, о безграничной сферической Вселенной, начинающейся с любой точки, позволяли сохранить единство вероучительных начал христианства, истолкованных Св. Преданием, с выявленными ранее наукой однородностью и изотропностью пространства и с ещё не обнаруженной ею же на то время вездесущностью волновых явлений в нём. Из построений Кузанского с неумолимостью следовала самодостаточность пространства, обладавшего по самой своей структуре такими потенциальными свойствами, как прямизна и трактуемая им же кривизна как отпадение от неё. Поисков внешних причин для появления в пространстве инерции и гравитации вовсе не требовалось, и в законах, открытых Ньютоном, демонстрировалось лишь их реальное проявление.

- Значит, всё, что происходило в дальнейшем в мире науки, связано, по-вашему, всего лишь с тем, что Ньютону не пришлось воспользоваться трудами Кузанского?

- Я не смогу ответить на это «да» или «нет», как того требуют подчас участники модных сегодня политических теледебатов. Дело в том, что Кузанского и Ньютона развели между собой противоречия на многовековом пути развития христианства (имеются в виду, конечно, не те два с половиной столетия, что отделяли жизнь одного из них от другого). Оба они были глубоко верующими людьми, но характер самόй веры направлял их очи ума в противоположные стороны: у Кузанского - к созерцанию тайн Божественной сущности; у Ньютона - к познанию установленного Богом в сотворённом Им мире многообразия причинно-следственных зависимостей.

- Не слишком ли много внимания уделяется вами исключительно вере? Если с Кузанским всё, в принципе, ясно: он - богослов, и свою веру выразил непосредственно в собственных трудах, то разве работы Ньютона дают вам основания считать, что он руководствовался именно верой?

- С Ньютоном действительно всё оказалось не так просто. В его собственной вере сомневаться не приходится - она сформировалась ещё в ранние годы не без влияния отчима и родного дяди, которые сами были священниками; Библия, как свидетельствуют современники, всегда была при нём. Более того, известно, что у него даже одно время были намерения вообще оставить физику с математикой и заняться одним лишь богословием. Впрочем, о характере веры Ньютона вы можете узнать из записи его современника Дж. Грегори, сделанной после встречи с шестидесятитрёхлетним учёным: «Полная истина в том, что он верит в вездесущее Божество в буквальном смысле. Так же, как мы чувствуем предметы, когда изображения их доходят до мозга, так и Бог должен чувствовать всякую вещь, всегда присутствуя при ней. Он полагает, что Бог присутствует в пространстве, как свободном от тел, так и там, где тела присутствуют».

- Да, к такому красноречивому свидетельству трудно что-нибудь добавить.

- Согласен: комментарии здесь излишни. Стоит, разве, уточнить, что оно стало известно лишь в 1937 году, когда в Англии были опубликованы дневники Грегори. А у нас, кстати, в том же году впервые был издан в переводе с латыни на русский сборник трудов Кузанского. Не могу не отметить, что из четырёх вошедших в него работ три были переведены Лосевым, включая ту, где человеческий ум рассматривается в качестве универсальной меры измерений (помните, mens от mensurare?) [1]

- Что-то припоминаю... Но почему вы специально остановились на публикации работ Кузанского? Это что, из ряда вон выходящее событие?

- Если иметь в виду, что оно произошло в период господства у нас в стране идеологии воинствующего атеизма, то выход в свет книги, автором которой числится папский кардинал, трудно отнести к заурядным событиям, даже если она и называется «Избранные философские сочинения». Впрочем, работы Кузанского и в протестантско-католической Европе не слишком жаловали. По крайней мере, до середины XIX века о нём, скорее, было лишь известно, что он первый немецкий кардинал. Правда, Декарт и Лейбниц упоминают его в сугубо философском аспекте, зато у Гегеля в фундаментальных «Лекциях по истории философии» о Кузанском - ни слова. Труды его в самόй Германии в хорошем изложении на немецком появились лишь в начале 60-х годов XIX века, хотя затем изучение наследия Кузанского в Европе стало набирать силу, так что к моменту издания у нас упомянутых сочинений на этой ниве уже трудилось внушительное число «кузановедов». Согласия, однако, между ними не наблюдалось, и диапазон расхождения в оценке ими его мировоззренческой ориентации был весьма внушителен: от убеждённого теиста - до тщательно маскирующегося пантеиста. Если же говорить о нашей стране, то выйти в свет этот самый сборник смог лишь потому, что стоявших здесь на страже борцов с церковным мракобесием как раз и удалось убедить в скрытом пантеизме Кузанского.

