«Зло и грех пожирают в человеке всё
человеческое, зло ненасытно и
ненасытен человек во зле».
Архимандрит Иоанн (Крестьянкин).
1.
Откуда прилетела радость?
Дед Егор не знал.
Сердце просветлело, как давно бывало в детстве. Тела будто не стало, почудилось, что вот-вот взлетит и он в утреннюю синь, туда, где за огородами парил ранний ястреб, слегка правя крыльями.
Непередаваемая радость охватила старика.
И откуда только она взялась?
В благостный момент, боясь нечаянно спугнуть настроение, Егор Иванович оглядывался. Не подсматривал ли кто? И, не обнаружив никого, присел на скамейку рядом с крыльцом. Сколько прожил он в Помазкине, а будто впервые за долгие годы увидел окрестности в их настоящем виде. Ближний лес, ещё полный яркой зелени, обрамлял поле с нежными изумрудами взошедших озимых. Солнышко осветило луг. И он заблистал холодной августовской росой, точно по жёстким травам рассыпали бисер. Всякие пичуги кружили, взлетали, садились на ветки, щебетали наперебой, создавая неповторимую музыку утра.
-Благодать-то! - шептал дед. - Слава тебе, Боже наш, Слава!
И он неторопливо перекрестился, как делал на Божественной литургии в храме, куда ездил на выходные или по праздникам.
Чувствуя неизъяснимую радость, Егор Иванович непременно хотел с кем-нибудь поделиться ею. Но с кем? Деревенская улица в такую рань была безлюдной. Приехавшие дачники, утомлённые суетой города, ещё спали. Те же, что безвыездно жили в Помазкине и вставали с зарёй, уже погрузились в неисчислимые свои хлопоты.
Ну, что ж!
Собеседник у деда мог быть и не обязательно в людском обличье.
Он вспомнил что-то, поднялся со скамейки и потопал в огород. На боковой меже, ближе к изгороди дед вдруг замер, прищурился, глядя вдаль. Раз-другой потоптался на месте, а после быстро прошёл и встал рядом с молодой яблоней. Она была выше его седой головы, а когда покупал её в питомнике, едва доставала ему до колен. «Время бежит закатами и восходами, - подумал он, - молодоё тянется верх, старое принижается и уходит в землю...».
Дед протянул руку к веткам, где среди листьев сияли яблоки, начинавшие краснеть. И стал поглаживать ветки и листья, ласково приговаривая что-то. Нынче она первый раз плодоносила, и так обильно, будто творить большой урожай ей было привычно. Егор Иванович посадил деревце, когда родился внук Андрей в семье Владимира, его сына. Так Егор Иванович отметил появление на свет продолжателя рода Семёновых. И со дня на день ждал, когда приедёт повзрослевший Андрюша, чтобы преподнести самое красивое яблоко. И, наверное, самое вкусное. Да, вкусное, в том не было сомнений, хотя Егор Иванович и откладывал пробу яблок. Не сорвал ни одного, сдерживал себя - так он любил внука.
Хороша яблоня-красавица!
«От неё и радость! - объяснил он свой душевный порыв. - А я-то чаял, что благодать сошла от Господа. Эко, возомнил о себе любимом! Кто я, чтобы мне её посылать? И за что? Грехов всяких за мной не исчислить, а захотел Божьей милости! Заслужить её надо, а не получить даром ...».
Тут же Егор Иванович подумал, что вот он опять и согрешил собственным умом. Ну что будешь делать с собой! А как согрешил? Да стал рассуждать за Бога и решать за Бога. Разве позволительно смертному человеку иметь сию дерзость, пока он ещё на земле? «Совсем растерял осторожность по старости, забыл страх Божий, - вздыхал дед и покачивал головой. - И всё же что-то было из Горнего мира. От одной яблони огромная радость не пришла бы...».
Всем наитием дед попытался сохранить её, как бы остановить, припасти впрок на целый день, а, может, и на завтра. Сердечных сил для столь великого дела ему не хватило. Егор Иванович почуял, как радость безвозвратно пропадала в закоулках души, истаивала, будто первый снег на солнце. И окрестный мир, ликующий птичьими голосами, уже не представлялся ему неповторимо чудным.
