Катерина сидела у стола, как натянутая, готовая оборваться, струна. Усталость, сковала тело, заныла, сжалась, как пружина, до звона в ушах, и заломила в усталых суставах.
Ольга суетилась вокруг стола, бестолково переставляя чашки и тарелки, перекладывая с место на место ложки. Она то искала солонку на полочке умывальника, перебирая зубные щетки и мыльницы, то складывала в четыре рядка несвежее полотенце, прикрывая его крышкой кастрюли, то смахивала рукой с угла незримую паутину, и Катерине казалось, что невестка, наводя порядок, только сгущает вокруг нее незримый хаос, не позволяя ни говорить, ни мыслить.
- Ты сядь, - отрезала Катерина, - Сядь и успокойся.
Ольга вздрогнула, будто Катерины в доме не было, а голос прозвучал с пустого стула.
- Я же не ругать тебя пришла. Ты не ребенок, чтобы тебя ругать.
- А зачем Вы пришли? - спросила Ольга, и глаза ее, колючие и острые, глянули сквозь Катерину в тусклое, угасающее окно.
- Затем, чтобы объяснить тебе, кем жена мужу приходится.
Ольга, едва присевшая на стул, тут же подхватилась и снова стала расставлять на столе тарелки.
Катерина устало вздохнув, принялась выкладывать из своей сумки на стол пакеты и свертки.
- Ставь чайник. Газ работает?
- Нет. Закончился давно.
- А плитка? На чем готовишь?
- В печке. Плитка перегорела.
- Может, самовар разведем?
- Хлопотно. Я включу электрический чайник.
- Хорошо, - буднично согласилась Катерина. - Полет сорвался с цепи, ты видела?
- Видела. Он распустился совсем. Только поесть прибегает раз в сутки, а в руки не дается.
- Дед Филя за кур переживает.
- Кур он съест, - согласилась Ольга.
-Хорошо, что зима, так бы грядки перерыл. И что за порода у этого кобеля? Нисколько не может на цепи сидеть.
- Свободу любит, - кивнула Ольга, наливая воду в чайник.
- Свобода пуще неволи. Что собаке, что человеку. Чем больше свободы, тем сильней печаль, тем строже потом тюрьма. Человек сам себя в тюрьму сажает.
Ольга напряглась. Ковшик с водой замер в ее руке, и вода плеснулась через край чайника.
- Осторожней, - посоветовала Катерина, - Я ему костей привезла, пусть поест.
- Кому?
- Полету.
- А...
- Вынеси на веранду да дверь открой. Он на запах примчится, там мы его и поймаем.
Она протянула Ольге сверток и та послушно выскочила в дверь.
- Голая-то не бегай. Не девчонка, поди, чтобы замечания тебе делать, - недовольно заворчала Катерина ей вслед. Но Ольга не вернулась.
Катерина присела на диван, откинулась на спинку и закрыла глаза. Посидела так несколько минут и, не удержавшись, прилегла на пышную подушку, собранную еще ее свекровью из гусиного пуха. За многие годы подушка не слежалась, не отяжелела, а все так же притягивала и успокаивала усталые головы сладким сном.
Зевнув, Катерина окинула взглядом кухню и отметила про себя, что невестка стала еще аккуратнее, хотя и прежде неряхой не была. Такая тихоня, а такой решительной оказалась: взяла и бросила ее сына. Первого красавца во всей округе. Поселилась в старом дому в глухой деревне - дело ли это? А ему теперь что - гулять направо и налево?
Чистые, словно накрахмаленные половички на сияющих полах, печка безупречная, как в сказке, новые обои - голубые васильки на желто-белой пшенице... Кому он нужен, этот уют и порядок? Ольге? Зачем он ей одной? И для чего она здесь, при этой печке, при этой колышущейся занавеске, при этом старом, заснеженном доме в лесу? Что ей тут сторожить, когда прошлое в старых стенах живет чужое, не ее, не Ольгино прошлое.
