Прикосновение к тайнам Вечности

 - Помнится, в конце одной из бесед [1] вы намекали на какие-то вселенские тайны предвидения. Будет ли это подкреплено конструктивными соображениями или же вы намереваетесь апеллировать лишь к религиозным установкам?

 - Прежде всего, позволю себе отметить, что до сих пор обсуждаемые в наших с вами беседах подходы к решению проблем были с моей стороны начисто лишены декларативности и опирались на достаточно весомые гарантии достоверности. Речь всегда шла о чём-то конкретном, более того, зрительно представимом, исходящем из вполне определённой начальной посылки и завершающемся конечным результатом, допускающим проверку и лишённую противоречий трактовку ранее известных фактов. Это, в частности, целиком относится к вездесущему принципу динамического равновесия, упорно не замечаемому наукой, [2] или к напрочь отвергнутому ею принципу дальнодействия, зримо демонстрирующему реальность бесконечности [3]. Между тем именно их появление в основах научного познания становится, в конечном счёте, залогом воссоздания целостности мировосприятия в общественном сознании, притом с учётом сохранения исторической преемственности развития человеческой мысли [4] Вы с этим согласны?

 - Дело, к сожалению, вовсе не в моём согласии, а в том, что сопутствующая всему этому «новизна» слишком радикальна. Ведь она требует отказа от устоявшихся взглядов, что вы сами не раз повторяли. [5]

 - Давайте всё же иметь в виду, что «устоявшиеся взгляды» представляют собой набор догматов в основах методологии нынешней фундаментальной науки, неукоснительная верность которым обеспечивает до поры до времени господство прагматического подхода в её развитии, то есть, по Гейзенбергу, «приспособление нашего мышления к постоянно расширяющемуся полю опыта» [6]. Именно таким догматом служит, в частности. предложенный им самим «принцип неопределённости», обнаруживавший, если помните, явную ущербность в свете наших с вами обсуждений. [7] Такой же характер носит и вероятностная трактовка корпускулярно-волнового дуализма, a priori оправдывающая изначальную двусмысленность самих основ мироздания. Между тем обращённость взамен всего этого к одному лишь познавательному потенциалу физической содержательности точки даёт возможность избавиться от подобной ущербности и двусмысленности раз и навсегда. Скажу больше, именно этот «объект» позволяет нам вплотную приблизиться и к пониманию тайны предвидения.

 - То есть и здесь всё та же точка?

 - А чему вы, собственно говоря, удивляетесь? Ведь именно она оказывается подлинным фундаментом выразительно-смысловой символической реальности, обживать которую завещал Лосев. [8] К тому же, помнится, в прошлый раз при попытке понять, что представляет собой абсолютная самодостаточность, простейшая геометрическая символика точки однородного и изотропного пространства убедила вас в возможности существования всеведения. [9]

 - Да, я, конечно, согласилась с тем, что сходимость бесконечного множества направлений в одной точке для этого в какой-то мере наглядна. Но мне и в голову не могло прийти, что знание обо всём должно включать и предвидение.

 - Если иметь в виду человеческое знание, то оно, говоря по правде, дело наживное. А вот всеведение изначально присуще Абсолютной Личности - Логосу, [10] будучи скрытым в символизирующем его бытии точки, где течение времени просто отсутствует. С соответствующим этому обозначением 1/t² (1/c²) вы ознакомились ещё в начале нашего общения, когда зашла речь о возможности формализации вечности, до сегодняшнего дня исключённой из естественнонаучной сферы.[11] Что же касается соответствующего этой формуле вселенского свойства, я предложил, если помните, называть его точечностью. [12] Впрочем, что это всё «я да я»: нельзя же, исторической справедливости ради, не обратиться к умозаключению Ньютона из третьей книги его «Начал...», где он излагает систему мира: «Любая точка пространства вечна, каждый неделимый миг длится повсюду».

 - Выходит, ещё у Ньютона вечность и всюдность вписывались в систему мира?

 - Получается, так, что, кстати, нисколько не выпадает из «классического стиля», отвергнутого творцами нового мышления. [13] Вместе с тем, обращаю ваше внимание на то, что упомянутые вами всюдность и вечность, остаются у Ньютона привязанными к пространству и времени: неделимую точку он рассматривает как единицу пространства; неделимый миг - как единицу времени. Ну, а теперь скажите откровенно: у вас не вызывает сомнений то, что в отсутствие течения времени такая точка пребывает всюду (везде)?