Надо были идти в избу, затопить малую печь, сварить кашу на завтрак, а заодно накормить проворную дворняжку по кличке Тузик, она нетерпеливо тявкала во дворе, будто намекала, что «потеряла» хозяина.
2
Наступило новое августовское утро.
Оно было не похоже на утро вчерашнее.
Вместо светлости, что накануне изливалась в избытке, по небу ползли пузатые тучи, ленивые, заспанные. Они переваливались с боку на бок, не хотели излить настоящий дождь, а лишь изредка роняли крупные холодные капли. Ударяясь о сухую дорогу, капли разлетались брызгами. «Да и к лучшему непогодь, - подумал дед. - Чего сидеть в избе? До города смотаюсь».
У Егора Ивановича в городе - хлопот полный рот. Запасные цепи для бензопилы, брусок для ручной косы-литовки, разные гвозди и скобы, изоляционную ленту, мыло - всё надо прикупить. Не забыть и продукты, а овощи росли на огороде. Да, и главное: припасти «гостинцы» мышам, они с луговин уже вернулись в хозяйский двор и по ночам «наводили порядок». Подобрать для них какое-нибудь сильное средство, чтоб не повернули яд против него. А повернуть-то могут, ещё как могут! Ума хватит, хоть и малые твари.
Прошлый год дед рассыпал мышам «еду» в виде красных зёрен. Прибрал в избе, взял пилу и топор и отправился по дрова. В округе стояла поздняя осень. Землю подморозило, самая лучшая пора рубить чернолесье. Егор Иванович несколько дней орудовал на делянке, валил олешник, обрубал ветки на стволах, разделывал их на чурки. В заботах забыл про мышиную войну. Когда вспомнил, поспешил на двор посмотреть, что вышло из затеи.
В местах, где он сыпал ядовитые зёрна, не было ни одного зернышка. Чисто! Скушали! «Так им!» - с удовлетворением подумал он. Тут же, на широкой лавке, стояли валенки. Егор Иванович взял валенки в избу, поставил около печки погреться. Перед сном, садясь почитать священную книгу о русских подвижниках, захотел обуть валенки, всё ногам теплее. Сунул ноги в них, ступни сразу уперлись во что-то твердое. Дед снял один валенок, запустил внутрь руку, схватил то твердое и достал.
«Тьфу!» - с досадой выдавил он.
Предназначенная для мышей «еда» оказалась аккуратно сложена, зерно к зерну, в обоих валенках. После такого и говори, что у грызунов нет извилин в мозгах. Есть, и, наверное, не одна.
Отомстили они деду - факт!
Молодой продавщице в хозяйственной лавке Егор Иванович поведал про уловку мышей.
-Упаковку вот ту возьмите, препарат порезан пластами - мыши не утащат, - порекомендовала она.
Дед последовал её совету.
Нагруженный покупками, он поспешил по шумным улицам на последний рейс автобуса. За несколько часов Егор Иванович устал от большого города, будто прожил в нём годы. Теперь, Слава Богу, он уже уселся на сиденье в салоне и дремал, пока автобус преодолевал автомобильные пробки. Когда выехали на автостраду, и замелькали поля и перелески, дед очнулся от дремоты и жадно всматривался в знакомый пейзаж, точно давно его не видел. Из-за ленивых туч выскочило солнышко, на минуту-другую осветило даль, и Егор Иванович, подчиняясь правилам небесного света, перенесся в свою далёкую молодость. Увидел себя, как пахал на тракторе те косогоры, что проплывали за окном автобуса. Теперь угодья уже одичали, заросли кустами и чернолесьем. Увидел себя, как сеял лён, и как поле в середине лета становилось сплошным голубым ковром. Увидел себя, как убирал лён под августовские росы. Увидел и красавицу Анну, единственную любовь, жену и подругу, тогда ещё десятиклассницу, ловко собиравшую тресту на руку и связывающую её в снопы.
Да с ним ли всё это было? Или с кем-то другим?
Егор Иванович едва не заплакал от охватившей его досады.
