Когда встречаешь семью художника Ивана Глазунова, понимаешь, что талант - это, в первую очередь - умение любить. Оно проявляется во всем: в творчестве, в отношениях внутри семьи и к друзьям, в отношении к России, к ее природе, культуре, вере. Любовь, сохраненная в семье, передается всем окружающим. Когда находишься в их доме, то на сердце приходит удивительный покой. Кажется, что вокруг нет зла, а если и есть, то где-то очень далеко, на другой планете и в другом времени.
- Говорят, архитектура - это музей под открытым небом, в Вашем доме тоже как будто видишь Небо, а с другой стороны, попадаешь в удивительный музей, но в котором живут люди. Вы находитесь в окружении старинных предметов, книг, икон - и все это органично соединяется с Вашим творчеством, жизнью, даже атмосфера в доме - запах еды, одежда, предметы быта, дети. Какая-то удивительная целостность, единство стиля в нашем эклектическом мире. Нет ничего случайного, и во всем присутствует любовь к нашей истории, к нашему прошлому. В чем смысл для человека обращения к старине?
- Я не верю, что можно прожить, оторвавшись от того, что было когда-то у наших предков. Мне интересно, как они мыслили о мироздании, об искусстве, что для них было прекрасным, что символичным.
- Вы расписываете храмы, пишите иконы, к этому делу существует определенная духовная подготовка. Раньше перед написанием иконы долго постились, молились. А сейчас многие светские художники кинулись в эту форму творчества, иногда смотришь на их иконы, а там злые глаза. Как думаете, сказывается ли образ жизни человека на его деле?
- Только Господь может оценить степень подготовки человека. Это происходит сокровенно от других.
Раньше путь иконописца сливался с образом жизни, техническая и духовная стороны были нераздельны. Сейчас есть те, кто изумительно владеет техникой. Но у них, как правило, не хватает возвышенности. Или человек думает, что достаточно только духовно готовиться. Не знаю, оценит ли Бог такой подход. Икона же не просто объект молитвы, но и высокое искусство.
Я был в Ярославле в церкви святого Иоанна Предтечи в Толочкове. По количеству сюжетов - это самый большой храм в мире, хотя и не такой огромный по метражу. Высота пятнадцать метров. Влезаешь на самый верх и видишь - у ангела блик в глазу, ресницы сделаны. Это не то, что не разглядишь снизу, оттуда даже сюжет плохо различим. Но с каким отношением работали. Человек творил для Бога, не скупился на усилия.
Есть иконы, написанные святыми, например, Алипием Печерским или другими великими иконописцами XVII века. Думаешь, хоть бы чуть-чуть приблизиться к их мастерству. Вот уж как они готовились, наверное. Хотя они были такие же люди, те же у них были проблемы: заказчик-художник, не платят кому-то или кто-то кого-то перекупает. Но для людей духовная подготовка к этому делу была частью жизни и воспитания с детства.
Нехорошо раскладывать, кто из каких соображений пишет иконы. Я не знаю. Но я не могу видеть, когда плохо сделано. Икона - высочайшая духовная форма человеческого творчества, ее нельзя хоть бы как делать.
Приезжаешь в музей города Великий Устюг, смотришь на работы двинских иконописцев, это сейчас захолустье, часть России, о которой мы не слышим. А там такие иконы, что просто упасть можно. Какие-то люди делали другие.
-Вы часто бываете на Севере. Мне очень нравится, как написал об этих местах Паустовский: «Хочется жить сотни лет, чтобы смотреть на бледную, как полевая ромашка северную красоту», где «каждая капля росы и отражение костра в луговом озерке вызывают такую внезапную, сокровенную, такую застенчивую любовь к России, что от нее глухо колотится сердце». И для Вас там есть что-то, чего нет в других местах?
- В эти края уже сто лет люди ездят, что-то ищут, пытаются поймать флюиды древней Руси, которые действительно там остались.
Еще, когда я был студентом, для меня заманчиво и романтично звучало: «Север». Все чего ждал, я там получил. Огромные избы, которые стоят уже много сотен лет, лес до горизонта, свинцовая вода. Когда солнце выйдет, она ярко синяя становится. Природа не испорчена, не торчат никакие страшные дымящиеся трубы. Любому человеку это полезно для глаза, для души. Русь, про которую только в книжках читаешь. Такое чувство из детства приходит, как когда сказки смотрел. А туда попадаешь - вот оно в жизни.
Чем объяснить, что именно там сохранилась эта первозданность?
- При Петре I страна выросла, торговые пути изменились. Из когда-то морских ворот в Европу Север стал глухой провинцией. Но благодаря этому там все сохранилось - не было ресурса перестроить, как центральную Россию.
- А люди, насколько их коснулась цивилизация?
- Жители там, как правило, все местные, не переселенные. Их прабабушки, прадедушки тоже. Люди знают, кто где жил много лет назад.
Поездишь по городам, сколько в советское время оскверненных, закатанных в асфальт кладбищ. Страшное дело. А там, на Севере, еще можно увидеть захоронения даже IX века, на которых высятся старинные кресты. И люди помнят, кто там лежит из их предков или соседей.
