Какой-то Антоний...

Глава из семейной хроники

Встречи. Они могут определить путь твоей жизни. Это относится и к лич­ной мирской жизни. «...в тот страшный час Вы поступили бла­го­род­но...», - го­­ворит Татьяна Онегину. Один час может решить дальнейшую судь­бу.

Порой и одна минута даёт невидимое направление твоей духовной жиз­ни, такое, что как бы ни сложилась она со стороны людского мнения: удач­но, неудачно - главное с Богом.

Встреча, о которой я хочу рассказать, произошла более сорока лет на­зад, в то самое советское атеистическое время, в которое я прожила бо̀ль­шую часть жизни. Господь же и в советское время одаривал нас нео­бык­но­вен­ными бесценными дарами. Позже я думала, что «захватила» бы больше от этой встречи, если бы понимала в то время больше... Но Господь даёт столько сколько мы можем вместить. Для меня тогда впечатление и от минуты были нес­мет­ным богатством...

Было так: мама купила на деньги от проданной ещё папой ма­ши­ны, рояль. Млад­ший брат Михаил пос­ту­пил в учи­ли­ще при Кон­сер­ва­то­­рии, а окончив его, в Кон­сер­ва­то­рию. У нас был ста­ренький ро­яль (Her­man­ Gross­man), который папа подарил маме сразу пос­ле свадьбы, купив его у Ха­ча­туряна перед самой девальвацией - так вышло. На нём иг­ра­­ла ма­моч­ка и мы все - дети, занимались, но мама счи­та­­ла, что для Миши, как профес­си­о­нала, ну­жен луч­ший ин­струмент.

            По совету знакомых обратились к Георгию Констан­ти­но­ви­чу Богино - пиа­нисту и консерваторскому настройщику. Он настраивал рояль Рих­теру и другим известным пиа­нистам перед концертами. Бо­ги­но сла­вил­ся еще и как мастер, умевший из отдельных сох­ра­­нив­ших­­ся де­талей, собрать ин­стру­мент. Одним словом про его изо­бретательность, на­ход­чивость, прак­тич­ность и чудеса мастерства, в музыкальном ми­ре ходили ле­ген­ды.

            И вот однажды Георгий Константинович позвонил нашей мамочке и сказал, что есть очень хороший инструмент. Мама целиком ему доверяла и Бо­гино про­дал нам ста­рин­ный инст­ру­мент, который он нашел где-то в Под­мос­ковье, ка­жет­­ся у кого-то на даче. При­де­­лал к не­му по спе­ци­аль­ным чер­те­жам но­вые нож­ки - он был без ножек. Ро­яль был одной из лучших извест­ных фирм - «Бехштейн». «Прекрасное зву­ча­ние!» - реко­мен­до­вал Бо­гино. Долго он с ним во­зил­ся, при­ходя к нам почти каждый день. Мастеров-лаки­ров­щиков он тоже дал своих. И вскоре красавец рояль поселился в нашей большой комнате.

Богино привел в порядок и наш рояль фир­мы «Херман Гроссман», лучше которого мне казалось нет на свете, так как я с детства привыкла к его голосу. Делал это Георгий Константинович с трудом, уже после болезни, но считал своим долгом закончить работу, входившую в стоимость проданного им инструмента. Потом здоровье его окрепло и мы встречали Богино в наших краях, на Ор­дын­ке: он ездил рестав­рировать рояль великой княгини Елизаветы Фёдоровны в Марфо-Мариинскую обитель. А у нас одно время до­ма даже два рояля жи­ли. К Мише приходили сту­денты, играли на двух ин­стру­ментах. В те времена рояли ещё встречались во многих домах, а уж пианино было почти в каждой интеллигентной семье. В те времена в музыкальную школу не так просто было посту­пить: все хотели своих детей учить музыке. Были школы и детские и взрослые, даже вечерние. Сейчас же у олигархов рояль часто при­сут­ст­ву­ет как бутафория, так же как и книги: подбирают по длине полки в санти­мет­рах - чтоб были красивые корешки, укра­шающие дом, придающие ему солидность. А пианино многие теперь отдают только за то, чтобы вынесли из квартиры. Так я своим внукам нашла пианино в дом зятя, прямо с чеком и нас ещё благодарили, что увезли. И даже выбор у нас был: рады бесплатно отдать. Так изменились времена.

