Введение
К середине 50-х годов Хомяков стал в достаточной мере известен у русской публики. Ряд статей в «Московитянине» и «Московских сборниках» произвели впечатление на читающее общество. Блеск ума, обилие идей, совершенно оригинальный взгляд на вещи запомнились надолго. Но начиная с 1853 г. читатели почувствовали в работах Хомякова и его единомышленников - славянофилов нечто новое. Владимир Соловьев в статье «Славянофильство и его вырождение» писал: «В 1853 г. начинается новый фазис славянофильской деятельности. Вместо бытовой борьбы против нашего домашнего западничества на почве сюртуков и кафтанов выступает теперь на первый план духовная борьба против самого настоящего Запада на почве религиозной» /1,185/. Почему Соловьев указал на 1853 г. как некий рубеж в деятельности славянофилов? Да потому, что в этом году. была напечатана первая «французская» брошюра Хомякова по критике западных вероисповеданий (их всего было написано три). Но этим видимым изменениям в сфере публикаций предшествовали события, предыдущего, 1852 г. в области личной.
1852 год
В этом году на Хомякова обрушились скорби.
В январе умерла Катенька. Она простудилась, гуляя в саду, доктора выбрали неверный способ лечения. Хомяков рассказывал, что он понимал суть болезни и знал, какие лекарства нужны. Но, всегда решительный, в этом случае он почему-то предоставил действовать врачам. В результате выкидыш и безнадежное состояние больной.
Этот страшный удар Хомяков долго не мог пережить.
«Я так глуп, что непрестанно спрашиваю у себя и готов спрашивать у всех: «неужели ее вправду нет» (А. Языкову, 1852, 23 апреля, VIII, 121)
«Точно хожу (а хожу с детьми очень много) по ее разукрашенной могиле, а в то же время словно жду, что она откуда-нибудь да выйдет» (письмо П.М. Бестужевой, 20-21 июня 1852 .// Хомяковский сборник. Т.1. Томск, 1998. - С. 88.)
«Неужели ее и вправду нет» (Бестужевым, вторая половина мая 1852 г. (там же С 87).
После смерти Катеньки Хомяков рисует множество ее портретов. Скорби сразу сделали из Хомякова если не старика, то человека пожилого.
1852г.: «Я много в душе переменился. Детство и молодость уши разом. Жизнь для меня в труде, а прочее все как будто во сне» (Попову, VIII.211).
«Невероятная тоска напала на меня. Я старался не поддаваться работал усердно, упрямо; ничто не помогало. Сердце не хотело от нее отступиться и предать ее иной высшей жизни. Долго длилась эта борьба, наконец миновалась; но никогда я не испытывал так сильно того, что можно назвать ревнивым эгоизмом любви: ибо горе было наперекор разуму и всем его убеждениям. Слава Богу, прошло» (Самарину, 6 авг. 1852 г., VIII, 280).
Прошло ли? Вот свидетельство 1853 г.
«Каждая комната, каждый уголок сада, каждая дорожа в роще и в поле так живо опять заговорили о ней, что мне казалось: вот еще пройду несколько и встретимся» (П.М. Бестужевой, 7 июля 1853 г .// Хомяковский сборник. Т.1. Томск, 1998. - С. 117.)
Катенька, бесценное сокровище. Это понимал не только Хомяков. Гоголь часто наезжал к Хомяковым, но не ради хозяина, а ради Катеньки. Она оказалась настолько глубоким и настолько задушевным собеседником, что великий Гоголь поверял ей свои самые заветные тайны. Она - единственная, которой Гоголь рассказал о своей поездке к Гробу Господню. И для Николая Васильевича смерть Катеньки была невосполнимой потерей. Причем, может быть, даже абсолютно невосполнимой. На похоронах Гоголь сказал, что умрет не позже чем через месяц. Он замкнулся в молитве, перестал принимать пищу, сжег свои неизданные произведения. Гоголь пережил Катеньку на 25 дней.
И еще одна смерть: в 1852 г. умер В.А.Жуковский, знаменитый поэт, близкий друг Хомякова, очень ценивший его стихи.
И все же скорби не надломили Хомякова. Надо воспитывать семь детей мал-мала- меньше, надо продолжать дело славянофильства. Огромным напряжением воли он преодолевает тоску и идет по жизни дальше. Идет тем же курсом, не изменяя себе ни в чем. Упорно работает. Но теперь он меньше разбрасывается и чаще задумывается над богословскими проблемами.