У Кати - другое дело. У Кати - свой дом. По бревнышку, по досочке с Павлом построили. С закрытыми глазами каждый сучок и задоринку найдет, каждый гвоздик помнит - который магазинный, который самодельный, из кузницы, для экономии, для крепости...
Крепость сильная вышла, и бросать ее нельзя. Иначе тут же захватит враг - сырость, плесень, время... Время - не враг, а захватчик. Захватит и не отдаст потом. И внукам не отдаст, и правнукам. Если, конечно, они захотят брать. Крепость дома надо беречь, охранять. А зачем им две крепости?
Катерина прислушалась к шуму на веранде, ожидая, когда Ольга вернется, и не заметила, как сквозь шум стали проступать, как мурашки по коже, чьи-то голоса, разговоры. И вот уже то один, то другой человек ходили по комнате, плыли в ее сознании, медленно улыбались и не мешая друг другу скользили сквозь свои тела: и свекровь, и свекор, и муж ее Павел, и братья его, и сестры. Катерина даже не удивилась, как это она пропустила их приход, ей было хорошо, спокойно и сладко от того, что все улыбаются и радуются друг другу.
- Что ж это такое! - возмущенно кричал кто-то за спиной свекрови и та медленно, согласно кивала.
- Кого это он съел у вас на веранде? Кости разбросаны, а он сидит, как барин, лапы растопырил. Кого он съел-то, Катя?
Из-за спины свекрови выглянуло озабоченное лицо деда Фили, а в его ногах начал шевелиться и пухнуть, расти на глазах старый, рыжий кот Пискун, подобранный ею в городе в первый год после свадьбы.
- Куры наши все целы, Липа? - продолжал голосить дед Филя, а Катерина радостно потянулась к пышной молодой шерстке Пискуна. Она так давно его не гладила, так скучала по нему, задавленному автобусом на дороге.
- Тихо ты, тихо, - шикнула бабка Липа и Катерина, испугавшись осторожного шепота, резко открыла глаза.
Ольга сидела на стуле у стола, а у дверей стояли в торжественном ожидании нарядные бабка Липа с сумкой в руках и дед Филя с гармонью на груди.
- Ой, я задремала, - сонно удивилась Катерина и, стеснительно поправив волосы, стала подниматься с дивана.
- Лежи, лежи, ты утомилась, - махнул по-отечески рукой дед Филя, - Ты нам не мешаешь. Я сегодня напиваться буду, как настоящий артист.
- Я тебе напьюсь! - пригрозила бабка, - Сегодня женщин большинство, значит, праздник женский. А ты у нас будешь за генерала за столом. Будешь музыку играть.
- Это мы с удовольствием, - захорохорился дед. Музыку играть один я могу. Бабам разве можно инструмент в руки давать? Вам, бабам, что в руки попадет, то и пропало. Все испортите, поломаете, любой мужской инструмент в негодность произведете.
Дед лихо подмигнул Катерине, но та шутку не раскусила. Более опытная бабка Липа незамедлительно ткнула деда острым локтем в бок:
- Язык-то прикуси! Нахальник, - вполголоса осекла она его.
- А что я сказал? - искренне изумился дед, хотя глаза его были озорными и наглыми.
- Инструмент ему... - прошипела зло бабка.
- Садитесь за стол! - пригласила Ольга.
- А чего она? - возмутился дед, - Разве я не прав? Разве можно бабе в руки давать гармонь? Ну на вот, на, Оленька, возьми, сыграй, справишься?
- Гармонь ему...знаю я... ишшо не пил, а уже начинается... - протянула бабка, остро косясь на супруга и забираясь за стол.
- Вот я и говорю. Нельзя никакой мужской инструмент вам в руки дать. Не справитесь! А не могете, так и не берите! Так ведь хватают, хватают! А не справиться никак. Только все спортют, все поломают. И - на тебе потом, спорченный. Куды - с ним? Со спорченным! Чего празднуем сегодня?