            Как раз в то время, когда Богино приходил к нам работать, мы узнали от него, что в консерватории будет празд­нич­ный кон­­­церт, посвященный ин­тро­­низации вновь избран­но­го патриарха Пи­мена. Мы с братом повз­ды­хали вслух, помечтали по­пасть на такой кон­церт, понимая, что это нереально. Уже тогда мы начинали понемногу приобщаться к церковной жизни. Но то, что тут отдельная, как казалось нам тогда от всей жизни об­щест­ва церковь соединялась со свет­ским миром, да еще в таком знакомом концертном зале привлекало особо. Яс­но, что событие было не только культурной, но и ду­хов­ной жизни: ред­костное, особенное.

            Богино заранее ничего не сказал, а перед самым концертом, 4 июня 1971 го­да вдруг позвонил. Я только что пришла с работы домой, попав под про­­­лив­ной дождь. Георгий Константинович начал говорить очень кратко, поч­­ти ино­­ска­зательно: «Конная милиция, всё оцеплено, хотите попасть? Бу­ду ждать вас там-то, во столько-то». Мы с Мишей доехали на троллейбусе, но сойти пришлось раньше, движение перекрыто, приш­лось к консер­ва­то­рии пешком идти. Богино таинственно про­тянул нам какую-то книгу, быст­ро и незаметно раскрыв ее в сере­ди­не, где лежали наши пропуска.

            Говорят там во втором амфитиатре под креслами прятались студенты кон­сер­ва­то­рии чуть ли не за сутки, чтобы попасть на этот концерт-событие. Но в основном зал был за­полнен людьми духовного звания. Монахи, мо­на­шен­ки, ба­тюш­ки с крестами, па­на­гия­ми, матушки с красивыми старинными, наверно семейными реликвиями, крес­та­ми из гранатовых, бриллиантовых камушков на обнаженных шеях. Всё бы­ло приподнято, торжественно.      

Сцена вся была в проводах, софитах: телевидение, коррес­понденты... В первых рядах фотокорреспонденты - фотографировали духовенство. Позировали с удовольствием, как обыкновенные люди, охотно пересаживались по просьбе снимающего в другое кресло, освобождая место следующему. Вдво­ем, втроем, по одному - садились так, как просил снимающий.

            Зрелище было необыкновенным. В нашей тогда официально атеис­ти­чес­кой стране, главный концертный зал был заполнен почти исключи­тель­но не просто верующими людь­ми, а представителями духовенства нашей стра­ны и множества других стран. Они вхо­ди­ли по широким, подни­маю­щим­­ся к огромным зеркалам лестницам в рясах, в своих стро­гих обла­че­ни­ях. В фойе на столиках стояли фужеры и бутылки с минеральной и фрук­то­вой водой, наверно с со­ка­ми - не помню сейчас точно. И так как я не успела дома после работы пе­рекусить, то запомнила вазы с пирожными. Выпив минеральной воды, спро­сила подо­шедшую официантку: «Сколько это стоит?»

            - Тут всё бесплатно, - ответила она.

            - И пирожные?

            Официантка приветливо кивнула. Тогда я отважилась и на пирожное, восторженно поду­мав: «Вот это коммунизм!» И пожалела, что никого из своих близ­ких не могу угос­тить. Мало кто угощался, столики пус­то­ва­ли. Все были оживле­ны мирно-степенными беседами между собой. Не до пирожных с соками. Наверно все были знакомы...

            - Миш, иди в буфет - там всё бесплатно, - побежала я обра­до­вать бра­та. Миша ходил со знакомым студентом консерватории, пиа­нис­том Павлом Его­ровым. Паша хорошо знал церковные круги и вре­мя от времени тихо да­вал пояснения: «Монашенка из Иеру­са­ли­ма..., Епископ... протоиерей...» Мы, что называется - только начали свой путь во­цер­ковления и поэтому все эти имена были для нас незнакомы, всё было внове. Да и не только поэтому. Церковь, - сказал митрополит Питирим - как гомеопатию и не запрещали, но и не разрешали...