- Я поняла. А в чём особенности вашей собственной оценки его мировоззрения?

- Начну с того, что нисколько не сомневаюсь в крепости личной веры Кузанского в вездесущего Бога, причастного ко всякой вещи: здесь, как и по отношению к вере Ньютона, вполне подойдёт «в буквальном смысле». Вместе с тем его мировидение глубоко верующего человека выходит далеко за пределы современного ему богословия Римской церкви, с узаконенным в нём «ангельским доктором» (Фомой Аквинским) непререкаемым господством формальной логики аристотелизма (мы с вами как-то касались его сути с позиций Лосева).[2] Более того, Кузанский со своими, не подлежащими рациональному осмыслению тайнами, остался чуждым и начинавшему набирать силу в эпоху Ренессанса «новоевропейскому духу» - так назвал Лосев неутомимый и целеустремлённый двигатель развития западнохристианского мира, проникшегося верой в разумно упорядоченную реальность; в науке такое положение со временем приобрело форму, определённую соотечественником Ньютона Френсисом Бэконом как «союз опыта и рассудка». Стало быть, и упомянутая мной неизвестность, вернее, невостребованность Кузанского в период эпохи Просвещения была обусловлена прежде всего неустанной бдительностью этого духа, беспощадно отсекавшего от общественного сознания всё, что могло бы поставить под сомнение выбор разумно упорядоченной реальности, - Кузанский со своим «учёным незнанием» в неё никак не вписывался. Впрочем, оно и сейчас остаётся в стороне от победного шествия науки, исполненной сознания собственной самодостаточности. И нам с вами, возможно, одними из первых представляется возможность обратить внимание наших современников на истинный смысл этого феномена в многовековой истории развития христианской мысли.

- Вы меня, откровенно говоря, заинтриговали, тем более, что по вашему же утверждению наследию Кузанского уделяют сейчас достаточно внимания.

- А я этого и не отрицаю. Но Кузанского со всеми его взглядами рассматривают прежде всего на общем фоне эпохи Ренессанса, в которую ему довелось жить и творить. Нас же с вами будет интересовать всего лишь момент просветления мысли Кузанского, а это связано с конкретным фактом его биографии - участием тридцатишестилетнего знатока канонического права в миссии по объединению Западной и Восточной церквей, которая хотя и закончилась неудачей, однако дала ему возможность побывать в Константинополе, стало быть, хоть на короткое время ощутить атмосферу совершенно иного мировосприятия (это, кстати, было ещё до захвата его турками). Что нам известно об этом его посещении? Всего лишь то, что там он познакомился с известным неоплатоником-язычником Плифоном, общался с видным деятелем Восточной церкви Виссарионом Никейским (незадачливым инициатором объединения Церквей), собрал ценные греческие рукописи. Но ведь именно эта поездка (здесь у «кузановедов» различного толка нет принципиальных расхождений) стала важной вехой в серьёзной трансформации мировоззрения Кузанского. Всего трёх лет после неё хватило ему для оформления всего переосмысленного в фундаментальном труде «Об учёном незнании» и примыкающем к нему трактате «О предположениях». В оставшиеся четверть века своей жизни он закрепляет и развивает своё понимание отношений между миром и Богом ещё в двух десятках работ, последнюю из которых назвал «О вершине созерцания».

- Мне сейчас вспомнилось, что в одной из бесед вы говорили о «греческих отцах» раннего христианства, которые исходили из существования тайн, не подвластных человеческому разуму. [3] Вероятно, это оказалось как-то связанным с изменением взглядов Кузанского?