О мощах
Однако, прежде чем приступать к богословию Хомякова, хочется рассказать один малоизвестный эпизод.
В 1931 г. было решено ликвидировать кладбище Даниловского монастыря а захоронения наиболее известных людей - перенести на Новодевичье кладбище. Могила Хомякова была вскрыта и рабочие были поражены - полностью сохранился весь скелет, а кроме того, прекрасно сохранилась одежда - она почти не подверглась тлению. Фактически это были мощи. Власти решили об этом не распространяться, хотя свидетелей было достаточно, и перезахоронение произвели без огласки. Кстати, тогда же на Новодевичье кладбище были перезахоронены Гоголь, Языков, Аксаковы - теперь их могилы рядом.
Мощи - знак святости, хотя и далеко не достаточный (а на Афоне даже наоборот - это признак плохой жизни). И все же, так или иначе, Господь прославил своего раба, и потому, как представляется, мы должны с большей внимательностью прислушаться к богословским мнениям великого славянофила.
Церковь
Впрочем, свое лучшее богословское сочинение он пишет еще при жизни Катеньки. Это «Церковь одна» или, как его называл Хомяков, «Исповедание». Он хочет вполне объективной, независимой оценки этой работы, и потому пускается на мистификацию (впрочем,вполне в его духе): говорит, что это перевод с греческого найденной им старинной рукописи. И предпринимает усилия к напечатанию - будучи заграницей, передает ее Гоголю и Жуковскому. Но те решили, что нужны Предисловие и Введение. Хомяков их пишет, но рукопись, видимо, пропала при пересылке. В результате мы не имеем этих частей работы, которыми Хомяков был особенно доволен. А сама рукопись «Церковь одна» была напечатана лишь после смерти Хомякова в 1864 г.
«Церковь одна» - одно из самых удивительных богословских сочинений. Вера в Церковь тут просто безгранична. Хомяков и не пытается ее объяснить - он просто с огромной силой декларирует ее. Об этом специально упоминает о. Георгий Флоровский:
«Хомяков сознательно не доказывает и не определяет, - он свидетельствует и описывает. Вместо логических определений он стремится, начертать образ Церкви. Он старается изобразить ее во всей ее духовной жизненности и самоочевидности» /2/.
Самарин говорит об этом короче: «Хомяков жил в Церкви» /4/
Хомяков отталкивается от Символа Веры: «Во Едину, Святую, Соборную и Апостольскую Церковь». Единую и Апостольскую - Хомяков трактует достаточно кратко, в силу очевидности.
«Единство Церкви следует необходимо из единства Божьего, ибо Церковь не есть множество лиц в их личной отдельности, но единство Божией благодати, живущей во множестве разумных творений, покоряющихся благодати... Единство же Церкви не мнимое, не иносказательное, но истинное и существенное, как единство многочисленных членов в живом теле» /3/
«Церковь видимая и земная живет в совершенном общении и единстве со всем телом церковным, глава которого есть Христос. Она имеет в себе пребывающего Христа и благодать Духа Святого во всей их жизненной полноте, но не в полноте их проявлений, ибо творит и ведает не вполне, а сколько Богу угодно» /3/.
«Церковь же видимая не есть видимое общество христиан, но дух Божий и благодать таинств, живущих в обществе» /3/.
А вот свойства Святую и Соборную - Хомяков описывает более подробно и тщательно. И прежде всего поражает уверенность, что Церковь не просто содержит истину, но Сама есть истина.
«Церковь и ее
члены знают, внутренним знанием веры, единство и неизменность своего духа,
который есть дух Божий. ...Посему не была и не могла быть Церковь измененною,
помраченною или отпадшею, ибо тогда она лишилась бы духа истины. Не могло
быть никакого времени, в которое она приняла бы ложь в свои недра, в
которое бы миряне, пресвитеры и епископы подчинились предписаниям и
учению, несогласному с учением и духом Христовым... . Церковь знает не
отчасти-истину и отчасти-ложь, а полную истину и без примеси лжи. Живущий
же в Церкви не покоряется ложному учению, не принимает таинства от ложного
учителя, зная его ложным, не следует ложным обрядам. И Церковь не
ошибается сама, ибо есть истина; не хитрит и не
малодушничает, ибо свята» /3/.
«Святая
Церковь исповедует и верует, что никогда овцы не были лишены
своего Божественного Пастыря и что Церковь никогда не могла ошибиться по
неразумию (ибо в ней живет разум Божий), ни покориться ложным учениям по
малодушию (ибо в ней живет сила духа Божия)» /3/.