            Начало концерта затягивалось и даже когда мы сели в бельэ­та­же, спра­ва у самого края к сцене, около осветителей, долго ждали. Балкон был перекрыт, там никого не было. Кого ждут? Я только пол­то­ра года назад, сра­зу после окончания института крестилась вместе со своей крошечной доч­кой и в цер­кви бывала ещё не часто. Крестил нас всех отец Александр Куликов, напутствовавший нашего отца перед кончиной, завещавшего свою семью ба­тюш­ке, который и стал нашим духовным отцом, родным человеком. Крестил дома, чтобы не прогнали бы меня с работы, а брата Михаила из Консерватории... Во мно­гом тогда приходилось вести себя, по словам отца Александра как первым христианам - втайне... В нашем храме очень опасным человеком, как говорили, был староста. А хо­те­лось всех, кого знали окрестить - поделиться таким счастьем. Одно время наша комната и была как домашняя крестильня...Позже он учил, как при посторонних людях незаметно перекрестить еду в тарелке, зашить в школьную форму дочери, в подшивку фартука крестик или вышить его черными нитками на чёрном, чтобы на физкультуре не было неприятностей. Медленно я продвигалась, а тогда не было еще понимания, обяза­тель­ности служб, горения... Да и за­мотанность на работе, маленький ребенок - тоже не давали такой воз­можности. Поэтому кроме ощущения празд­ни­ка, прер­вавшего мои будни, любопытства у меня было больше, чем ка­ких бы то ни бы­ло других чувств. Но чувство благоговения, нео­быч­нос­ти, что тут из­бран­ные и мне ка­за­лось лучшие люди - было. Как они выглядят, что чув­ствуют в своей среде скрытые от нас своим по­ло­жением, образом жиз­ни...

            Две высокие двери по сторонам сцены были приоткрыты и там в щел­ках были видны головы одна над другой, рядами. То ли на стулья встали те, кто был за сценой, то ли как... Это выглядывали из-за кулис в зал также лю­бо­пыт­ные ор­кестранты. Они и потом выходили на сцену, спотыкаясь и за­де­вая смыч­ка­ми о расставленные пюпитры, так как головы их были повёр­нуты в зал, пред­ставлявший редкое явление.

            Долго ждали. Но вот уже все угомонились, сидят на своих мес­тах. Пустуют только кресла впереди у центрального прохода. Кто-то проходит с жезлом в мантии. Я думаю: «он?» Нет, не он. Митро­по­ли­ты, епис­ко­пы... Я и их-то впервые видела, даже и на кар­тинках не видела - тогда церковный календарь, журнал Москов­с­кой патриархии достать было трудно. А уж Патриарха увидеть и в такой обстановке... Позже, матушка отца Михаила Гундяева, несколько лет присылала нашей мамочке церковные календари. Познакомил их Паша Егоров. Он почему-то всех знал. А для меня весь цер­ков­ный свет-причт был представлен в образе нашего батюшки, ко­торый крестил нас, став моим и брата крёстным - отца Александра.

            Всего не помню сейчас, я и тогда не всё понимала, правда брат пояс­нял кое-что. Вспомнила как на сцене Большого театра в опере «Борис Го­дунов» из Успенского собора выходила знать, бояре. Вот идет кто-то весь ра­зо­де­тый, важный... Думаю: царь. Нет, прошёл и встал в стороне со сви­той. Другой ещё важнее и торжественнее - нет, не царь. Боярин ка­кой-то. И вдруг вот он. Царь вышел в цветной одежде, в которой участвовали золото, парча, жемчуг, драгоценные каменья... И уж после него ни на кого не подумаешь. Царь - один.