- Ваше воспоминание самое, что ни на есть своевременное. Мне придётся лишь для порядка уточнить, что в ортодоксальном христианстве (православии) насыщение мысли подобными тайнами именуется «христианизацией ума». [4] Именно осмысление их наличия оказывается здесь исходным моментом познания. Однако, познания, обратите внимание, не самогό мира, а его Творца. Вот как напутствует преподобный Максим Исповедник (VII в.) начинающего богослова: «На пороге познания Бога не ищи познания Его сущности - ум человеческий не способен её постичь; никому неведома она, кроме Бога. Но по возможности глубже рассматривай её свойства, например, Его Вечность, Его Бесконечность, Его Незримость, Его Благость, Его Премудрость, Его Могущество, что созидает тварь, управляет ею и судит её. Ибо достоин между всеми имени богослова тот, кто стремится раскрыть, насколько это возможно, истинность Его свойств». А теперь обратите внимание: ведь именно эти свойства и оказываются в центре внимания Кузанского; более того - он обнаруживает их в самόм тварном мире. Вот с какого умозаключения начинается его главная работа: «Во всех вещах мы замечаем дарованное Богом естественное стремление существовать наилучшим образом, какой только доступен природе данного свойства». Вам оно ничего не напоминает?

- По-моему, мы как-то обсуждали стремление к благу, которым обладает любой организм. [5]

- Совершенно верно. Но ведь тогда получается, что «дарованное Богом естественное стремление» - не что иное, нежели символическое выражение Благости Бога и присуще оно всякой вещи. Причём для Кузанского это является само собой разумеющимся, не требуя даже какого-то разъяснения. Зато не только подробными разъяснениями, но и специальными построениями сопровождает он анализ другого важнейшего Божественного атрибута - Бесконечности, опираясь при этом на вполне наглядный символ - прямую. Впрочем, я вовсе не собираюсь углубляться в содержание работ Кузанского; моя задача - всего лишь выделить то главное, что объединяет его с Восточными Отцами: он, как и они, начинает путь познания с обращения к непостижимым для человеческого разума тайнам. Причём, обратите внимание: анализируя их проявление, он ведь тоже гипотез не измышляет, и для него, по его же выражению, «корень знающего незнания - в понимании неуловимости точной истины».

- Мне понятен ваш намёк на Ньютона, но ведь он, в отличие от Кузанского, опирается на результаты опытов, а не рассуждений.

- Совершенно верно. Но драматизм положения Ньютона в том, что в союзе опыта и рассудка, от «устава» которого он не смел отступать, не было и не могло быть места тайнам, к которым относились «рассуждения» Кузанского. Правда, не так давно стало известно, что Ньютон не решился предать публичной огласке свои собственные религиозные воззрения, и по этому поводу имеется далеко идущее предположение американского физика Фримена Дайсона: «Возможно, если бы Ньютон издал свою рукопись, европейская культура избежала бы раскола между узким рационализмом Просвещения и чрезмерным иррационализмом его романтических противников: между наукой и религией».

- Я согласна со значимостью такого предположения, но мне непонятно при чём здесь «романтические противники» Просвещения.

- По-видимому, Ф. Дайсон, известный парадоксальностью своих суждений (оцените, к примеру, такое: «Бог - это разум, переросший границы нашего понимания»), искренне считает, что иррациональность, лежащая в основании религии, может, подчас, свидетельствовать о романтизме самих носителей религиозных воззрений. Кстати, такой же парадоксальностью была наполнена его лекция «Еретические мысли о науке и обществе», прочитанная четыре с лишним года тому назад в конференц-зале ФИАНа. Но я, пытаясь прояснить глубинный характер сложившихся между религией и наукой отношений, вовсе не собираюсь апеллировать к авторитету Дайсона; думаю, приведённых выше его суждений будет более, чем достаточно. А то, что он называет «расколом», началось гораздо раньше.

- В прошлых беседах вы довольно часто обращались к истории. Может и сейчас подходящий для этого момент?