 - Нет, мне это понятно, поскольку следует из тождества бесконечной скорости абсолютному покою. [14]

 - Совершенно верно: таков неопровержимый и логически, и физически факт, обнаруженный Лосевым. Но в таком случае, получив ответ на вопрос: где пребывает точка? - разве не резонно было бы спросить - когда она там пребывает?

 - По-моему, ответ простой: всегда.

 - Действительно, ответ ваш весьма простой, но, к сожалению, далеко не исчерпывающий: в нём осмысливается всего лишь постоянство её пребывания. Зато во сто крат ближе к истине оказывается, представьте себе, широко употребляемое в православном богослужении утверждение: и ныне, и присно, и вовеки веков. Причём, центральное понятие «присно» в известных словарях русского языка, скажем, Ожегова, трактуется не только, как «всегда», но ещё и «непрерывно», «бесконечно». А заключающее «и вовеки веков» представляет собой предел закреплённого верой человеческого понимания («аще не уверите, ниже имате разумети») вмещённости в вечности будущего, причём используется сугубо временнáя мера - век. Всё вместе как раз и выражает вечность.

 - Вы считаете оправданным разбавлять научную терминологию богословской?

 - Разрешите в таком случае напомнить, что сам по себе нынешний предмет нашего обсуждения для физики всё ещё persona non grata. [15] К тому же именно здесь проявляется несостоятельность попыток использования рациональных человеческих мерок по отношению к тайне бесконечности. Так что не вижу ничего неуместного ни в обращении за помощью к литургической практике, ни в ссылке на вошедшее в православный катехизис утверждение ветхозаветного пророка Исайи. Вспомните, сколько раз мы с вами обсуждали реальность точки пространства, напрочь лишённой пространственной мерности? А ведь ещё в конце II века от Р.Х. восточный богослов Климент Александрийский заявлял: «Устраняя измерения высоты, ширины и длины, мы получаем точку, занимающую известное пространственное положение, известную единицу, некоторую умопостигаемую монаду». И что же? В ХХ веке, как мы с вами однажды выяснили, Макс Борн свёл смысл «точки континуума» к её месту на координатной оси - только и всего. [16]

 - Да, вы меня, пожалуй, убедили в полезности обращения к религии в данном конкретном случае. Но разве этого достаточно для осмысления вечности?

 - А вот такая постановка вопроса попросту некорректна. Всё, на что способен человеческий разум - это осознать неразрешимость тайны вечности. В наличии таких тайн вы сами имели возможность убедиться. [17] И вот что Лосев сказал об одной из них: «Она являет себя как тайну, и она ощутима как тайна, без всяких надежд на разрешение, но зато со всяческой надеждой на оплодотворение ею любых проявлений разума и смысла вообще».

 - Ну что ж, несколько замысловатый вывод, но, по-моему, звучит довольно обнадёживающе.

 - Согласен. Так что давайте-ка лучше возвратимся к ньютонову: «каждый неделимый миг длится повсюду» (здесь я целиком доверяю переводу «Начал...» с латыни академика А.Н. Крылова). Что миг неделим, будучи наименьшей мерой времени, понятно; но то, что он, тем не менее, длится, включает его, согласитесь, явочным порядком, во временнýю последовательность. А это значит, в свою очередь, что в вечности ему просто нет места.

 - Стало быть, как я поняла, требуется понятие, аналогичное точке пространства, что-то вроде «остановившегося мгновения»?

 - Вы совершенно правильно подметили: точке пространства должна соответствовать лишённая длительности временнáя точка (обратите внимание на ясно проявляющуюся в русской языковой стихии родственность элементарных характеристик пространства и времени: длина - длительность). Понятна мне и ваша ассоциация с обращённым к мгновению призывом Фауста, что лишний раз подтверждает необходимость изначально подразумеваемой статичности. И в этой связи наиболее подходящим мне представляется понятие «момент», хотя у него - целый веер смысловых значений. Зато дальше всё, что связано с отсутствием течения времени, выглядит элементарно: если помните, я даже предлагал вам представить себе неподвижную водную поверхность [18]. Отображает, же всё это лишь отсутствие последовательности самих моментов. Стало быть, пребывающее в вечности бесконечное их множество попросту лишено того порядка, который делает возможным столь привычное нашему разуму ранжирование последовательности событий реальности, воспринимаемое как прошлое, настоящее и будущее. Конечно, обычный рациональный подход для осмысления всего изложенного совершенно бесполезен. Впрочем, из этого же следует, что «точечность» - 1/t² (1/с²), как и точка, которой она соответствует, обладает конкретностью. Ну, и, наконец, если учесть, что бытие точки осуществляется не в пустом, а наполненном жизнью организмов мире, то нетрудно прийти к выводу: в выразительно-смысловой символической реальности внешним выражением «точечности» служит событие. Что вы скажете на такое уточнение научной картины мира?