            И тут - дождались. Ждали Патриарха. Прошел в чёрно-белом по централь­ной до­рож­ке с посохом, всех благословил и царственно-скромно сел в крес­ло в пер­вом ряду, в центре. В наших руках были программы с очень кра­си­вым ор­наментом, как старинные, они и сейчас сохра­ни­лись. Светло-зе­ле­ный фон, рас­тительный орнамент белый с желто-бронзовыми про­жил­ка­ми под золото. В середине окно с наличником и замко̀м посередине. И тоже вьющийся гра­фи­ческий орнамент под золото, тонко прорисованный и очерченный черной ли­нией. Сейчас опять возобновили церковный стиль при оформлении книг, он вечен - не устаревает, а тогда казалось это воз­рож­де­нием древнего. Тоже ред­кость. В этот день здесь всё было редкостью.

            В нарисованном окне-наличнике текст:

ПРОГРАММА духовного концерта в честь членов и гостей ПОМЕСТНОГО СОБОРА РУССКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ 4 июня 1971 г.

            Мне казалось, что в программе надо было указать тех, кто присутствовал в зале - они сегодня были главные.

            Раскрыв программу книжечкой, можно прочитать:

                                               I отделение

            Государственный симфонический оркестр Союза ССР Дирижер - народный артист СССР Евгений СВЕТЛАНОВ

            1. Торжественная увертюра - муз. А. ГЛАЗУНОВА

            2. «Рассвет на Москве-реке» (вступление к опере «Хованщи­на») - муз. М. МУСОРГСКОГО

            3. «Из Апокалипсиса» - муз. А. ЛЯДОВА

            4. Увертюра «1812 год» - муз. П. ЧАЙКОВСКОГО

                                               II отделение

            Смешанный хор под управлением Н.В. МАТВЕЕВА

            1. «От восток солнца до запад» и «Тон деспотин» - Демественное в гармонизации А. КАСТАЛЬСКОГО

            2. «С нами Бог» - муз. П. ЧЕСНОКОВА

            3. «Восхвалю имя Бога моего» - муз. Д. БОРТНЯНСКОГО

            4. «Свете тихий» и N3 - муз.А, КАСТАЛЬСКОГО

            5. «Кто Бог велий» - муз. С. СМОЛЕНСКОГО

            6. «Достойно есть» - муз. П. ЧАЙКОВСКОГО

            7. «Хвалите имя Господне» - муз. С. РАХМАНИНОВА

            8. «Величит душа моя Господа» - муз. С. РАХМАНИНОВА

 

            9. «К Богородице прилежно» - муз. А. ГРЕЧАНИНОВА

            10.Величание - муз. Н. МАТВЕЕВА

            11. «Жив Господь» - муз. А ГРЕЧАНИНОВА

            12. «Сей день, егоже сотвори Господь» - муз. М. РЕЧКУНОВА

            13. многолетие - муз. А. КАСТАЛЬСКОГО

            Господи помилуй! Композиторы-то многие знакомые, наши, любимые по операм, по романсам, по концертам. А тут и они как церковные. Я не знала. Значит - всё едино. Церковь принимает их, а значит примет и нас светско-мирских... Это теперь я бегу, бегу в храм на вечернее бо­гос­лу­же­ние в первый день Пасхи, Рождества Христова, чтобы услышать долгожданное как и на Троицу «Кто Бог велий яко Бог наш? Ты еси Бог, творяй чудеса, тво­ряй, творяй чудеса!» И пока это звучит - я в раю - вот Он сейчас творит эти чудеса вокруг, со мной, с нами. Господи, продли это чудо пребывания с Тобой, присутствия Твоего. В каждодневной суете, беготне мы Тебя забы­ва­ем, заслоняем Тебя собой... А тут царственно, радостно, без сомнений, без рас­суждений, утвердительно - только так. Тогда всё было внове и «С нами Бог», и еще не пронизана была душа этими песнопениями-молитвами, те­перь такими родными: «Сей день, его же сотвори Господь»... Слава Богу, что есть Церковь, дарующая нам ощущение вечности.