- Вы совершенно правы - это лучше всего. Так вот, началом раздвоения веры и знания принято считать зарождение тенденции в западном христианстве в XII веке, которая со временем оформилась в концепцию «двух истин»: истина веры, сохраняя свою мистическую природу, является независимой от истины знания, познаваемой человеческим разумом и, стало быть, доступной ему. В действительности это была всего лишь развилка на пути, избранном ещё в первые века христианства отцами Римской Церкви: они исходили из того, что Божественная сущность может открываться человеку в естественных понятиях. Блаженный Августин (V в.), которого не без основания считают духовным предтечей протестантизма, стремится составить понятие о Боге, исходя из нашей Ему соόбразности, и пытается открыть в Нём то, что мы сами находим в собственной душе (то есть первым прибегает к психологическим аналогиям). Таков путь рационализации христианства, начинающийся с использования познавательных способностей человека, где естественным средством познания самогό Бога оказывается понятие, то есть всего лишь представление человеческого разума, получившее от него своё наименование. Конечно, всё это тем более относится и к познанию тварного мира: от познающего разума - к познаваемой вещи. Так закладывался путь развития рационального знания (ratio - разум) с использованием всё того же универсального средства - понятия. Неудивительно, что должно было наступить время, когда такая тотальная рационализация вошла в неустранимые противоречия с мистическим опытом, ибо в нём решительно отвергаются любые попытки постижения разумом самогó Бога, а религиозные переживания, которые порождает беспредельная к Нему любовь, противопоставляются каким бы то ни было понятиям. Эти противоречия и были разрешены благодаря признанию существования двух не зависимых одна от другой истин, вследствие чего жаждущий действия разум обрёл, наконец, желанную свободу. Безуспешные поиски им Бога очень скоро вытесняются гораздо более результативными попытками постичь закономерности и связи в самóм мире, сравнительно легко поддающиеся логико-понятийному анализу в присутствии абсолютно бесстрастных свидетельств измерений. Вполне закономерным на таком пути стало превращение человека в мыслящего субъекта, для которого окружающий мир служит прежде всего познаваемым объектом. Серьёзную метаморфозу претерпевает смысл самой истины. Поскольку по мере развития протестантского мировосприятия следование Божественному призванию или вера в Божественное предопределение не только не мешают верующему стремиться к удовлетворению своих всё возрастающих земных потребностей, но, наоборот, поддерживают это стремление, разум в поисках истины приобретает весьма определённую ориентацию. Поэтому всё тот же Френсис Бэкон, безапелляционно заявляя в своём «Новом Органоне»: «Истина и полезность суть... совершенно одни и те же вещи», безусловно, уверен в собственной правоте. Ну, а о том, что избранный тогда курс сохраняется и поныне, у нас, насколько я помню, уже однажды шла речь. [6]

- Не могу не согласиться с обстоятельностью вашего изложения истории взаимоотношений науки и религии.

- Вы, пожалуй, поторопились с оценкой моего монолога: я попытался изложить лишь историю раскола науки и религии в западном христианстве. Что же касается анализа их связи, то, по мне, об этом лучше всего смог бы рассказать тот, кто оценивает проблему изнутри, то есть, пребывая всю жизнь на гребне естествознания, остаётся глубоко верующим человеком.

- И у вас есть на примете подходящая кандидатура?

- Представьте себе, есть. Между прочим, это кандидатура автора открытия, ставшего предметом первой же нашей с вами беседы [7] [№6. 2006, сс. 65 - 67] - я, конечно, имею в виду Макса Планка и его квант действия. Дело в том, что именно отношения религии с наукой, сложившиеся, по крайней мере, к середине прошлого века, составили стержень доклада «Религия и естествознание» глубоко верующего физика-протестанта, который он прочитал в Дерптском университете (это, вообще-то, Тарту - Эстония), кстати, всё в том же 1937 году (у нас доклад был опубликован в журнале «Вопросы философии» лишь в 1990г.). Думаю, что своё миропонимание Планк выразил предельно ясно (цитирую): «Религиозному человеку Бог дан непосредственно и первично. Из Него, Его всемогущей воли исходит вся жизнь и все явления как телесного, так и духовного мира. Хотя Он и непознаваем разумом, но тем не менее непосредственно проявляет себя через посредство религиозных символов, вкладывая своё святое послание в души тех, кто, веруя, доверяется Ему. В отличие от этого для естествоиспытателя первичным является только содержание его восприятий и выводимых из них измерений. Отсюда путём индуктивного восхождения он пытается по возможности приблизиться к Богу и Его миропорядку как к высшей, вечно недостижимой цели. Следовательно, и религия, и естествознание нуждаются в вере в Бога, при этом для религии Бог стоит в начале всякого размышления, а для естествознания - в конце».

- Мне кажется, вера Ньютона в принципе совпадает с тем, что следует из разъяснений Планка.