 - Всё услышанное настолько для меня непривычно, что пока не готова как-то его комментировать. Думаю, вы всё же предложите более подробные разъяснения.

 - Пожалуйста. Для начала прибегну к сравнению такого события - элемента вечности, с тем, что признаёт нынешняя фундаментальная наука. Для неё событие - это «мировая точка» четырёхмерного пространственно-временнόго континуума Минковского (саму историю возникновения подобного подхода мы уже рассказывали читателям).[19] Поскольку в основе построенной на этом картины мира лежит убеждённость в том, что никакой сигнал (стало быть, информация) не может распространяться быстрее света, такую точку предлагается представить в виде вершины конуса (начало отсчёта), уравнение которого имеет следующий вид:

 (ct)² - x² - y² - z² = 0; где с - скорость света

Для наглядности вверх и вниз от общей вершины изображают два конуса. Точки поверхности одного из них, которых может достичь световой сигнал из вершины, составляют границу области абсолютного будущего, а точки поверхности второго, от которых он сможет её достичь, - абсолютного прошлого. Всё, что оказывается вне пределов конусов, считается лишённым каких бы то ни было причинно-следственных связей с этой «мировой точкой»; стало быть, представления о прошлом и будущем по отношению к ней просто лишены смысла. Можно, конечно, отметить, что возврат в картину мира бесконечной скорости на судьбе этих конусов особенно не отразится, если не считать утрату их областями абсолютности - связываемые с ними прошлое и будущее остаются таковыми лишь по отношению к световой скорости, не более того.

 - Ну, здесь мне всё как раз более-менее ясно: уравнение светового конуса вы предлагаете заменить своей формулой точечности.

 - Пожалуй, так. Но обратите внимание на то, чтό в действительности стоит за такой формальной заменой. Вместо точки-события, которую введённая Минковским система отсчёта намертво привязывала к определённому месту в пространстве-времени, мы с вами обнаруживаем лишённую пространственной мерности точку-единицу, которая не только способна находиться здесь и всюду, но ещё и оказывается пребывающим в вечности событием, оставаясь освобождённой от различий между прошлым и будущим. И это её бытие относительно вечности как раз и выражает 1/t² (1/с²), причём, оказалось, что именно к такому выражению теснейшим образом привязаны известные всем формулы классической механики, о чём мы с вами уже говорили. [20]

 - Да, я, кажется, припоминаю: по-моему, вы предлагали считать формулы силы и энергии производными от этого выражения. [21]

 - Совершенно верно. Правда, вам в таком случае следовало бы добавить, что этому предшествовало обсуждение вопроса рождения самих фундаментальных мер измерения в результате преображения точки действием (возникновение кванта действия). [22] Последнее, между прочим, демонстрирует поистине всеохватывающий характер первого акта творения согласно Книге Бытия: «И сказал Бог: да будет свет. И стал свет.», в отличие от активно навязываемого сегодня общественному сознанию Большого взрыва, напоминающего скорее некий вселенский акт терроризма, хотя он и признан, как вы знаете, даже Ватиканом.[23] Впрочем, подобное представление целиком соответствует «новому» стилю научного мышления, несмотря на то, что он демонстрирует отрыв от оправданного многовековой исторической практикой мировосприятия.

 - По-моему, вы в связи с этим обращались даже к переписке первых его адептов.

 - Вы, вероятно, имеете в виду цитируемое мной письмо Паули своему единомышленнику, где действительно анализируется «стиль» законов в науке. [24] Между прочим, замечание ваше своевременное: есть возможность ознакомиться с мыслями и самогό адресата - Макса Борна, выводящими нас с вами далеко за пределы сугубо научной сферы. Вот каковы его умозаключения, изложенные в книге «Моя жизнь и взгляды»: «Хотя я влюблён в науку, меня не покидает чувство, что ход развития естественных наук настолько противоречит всей истории и традициям человечества, что наша цивилизация просто не в состоянии сжиться с этим процессом».

 - Да, пожалуй, признание довольно необычное: из него, как я поняла, следует, что человечеству может быть предложено отказаться от своей истории и традиций?