Дед, не глядя на супругу, взял со стола бутылку красного вина, быстро разлил по рюмкам.
- Выбирайте, какой хотите: хотите - прошлый Новый год, или Крещенье, или Сретенье. Все пропустили. А может 8 Марта? А? Только у меня подарков нет...
- Будешь музыку играть вместо подарков, - сказала сквозь зубы бабка Липа, все еще обдумывая про инструмент.
- Заранее нехорошо праздновать, - робко запротестовала Ольга.
- А мы не заранее, мы в самую точку. Мы - отвальную справляем, - сказала Катерина.
- А кто отваливает? - растерялся дед, - Я только собрался привальную, только обрадовался, что деревня ожила, а уже кто-то отваливает?
- Ольга уезжает, - сказала спокойно Катерина.
- Куда? - изумилась Ольга.
- К мужу, - ответила Катерина, - Вот за это и выпьем.
- А хозяйство? - насторожилась бабка Липа, - Кто ж так с животиной поступает? Разве так можно? Хочу - кормлю, хочу - брошу, хочу - всех под нож. Она же живая, скотина. Кобель вон дурной бегает по деревне, и то жалко.
- За животину будет второй тост! - прервал жену дед Филя, - А кобеля мы на веранде поймаем и закроем, не пропадет.
- Интересное дело, - бабка Липа недовольно чокнулась рюмкой со всеми и, поморщившись, выпила вино, от огорчения забыв проследить за рюмкой деда.
Дед, заметив тонкий лучик призрачно мелькнувшей свободы, осушил свою стопку и тут же стал наливать вторую.
- Куда прешь? - ледяным голосом спросила бабка, пихнув его под столом ногой. - На тот свет?
- А за животину-то, за животину-то! - напомнил он ей, и бабка горько закачала головой.
- Ранее животина в хозяйстве за самое главное считалась. Всю семью вокруг себя держала, к земле привязывала. А теперь? Ну как так можно их забижать? Разве это дело - всех под нож? Раньше, даже если семья разваливалась, то все одно, скотину старались не резать, а породистую в городе продавали, чтобы породу сохранить. Жалость раньше была у людей, а теперь нет ее, жалости. Теперь только к себе жалость, мол, разнесчастный я, а скотина - что? Счастливая, что ли? Еще день не наступил, а мы уже грехов насочиняли, уже обижаем его, уже планы строим, как скотину извести! Куда глошешь-то в одиночку!
- Я чтоб не мешать твоей речи, чтоб не перебивать... - оправдывался дед.
Катерина подняла рюмку, жалея деда и предложила выпить за то, чтобы не обижаться ни на себя, ни на завтрашний день, ни на прошлый.
- Сыграй, дед Филя, «Скобаря», - попросила Ольга.
- А вам какого: «Новоржевского» или «Под драку»?
- Давай под драку, - лихо махнула рукой Ольга.
- А драться не будете? Он сильно заводной, - предупредил дед, - Боюся я вам такого играть. Вы ж бабы, вас потом не остановишь. Мы, бывало, в молодости как пойдем на кулачный бой деревня на деревню, стенка на стенку... И-и-эх!!!
Дед рубанул рукой воздух и судорожно передернулся от студеной и горячей памяти.
- А без гармони не ходили, не. Что за драка без гармони? Без музыки - зло прет, а с музыкой - одна красота! С куражом! У-у-ух!!! Кур-р-ражу было во мне! Да, Лип? - радостно уточнил он у бабки.
- Ладно тебе, - раскрасневшись от вина, бабка замигала глазками и задрала высоко подбородок.
- У-ух! - ободрился дед бабкиным согласием, - А я там заглавный был, во всех драках первый!
- Генерал, - согласно кивнула бабка, гордо глядя прямо перед собой.