Позднее Хомяков в первой «французской» брошюре эту мысль сформулирует совершенно четко:
«Нет: Церковь не авторитет, как не авторитет Бог, не авторитет Христос; ибо авторитет есть нечто для нас внешнее. Не авторитет, говорю я, а истина и в то же время жизнь христианина, внутренняя жизнь его» /4/.
Казалось бы, все ясно: Церковь - сама истина, и потому все, что она говорит, тоже автоматом оказывается истиной. Однако в одном из писем он делает чрезвычайно важное разъяснение:
«Так называемое мнение есть весьма часто пустая или неясная формула, допущенная в обиход для устранения мнений, которые под нею притаиваются, нередко разноглася между собою и связываясь с формулами тонкими нитями диалектики, допускающими почти совершенное отрицание. Вот причина, поему я позволяю себе не соглашаться с так называемым мнением Церкви...Убеждения или мнения и формулы обиходные далеко не совпадают друг с другом, и я считаю себя в праве быть смелым в отношении к формуле, вполне преклоняясь перед убеждением. Верую Церкви, в которой нет и не может быть ошибки или лжи» (И.С. Аксакову, 356-357).
Вот и пойми - оказывается «мнение» Церкви вовсе не истина; истинно только «убеждение». Но как отличить мнение от убеждения? С токи зрения Хомякова - только Духом Святым. Каких-то формальных критериев, типа решений Вселенских соборов, Хомяков не признает, замечая, что соборы по всем признакам вселенские, оказывались разбойничьими. Если Дух Святый есть, то это Церковь; Его нет - это, видимо, «кушитская» оболочка Церкви. Хомяков ценит свободу в Церкви и потому старается избежать принуждающего понятия «авторитет». Истина - не принуждает; настоящий человек покоряется истине свободно. По этому поводу Флоренский о Хомякове ехидно замечает: «тогда понятно, почему он отрицает авторитет, каковой есть авторитет лишь постольку, поскольку он вне того, кто авторитету подчиняется» /5/.
Другая яркая мысль Хомякова - соборность. По сути дела у Хомякова соборность и есть основное свойство Церкви - Дух Святый объединяет всех членов Церкви в истине и любви в единый мистический организм:
«Выше же всего единение святости и любви» /3/.
Соборность - сама сущность Церкви. Она является и основным сотериологическим понятием:
«Мы знаем,
когда падает кто из нас, он падает один, но никто один не спасается.
Спасающийся же спасается в Церкви как ее член, и в единстве со всеми другими
ее членами» /3/.
Более того, непогрешимость Церкви, о которой мы только что говорили, фактически оказывается тождественна соборности. Соборность - критерий истинности. Но это означает и обратное: если соборность в Церкви (например, поместной) умалена, то и нет доверия высказываниям иерархии такой Церкви. Так что соборность - очень точный индикатор здоровья церковного тела.
Отступление: «иранство» и «кушитство» в Церкви
Создается впечатление, что Хомяков дает идеализированную картину Церкви. Все, о чем он пишет - соборность, Дух Святый, благодать, истина, свобода и любовь - все это есть в Церкви, и человек, «покоряющийся благодати», все это получает. Но есть и другое - мощный слой «кушитства»: служба по Типикону, иерархия, железная дисциплина, полная зависимость иерея от епископа, необходимость «золотить купола» - в общем, закон, необходимость, авторитет, приказ, называемый «благословением», церковь учащая и бессловесные миряне. Конечно, «кушитская» сторона Церкви необходима - ведь человек - тварь падшая, а такой твари нужен закон. Но о кушитстве в Церкви Хомяков молчит, будто бы ничего этого нет, хотя об этом прекрасно осведомлен. Почему? Ведь в своей историософии иранство все время борется с кушитством, и эта борьба движет историю. В миру - так. А в Церкви? Видимо Хомяков считал, что божественно-абсолютная сторона Церкви всегда преодолевает ограниченно-человеческую. И потому Церковь всегда безошибочна - она есть сама истина. Хомяков рисует картину абсолютно благодатного организма. Хомяков описывает только половину Церкви, мистико-благодатную, иранскую. Но замалчиванием никакая проблема не решается. Вопрос кушитства в Церкви очень важен. И думается, что его роль двойственная.
С одной стороны кушитство - это скорлупа, это материально-правовая оболочка Церкви.. Это закон, который ограждает от большего зла и закрепляет завоевания благодати. Кушитство более присуще государству. Но оно необходимо и в Церкви, охраняя завоевания благодати и те самым придавая Церкви устойчивость в этом мире.