             Поразила меня увертюра 1812 год сначала тем, что к оркест­рантам, за­полнившим всю сцену, стали выходить еще музыканты. Тут были и ко­ло­ко­ла и какие-то ещё инструменты. Когда уже казалось негде было по­мес­титься - вереница военных с трубами - целый духовой оркестр - прошла к ор­гану и рядами разместилась на тумбах. Паша пояснил, что их целый авто­бус привезли. И когда всё это заиграло, особенно под конец, я думала стены рух­нут от мощи. Кто-то сказал, что это произведение Чай­ков­ского очень ред­ко исполняется, потому что там есть гимн «Боже, царя храни» и что ис­пол­нять это произведение лучше всего в чистом поле. Так и исполнялась эта увер­тюра при освящении храма Христа Спасителя в Моск­ве, перед храмом. И дирижировал сам Пётр Ильич Чайковский. Подумать только какими уди­ви­­тельными редкими, торжественно-святыми событиями полна наша исто­рия. А мы так мало знаем, помним...

            Во втором отделении исполнялась церковная музыка, ди­ри­жи­ро­вал ре­­гент из Троице-Сергиевой Лавры. А Николай Васильевич Мат­веев, объяв­лен­ный в программе, в этот день, оказывается, был сбит машиной, так что, ка­­жет­ся, и программа нес­коль­ко поменялась. Точно не помню. Из-за этого и задержали на­чало кон­цер­та.

            Тогда впервые узнала о Николае Васильевиче, прочитала в программке... Сколько служб потом я слушала хор под его управлением у нас на Ордынке в храме «Всех скорбящих радость». Позже была в нашем храме и на службе Патриарха Пимена... Ви­де­ла и под­готовку к репетициям, когда сверху с хоров приносили ста­рин­ную фис­гар­монию в Придел в честь иконы Божией Матери... И через много лет была на его отпевании. Но это всё было потом...        

...После концерта все бросились к Патриарху брать автограф. Теле­ви­зи­он­щики забыли свои дела и тоже попрыгали со сцены. Му­зы­кан­ты тянули про­граммки, духовные лица просили кто благословения, кто авто­граф. Пат­ри­арх, окруженный толпой, не мог двигаться. Сверху всё хорошо было вид­но. Сначала он всем уделял внимание, подписывал. Духовные лица ещё в ожи­дании Патриарха обменивались между собой автографами, когда фото­графирова­лись. Сзади к нам неожиданно подсел Богино. Он накло­нился, чтобы рас­спро­­сить о впечатлении.

            Я сказала, что не уважаю тех, кто собирает эти автографы, особенно у артистов - подписи. Рассказала как когда-то папа, отдыхая в Ялте с А. Бата­ло­вым, прислал мне, школьнице, его фотооткрытку с автографом - попу­ляр­ного кино­артиста - тогда такие продавались в киосках Союзпечати. Папа думал, что мне это приятно, может и девочкам захочу показать.

В Ялте они часто гуляли втроём: Паустовский Константин Геор­ги­е­вич, мой отец - Александр Яшин и Алексей Баталов. Когда они заходили на поч­ту или ещё куда-нибудь - никто не обращал внимания на известных тог­да писателей, все бросались к киноартисту - Баталову. И папа, желая мне дос­тавить удовольствие, не ожидал, что я гневно отвечу на такое подно­ше­ние, упрекая его и благодаря, что хорошо, что еще тарелочку с фо­тог­рафией не прислал... Мне казалось это верхом мещанства. Не пом­ню какие доводы я приводила в свое неприятие этой моды повального увлечения артистами, но папа прислал мне очень доброе письмо, похвалив: «Молодец, дочень­ка, умница. Открытку порви.»

Поэтому теперь в консерватории на всё, что происходило внизу я смотрела скептически. Высокомерие меня не покидало. Вдруг Константин Георгиевич сухо по-деловому сказал:

            - Такая программка с автографом завтра на черном рынке будет руб­лей сто стоить.

            - Да?! - удивилась я, - Тогда пойду, возьму не из-за денег, но раз это такая редкость... Потом это, наверно, не просто авто­граф - догадалась я.