Дед зыркнул на нее настороженно, но заметив эту гордость, возвысился духом и выпятил грудь колесом.
- Да, генерал! Я там за генерала всегда был. На каждой драке. По моей команде и начало боя и вся битва на мне была. И мир от меня зависел!
- Ну уж, - приостановила его бабка.
- А как же? Все на мне! - сглотнул дед, чуть не поперхнувшись, - Гармониста больше всех потом били, если вовремя игру не прекратить. Тут дело тонкое, ты не лезь!
- Ну уж...
- Не лезь, говорю, Лип, в разговор! Все, хорош! Я как заиграю «Скобаря под драку», так и заходят, и заходят желваки на мордах. А морды-то у нас в молодости покрупней, чем у кабанов были. Да, Лип?
Бабка величественно кивнула:
- Что быки все.
- Ага! - обрадовался дед, что она помнит его молодую морду. - А глаза, как по команде, кровью нальются, а кулаки зачешутся, затяжелеют, ну прям не знаешь, куда их деть! Хуже, чем один инструмент перед зазнобушкой. Так отяжелеют кулаки! Прям некуда девать их! Хоть ты волком вой, какое горе!
- Ну! Чего ты?! - осадила его бабка - Опился?
- Ага, да, - быстро пришел в себя дед, - Это я про начало драки... Заговорился... Гармонь тут ни при чем, я про кулаки.
- Счас прекращу! - строго предупредила бабка Липа. - Или дело говори или играй.
- Интересно, - поддержала деда Ольга, - Я про кулачный бой и не слышала.
- А я один раз видела, - покачала головой Катерина. - Страшное дело. Страшнее ничего не бывает.
- Война страшней, наверное, - сказала Ольга.
- Нет. Война страшна открытой силой, а кулачный бой - скрытой, припасенной для войны. Стихия! Природное явление!
- И чего они петушились, петухи эти, - недовольно поджала губы бабка Липа. - Вот только один щипаный и остался с гармоней своей. Остальные уж на том свете все.
- А петушились, чтобы бабами не стать, дура ты! - воскликнул обиженный за петухов дед, - А остался я один из всех с тобой мучиться, потому что Господь спас в войну, пуля не брала меня. Гармонь била насквозь, на убой, а меня - нет!
- Войну выиграли, страну спасли. Может, потому и спасли, что готовили мужики себя каждый год на кулачных боях. Мужская сила - это мужская гордость, - сказала Катя.
- Вот именно... А она все поперек, поперешная... Лип, мне ж и так тяжко, одному-то...
- Сильно ты нежный, слова не скажи...- обиделась бабка. - Сыграй нам скобаря этого. А ну!
Дед, не дожидаясь конца фразы, растянул меха, и тревожные, дрожащие, низкие звуки, не спеша чередуясь, перемешивались с дребезжащими высокими. Они словно нервно подталкивали друг друга: низкие - сильные, простоватые и откровенные, но очень уверенные в своей силе, устойчивые и незыблемые, засевшие крепко где-то в самом верху правой планки гармони, они были похожи на гудки пароходов, поездов, на звуки моторов самолетов, на лязг гусениц танка...
Они монотонно возвещали о непобедимой своей мощи, и левая рука поддакивала, поддерживала их низкими мажорными аккордами. Мол, это так, это есть, а как же иначе, совершенно верно, спору нет! Но в торжество низких нот вплетались переливы, всхлипы и взвизги высоких, хитроватых, переменчивых, тех, что прятались внизу правой планки под рукой гармониста и изредка, пока дремали верхние, делали робкие, несмелые вылазки, раздражая и дразня слух. Их хотелось придавить, прихлопнуть мягкой, беззлобной ладошкой, приглушить этот тощий коварный писк, которому не отзывалась никак мажорная, жизнеутверждающая левая планка.