Но с другой стороны, кушитство означает человеческую ограниченность, падшесть, подверженность решить проблему не любовью, а силой закона, по Достоевскому - «чудом, тайной и авторитетом». И в рамках кушитства о непогрешимости Церкви речь уже не идет. Сам Господь говорит об этом в послании ангелам семи Церквей. Там описана совершенно иная, чем у Хомякова, ситуация: у каждой из семи церквей есть недостатки, а от пяти из семи Господь прямо требует покаяния, т.е. избавления от присущих им грехов. Хомяков предостережений Откровения Иоанна как бы не замечает. А жаль. Ведь эти слова Господа говорят нам нечто исключительно важное в области экклезиологии. А именно то, что земная Церковь, имея как «иранскую», так и «кушитскую» стороны, неидеальна, что она имеет недостатки, причем серьезные, что он нее Господь постоянно требует исправления и очищения. В Церкви духовно болеют не только люди, члены Церкви, но болеет и она Сама, первая принимая благодатную помощь от Господа, но и первая подвергаясь наказанию за ошибки.
Кстати, Хомяков настолько увлекся «иранством» в Церкви и настолько мало уделял внимания греху, падшести человеческой, что присваивал иранство целым нациям. Этот излишний нравственный оптимизм Хомяков проносит через всю свою жизнь.
Брошюры
Самарин так характеризует «французские» брошюры Хомякова /4;6/:
С виду они имеют характер по преимуществу полемический; на самом же деле полемика занимает в них второстепенное место, или, говоря точнее, полемики в строгом смысле слова, то есть опровержений чисто отрицательного свойства, в них почти вовсе нет. Нельзя никак взять из его сочинений одну отрицательную сторону (возражения и опровержения), не забрав стороны положительной (то есть уяснения православного учения); нельзя потому, что у него одна сторона от другой не отделяется: обе составляют одно неразрывное целое. Не найдется у него ни одного довода против латинян, заимствованного у протестантов, и ни одного довода против протестантов, взятого из латинского арсенала; не найдется ни одного, который бы не был обоюдоостер, то есть не был бы направлен как против латинства, так и против протестантства; и это оттого, что каждый его довод, в сущности, не есть отрицание, а прямое положение, только заостренное для полемической цели /7/.
И действительно, характеристики протестантизма и католичества у Хомякова просто уничижительные.
«Протестантство ... способно только отрицать и разрушать; потому что все то оно есть не более как критика в мышлении и одиночество в духовной жизни» /6/.
Католичество же Хомяков прямо-таки отождествляет с
«духовно-банковской операцией перевода добрых дел или заслуг» /6,105/.
И протестантство и католичество Хомяков обвиняет в утрате «живого единства Церкви» и впадении в глубокий рационализм. Всю мощь своей диалектики Хомяков обрушивает на них. Цель благая, но вот методы... Ибо, как мы выяснили, методы спора у Хомякова далеко не безупречны. Ловкость и виртуозность полемики у него столь отточены, что Хомякову не составляет труда доказать не только бессмысленность, но и просто идиотизм западных исповеданий.
Конечно, и католичество и протестантство надо критиковать и обличать. Но только не терять при этом духовного разумения. Очень многих православных обличение западного христианства вводит в какой-то неуемный раж. Раздаются злорадные крики: «еретики!», «масоны!», «извращенцы!», «у них нет церкви!». И критика Хомякова льет воду на мельницу именно такого - высокомерно-уничижительного - отношения к нашим коллегам по христианству. Но, думается, он тут перегибает палку.
И далеко не всех это удовлетворяет. Проницательный Владимир Соловьев дает критике Хомякова такую нелестную характеристику:
«Вся сила этой полемики состоит следующем весьма простом приеме. Берется западная религиозная жизнь в ее конкретных исторических явлениях, односторонность и недостатки в этих явлениях обобщаются, возводятся в принцип, а затем всему этому противопоставляется «православие», но не в его конкретных исторических формах, а в том идеальном представлении о нем, которое создали славянофилы. Это идеальное представление резюмируется в формуле «церковь как синтез единства и свободы в любви», - и эту отвлеченную формулу славянофилы выставляют в обличение действительного католичества и действительного протестантства, старательно умалчивая или затейливо обходя те явления в религиозной истории Востока, которое прямо противоречат такой формуле» /1,188/.
Разбирать чужие недостатки полезно, если ясно сознаешь свои собственные - вот суть позиции Соловьева.
