«Ты прости меня, Боже, за этот мой горестный крик...»

 

Ниже мы предлагаем читателю два стихотворения замечательного русского поэта Николая Ивановича Тряпкина (1918-1999), написанные им в 1982 г.

Публикацию специально для Русской Народной Линии (по прижизненному изданию: Тряпкин Н.И. Разговор по душам: Стихи.- М.: Современник, 1989.- 175 с.) подготовил профессор А. Д. Каплин. Название - составителя.

+   +   +

 

Стихи о борьбе с религией

 

Раз приходит отец - вечерком, с трудового ристанья,

Покрутил мое ухо и чуть посвистал «Ермака».

«Ты слыхал, удалец? Получил я сегодня заданье -

Завтра храм разгружать. Пресвятых раскулачим слегка».

 

«А что будет потом?» - «А потом-то кратки уже сборы:

С полутонны взрывчатки - и вихорь к седьмым небесам.

Заходи-ка вот завтра. Заглянешь там в Божьи каморы.

Покопаешься в книгах. Сварганю что-либо и сам».

 

А во мне уже юность звенела во все сухожилья

И взывала к созвездьям и к вечным скрижалям земли.

А за полем вечерним, расправив закатные крылья,

Византийское чудо сияло в багряной пыли.

 

Я любил эти главы, взлетавшие к высям безвестным,

И воскресные звоны, и свист неуемных стрижей.

Этот дедовский храм, украшавший всю нашу окрестность

И всю нашу юдоль освящавший короной своей!

 

Пусть не чтил я святых и, на церковь взглянув, не крестился,

Но, когда с колокольни звала голосистая медь,

Заходил я в притвор, и смиренно в дверях становился,

И смотрел в глубину, погруженную в сумрак на треть.

 

Замирала душа, и дрожало свечное мерцанье,

А гремящие хоры свергали волну за волной.

И все чудилось мне, что ступил я в предел Мирозданья

И что вечность сама возжигала огни предо мной.

 

Нет, не с Богом я был и не в храме стоял деревенском,

И душа замирала совсем под другим вольтажом.

Эти вещие гимны, летящие к высям вселенским!

Это бедное сердце, омытое лучшим дождем!..

 

И пришёл я туда - посмотреть на иную заботу!

Не могу и теперь позабыть той печальной страды, -

Как отцовские руки срывали со стен позолоту,

Как отцовский топор оставлял на иконах следы.

 

Изломали алтарь, искрошили паркетные плиты,

И горчайшая пыль закрывала все окна кругом.

И стояли у стен наши скорбные тетки Улиты,

Утирая слезу гумазейным своим лоскутком.

 

А потом я смотрел, как дрожали отцовские руки,

Как напарник его молчаливо заглатывал снедь...

Ничего я не взял, ни единой припрятанной штуки,

И смотрел по верхам, чтобы людям в глаза не смотреть.

 

Я любил эти своды, взлетавшие к высям безвестным,

И воскресные хоры, и гулы со всех ступеней...

Этот дедовский храм, возведенный строителем местным

И по грошику собранный в долах Отчизны моей!

 

И смотрел я туда, где сновало стрижиное племя,

Залетая под купол, цепляясь за каждый карниз.

И не знал я тогда, что запало горчайшее семя

В это сердце моё, что грустило у сваленных риз.

 

И промчатся года, и развеется сумрак незнанья,

И припомнится все - этот храм, и топор, и стрижи, -

И про эти вот стены сложу я вот это сказанье

И высокую Песнь, что споётся у этой межи.

 

Пусть послухает внук - и на деда не смотрит столь криво:

Хоть и робок бывал, а любил все же правду старик!..

Ты прости меня, Боже, за поздние эти порывы

И за этот мой горестный крик.

 

 

 

Песнь о российском храме

 

Вон  в  сторонке  Божий  храм

                                                                                                                                    Виден  одинокий.

В.А.  Жуковский

 

Он  стоял  здесь  давно,  золотясь  в  поднебесной  прохладе,

 Посредине  села,  да  у  тех  ли  базарных  рядов,

 Он  стоял  здесь  не  хуже,  чем  главный  собор  в  Цареграде,

 И  держал  бы  осанку  на  стогнах  любых  городов.

 

Он  стоял  величаво,  ухоженный  лептой  народной,

 И,  как   белый  Архангел,  вздымался  над  грешной  землей,

 И  зимою  и  летом,  мерцая  во  мгле  непогодной,

 Он  держал  свою  вахту,  как  верный  собрат-часовой.

 

А  во  дни  торжества  он,  как  птица,  и  гордый,  и  вольный,

 И  царил,  и парил,  не  жалея  воскрылий  своих,

 И  гремел  голосами,  и  грохал  жезлом  колокольным,

 И  вовсю  распускался  хвостом  перезвоном  цветных.

 

И  стоял  он,  бессменный,  у  каждой  незримой  печали,

 И  любые восторги  он  гласом  своим  освящал.

 И  под  знаком  его  здесь  рождались,  любили,  хворали,

 И  под  знаком  его  покидали  свой  грустный  причал.

 

Но  пришли  времена - и  замолкли  здесь  медные  гулы,

 И  поднялся  над  ним  растревоженный  галочий  хор.

 И  свернули ему  динамитом  кирпичные  скулы,

 И  сорвали  с  него  золотой  поднебесный  убор.

 

А  потом,  в  сенокос,  когда сохли  болотные  кочки,

 Подогнали  к  нему,  как волов,  тягачи  поутру,

 И  вкатили  туда - под  него - громоносные  бочки,

 И  под  стены  его  грозовую  пустили искру.

 

И  закончился  век  твой  пресветлой  земной  эпопеи,

 И  навеки  ушла  та  лебяжья  пречистая  стать.

 И  лежал  он  в  пыли,  как  виденье  погибшей  Помпеи,

 И  тот  горестный  прах  чернобыльником  стал  зарастать.

 

А  потом сюда  вновь  подвели  гусеничную  тягу -

 И  убрали  тот  прах  в  самый  дальний  болотный  карьер.

 А  теперь  здесь  горят,  услужая  всеобщему  благу,

 Вымпела  на  шестах  да  рекламы  из  ярких  фанер.

 

Только  снятся  порою  удары  вечернего  звона,

 И  над  сердцем  моим  золотой  проплывает  хорал.

 И  храню  я,  как  память,  те  притчи  царя  Соломона,

 Что  когда-то  я  там,  среди  мертвых  камней,  раскопал.

 

И  пускай  моя  песня  воскурится  славой  свободной

 И  восходит,  как  миф,  на  высокой  волне  ветровой...

 Он  стоял  там,  как  свечка,  пред  ликом  земли  непогодной

 И  держал  свою  вахту,  как  верный  собрат-часовой.