Чтобы отвлечься от былого, неожиданно сильно нахлынувшего, дед достал книжечку, которую приобрёл в церковной лавке, водрузил на нос очки, открыл страницу наугад. «Человек должен постоянно помнить, что Господь назначил ему в поте лица снедать не только вещественный, но и духовный хлеб свой; человек должен непрестанно помнить, - читал Семёнов, - что он на земле во временном изгнании, что он - земля, что он должен возвратиться в землю, из которой создан. Об этом всё на земле непрестанно напоминает ему. Он находится в непрестанном разнообразном страдании, в борьбе с собственной злобою, в борьбе с злобою ближних своих, в борьбе со стихиями, в борьбе с землею, ради его проклятою и повинующеюся ему только при пролитии кровавого пота...».
Егора Ивановича поразили размышления. Будто не он сам читал, а слышал суровые слова от старца, который обращался не к кому-то безымянному, а именно к нему. «В борьбе со злостью, - шептал дед, - в борьбе...». Разве не прав мудрец? Не единожды дед ходил «во злобе», не умея её побороть, не умея понять, откуда бралась, почему крутила-мутила всё нутро, будто леший болтал там верёвкой.
Вспомнил Егор опять и свою Анну, уже давно отошедшую в мир иной. Сколько потерпела она от него плохих слов, гнева, раздражения по поводу и без повода - не сосчитать ни на пальцах, ни в уме.
«Виноват, виноват! - невольно шептал дед. - Прости меня, милая, прости!»
А злобы в душе на «ближних своих»! Нет, такие злобы Семёнов от полноты сердца не изжил до конца, чуть что - всплывали обидами, укорами.
-Хватит дремать? - толкал Семёнова знакомый мужик из заречной деревни. - Остановку свою, говорю, проспишь!
-Ох, и проспал бы, - засуетился Егор Иванович. - Спасибо, земляк, выручил. Давай, заглядывай ко мне в Помазкино, яблоки у меня уродились ныне - яблок таких ни у кого нет. Приходи, угощу от души!
-Зайду, зайду, - пообещал Алексей Грязнов.
С ним Семёнов дружил ещё с детской поры.
От переполненной гулом автострады шла старая дорога редким перелеском, а перед деревней выворачивала на пригорок. Дед бодро поднялся на него и ещё быстрее зашагал к дому. Егор Иванович разложил покупки. Он любил, чтобы всякая вещь имела своё место. Пока дед кушал щи и кашу, а после пил чай, на дворе уже хозяйничали тихие сумерки. Он поднялся из-за стола и почувствовал, что чего-то не хватало. Ах, да - забыл проведать яблоню. Накинул на плечи куртку, вышел во двор.
Егор Иванович вступил на межу и похолодел, будто на него с размаху вылили ушат ледяной воды.
Яблоня стояла пустая!
Ни одного яблока на ветвях!
Ощущение - будто никогда их и не было. Хотя ещё утром литые плоды красовались на весь огород и всю округу.
-Что я скажу Андрею? - вслух проронил дед.
Найти оправдание перед внуком ему представлялось невозможным.
Тоненькая слезинка из левого глаза медленно катила по щеке деда.
«Кто украл? За что? Кому я не угодил?» - мысли путались у него голове.
Пребывая как бы в оцепенении, дед медленно пошёл в избу.
Он не стал зажигать свет, не раздеваясь, лег на диван. Тишина заполнила комнату и весь дом. Егор Иванович глядел в темень, будто пытался увидеть что-то сокрытое в ней, понять что-то неведомое, заключённое в ней, и не мог ни увидеть и ни понять ничего. Только горечь лежала на душе.
Он долго ворочался, вздыхал, лишь к середине ночи забылся поздним нерадостным сном.
3
«Дзинь, дзинь, дзинь...».
Кто-то настойчиво стучал в окошко.
Дед оторвал голову от подушки и понял, что проспал утро. Солнечные полоски трепетали по половицам избы, во дворе тявкал Тузик. Накинув рубашку, Егор Иванович ступил в коридор и отворил дверь. В проёме стоял Тимофей Беленький. Мужика так прозвали из-за большой любви к «беленькой», то есть к водке. Тимофей Михайлович Назаров был пенсионером, как и Семёнов.
-А я, значит, иду мимо. Смотрю - у тебя тишина! Давай, думаю, постучу. Мало ли чего? Бывает и случается чего. Как жив и здоров?
-Слава Богу! - отозвался дед.