А низкие звуки пели и торжествовали, шли вперед и набирали силу, как огромный поезд, не замечающий писклявых, мелких собачонок. Но высокие, хитренькие собачонки, лающие неугомонно и глупо, нервировали, а движение низких звуков набирало силу, наполнялось беспрекословной властью. Кулаки начинали сжиматься до хруста, а душа раскалялась докрасна и желала одного - выплеснуться из тела.
Катерина стала растирать в волнении грудь. Ольга вскочила, судорожно сжала спинку стула пальцами. Бабка Липа, глубоко дыша, прищурив голубые глаза, смотрела куда-то далеко сквозь стену, в дальнюю глубь времен, будто за стеной, прямо у дома, на улице, услышав мистическую музыку, уже собралась вся довоенная молодежь. И братья ее тоже, и батька, который издалека всегда сопровождал их для контроля, а сам в боях не участвовал, так как имел после первой мировой только одну руку. И вот они уже хорохорятся один перед одним, крупные, плечистые, мордастые, с круглыми, светлыми головами. Лица их становятся бордовыми, глаза горячими, тела насыщаются звуками, как соком жизни, и земной кровью, и небесной солью.
А напротив этой стенки стоит другая стенка из соседней деревни. Точно такая же мордастая, плечистая. И не ясно, что им делить, и делить им было нечего, потому что завтра же будут без обид здороваться. И здороваться будут крепким, мужским рукопожатием, если, конечно, ты в бою доказал, что - мужик...
Еще миг, еще несколько дрожащих, писклявых переливов и взвизгов гармошки, и вся мощь простого, низкого, земного, подземного, глубинного нутра рванется, как кромешная масса льдин, прорвавшая мощную плотину терпения.
- Стой! - воскликнула Катерина, - Стой, а то я всю посуду перебью!
Она крепко прижала ладони к глазам и внезапно всхлипнула.
Бабка Липа, тоже видавшая кулачные бои издалека, принялась утирать кончиком платка мелкие, тусклые бисеринки слез. Ольга с пересохшими губами, воспаленными до бешеного блеска глазами, мяла сильными, покрасневшими пальцами спинку стула и буравила взглядом дедову гармонь.
- Ну что? Как я вас? - язвительно спросил дед. - Пронял? Довел? Наливай, Липа, супруга дорогая! Полную! Пронял я вас! А-а-а! То-то! Знайте «Скобаря под драку!»
Бабка послушно налила ему вина, и он быстро осушил стопку, пока она не очнулась от магнетического музыкального воздействия.
- А теперь - частушки! - провозгласил он.
- Нет, не надо, - всхлипнула Катерина, - Теперь не надо.
- Ну, какой ты артист? Разве можно? Довел нас, а теперь частушки не играй, - обиженно сказала бабка Липа, - Теперь играй «Скобаря Новоржевского», тот повеселей будет.
- Разудалый, ага. Счас я вам настроение устаканю. А то вы в бой собрались, а вам нельзя, потому что вы бабы, слезы льете, а драться не можете, одно только все портите. Что ни доверь, все спортют. Хорош реветь. Катерина, слушай другого «Скобаря». Скобари разные бывают: один до слез доведет, другой - до радости. Как мужик. Бывает, какой - с пониманием, а который и... как гаркнет, как топнет ногой! Да, Лип?
Не дожидаясь ответа, дед лихо развернул меха:
- И-и-эх! - подбросил он сам себя на стуле воинственным кличем, и уверенные, торжествующие, теплые, низкие звуки, словно рать издалека, окружая со всех сторон, то приближались, то отдалялись, настораживая и пробуждая. Тут же к низким нотам стали напрашиваться в сопровождающие высокие, тонкие всхлипы и залихватские переборчики, нелогичные по звучанию, робкие и кроткие, хоть и с потаенной, сдержанной удалью, но дурные, как бабы и незлобливые.