             Пока я спускалась, охрана Патриарха, монахи или послушни­ки, м.б. семинаристы - я не разбиралась - все в черном - стали преграждать доступ к Патриарху, отстраняя людей, расчищая путь со словами: «Дорогу Свя­тей­шему!». Я поняла, что автограф Пат­ри­ар­ха не получить уже, что я опоздала, да и не захотелось мне участвовать в этом ажи­о­та­же. Ког­да немножко все разош­лись, пошла вниз вслед за братом, который раз­го­варивал с Пашей и со студентами-счастливчиками, пробравшими­ся на концерт.

            В вестибюле, недалеко от выхода, я задержалась. Несколько человек столпилось вокруг чего-то или кого-то, видимо очень интересного... Подош­ла - любопытно же... В центре небольшой группы стоял всего один че­ловек в монашеском одеянии, уди­ви­тельно спо­кой­но и соб­ранно в про­ти­во­вес всей сутолоке и неторопливо раз­го­­ва­ри­вав­шем о чем-то с ок­ру­жав­ши­ми его людьми. Я ещё ближе протис­нулась, оказавшись в кругу людей, кото­рых я не видела. И тут со мной что- то случи­лось: меня словно невидимым светом обдало. Я не прос­то остановилась, а как говорят в таких случаях, увидев что-то необык­но­венное, не могла сойти с места. Мне не хотелось ухо­дить от этого человека. Поразило в нем всё: благородная строгость, прямота, приветливость, открытость ярких, ясных, горящих глаз, он был сама любовь и расположенность ко всем, безотказность... Такое я никогда не видела в жизни, не встречалась... Взгляд его светился, пламенел на лице мыслью, доброжелательством, сиял одухотворенностью, духом и вместе с тем лас­ко­востью и сдержан­ностью. Я боялась потерять из вида, смотря не отрывая глаз от этого человека, боясь, что он исчезнет. Его взгляд выхватил и меня из пространства, он увидел и меня, причём не теряя из виду других людей - я это поняла. Он увидел моё существование в мире, хотя и на се­кун­ду, со всеми моими вопросами, горестями и радостями, отчаянием и надеж­дой, с моими слезами, болью, непониманием, оди­но­чест­вом. Мне так много на­до было бы расспросить его, я так лишена была в жизни этой воз­мож­ности, но я бы и не смогла ничего сказать. Я онемела. Да и про всё сразу не спросишь... Но и что-то про­и­зош­ло со мной за эти секунды, мне стало легче, вопросы не то что разрешились, но как-то отпали, ослабели. Я видела разных людей, но в таком сиянии - никог­да и это наполнило душу радостью. В нём была такая опора для тебя, такая уверенность в ясности понимая мира, людей. Хотелось только быть около него и внимать его взгляду, словам. Это было сияние, он весь светился, несмотря на чёрное одеяние. Теперь я думаю, что мне довелось увидеть преображенного человека в нетленном фаворском свете.

Кто-то подал ему программу для автографа. И чтобы как-то «за­дер­жать» его при­сут­ствие и я про­тя­нула ему свою, но неловко и он быстрым движением, привычно, пос­та­вил на ней мягкой ручкой, на­верно фломас­тером, у нас такие были еще ред­костью: «М. Антоний». По­лучилось на обо­ро­те с другой стороны. Благословения я, наверное, еще не умела или не посмела попросить. Меня словно что-то или кто-то пригвоздил к полу. Точ­но не помню теперь - столько лет прошло. Я только-только начинала жить с цер­ковью. Ка­жется все-таки нет, хотя другие подходили под благословение. Но во­цер­ков­лен­ных свет­ских людей тогда еще немного было - редкость. Или это я еще только входила. Я бы за­помнила, хочется думать, что благословил. Да, ведь и сам этот автограф есть благос­ло­­ве­ние.