-Так это, заходи, чего мы здесь толкуем, - предложил Егор Иванович. - Чай, если хочешь, поставлю. А беленькой, сам знаешь, я уже полгода не держу, завязал капитально.
-Знаю, как же! - в голосе Тимофея прозвучала неприкрытая жалость в связи с аскетизмом Семёнова. - Да я, значит, с утра и не употребляю, Боже упаси. Чего заходить? Я ведь просто постучал - проведать. Давай тут присядем, покурим.
Они присели на скамейку у дома.
Тимофей закурил и тревожно взглянул на соседа.
-Смотрю, ты расстроенный какой-то! Или нет?
Грешным делом Егор Иванович подумал, уж не Беленький ли обобрал яблоню? Чего он так ластиться, заботу проявляет? Но мгновенно Семёнов вспомнил, что Тимофей, при всём своём пристрастии к беленькой, никогда ничего чужого не брал. В Помазкине об этом знали все. И Егор Иванович отбросил лукавую догадку.
-Ты, Тимоха, как экстрасенс какой - всё насквозь видишь, - улыбнулся он. -Угадал! Случилась оплошность...
-Ну, выкладывай! - потребовал Беленький.
-Я вчерась из города вернулся, а яблоньку-молодицу мою обтрясли - сказал Егор Иванович. - Ни одного яблока не оставили. Хоть бы на смех один оставили...
-Не может такого быть! - Беленький встал со скамейки. - Покажи.
Они прошли в огород, и Тимофей сам убедился в том, что яблоня стояла пустая.
-Да, - глубокомысленно протянул он. - У кого же поднялась рука? Не знаю, кто бы мог такое сделать!
Они опять присели на скамейку.
-Я, значит, думаю, если бы обтрясли у додика-москвича, так бы ему и надо буржую, - заговорил Беленький. - Если б обтрясли у скупердяйки Нины, идёт задницей крутит, тоже ладно бы. Но у тебя? Ты же в Помазкине никогда ни одной мухи не обидел. Кому ты что-то плохое сделал? Не было!
-Будет тебе, Тимофей, захваливать меня, - остановил Егор Иванович.
-Нет, значит, подожди, - всё больше горячился Беленький. - Ты Егор не прав. Но я, значит, так тебе скажу: не скорби, не переживай. Пусть переживает тот, кто это сделал. Вот ему надо переживать - он же грех совершил, а не ты.
Егор Иванович хотел ещё остановить соседа.
-Подожди, - возразил Беленький, - я не всё сказал. - Попомни моё слово - отольётся тому, ох, отольётся. Я, значит, помню в Сметанине у нас, ты знаешь, я оттуда сюда переехал, была такая история с одной бабой.
Ничем не выделалась Татьяна из жителей в Сметанине: муж Николай - шофёр, двое детей, сама в колхозе. Когда из села люди стали разбредаться кто куда, у всякого на то была своя причина, неожиданно у тетки Тани проявились «редкие способности». Она сделалась крупным «специалистом» по оставленным до лета домам односельчан. Лишь наступала темная пора - пошла Татьяна Васильевна шастать по ним, всё подбирала, как пылесос: посуду, одежду, обувь, продукты, если находила. А уж после всё это она тащила на рынок сбывать. В селе некоторые знали, а некоторые догадывались о проделках тётки Тани, но молчали, делали вид, что ничего не знали. И опять же: разве в послевоенной деревне такое было возможно? Нет, конечно. Тогда бы её зараз вывели на чистую воду. Теперь крестьянский мир изменился, и тётка Таня этим пользовалась. И до того она навострилась в пакостном ремесле - ассом стала! Бывало, обчистит какую избу, а поутру бежит на почту, даёт телеграмму хозяину: «Дорогой Василий Петрович, срочно выезжайте, ваш дом обокрали».
Василий Петрович, знамо дело, бросал всё и на первом поезде приезжал из Питера. По приезде в село, сразу шёл к благодетельнице Грибковой. «Татьяна Васильевна, спасибо, что сообщили. Я вам обязан, - кланялся он ей. - Кто же мог это совершить?». «У нас тут из города молодежь балует, - охотно поясняла тётка Тяня. - Вон к Юрию Ивановичу ночью залезли через двор, инструмент унесли, песок сахарный был - унесли, две банки меда литровые, не успел в Москву увезти - унесли. Вот, дорогой ты мой, Василий Петрович, что у нас делается. И управы никакой не найти. А кто будет искать? В милицию обращаться бесполезно...».