- Совершенно верно - связь времён здесь налицо. Но, обратите внимание, согласно Планку, верующему естествоиспытателю, в связи с тем, что Бог непознаваем его разумом, приходится довольствоваться религиозными символами, и хотя «святость непостижимого Божества как бы придаёт святость постижимым символам», однако «никогда не следует забывать, что даже самый священный символ имеет человеческое происхождение». Правда, верующий пытается преодолеть свою отдалённость от Бога путём «индуктивного восхождения» (вспомните метод Ньютона), но это недостижимо - рано или поздно перед ним возникает не подлежащая разгадке тайна Божественного миропорядка. Тем не менее, докладчик продолжает считать путь, которым следует наука, успешным, надеясь «на непрерывное углубление нашего понимания того, как осуществляет управление природой правящий ею Всемогущий Разум».

- Ну, и каковы ваши суждения по поводу этого доклада?

- Для меня ключевым является вывод Планка: «для религии Бог стоит в начале всякого размышления, а для естествознания - в конце». Но главное здесь (обратите внимание) то, что сами различия «начала» и «конца» размышления относятся вовсе не к религии и естествознанию, а к противоположной направленности «очей ума», о чём раньше у нас с вами шла речь. В докладе ведь прямо заявляется, что истинная суть разумности мироустройства есть и будет для нас непознаваемой - стало быть, именно таков конечный результат размышления верующего естествоиспытателя (в данном случае - протестанта), то есть встречи его с Богом. А давайте вспомним, к каким действиям побуждал будущего православного богослова Максим Исповедник «на пороге познания Бога», то есть в начале такой встречи? Напомнить? К раскрытию собственным умом истинности Божественных свойств, проявляемых в тварном мире: Вечности, Бесконечности, Незримости, Благости и т.д., то есть к тому, что пытался анализировать Кузанский.

- Вы хотите, тем самым, сказать, что мы вновь возвращаемся к «учёному незнанию» Кузанского?

- Ни к чему мы с вами не возвращаемся. Его можно представить чем-то вроде исторического стыка двух путей развития христианской мысли. В этом качестве оно, по-моему, и останется, хотя в целом наследие Кузанского вполне можно считать (если уж придерживаться «железнодорожной» терминологии) начинающимся от этого стыка отдельным перегоном, который, не получив продолжения, закончился тупиком, что как раз и подтверждается рассматриваемым нами докладом Планка.

- Но Планк ведь выражает мировосприятие протестанта, а Кузанский как-никак был католиком?

- Да, это так. Однако же определение пути реального развития истинно научной мысли и в католической среде, и в протестантской на многие века вперёд принадлежит не ему, а Галилею, который предпочёл умозрительным отрицаниям его docta ignorantia конкретные выводы Николая Коперника, подтверждаемые прямыми наблюдениями и расчётами. Впрочем, дадим слово самомý Галилею: «...я утверждаю, что человеческий разум некоторые истины понимает в такой полноте и знает в такой же мере безусловно, как сама природа. Сюда принадлежат чисто математические знания: геометрия и арифметика. Конечно, божественный дух знает бесконечно большее число математических истин, ибо знает их все. Но знание немногих, каким обладает человеческий дух, по абсолютной достоверности равно знанию божественному. Достигнуто познание их необходимости, а это высшая ступень знания». Как видите, уже здесь математика признаётся сферой, где человеческий разум целиком достигает божественного знания, не утруждая себя бесплодными размышлениями о непостижимых тайнах.

- Но ведь, насколько я помню, Кузанский тоже обращается к геометрии!?

- Совершенно верно. Однако же, примите во внимание, в отличие от Галилея, он соотносит геометрические формы не с телами конечных размеров, а с самόй бесконечностью. Галилей, конечно, её присутствие нисколько не игнорировал (помнится, я даже как-то ссылался на соответствующее его высказывание, [№10. 2009, с. 63п.к.] [8], а вот до обращения непосредственно к тайне бесконечности дело у него так и не дошло. Что же касается тайны вечности, то он просто не узнал о своём соприкосновении с ней при изучении ускорения движущихся тел (об этом у нас с вами тоже однажды шла речь). [№11. 2008, сс.77п.к.-78л.к. 63п.к.] [9]. Вот и выходит, что направленность ума исследователя, обозначенная протестантом Планком в его докладе, начинается с католика Галилея, отчего обе ветви западного христианства пребывают в настоящее время по отношению к науке в полном единении.