Оторвал меня от моей «вкопанности» - долг: хотелось с братом - близким чело­ве­ком поделиться своим обретением. Но и отходить не хо­те­лось. Посто­яв еще немного, я по­бе­жала за Мишей, желая и ему такую драго­цен­ность получить. Догнала его уже в дверях на выходе:

            - Миш, там какой-то Антоний, - растерянно сказала я, показывая ему подпись.

 - Антоний?! Да ты что?! - вскричал Миша и бросился обратно со своей программкой и тоже получил автограф-благословение, но уже не верх ногами.

            Позже я удивлялась: как это я тогда только-только входящая в цер­ковь, остановилась именно перед этим человеком, кото­рый вни­ма­нием своим выхватил меня из этого мира, осветил светом сво­им. Его го­рящий взгляд для всех внимателен - не безразли­чен, для него все люди - отдельные миры̀, планеты, звёзды... Конечно это отсвет ду­ши, посвященной Богу, поглощенной Им. Разные были встречи в дру­гие годы. Но и потом никогда на меня не производил никто такого впе­чат­ления, такого притяжения. Тогда я не знала ни его трудов, ни про­по­ве­дей, ни того, кто он, даже степени высоты сана не поняла. «Какой-то Ан­тоний...» Но вот из всех приглашённых, его увидела как на острове. А он меня, безымянную среди других, го­то­вого откликнуться на моё оди­ночество, мою беспо­мощ­ность, сиротство - своей помощью, всей мощью своей одухотво­рен­нос­ти, ду­хов­ности и любви. Я попала в свет взгляда его, лучей его любви. Жизнь закрутила заботами, переживаниями, работой... Но взгляд митрополита Антония всегда с тех пор присутствовал в ней. Можно сказать, что я живу под его взглядом...

            Моя программа осталась у меня. Мишину, когда он уехал в Париж, я долго хра­ни­ла, а потом передала своему крестнику, отцу Георгию, как бла­гос­ловение митрополита Антония Сурожского.

            Наша знакомая, узнав о моём восхищении от встречи с митропо­ли­том Антонием в Консерватории, вырезала из церковного календаря из целого сонма иерархов его фотографию наклеила на картонку и портрет этот всегда стоял у меня на книжной полке, рядом с иконами. Уже потом я буквально глотала каждое его слово на проповедях - всё понятно было. Я упрекала нашего отца Алек­сандра, что он не говорит проповедей. Тогда я его тихого света не видела. Но перед крещением я, извинившись, неожиданно для себя сказала ему, что он очень красивый человек. Он ответил, что тоже самое ему сказал мой отец перед Причастием. Конечно папа увидел в отце Александре стоящего за ним Христа. Видимо и я это почувствовала, что он не просто человек. Сейчас был бы он жив, кажется, не отходила бы от него. Но тогда «какой-то Антоний...»

            В те годы митрополит Антоний довольно часто приезжал в Москву. И один раз был у нас в Николокузнецком храме на Всенощной Святителя Ни­­ко­лая. Навер­ное, не один раз, но я попала на такую службу. Народу бы­ло - не пошевельнуться. Теперь столько не бывает в храмах - их много от­кры­лось. Но и исчезло куда-то то состояние ликования, духовного пи­ра, когда ты весь изнутри сиял от происходящего, от присутствия в вечности... Тогда я стояла впереди, в центральном приделе у самой кафедры, и еле сдер­жи­вала натиск людей, всё время опасаясь, что сейчас вот-вот упаду к его ногам...

            Такие службы проходили ликующе-торжественно, на одном дыхании. В конце митрополит Антоний произнёс проповедь, до­ве­ри­тель­но рас­ска­зы­вая как у него долго умирала мать и как он вместе с ней­ ждал этого события, как каждый день, каждое мгновение были на­пол­нены величайшими смыс­лом и любовью. И что смерть это са­мое глав­ное событие в жизни и встре­чать ее надо как жених невесту.

            Потом вызвали такси. Празднично звенели колокола, шёл круп­­ный снег. Снежинки мотыльками летели в освещённое прост­­ранство электри­ческих фонарей. Народ уже снаружи храма про­во­жал владыку. На снегу постелили ковровую дорожку. Уставший, но сиявший от службы, от того, что он в России, в русской церкви, что память Николая-чудотворца, что народ так чтит любимого святителя, и его так встречает, с такой взаимной любовью... Его слова - живые, глубокие, простые, высокие... Его живой, летящий, лёгкий облик...