 - Выходит, так. Правда, сам Борн, конечно, никак не мог предположить, что пройдёт всего несколько десятилетий - и физики с математиками действительно начнут посягать на владения Клио - я имею в виду конструирование ими исторического процесса с позиций «эволюционной космологии». В итоге в систему образования на Западе вместо столетиями традиционно формируемых там учебных курсов истории, будь то всемирная история человеческого общества или же история самόй Земли, всё активней встраивается изучение Big History - «мегаистории», построенной на безапелляционном признании трактовки нынешними физиками основ материального мира на всех уровнях - от микро- до мега-. Согласно ей развитие Вселенной, начиная с распада кварк-глюонной плазмы, образовавшейся в результате Большого взрыва, и заканчивая нынешним подъёмом продуктивности «планетарной цивилизации» в одном из её уголков, представляет собой единый эволюционный процесс. Имеется, конечно, и соответствующая ему вполне респектабельная математическая модель - располагаемая вдоль временнόй шкалы гипербола, названная по имени её создателей «кривой Снукса-Панова», которая даже предсказывает скорую судьбу этой самой «цивилизации», обусловленную возникновением в пределах ближайших двух-трёх десятков лет «технологической сингулярности».

 - Трудно сразу сориентироваться в таком обилии новой информации, но меня интересует прежде всего ваше собственное отношение к такому подходу.

 - Взгляд мой на появление «мегаистории» однозначен: считаю это всего лишь закономерным продолжением абсолютизации человеческой личности - процесса, (как вы, возможно, помните) выявленного Лосевым в истории западно-христианского мира. [25] Поэтому вполне объяснимым видится мне само вторжение интеллектуального авангарда со своей «эволюционной космологией» в область истории: его экспансия, по Лосеву, - всего лишь проявление неотъемлемого от абсолютизированной личности «неугомонного духовного авантюризма». Впрочем, возможно, у нас вами со временем и появится необходимость более детально обсуждать проблемы историзма вообще и истории науки, в частности: неспроста сам В.И. Вернадский посвятил одному лишь этому предмету около полусотни замечательных работ, исходя из «исторической эволюции знания». Меня, по крайней мере, суждение Борна по поводу «хода развития естественных наук» лишь укрепляет в мысли о давно назревшей необходимости изменения этого самогό «хода» в целях сохранения закономерности исторической эволюции знания - только и всего.

 - Но разве не на этом вы строили наши беседы с самогό начала?

 - Именно на этом. Правда, раз уж речь зашла о начале бесед, напомню, что непосредственным поводом послужила опубликованная в вашем журнале моя статья об Эйнштейне, [26] которая не ограничивалась одной лишь положительной оценкой его деятельности. Я даже попытался уже тогда вкратце изложить причины драмы всей жизни Эйнштейна - имеется в виду тщетность его попыток соединить тяготение с электромагнетизмом. Сейчас же, мне думается, самое время существенно дополнить это изложение. Ведь из наших предыдущих обсуждений следовало, что Эйнштейн, провозгласивший критерием истинности свободные конструкции ума, стал чем-то вроде путеводной звезды для самых амбициозных своих современников-естествоиспытателей. Ведь именно его успешный индивидуальный опыт побудил их к формированию нового образа мышления, который превратился в неотъемлемое достояние последующих поколений. [27] Конечно, мне уже приходилось давать общую характеристику «феномена» Эйнштейна, [28] тем не менее обратиться именно сейчас к анализу формирования мировоззрения, воплотившегося в его персоне, представляется мне в сложившихся условиях делом не просто полезным, но и крайне необходимым.

 - Что вы подразумеваете под «сложившимися условиями»?

 - Я имею в виду неосознаваемость гносеологического тупика, в который завела мировую науку вера в самодостаточность человеческого разума; её слепое поклонение идолу, именуемому «математикой» [29]. К сожалению, к настоящему времени эта же неосознаваемость проникла достаточно глубоко и в само общественное сознание [30] - оно пребывает, если прибегнуть к терминологии психологов, в изменённом (на поверку - в угнетённом) состоянии. При этом и воля его к требуемому для выхода из такого состояния просветлению остаётся подавленной (исходя из собственного опыта, мы с вами имеем представление, как это бывает). В итоге мне приходится признать неудачными все предыдущие попытки посредством публикации наших бесед в вашем журнале, и даже появления половины из них в Интернете, инициировать хотя бы начало выхода из такого поистине плачевного положения: всё зашло, увы, слишком далеко. Как быть дальше? Может попытаться внимательней рассмотреть особенности мировосприятия самогό Эйнштейна, с которого всё начиналось; выявить конкретную первопричину, так сказать, персонального возникновения изменённого состояния сознания? Вдруг именно подобного осмысления как раз и недостаёт для наступления момента просветления.