Тоже скептически, но совершенно с другой стороны подходит к хомяковской критике западных исповеданий о. Павел Флоренский:
«Но неужели, с другой стороны оставаясь членом Церкви, дозволительно отрицать «авторитет, чудо и тайну» или хотя бы что-нибудь одно из трех?» /5, 193/.
Тут, как видим, Флоренский однозначно становится на позиции Великого инквизитора Достоевского. Он - за «церковное кушитство», и совершенно не стесняется этого. Таким образом, налицо две портрета Церкви. Для Хомякова Церковь - «иранство», соборное единство в Духе Святе, которое благодаря этому становится братством в любви и истине:
«Она (Церковь - Н.С.) требует единства полного, и только полное равенство она может дать взамен, ибо знает братство, но не знает подданства» /4/.
Для Флоренского суть Церкви не в братстве, а именно в подданстве, в индивидуальном действии на душу человека, при котором главную роль играют подавляющие «чудо, тайна и авторитет». Впрочем, большинство верующих идет за Флоренским, и лишь очень немногие видят Церковь глазами Хомякова. А Флоренский продолжает:
«Хомяковская мысль уклончиво бежит от онтологической определенности, переливаясь перламутровой игрой. Но эта игра поверхностных тонов, блестящих, но не субстанциональных и потому меняющихся и изменяющих свои очертания при малейшем повороте головы, не дает устойчивого содержания мысли и оставляет в сердце тревогу и вопрос» /5/.
Вот, вот! Флоренский чувствует зыбкость аргументации Хомякова, но не может вывести его на чистую воду - столь виртуозно Хомяков выстраивает свои доводы. Флоренский лишь добавляет:
«а редкая по силе диалектика,- всем известная «хомяковская» диалектика,- придавала положениям Хомякова такую гибкость и такую убедительность, при которых самое сомнительное и самое опасное кажется притупившим острые углы» /5/.
Тут Флоренский прав - Хомяков может доказать все, что угодно. Характеристика «бретер диалектики» (Герцен) и в богословии выступает вполне определенно.
Таинства и обряды
Еще одна сторона веры Хомякова - отношение к таинствам и чудесам. Он безусловно верит, что в таинстве Евхаристии мы причащаемся подлинного Тела и подлинной Крови Христовой. Но весь вопрос в том, что под этим понимать. Хомяков пишет:
«Но знают ли люди, что такое тело по отношению к разуму?... Тот, Кто есть Господь всяческих, не есть ли Господь и своего тела? И не силен ли Он сотворить, что всякая вещь, не изменяя нисколько своей физической субстанции, станет этим телом» /6,118/.
«тот, кто видит в Евхаристии одно лишь воспоминание, равно как и тот, кто настаивает на слове пресуществление или заменяет его словом сосуществление, другими словами - и тот, кто, так сказать, выпаривает таинство, и тот, кто обращает его в чудо чисто вещественное, одинаково бесчестят святую вечерю, приступая к ней с вопросами атомистической химии» /6,118-119/.
Иначе говоря, Господь силен сделать из хлеба Свое Тело, не изменяя его (хлеба) физико-химических свойств. Столь высокое понятие распространяется Хомяковым и на обряды с чудесами. Многих, например, шокирует такое замечание Хомякова:
«Я не допускаю или лучше сказать, с досадою отвергаю в Христианстве все эти периодические чудеса (яйцо пасхальное, воду Богоявленскую и пр.), до которых много охотников. Все это мало-помалу, дало бы, раз допущенное, самому Христианству характер идолопоклонства и, немало было попыток, как вы говорите, обращать веру в магию или по моему названию, в кушитство. К этому особенно склонны паписты...» (К. С. Аксакову, VIII, 353).
При этом он в принципе не отвергает чудес, но считает, что Господь вовсе не ставит чудес на поток, а каждое превращает в уникальное событие со своим глубоким смыслом.
А вот прекрасный афоризм Хомякова, который должны взять на вооружение все христиане:
«Надежда также обязательна, как вера и любовь» (Самарину, 3 окт. 1858 г., VIII, 297)
О духовенстве и о богословии
Довольно своеобразно сложились отношения Хомякова с современным ему богословием и духовенством. Сначала о втором.
Считая свою работу «Церковь одна» очень важной, Хомяков пересылает ее святителю Филарету и пытается получить у него аудиенцию. Но, увы, митр. Филарет посчитал ее «неудобною или сомнительною» к напечатанию А в письме архим. Антонию Филарет высказал соображении о «суемудрии» новоявленного богослова. Диалог не состоялся. Ф. И. Тютчев даже полагал, что именно Филарет препятствовал изданию богословских сочинений Хомякова в России/10,78/.