Питерский жилец шёл в свой родной дом, где были сломаны двери, начинал подсчитывать убытки и приводить двери в порядок.
-Знаешь, чем она кончила? - обернулся Тимофей Михайлович к соседу.
-Чем? - спросил Егор Иванович.
-Жутким концом, не человеческим, - Беленький достал сигарету, зажёг спичку. -У них какой-то сабантуй был , отмечали то ли праздник, то ли день рождения. Пили, говорят, спирт. У невестки гуляли. Тетка Таня отлучилась к себе в дом, рядом там. После кто-то прибежал и жутко закричал: «Убили!». Кого убили? Зачем? Оказалось, младший сын топором зарубил Татьяну Васильевну, и не просто зарубил, а изуродовал. А сын ли это был на самом деле или кто-то другой, покрыто мраком...
-На всё Божья воля! - вздохнул Семёнов.
-Так-то оно так! - согласился Беленький.
Они немного помолчали.
-У меня только одна неувязка - хотел внука угостить яблоками, сулился приехать на днях, а теперь вот и не знаю, - сказал дед.
-Чего тут знать! - удивился Беленький. - Пойдем ко мне, я нарву, бери таз. У меня на двух яблонях ветки ломаются, бери, сколько хочешь.
-Неудобно как-то! - проронил Семёнов.
-Что ты? Я же от души! - сказал Беленький, встал со скамейки и послал соседа за тазом.
Спустя полчаса, Семёнов нёс к избе полный таз, обхватив руками, стараясь не уронить плоды. У Тимофея яблоки крупные, будто налитые серебром, ароматные, так что коридор наполнился яблочным духом. И хотя Егор Иванович полагал, что у него на молодой яблоне яблоки висели более красивые, всё же, поставив таз на табуретку, он сразу успокоился и повеселел. И взял со стола календарь, и перевернул лист. Завтра церковь отмечала великий праздник - Преображенье Господне, именуемый по-русски Яблочный Спас. «Вот и подарок Тимофея кстати, - подумал Семёнов. - Возьму в храм яблоки в маленькой корзинке, освящу».
4
И было утро следующего дня.
Сплошной туман укутал деревню. Даже огород утонул в нём - не разглядеть, где гряды, кусты, тропинки. Не было видно дороги, соседних домов. Слой тумана необъятных размеров шёл от земли, и казалось, упирался в самоё небо. Лёгкое молочное месиво обрадовало Егора Ивановича, он с удовольствием окунулся него. С той уже позабытой радостью, когда молодым в июльскую жару бросался с разбега в холодный омут, блаженствуя и наслаждаясь. В Семёнове шевельнулось что-то ребяческое - ага, в тумане-то можно спрятаться! От кого ж ему прятаться? Не от кого, но всё равно интересно!
Дед обернулся назад - Помазкино пропало в тумане. Впереди обступала со всех сторон белёсая пелена. «Перейду поле, - думал Егор Иванович, - и поле сгинет в тумане, после и перелесок туда же уйдёт. И я не есть ли этот самый туман? Жил, что-то делал, суетился. Оглянусь назад - клубится один туман воспоминаний, а дела многие истлели. Какие деревни, хутора были вокруг Помазкина! Красота одна! Сколько было их? Пальцы загибай - не хватит пальцев. В тех местах ныне ни домов, ни дворов, ни мельниц - всё прахом, всё подмял под себя сорный лес...»
Он широко шагал, размахивал сплетенной из ивняка корзиночкой, где лежали яблоки. Над автострадой, куда выбрался Семёнов, тоже стоял густой туман, у машин были включены фары против тумана. Автобус опаздывал, и ему пришлось ждать. Он поставил корзинку на лавку, присел сам. Вспомнил про обобранную яблоню, подивился привязанности к украденным яблокам. Обидно, спору нет. Но зачем сильно расстраиваться?