 - Мне, говоря откровенно, не всё понятно в ваших разъяснениях, но опыт нашего с вами общения позволяет надеяться на появление света в конце тоннеля.

 - Что ж, благодарю за доверие; поэтому, как говорится, ближе к делу. Начну со свидетельств А.Ф.Иоффе, встречавшегося с Эйнштейном ещё в 20-е годы. Он, в частности, вспоминает: «Во время наших прогулок, особенно ночных, вопрос о единой теории поля, как о маниакальном увлечении, из которого не было выхода, часто подымался самим Эйнштейном, но разговор всегда сводился к изложению последней из его гипотез, от которой он ждал удачи, после чего мог бы вернуться в сферу физики. Гипотеза проваливалась, а через год-два появлялась новая. Я видел гибельность такого положения вещей для самого Эйнштейна, но, конечно, ничем не мог ему помочь в деле разработки единой теории поля».

 - Свидетельство, конечно, любопытное. Но почему вы решили его привести?

 - Прежде всего потому, что в нём изложен своеобразный анализ умственного состояния собеседника Иоффе. Ведь «маниакальное увлечение, из которого нет выхода», и вправду никакого отношения к «сфере физики» не имеет - оно, скорее, чем-то напоминает клинический диагноз, тем более, что при этом констатируется ещё и «гибельность такого положения вещей для самого Эйнштейна». Впрочем, Иоффе предваряет изложенный вывод объяснениями в несколько ином ракурсе: «Он настойчиво стремился к единой теории поля, но не мог её создать. Оставить же нерешённой глубокую проблему, с которой столкнулся, Эйнштейн по своему научному складу не мог». Заканчивает же Иоффе свои воспоминания об Эйнштейне так: «До последних дней своей жизни он не переставал работать над единой теорией поля. Он не страшился смерти. Больше всего его огорчала мысль, что он уйдёт из жизни, не доведя до конца своей теории». [31]

 - То есть вы хотите сказать, что эти воспоминания свидетельствуют о некой ущербности мировосприятия Эйнштейна?

 - Не совсем так. Если вы имеете в виду «маниакальное увлечение» само по себе, то оно присуще многим людям, обладающим, если можно так сказать, полнотой мировосприятия; вы вполне можете приписать его и мне, причём, будете совершенно правы. Правда, следуя ему, я опирался, в отличие от Эйнштейна, не на собственные «свободные конструкции ума», а на воззрения конкретных исторических лиц прошлых веков, вне зависимости от того, к какой среде - светской или же клерикальной - они принадлежали. Скажем, нам с вами ведь не мешало неоднократно апеллировать к Николаю Кузанскому [32] то, что он был папским легатом и первым кардиналом Германии?

 - Так глубоко меня его биография не интересовала.

 - Ещё бы, - она ведь не имела прямого отношения к нашим обсуждениям. Меня в Кузанском с момента ознакомления с его трудами привлекало прежде всего ясное осознание им реальности тайн, разгадка которых неподвластна человеческому разуму: главный его трактат называется (обратите внимание) «De docta ignorantia» («Об учёном незнании»). У меня, например, в связи с этим возникает вполне серьёзно вопрос: а пришлось бы науке прошлого века переживать «драму идей»,[33] попадись в своё время на глаза Эйнштейну именно это произведение?

 - Я бы такой вопрос назвала риторическим. К тому же и в сослагательном наклонении.

 - А давайте я предложу вашему вниманию конкретные факты биографии Эйнштейна, которые навели меня на эту мысль. В двенадцатилетнем возрасте, он, что называется, в один присест осваивает «священную книжечку по геометрии» - так позже им будет назван учебник, приобщивший его к премудростям по Евклиду (об этом упоминалось в статье об Эйнштейне). А теперь, представьте себе, что после этого к нему в руки попадает упомянутый труд Кузанского, в самом начале которого автор с помощью этой же геометрии (прибегая, естественно, по мере надобности к простейшим чертежам) приобщает разум любознательного отрока к величественным тайнам бесконечности и попутно доказывает посредством столь милой его юному уму логики, что именно бесконечность оказывается неотъемлемым атрибутом Бога.