Низкую оценку богословию Хомякова дали в Оптиной пустыни. О. Климент (Зедергольм), который, как считают исследователи, передает отзыв св. Амвросия Оптинского, тоже сомневается, что миряне могут богословствовать. «Самарин очень ошибается признавая его учителем Церкви». «Когда Хомяков противоречит святым отцам, и пускаясь в высокое богословие или в философские мудрствования, хочет сказать что-нибудь свое, он путается, говорит и не смиренно, и не справедливо, впадает в противоречие с самим же собою, и даже просто в несообразности». «Его «Опыт катехизического изложения о Церкви» неудачен» /1:461/.
Со своей стороны Хомяков современное ему богословие не жаловал. Вот хорошо известный шокирующий отзыв Хомякова об учебнике «Догматическое богословие» митр. Макария (Булгакова):
«Стыдно, что Богословие, как наука, так далеко отстала или так страшно запутана... надобно спешить, а не то отцы напутают. Макарий провонял схоластикой. Он во всем высказывается, в беспрестанном цитировании Августина, истинного отца схоластики церковной, в страсти все дробить и все живое обращать к мертвому, наконец в самом пристрастии к словам Латинским, как напр.: основное для него слово религия, или уморительно-смешное выражение фамилия патриархов. Я бы мог назвать его восхитительно-глупым, если бы он писал не о таком великом и важном предмете. Я рад, что он, так сказать, по образцу деревенских барынь, в контре и пике с Филаретом. Авось, хоть со злости, что-нибудь да осмелятся сказать или из Академии, или из духовенства Московского или Киевского. Но увы, страх так велик, что и личная досада, пожалуй, смолкнет или будет работать подспудно, если не совсем без пользы, то по крайней мере без чести. Стыдно будет, если иностранцы примут такую жалкую дребедень за выражение нашего православного Богословия, хотя бы даже в современном ему состоянии» (А.Н.Попову 22окт. 1848 г., VIII, 189).
Вот тут Хомяков позволил себе явно высказаться о церковном «кушитстве».
Хомяков, видимо, бывал в Саровской пустыни, но относительно Оптиной таких сведений нет. Нельзя сказать, что он сторонился священства. Скорее наоборот, Хомяков общается с еп. Тульским Дмитрием («о болгарах»), переписывается с «парижским священником» о. И.В. Васильевым со священником посольской церкви в Лондоне Евгением Ивановичем Поповым. Наконец, он периодически исповедуется у своего духовника прот. Беневоленского Павла Игнатьевича, бывшего профессора логики Московской академии, а позже - священника, настоятеля церкви Николы Явленного. И все же общения в обществе со священниками не было - тогда священство составляло замкнутое сословие, не вхожее в светские салоны.
Народная соборность и «эмансипация»
Хомяков глубоко размышлял о взаимосвязи Церкви и остального общества. По Хомякову Церковь - не общество, но она есть как бы ствол общества, его основа. Без Церкви, проецирующей свою соборность на все общество, в обществе возможна только борьба и конкуренция. Так на Западе, где церкви нет (в протестантизме) или она не носит соборного характера (в католичестве).
У Хомякова, несмотря на, казалось бы, удивительное постоянство взглядов, можно заметить определенную периодизацию. В молодости он сил, что жизнь общества может быть основана на любви. Затем на первое место вышла другая идея - органичность как основа общества. Позже Хомяков разрабатывает идею церковной соборности, которая является одним из выражений любви и единения в Святом Духе. Но на этом он не останавливается, и в конце концов вырабатывает понятие об обществе, стержнем которого является Церковь. Христианство для Хомякова было «высшим общественным началом». И соборность у Хомякова начинает выступать и как церковное и как социальное понятие: церковная соборность становится основой, задает образец для соборности социальной.
И в этой социальной соборности главное для Хомякова - свобода. Причем не только свобода воли, но и свобода политическая. Поэтому неудивительно, что Хомяков особое значение придавал, как тогда говорили, «эмансипации», т.е. освобождению крестьян. Он не раз очень определенно высказывался о крепостном праве как о позорном рабстве. В своих имениях он по уговору с крестьянами заменил барщину оброком. Наконец, в 1859 г. он написал письмо гр. Ростовцеву, председателю Редакционной комиссии, в котором изложил свое видение реформ. Суть позиции Хомякова: сразу и по единым ценам выплатить помещикам за земли, отчуждаемые в пользу крестьян; деньги же для этого взять из разных источников: займы, продажа госимущества, выплаты от крестьян. Цель Хомякова - достичь максимальной справедливости по отношению как к крестьянам, так и дворянам. Причем со стороны крестьян юридическими лицами должны быть крестьянские общины. Особо отметим, что как и в случае изобретений, Хомяков подробно аргументирует разные варианты решения и, обсуждая их, доказывает, что его решение - наилучшее.