Вот Господь устроил всё, вот есть и яблоки на праздник. Чем угостить Андрея есть, только что-то долго он не ехал. Когда набирали яблоки в таз, Беленький рассуждал: «Подлость сделали, как пить дать, чужие. Кто из своих к тебе пойдёт? Никто! Надо бы заявить в милицию». «Сроду ни на кого не заявлял, - ответил Егор, - а из-за каких-то яблок пойду. Нет, ни за что...». «Дело не в яблоках, а в том, что их утащили», - упорствовал Тимофей.
Подошёл автобус, Семёнов сел в него и благополучно добрался до храма.
В селе Спасском церковь в честь иконы Казанской Божьей матери стояла рядом со старинным трактом, проложенным в древности на Великий Новгород. Любой путник в любую погоду мог зайти сюда и помолиться. Двести с лишним лет назад её построили на деньги, собранные крестьянами и купцами из многочисленных деревень, рассыпанных по округе. От той россыпи сохранились жалкие остатки. Жалкое зрелище представлял и храм, осквернённый богоборцами в начале ХХ века, а после отданный под склад колхозу.
В людях всё же не вырвали с корнями русский обычай. Всё же люди нашли силы и средства для возрождения храма, когда тому не препятствовали власти. Егор Иванович не стоял в стороне, приезжал в Спасское в самое трудное время, был плотником, каменщиком, уборщиком - всё делал, что поручал отец Александр. После и начальство из епархии оказало помощь, и церковь ожила. Нынче даже и росписи открыли на стенах и куполах. Какая величественная красота! Сколько нужно было любви и таланта, чтобы их создать!
Ещё в притворе дед остановился, взглянув на роспись. На ней были изображены двое. Один, в длинных одеждах, с высоко поднятой головою взирал перед собою, как бы возвышаясь надо всем. Гордость, самодовольство, комфорт сияли на его лице. Наверное, он уже готов был подняться в небо, только не хватало крыльев. А за ним, опираясь на старый посох, шёл какой-то старик, наклонив голову от стыда, опустив очи так, что взгляда не было видно. Черты его лица выражали сокрушение о грехах, сокрушение о своей ничтожной самости перед очами Господа, и как бы слышалась его мольба о помиловании.
Егор Иванович приблизился к стене, вынул из кармана очки, с трудом разобрал старославянскую вязь, надпись означала: «Фарисей и Мытарь».
«Вон оно что!» - подумал он.
Он встал на то место, где обычно участвовал в Божественной Литургии. На праздничной службе народу был полный храм. Отец Александр, в основном исполнявший весь ход службы сам, принимал исповедь у прихожан.
«Любишь Бога?» - спросил священник у очередного исповедника.
И, получив утвердительный ответ, он обратился ко всем: «Любите Бога, прощайте ближним, и всегда будете в покое и мире...».
Когда, после причастия, вынесли стол и раскладывали на нём дары природы, Егор Иванович тоже поставил свою корзиночку и развязал на ней тряпицу. Отец Александр обильно окропил святой водой всё на столе. Столь же обильно окропил он и прихожан, которые с улыбками на лицах встречали падавшие на них капли святой воды.
Из храма Семёнов вышёл в приподнятом настроении. На автобусной остановке взял из корзины яблоко и съел, и было оно таким вкусным, каким никогда не бывало ни одно яблоко. Стояла середина дня, туман давно исчез, пригревало солнышко. И когда он, сойдя с автобуса, уже шёл по полю в сторону Помазкина, родная деревня показалась ему опять неповторимо красивой, как в то утро, когда неизвестно откуда прилетела радость.
Егор Иванович сходил к Беленькому, угостил освященными яблоками. Тимофей предложил пригубить по рюмке в честь праздника. Семёнов отказался, объяснил, что не хочет нарушать «запрет». Когда он шёл назад от соседа, боковым зрением почувствовал, что не меже в огороде чего-то не хватало. Егор Иванович развернулся и прошёл к меже.
Яблони на месте не было!
Семёнова бросило в жар.
Он наклонился, словно не верил глазам. Яблони, действительно, не было. Вместо неё на земле красовался свежий круг, так аккуратно заделанный, будто здесь никогда и не росла яблоня.
5
Окашивая картофельную ботву на огороде утром, Семёнов чувствовал, будто внутри у него сломали какой-то стержень, и там зияла пустота. Он уже не мог подойти к яблоне и погладить её ласковые листочки.