 - Можно, конечно, «подыграть» вам, сказав, что такой ход событий действительно оказал бы существенное влияние на формирование мировосприятия «любознательного отрока», но, согласитесь, подобное предположение не имеет достаточного обоснования и целиком остаётся в области домыслов и абстракций.

 - Согласен. Но я как раз собирался придать ему и обоснованность, и конкретность, опять-таки с помощью фактов из биографии Эйнштейна. Дело в том, что всего через год после описанного выше реального события к нему в руки попадает книга «Сила и материя» Людвига Бюхнера, которого ещё Ленин относил к «вульгарным материалистам». Для меня, правда, гораздо важнее суждение Лосева о приманках, сопутствующих вульгарности: «Даже в ненавистном мне немецком механическом материализме середины прошлого века, в этой мёртвой мысли и мёртвых чувствах я искал интимно-эстетические моменты, и я их находил. Прочитайте, что пишет о красоте материи Бюхнер в своей когда-то знаменитой книге "Cила и материя"». Я, конечно, не могу судить о впечатлениях тринадцатилетнего Альберта Эйнштейна от описания красоты материи, да это и не суть важно: главное для себя он обнаружил в провозглашённом здесь отказе от веры в Бога и восхвалении атеизма. Воинственность автора неприкрыта, - он решительно отметает попытки осудить атеистическое мировоззрение даже с точки зрения морали. И вот эта-то книга как раз и оказалась самым первым и притом важнейшим фактором формирования, с одной стороны, непреодолимого скептицизма Эйнштейна по отношению даже к весьма устоявшимся взглядам, а с другой, - безграничного свободомыслия. По его собственному свидетельству, после неё он на весьма длительный период стал убеждённым атеистом (позже, как известно, «космическое религиозное чувство» превратило его в пантеиста).

 - Отрицать значимость приведённого вами факта биографии Эйнштейна трудно, но не хотите же вы тем самым сказать, что его мировоззрение окончательно определилось уже в подростковом возрасте?

 - Что вы, у меня и в мыслях этого не было. Да и в статье об Эйнштейне я, помнится, посвятил немало строк описанию влияния на него взглядов Эрнста Маха, с которыми он впервые ознакомился в восемнадцатилетнем возрасте во время учёбы в Цюрихе. Впрочем, характеризуя главные вехи на пути формирования его мировосприятия, можно вполне обоснованно считать, что если Бюхнер утвердил скептицизм Эйнштейна по отношению к небесному авторитету, то Маху всего через пять лет удалось навсегда закрепить его в нём по отношению и к авторитетам сугубо земным, даже наиболее признанным, прежде всего, мне думается, к Ньютону. Завершающей же стала третья веха, возникновение которой ещё через пять лет, видится вполне закономерным, и свои знаменитые статьи Эйнштейн начал готовить к публикации лишь после завершения её формирования. Я мог бы рассказать об этом достаточно подробно, но придётся углубляться в философию.

 - Ничего Ваши экскурсы в эту сферу стали привычными.

 - Ясно. Впрочем, начну всё же с другого - с упоминания о публикациях Эйнштейна в знаменитых «Анналах физики». Первая появляется на его страницах уже на первом году службы Эйнштейна в патентном бюро (то есть за целых три года до публикации тех самых знаменитых статей), следом за ней вторая. Правда, пока что он ограничивается лишь проблемами термодинамики, глубоко осваивая при этом статистические методы исследования. Конечно, работа в бюро патентов, связанная с оценкой чужих идей, в какой-то мере способствовала появлению веры Эйнштейна и в истинность собственных суждений, чего, однако, было недостаточно. И действительно, выясняется, что в течение этих трёх лет он участвует в работе организованного вместе с двумя своими верными друзьями философского кружка, названного ими «Академия Олимпия». Сохранился список последовательно изучавшихся его членами трудов, имеющих непосредственное отношение к теории познания: «Грамматика науки» Пирсона, «Логика» Милля, «Анализ ощущений» Маха, «Трактат о человеческой природе» Юма, «Критика чистого опыта» Авенариуса, «Наука и гипотеза» Пуанкаре. Каждому, кто мало-мальски знаком с основными направлениями западноевропейской философской мысли, становится вполне очевидной значимость для Эйнштейна «субъективной идеи» после их штудирования. Отныне его убеждённость в том, что теоретическая модель может конструироваться с помощью свободно выбранных её создателем принципов и понятий, становится незыблемой. Представляете, насколько это далеко от методов, создаваемых основателями классического естествознания!?