На Ростовцева рассудительность письма произвела впечатление, и он даже хотел пригласить Хомякова на заседания комитета, однако неожиданная смерть Ростовцева помешала этому. В целом реализованный вариант реформы был в русле предложений Хомякова, но основная тяжесть выплат легла на крестьян. Общинный принцип был сохранен, но одновременно был дан старт капитализму, и потому развал общин был делом времени. Интересно, как бы к новым капиталистическим временам отнесся Хомяков? Но Господь его забрал еще до реформы.
Холера
Холера свирепствовала в России, опустошая целые губернии. Любвеобильное и деятельное сердце Хомякова не могло с этим примириться. Со свойственной ему энергией и изобретательностью он выдумывает разные рецепты против холеры и тут же пробует их, бесстрашно разъезжая по своим деревням. Рецепты оригинальные, и в основном на базе гомеопатии, которую Хомяков ставил очень высоко. Вот некоторые:
«Morfii Acetici с водою лавровищневой или с разведенною амигдалиною и в то же время кл. из крахмала с опиумом» (Попову, 1848, VIII, 179)
Или
«имейте при себе стекляночку Ipecacuana или стекляночку Veratum Album. Тысяча человек этим лечены в Мценске, и никто не умер; но доктора не хотят про это и слушать» (там же).
А вот «фирменное» лекарство Хомякова, которым, как он утверждал, было излечено неисчислимое количество больных:
«я бью теперь холеру налету: не только у себя, но и у соседей я ее прекращаю в два три дня... Специфик самый простой: чистый деготь и конопляное масло пополам, начиная от стакана смеси до полурюмки по возрасту больного» (Попову, 1948, VIII, 181).
Нетрудно видеть, что снадобья Хомякова оригинальны, легко изготавливаются, но далеки от медицинской науки даже того времени.
Развязка наступила неожиданно. Осенью 1860 г. Хомяков поехал в свои смоленские имения воевать с холерой. После заехал в с. Ивановское (где, кстати, ни одного случая заболевания не было). Вот тут-то он заболел холерой. Он принял свой «фирменное» лекарство, но оно не помогло. Леонид Муромцев, сосед по имению, попытался дать ему свое лекарство, но Хомяков его отверг. Он уже понял, что это - воля Божия.
«Да ничего особенного, - сказал он Муромцеву, - приходится умирать» /8/.
За минуту до смерти он твердо осенил себя крестным знамением.
Надо подводить черту...
Повторимся: Хомяков внешне прост и понятен, но это впечатление обманчиво -внутренне он необычайно сложен, универсален, глубокомысленен. Хомяков - целая галактика мысли, идей, мнений. Часто одна фраза являет тезис, о котором надо писать целые книги. И потому о нем можно говорить бесконечно. И все же надо подводить черту.
Хомяков первый у нас последовательно, смело, талантливо и в то же время обоснованно высказал главное о русской идее - то, что русская культура, духовность, традиции - не нечто отсталое, чего надо стыдиться, а наоборот величайшая ценность, жемчужина, которую пытаются затоптать в грязи. Мы должны высветить русскую идею во всей красе и жить по ней.
Хомяков, из всех богословов, причем не только русских, дал самое высокое, самое духовное понятие о Церкви. В основе хомяковского понимания Церкви лежит понятие соборности - единения членов Церкви в истине и любви.
Хомяков - замечательный мыслитель-социолог. В основе любого жизнеспособного общества он видит веру в Бога, органичность бытовых установлений солидарность между членами общества. Русская община - именно такое общество, и потому общинность должна стать базисом всего русского общества.
Деятельность Хомякова имела для русской мысли освобождающее значение. Славянофильство стала для России совершенно необходимым этапом, поскольку нарушило господство западной идеологии среди русской элиты и вошло в сокровищницу самобытной русской мысли. Богословие Хомякова также стало провозвестником освобождения русской богословской мысли от инославного влияния. Однако тут Хомяков опередил свое время - имеется в виду время русское, поскольку основные его идеи содержались еще в святоотеческих творениях. Расцвет же русской богословской школы пришелся уже XX век, и тогда хомяковское богословие в полной мере было оценено.