Владыка прошёл, сел в нашу «Волгу» и люди под эти хлопья русского снега, льющийся перезвон, чуть не на руках вынесли машину к воротам, как бы одновременно стараясь и задержать её. А митрополит Антоний улыбаясь, всех нас благословлял, народ. Чудо русских праздников.

            Одно время наша знакомая, церковный человек, помогавшая и нам во­церковляться, звонила и говорила мне, где должен служить Вла­дыка, когда он приезжал в Москву. Я приезжала в названный храм, но иногда ока­зы­валось, что в последнюю минуту всё меня­лось и он слу­жит где-то в дру­гом месте. Соблюдалась конспирация от властей. И я пе­рес­та­ла «гоняться» за его служ­бой, сло­вом. Как-то попала в Хамовнический храм Николая Угод­­ни­ка. По сло­ву мы все скучали, голодали в его отсутствие. Про­по­вед­ни­ки - ред­кость. Я жаловалась на это отцу Александру, а он объяснял, что им больше десяти минут не разрешают говорить. Но и за десять минут много можно было сказать, рассказать, объяснить... книги тогда не издавали. Старые у ко­го сохранились и кто давал почитать - такие люди за бла­го­де­те­лей почитались. Много переписывали от руки в тетрадочки - молитвы, ака­фисты, жития, це­лые книги. Уже после «перестройки» начали издавать и книги митрополита Антония. Но проповедь - это особый дар, живого слова, убеждения, сов­мест­ного переживания, переливания в чад своих Духа святого - Живой во­ды...

            Странно самой и интересно как это моя нищая жаждущая душа уви­де­ла его, выбрала его, опираясь на сознание, что он где-то живёт, слу­жит, проповедует, общается с кем-то и что если б была такая воз­мож­­ность, он бы при­нял меня и выслушал мои переживания, сом­не­ния, отчаяние, мою лю­бовь, которую я не знала куда пристроить, че­му или кому посвятить. Соз­на­ние, что живёт на свете человек, ко­то­рый бы всё понял и объяснил и всегда зна­ние о его присутствии в ми­ре, что мы живём в одно время, давало мне опору.

            И ещё: после смерти папы, до концерта в Консерватории мама подарила пос­лед­нюю его при­жиз­ненную книгу стихов «День Творенья» пианистке Марии Вениаминовне Юди­ной - старинному другу еще нашей бабушки, мамы и её крёстной - Ксении Полов­цо­вой. Мария Вениаминовна была рада подарку, но вскоре позвонила и сказала, что этой книги у неё нет: как самое дорогое, что у неё есть, она подарила её митро­по­ли­ту Антонию и очень рада, что те­перь стихи Александра Яковлевича бу­дут знать в Англии - так она объяс­нила свой поступок. Тогда мы ещё не знали про митрополита Антония Сурожского.

            Царство Небесное митрополиту Антонию Су­рож­­скому, вечная память. Я молюсь о нём и ему. Думаю, дождёмся его канонизации.

            Теперь, слава Богу, столько его книг издаётся, его Живого Слова, примеров из его жизни, его Веры, верности Богу, служения людям, горения. Мой зять перед венчанием читал в электричке небольшую книжечку о любви, о браке, написанную монахом митрополитом Антонием Сурожским и так зачитался, что чуть не проехал свою станцию.

Есть рассказ о том, как пришло несколько человек к одному Святому и все задавали вопросы, а один просто сидел и смотрел на него. Когда его спросили: «Что же ты не спрашиваешь?», он ответил: «Мне довольно того, что я вижу старца». И это чувство ненасытности: хотелось бы всегда находится хотя бы недалеко от такого человека, как митрополит Антоний Сурожский. Но во Христе это возможно. И так и есть. А объяснить многое он умел как никто и так просто и понятно.