 - По-видимому, вы имеете в виду Ньютона?

 - В первую очередь, конечно, его, - ведь «свободные конструкции ума» оказываются главным средством преодоления сдерживающей вольный полет авторской мысли ограниченности индуктивно-эмпирического метода Ньютона. Тот всю жизнь считал единственно достойным способом аргументации, допускаемым природой вещей, лишь результаты опытов и наблюдений; они-то и позволили ему выявить связь между земной тяжестью и небесным тяготением. Причём, строгость выводов, диктуемых экспериментом, не могла быть совмещена с какими бы то ни было спекулятивными умозаключениями (помните его: «гипотез не измышляю»?) Насколько это отличается от владевшей Эйнштейном слепой веры в единство природы гравитации и электромагнетизма! А ведь если повнимательней вчитаться в те же свидетельства А.Ф. Иоффе, нетрудно убедиться, что и он, отдавая дань интеллектуальной мощи Эйнштейна, явно осознаёт не просто ущербность, но и полную бесперспективность такой веры. У Иоффе мы читаем: «Он настойчиво стремился к единой теории поля, но не мог её создать. Оставить же нерешённой глубокую проблему, с которой столкнулся, Эйнштейн по своему научному складу не мог». Обратите внимание - дважды повторяется здесь «не мог», но как далеки они друг от друга по смыслу! Если второе выражает императив («должен решить!») самодостаточности человеческого разума, утвердившегося в осознанности своего равенства божественному (Эйнштейн - убеждённый пантеист), то первое, по сути, констатирует его реальную несостоятельность («не мог создать, потому что это вообще невозможно»).

 - Вы считаете, что именно таковы выводы самогό Иоффе?

 - В буквальном смысле, конечно, нет. Я могу лишь предполагать, каким мог быть действительный ход его мыслей как непосредственно во время встречи с Эйнштейном, так и гораздо позже, когда он записывал свои воспоминания, спустя почти сорок лет. Тем не менее сами предположения, как мне кажется, имеют под собой определённую почву. Ведь вначале Иоффе, вроде бы, ограничивается лишь самым общим замечанием: «Теория относительности, развившаяся в теорию тяготения, оставляла в стороне электромагнитное поле». Но что, как не своё понимание невозможности их соединения, он выражает далее в заключении: «Я видел гибельность такого положения вещей для самого Эйнштейна, но, конечно, ничем не мог ему помочь в деле разработки единой теории поля»? Чего стόит здесь его «конечно», утверждающее, по сути полное несовпадение позиций собеседников по этой проблеме! Уверен - оно обусловлено принципиальным различием их индивидуального мировосприятия.

 - Откуда такая уверенность?

 - Это всего лишь результат сопоставления путей формирования их мировосприятия (они были погодки). Что касается пути Эйнштейна, повторяться не стоит, - главные вехи на нём вам уже известны. А каким он был у Иоффе, я узнал из его автобиографического очерка «Моя жизнь и работа», опубликованного в 1933 году. Ведь проблема «мирового эфира» занимала и его с отроческих лет, и он считал, что без него можно обойтись. Но в отличие от поисков её решения Эйнштейном, целиком направленных на ликвидацию противоречий, связанных с общей трактовкой движения эфира в пределах инерциальных систем, и при активном использовании мысленного эксперимента, Иоффе с самого начала пытался искать разгадку исключительно в природе колебаний эфира и притом с помощью экспериментов сугубо реальных. Более того, он понял, «что ставить опыт - это особое искусство». И как раз в ту пору, когда редактор «Анналов» понемногу привыкал к рукописям, приходящим от молодого клерка из Бёрна, Иоффе уже начал обучаться полюбившемуся ему искусству у первого Нобелевского лауреата по физике Конрада Рентгена, который, подобно Ньютону, ограничивался лишь результатами эксперимента, избегая какого-либо домысливания вне их пределов. Последующие двадцать лет регулярного общения с учителем (столько продолжалась их совместная работа над электрическими свойствами кристаллов) не могли пройти для ученика бесследно. Конечно, Иоффе не превратился в непримиримого противника «измышления гипотез», но в том, то, что сама мысль о единстве природы гравитации и электромагнетизма представлялась ему лишённой каких бы то ни было оснований, у меня сомнений нет.

 - Возможно, вы правы. Но если даже так, то почему он прямо не говорил об этом Эйнштейну?