-Здоров, сосед! - на меже стоял высокий парень с длинными руками, он не знал куда их деть и засунул в карманы после того, как пожал ладонь Семёнову.
- Алёша! Доброго здравия, дорогой! - оторвался от невесёлых мыслей Егор Иванович. - Ты разве не в городе?
-Не, я в отпуске, четвертый день гуляю, - ответил сосед. - На Канарские острова ехать, куда наши олигархи из области ездят, сам понимаешь, денег нет, только на отдых в Помазкине и хватит. На что мне заграница? Я там не был и не тянет. Лучше нашей деревни другого такого места на свете нет.
Алексей рассмеялся.
-Я чего зашёл-то, - продолжал он. - У тебя, Егор Иванович, никаких ЧП не было?
-А что? - насторожился дед.
-Я вчера, когда был сильный туман, в самую рань по малой нужде вышел на улицу. Отошёл за огород, делаю своё дело. Смотрю вдруг - по твоей меже кто-то прёт. Пригляделся - ну, точно баба, Алина наша. И в руке что-то несёт вроде дерева. Я взял да кашлянул. Она сразу - бах, упала на землю, чтобы я, значит, её не увидел. Ну, я не стал её окликать. Мали ли чего? По каким, может, своим делам идёт, чего я буду мешать.
-Вон оно что? - удивленно протянул Семёнов.
Он подвёл Алексея к меже, показал свежий круг на земле, поведал про яблоню.
-Так я же её прививал! - вспомнил Алексей. - Я могу узнать её по срезу, где прививал. Давай пойдем к Алине на огород, сделаем экспертизу. Если она её посадила у себя, я сразу узнаю, твоя там яблоня или не твоя.
-Подожди, - удержал Алексея Егор Иванович, - я думаю, надобно потолковать с мужиками. И идти к Алине на огород не нам одним, а собрать компанию от деревни, чтобы она не подумала про мой самосуд, а то, знаешь этих баб, и на скандал нарваться недолго.
В злополучное утро в окнах одного из домов на окраине Помазкина горел свет. Тётка Ларёва плохо спала, беспокойные мысли её одолевали. Она встала, бросила взгляд на храпящего сожителя, включила на кухне свет, взяла сигарету и вышла на улицу. Туман облепил избу, заполнил палисадник. Затянувшись дымком, тётка перебирала в голове вчерашний разговор, соседка передала, что у деда Егора обокрали яблоню. «Черные шныряют, металлом ищут - раньше не ходили, - возмущалась Светка, ей было под семьдесят, но звали её непременно Светкой. - Того и гляди утащат что где плохо лежит. И к деду, думаю, завернули, прослышали, что в город хочет совсем съехать». «Как съехать?»- удивилась тётка. «Разговоры ходят», - ответила Светка.
Полина Ларёва, в деревенском обиходе Алина, дымя сигареткой в густой туман, обрадовалась, что о ней не думали плохое. Если бы кто-то сказал что-то плохое, Светка обязательно донесла, не утерпела бы, знала все сплетни. «Зачем ему яблоня, если решил уехать?» - неожиданно подумала Алина про Семёнова. Как бы само собой возник план, будто кто-то невидимый сразу приказал ей, куда пойти и что сделать.
Алина с давних пор питала чувства к Семёнову. Ещё в начальной школе сидела с ним за одной партой. Егорка ей нравился, он же не обращал на неё даже малого внимания, от чего Алина краснела и злилась. Но в юности их пути разошлись, и уже не пересекались, как в школе за партой, оставались на простом уровне: здравствуй, до свиданья. Потом Алина влюбилась в Николая Ершова, тракториста в Помазкине, вышла замуж, родила трех сыновей. Жизнь у неё шла своим чередом, как обычно в деревне. Пока Николай был здоров, он держал Алину «в узде», уж больно любила она погулять в праздник или в какой-нибудь компании. Неожиданно мужа «съел» рак. Николай за несколько недель превратился в скелет, отдал душу Богу. Алина осталась одна. А следом ещё беда - старший сын погиб в автомобильной аварии. А другим следом снова несчастье - летом, купаясь в озере, утонил средний сын.