- Вероятно, значительную роль в этом играет Понтификальная академия наук, о которой вы упоминали в одной из бесед? [№3. 2011, с.68 л.к.] [10]

- Самую что ни на есть первостепенную. Хотя нынешний её статус был определён лишь в 1936 году, она претендует на правопреемство с Академией деи Линчеи, основанной в Риме ещё в 1603 году (Галилей, кстати, был одним из её первых членов). Сейчас же Святой престол благодаря созданной и финансируемой им академии, членство в которой нисколько не обязывает пребывать в лоне Римской церкви, получает в своё распоряжение достаточно подробную картину новейших открытий в различных областях научного знания, то есть всегда оказывается, что называется, на гребне волны. В результативности работы самόй академии сомневаться не приходится: чего стόит безоговорочное признание Ватиканом «Большого взрыва» в качестве первого акта творения или признание (хоть и с оговорками) дарвиновской теории эволюции. Между прочим, в своё время и сам Планк был избран членом этой академии, а ныне даже её президент проф. Вернер Арбер, Нобелевский лауреат в области медицины и физиологии, является (хотя это первый случай) самым настоящим протестантом. Между прочим, его резюме: «Наука и вера дополняют друг друга и должны оставаться таковыми для человеческого познания» находится в полном соответствии с общепринятым доныне в науке принципом дополнительности. А непоколебимую уверенность в плодотворности нынешнего её пути он вообще выразил в истинно протестантском духе: «Иисус поддержал бы применение науки на благо человечества и в соответствии с законами природы». Видите, какого уровня достигло единство «высоких договаривающихся сторон»!?

- Вы это серьёзно?

- Конечно же, нет. Перед нами всего лишь свидетельство вырождения веры, что, впрочем, соответствует предсказаниям столетней давности Макса Вебера с его концепцией рационализации религиозной картины мира западного типа с завершающим этапом - протестантством, полностью лишающим её покрова тайны, и превращением науки в решающую силу при овладении радикально «расколдованным» миром. Правда, он при этом попросту игнорировал существование ортодоксального христианства.

- Вы имеете в виду православие?

- Конечно. Именно оно хранило наследие Восточных Отцов. И я не могу не вспомнить одного из исповедников этого наследия - Владимира Лосского. Оказавшись волею судьбы в центре Западной Европы с юношеских лет (его отец, известный религиозный философ Николай Лосский удостоился «чести» быть отправленным из России вместе с семьёй на «философском пароходе») и завершив своё образование в Сорбонне, он был, конечно же, осведомлён о влиянии на научную общественность взглядов Макса Вебера, более того, предвидел роковой удел человеческого разума, отпавшего от благодатной мудрости Св. Предания. Вы только послушайте: «Ненасытимый дух познания, беспокойный ум Фауста, сосредоточившись на космосе, разбивает слишком узкие для него небесные сферы, чтобы ринуться в бесконечные пространства и в поисках синтетического познания мира в них затеряться...». И ведь пророчество православного просветителя сбылось: нынешние «честные признания» о неизведанности 96% Вселенной, доносящиеся из ЦЕРНА, по существу, подтверждают эту «затерянность», хотя и проявляется она на фоне новых космологических открытий, сыплющихся, как из рога изобилия, на потрясённого их грандиозностью обывателя. К тому же такая «внешняя» затерянность дополняется и сугубо «внутренней»: отсутствием общего горизонта знаний при бурном их росте, а ещё неопределённостью будущего цивилизации, относящейся, по Веберу, к «западному типу рациональности», и потерей самόй логики её развития.

Материал принят редакцией журнала «Энергия: экономика, техника, экология» к публикации в одном из номеров 2014 года

Примечания:

[1] Возвращаясь к проблеме эфира. Энергия... 2008. № 11. С. 74.

[2] От мнимых тайн пси-функции к истинным тайнам символической реальности Энергия... 2011. № 12. С. 73.

[3] ЛОГОС на пороге общественного сознания. Энергия... 2012. № 9. С. 72.

[4] Там же.

[5] От механизма - к организму. Энергия... 2011. № 4. С. 72 - 73.

[6] См. [3] Энергия... 2012. № 9. С. 72.

[7] На пути к познанию природы светового кванта. Энергия... 2006. № 6. С.65 - 67.

[8] Время собирать камни. Энергия... 2009. № 10. С. 63.

[9] См. [1] Энергия... 2008. № 11. С. 77 - 78.

[10] Вверх по лестнице, ведущей вниз. Энергия... 2011. № 3. С. 68.