 - Разве не ясно, что это было бы не только бесполезно, но и попросту вредно, учитывая характер убеждённости Эйнштейна в своей правоте, граничащей с фанатизмом? Иоффе, правда, вспоминает: «Однажды ... я попытался сбить его с безвыходного пути». Но и здесь речь, оказывается, шла лишь о желании переключить мысли собеседника с проблемы единого поля на проблему теории квантов. Вера Эйнштейна в свою деятельность, как в миссию, сквозит и в его исполненного риторического пафоса обращении: «Прости меня, Ньютон! Ты нашёл единственно возможный для твоего времени путь, который был доступен человеку величайшей силы мысли, каким был ты... Но сегодня мы уже знаем, что для более глубокого постижения мировых связей, мы должны заменить твои понятия другими, более удалёнными от сферы непосредственного опыта...». Комментировать это обращение я не стану - к характеристике «феномена» Эйнштейна оно мало что добавит. А вот упоминание в нём единственно возможного для времени Ньютона пути побуждает меня попытаться взглянуть на этот путь в несколько ином, нежели обычно, ракурсе.

 Журнал Президиума РАН «Энергия: экономика, техника, экология», 2013. № 10. С. 72 - 80.

 

 Примечания:

 [1] Восхождение к сознанию. Энергия... 2012. № 12. С. 72.

 [2] У истоков динамичности пространства. Энергия... 2007. № 10. С. 68.

 Энергия смысла и основы мироздания. Энергия... 2008. № 3. С. 72.

 О соблазнах ушедшего века и вызовах наступившего. Энергия...2008. №9. С.76.

 [3] Альберт Эйнштейн - Колумб в физике. Энергия... 2005. № 11. С. 69.

 Да будет свет! Энергия... 2007. № 3. С.58.

 [4] Требуется перемена мысли. Энергия... 2012. № 8. С. 66-67.

 [5] см [2] Энергия... 2008. №9. С. 77.

 Время собирать камни. Энергия... 2009. № 10. С. 65.

 Вверх по лестнице, ведущей вниз. Энергия... 2011. № 3. С. 65-66.

 [6] Снова в гости к пространству. Энергия... 2008. № 5. С. 72.

 [7] На пути к познанию природы светового кванта. Энергия... 2006. № 6. С. 67.

 От мнимых тайн пси-функции к истинным тайнам символической реальности.

 Энергия... 2011. № 12. С. 70-71.

 [8] см. [7] Энергия... 2011.№ 12. С.72-74.

 [9] ЛОГОС на пороге общественного сознания. Энергия... 2012. № 9. С. 73.

 [10] Там же. С. 74.

 [11] см. [3] Энергия... 2007. № 3. С. 60.

 [12] см. [2] Энергия... 2007. № 10. С. 69.

 [13] см. [7] Энергия... 2011. № 12. С. 67.

 [14] см. [3] Энергия... 2005. № 11. С. 69.

 [15] см. [3] Энергия... 2007. № 3. С. 59.

 [16] см. [2] Энергия... 2007. № 10. С. 69.

 [17] В поисках трона «царицы наук». Энергия... 2011. № 5. С. 67.

 см. [7] Энергия... 2011. № 12. С. 73.

 [18] см. [3] Энергия... 2007. № 3. С. 60.

 [19] см. [3] Энергия... 2005. № 11. С. 67.

 [20] см. [3] Энергия... 2007. № 3. С. 60.

 [21] см. [2] Энергия... 2007. № 10. С. 77.

 [22] см. [7] Энергия... 2006. № 6. С. 66.

 [23] см. [5] Энергия... 2011. № 3. С. 68.

 [24] см. [7] Энергия... 2011. № 12. С. 67.

 [25] Возвращаясь к проблеме эфира. Энергия... 2008. № 11. тС. 73.

 [26] см. [3] Энергия... 2005. № 11. С.64-69.

 [27] см. [2] Энергия... 2008. № 9. С. 75-76.

 см.[25] Энергия...2008. № 11. С. 74.

[28] см. [25] Энергия... 2008. № 11. С. 74.

[29] см. [17] Энергия... 2011. № 5. С. 69.

[30] см. [2] Энергия... 2008. № 9. С. 76.

 см. [5] Энергия... 2011.№ 3. С. 64-65.

[31] Успехи физических наук.1960. № 71. С. 3-7.

[32] см. [2] Энергия... 2007. № 10. С. 70.

 см. [5] Энергия...2009. № 10. С. 64-65.

[33] см. [5] Энергия... 2011. № 3. С. 65.

 см. [7] Энергия...2011. № 12. С. 68.