Запричитала Алина, потемнела с лица, похудела.
Потом неожиданно быстро отошла. Встретила мужика в городе, закрутила с ним любовь. Не стесняясь, хвастала: «Этот не то, что мой, прижмёт - дыханье заходит...». Семёнов, когда до него дошло её признание, сплюнул: «Тьфу!». Роман у Алины вышел не долгим. Мужик, тайно забрав всю денежную наличность, что была у Алины, сгинул в неизвестном направлении. И она опять пришла в Помазикно, а куда деваться. Копала огород, сажала картошку и овощи, собирала в лесу грибы и ягоды, ехала на рынок, продавала.
Эпизодически появлялись у неё обожатели, но в деревне их будто не замечали, иногда только подсмеивались. Зато заметили, что Алина уже не та, что была Алина. Иной раз в чужую теплицу заглянет, сорвёт зрелый помидор, иной раз доску у чужого сарая прихватит, иной раз в чужой сад зайдёт собирать сливы или груши. «Другие вона целые заводы крадут, поля и леса прихватывают, - оправдывала себя Алина, - а я помидор сорвала. Подумаешь, трагедия! Теперь всем всё можно».
Ещё она не только брала чужоё, но и полюбила обсуждать односельчан. Тот неправильно делал гряды, другой криво поставил забор, третий обленился и не хотел окосить траву у дороги. Выходило, кругом плохие все, и только одна Алина оставалась самой хорошей.
Теперь, докуривая в свежей прохладе тумана очередную сигаретку, Алина привычно закипела злостью. «Ишь, святой! - она вспомнила Семёнова. - В церковь, поди, собрался. Праздник у него. Кабы там лоб не расшиб от молений. Святой нашёлся! Сам одну бабу бросил где-то на югах (Алина хранила в памяти даже замшелые слухи), другую - свою Аньку, сжил со свету до срока. Меня как не замечал, так и сейчас не видит, будто я бревно сырое. Ишь, в избе икон понаставил!».
Чуть ли не гнев взыграл в Алине за то, что Семёнов тянулся к Богу. «Так тянись и ты! Зачем завидуешь?» - вдруг услышала, вздрогнула, обернулась, но никого не было, голос прозвучал у неё внутри.
...В ранних сумерках «экспертная группа» направилась к огороду Алины. Увидав мужиков из окна, она запахнула цветастый халат и в тапках выскочила на улицу, засеменила по луговине. Когда пришла на огород, долговязый Алексей, наклонившись к стволу новоявленной яблони, громко заключил:
-Егорова яблоня, нечего и гадать. Вон мой срез, я делал прививку!
- Негоже так, Полина Николаевна, - повернул к ней своё лицо один из экспертов. - До чего ты дошла? У нас в деревне никогда такого не было!
Щеки Алины залила краска.
-Что несёшь чушь, - пошла она в наступление. - Я привезла яблоню из города и посадила.
-Где в городе ты взяла её большую? - не отступал тот.
-Взяла, взяла! - перешла на крик Ларёва. - Кто вам дал право делать мне проверку?
Мужики молчали.
-Ясно всё с ней, - сказал Егор Иванович.
Мужики удалилась.
Возле избы Семёнова они ещё долго совещались, как поступить с Ларёвой. Одни предлагали заставить Алину посадить яблоню на старое место. Другие настаивали пойти в милицию. Решить должен был сам Егор Иванович.
Спустя неделю, когда под вечер дед сидел за чтением любимой книги святых отцов, кто-то постучал. Он вышел в сени, на пороге стояла Полина Ларёва.
-Извини меня, старую дурочку, за яблоню, - робко проговорила она.
-Надо мне твоё извинение, - Егор Иванович вскинул на неё пристальный взгляд. - Ты же не ребенок! Иди отсюдова.
И он закрыл дверь.
И, вернувшись в избу, снова сел за книгу.
Через какое-то время опять раздался стук, но уже в окошко.
Дед начал раздражаться. Он решительно спустился в коридор, намереваясь дать Алине отповедь на всю катушку.
-Егор, прости Христа ради, - жалобно выдавила из себя Ларёва и всхлипнула.
-Бог простит! - тихо проронил Семёнов.
Он почувствовал, как очередное зло ушло из души.
май 2013.