Теперь о недостатках хомяковской мысли. То, что доказывает Хомяков вызывает большую симпатию. Но то, как он это делает, вызывает нарекания. Его изощренная диалектика производит сильное, прямо-таки магнетизирующее впечатление. И все же именно она является слабым местом мыслителя, поскольку зачастую вместо выверенного доказательства предлагает сомнительную конструкцию, граничащую с блефом. Во всяком случае, хомяковские доводы трудно считать обоснованным, добротным доказательством. Именно это во многом вызывало неприятие его идей.
Другим недостатком Хомякова как мыслителя является нежелание им разрабатывать свои же идеи. В его работах рассыпано множество блестящих мыслей, ценнейших замечаний, удивительных формулировок. Но все то как бы блестки, раз высказанные и оставшиеся без развития. Кто знает, может быть в своих спорах-беседах Хомяков развивал их более подробно, и потому не считал обязательным делать это в своих статьях.
Фантастическая эрудированность, всетемность Хомякова является удивительным феноменом, вряд ли сопоставимый с кем-либо в истории мысли и богословия. Таков уж этот человек. Но умение Хомякова твердо стоять на ногах исторических и социологических фактов делает богословскую мысль Хомякова более зрелой, и в результате эта мысль приобретает богословско-социологический характер закладывает основы такой необходимой сейчас богословской науки как христианская социология. Собственно слово «богословие» имеет два смысла: 1) учение («слово») о Боге и 2) суждение («слово») Бога о любом явлении в этого мира. Хомяков был богословом в обоих смыслах. Да, он умел органично соединять в себе высокое богословие с доскональным знанием пород густопсовых. Он видел «и горний ангелов полет, и гад морских подводный ход, и дольней лозы прозяабнье». Впрочем, «гад морских» Хомяков, по-видимому, сумел избежать. Не потому ли Господь прославил его нетленными мощами?
И наконец, последнее. Хомяков совместил как в своей мысли, так и в жизни две непреложные ценности: Россию и Церковь. И ни одной из них он не хотел пожертвовать ради другой, и одну без другой даже не мыслил. И это, на наш взгляд, объясняет его активность в миру - он сам, своими делами хотел участвовать в развитии и преображении России.
А завершить этот рассказ об этом удивительном человеке позволим себе словами Достоевского, сказанными о Пушкине, но применимым и к Хомякову: этот человек «бесспорно унес с собою в гроб некоторую великую тайну. И вот мы теперь без него эту тайну разгадываем».
Литература
1. В.С. Соловьев. Славянофильство и его вырождение // Сочинения, 1909. Т, V, стр. 181-244.
2. Георгий Флоровский. Пути русского богословия. Париж: YMCA-Press, 1983; 3-е издание (репринт).
3. А.С. Хомяков. Церковь одна (Опыт катехизического изложения учения о Церкви) // Сочинения А.С. Хомякова, Т.II, -М; 1909. - с.1-26.
4. А.С. Хомяков. Несколько слов православного Христианина о западных исповеданиях по поводу брошюры г-на Лоранси// Сочинения А.С. Хомякова, Т.II, -М; 1909. - с.27-92.
5. О. Павел Флоренский. Около Хомякова.// Павел Флоренский. Сочинения, Т.2. - с.276-335.
6. А.С. Хомяков. По поводу одного окружного послания Парижского архиепископа// Сочинения А.С. Хомякова, Т.II, -М; 1909. - с.93-168.
7. Ю.Ф. Самарин. Предисловие к первому изданию богословских сочинений А.С. Хомякова. http://dugward.ru/library/homyakov/samarin_predislov.html
8. Записка Леонида Матвеевича Муромцева о последних минутах А.С. Хомякова // Сочинения А.С. Хомякова, Т.III, -М; 1909, прил. с.50-52.
9. О.Л. Фетисенко. Неизвестный отзыв преподобного Амвросия Оптинского и иеромонаха Климента (Зедергольма) о Хомякове // А.С. Хомяков - мыслитель поэт публицист. Т.1 . - М., Языки славянских культур, 2007. - С. 457-462.
10. Н.К. Гаврюшин. «Признак настоящей веры». А.С. Хомяков и Е.П. Ростопчина. // А.С. Хомяков - мыслитель поэт публицист. Т.1 . - М., Языки славянских культур, 2007. - С. 77-89.
13.04.13