Низкие не протестовали, не отталкивали, а наоборот, дружественно притягивали эти странные, непонятые трели. Мажорные, торжественные аккорды левой руки утверждали необходимость воссоединения, и вот уже высокие трели стали увереннее, открытее, веселей. Они все чаще и чаще вплетались в гулкие гудки басов, пока те смиренно не отступили, выставив их в передовые плясовые ряды, как уступает пара мужиков-плясунов сцену бабам-частушечницам, сменив свою грубоватую, мощную медвежью присядку и разудалое самобичевание по плечам, груди, коленкам, пяткам - их мелкой летящей дроби тонких, гулких каблучков.
- И-и-эх! - подкинул себя дед на стуле, и Катерина, схватившись за ворот кофточки, стала медленно топтаться на месте, а бабка Липа замотала отчаянно головой, крепко зажмурив глаза и морщась, будто глотнула кислющего питья.
Объединившись в единую, бурную волну, играющую с огромными скалами тишины, звуки, то отдалялись, но надвигались мощной, готовой обрушиться и все поглотить волной. Они требовали ответа. Раскачав волною память, в которой, как на гладком дне океана, все таилось мирно до поры до времени, звуки смеялись и радовались этому своему дару. Где-то в самой глубине забуянившей крови зрел ответ, который должен был прозвучать, и музыка ждала его, сначала ждала, а потом требовала, и чем сильнее накатывала волна, тем воинственней, напористей требовала музыка счастливого блеска в сердце человека.
Бабка Липка вскочила со стула, раскинула широко руки, подпрыгнула на месте, как молодая коза, и выплыла на носочках на середину кухни. Вдохнув полной грудью и счастливо засияв, она зажмурила крепко глаза и отчаянно замотала головой, словно говоря: ой, да не хотела я, не хотела я, да вы меня заставили. Она вдруг заголосила тонким надрывным голоском на одной плывущей, качающейся на волнах ноте:
Ох, лихо-тошно того жаль, кого в охапочке держал!
Дед, приглушив гармонь, дал ей выкричаться в долгой, зыбкой, как колыбель строке, и когда бабка, переводя дух, открыла отсутствующие глаза, он грохнул во всю мощь радостный, подтверждающий ее слова, проигрыш. Бабка хватанула пересохшим ртом воздух и, крепко прижав руки к груди, снова зажмурила глаза и замотала головой в такт каждому слогу следующей строки, опуская голову все ниже и ниже, словно помогая песне вырваться, выдохнуться из тела, родиться до конца:
А ты, Мотаня, замотала сердце-душеньку мою!
Дед, дрыгнув ногой, стукнул каблуком и закачался вместе с гармонью, с напряженным, серьезным лицом, рванул меха, словно это дело было сейчас самым важным в жизни, и музыка поглотила, растворила в себе все бабкино горе и радость, объявленную только что протяжым ликующим плачем. И так они оба пели, играли, летали в песне высоко и далеко от дома, от деревни, от всего мира...
- О-о-ох! - взмахнула бабка руками, будто это были тяжелые большие крылья и обессиленно, низко поклонилась.
- Ох, тошно мое лихо!
Дед поняв, что бабка просит перерыва, заиграл тихо, почти неслышно.
- Ой, душегуб, всю силушку вытряхнул! Погоди хотя, дай передохнуть!
Дед, прищурив умные глаза, пристально выжидающе глядел на жену и неумолимо продолжал подыгрывать.
Бабка виновато усмехнувшись, послушно раскинула руки и плавно, уже без прежнего отчаяния и удали, замотав головой, пропела:
А я надену бело платье новоржевское шитье-е-е-е
Дед одобрительно кивнув, сосредоточился над гармонью и усилил проигрыш, довольный тем, что бабка не вышла пока из его подчинения.
Катерина села на диван, почувствовав, что ноги ее совершенно не держат. Она смотрела то на деда, то на бабку, то на свою невестку. Смотрела и понимала, что после этого концерта разговора с Ольгой не будет. Уже сказано все, что следует знать.
1. Уточнение в отношении названия рассказа от автора