Мы подружились там с бабушкой, Александрой Филипповной. Она такой осколок от сказителей, которых в XIX веке возили в Москву и Петербург. Удивляло, что крестьянка какого-нибудь Пинежского уезда знает наизусть столько духовных стихов, былин. Так и наша бабушка, с тремя классами образования, писать и читать не очень-то умеет, но она знает множество старинных стихов. Вдруг про агронома рассказала смешное стихотворение, раннее советское. Потом духовный стих, древний новгородский, как «шла Богородица с горы на гору из волости в волость». Заслушиваешься, чувствуешь, наверное, то же, что и русские послы в Константинополе: «Не знаем, на небе мы были или на земле». Я приехал из неоновой электрической Москвы, сижу здесь, и ощущение такое, как будто все это в книжке читаю.
В девяностые годы они не знали, как деньги выглядят. Им не платили ни пенсий, ни зарплат, но выживали как-то. Ягоды, грибы на столе, то, чем угощали в XVII веке. Дома до сих пор не запирают. У них в языке остались старинные обороты. Поужинать зовут: «Пойдем, попируем». Меня это сразило. Но это все этнография. А когда пообщаешься с человеком, который тебя приютил на ночь, с бабушкой, которая сразу тебе всю жизнь расскажет, начинается переоценка всего. Истории трогательные, и такая душа в них, столько несправедливостей на их долю выпало, и как-то они все вынесли.
-Им вера помогла выжить? Но ведь при советской власти ее искореняли.
-Не скажу, что все такие верующие. Икона-то не всегда есть в доме, вынесли еще в двадцатые годы. Но какая-то душа-христианка осталась у людей. Иногда она оформлена в Православие, если рядом церковь есть. А иногда, в радиусе ста километров нет храма. Но у людей искреннее стремление к Богу, не от культурного слоя, не от прочитанных книг, а просто жизнью воспитанное.
- А в том, что их окружает, в быту, сохранилась история, или все уже выброшено, испорчено временем?
-Мы заходили в избы, там комоды, сундуки расписные. Диковинные птицы, кентавры, царь Давид, играющий и поющий псалмы и звери его слушающие, слоны, павлины. Об этих северных росписях очень мало написано. Есть тексты описательного характера, но про суть изображений почти нет искусствоведческих исследований. Чем самому было интереснее погружаться в это, тем больше возникало желания поделиться найденным. Я пишу книгу, на страницах которой подвожу итог своим размышлениям о началах, природе символики.
Конечно, со временем, образы изменяются, приобретают новые прочтения, но они идут от раннехристианского искусства. Даже государственная символика времен Ивана Грозного складывалась из этих раннехристианских символов, которые сошли со строк Ветхого завета.
- В это время в России еще не было светского искусства?
- В России, конечно, было светское искусство, но у нас его масштаб по сравнению с церковным был невелик. И оно было как бы подчиненным. Оно украшало домашний быт.
- В XVII веке на Западе уже большое развитие получила философская мысль, связанная с именами Паскаля, Декарта, Спинозы и многих других философов. Появились рационалисты, эмпирики, а в России в XVII веке ничего такого не было, зарождение философской мысли связывают только с послепетровским периодом. С чем это связано?
- На Западе разделилась жизнь человеческого ума, он мог свободно парить, не пересекаясь с религией. Это разъединение началось еще при Карле Великом, поэтому там философия, риторика получили значительно большее развитие, чем в России. А здесь было единство, то, что можно назвать целомудрием. На жизненном пути человека не было расставлено такого большого количества умственных капканов, не было разъединения жизненных функций человека и его духовной жизни. В России была особая духовная среда, несмотря на разные влияния. Не было свободных художеств, в европейском понимании, которые творили независимо от постановлений первых церковных соборов и от христианского распорядка жизни.
- Древнерусское искусство существовало автономно от Запада?
- Да, хотя влияний творческих и прикладных было много. Вчитываясь в воспоминания о Москве XVII века, видишь, насколько хорошо люди знали западную жизнь. Но свое национальное было дороже. Что-то было заимствовано, но преломлено в своих интересах. Уже триста лет, как не было Византии, но оставалось ее наследие как благословение родителей детям. Оборвалось все XVIII веком. Галантный век. Пришла светская цивилизация. Она завладела Европой и позже Россией.
- Количество прославленных святых в XVIII веке намного уменьшилось по сравнению с XVII. Это связано с тем, что при Петре I Россия вошла, как пишет большинство историков, в семью европейских народов?
- На самом деле, она и раньше туда входила, просто Европа сначала была другая, близкая еще к византийской традиции.
- Как Запад в то время воспринимал Россию?
- Павел Алеппский, который путешествовал по России в XVII веке и оставил нам свои воспоминания, удивлялся образу жизни людей, той высокой духовной планке, которая была у них. Доброжелательно о русских писали греки, немцы, англичане. Но есть и другие воспоминания иностранцев, которые попадая в Московию из светской цивилизации, писали, что у нас сплошные пережитки, архаизмы. Есть и какие-то смешные перлы. Вот интересно, про манеру женщин носить каблуки. Это, оказывается, в XVII веке еще пишут иностранцы, что «в Москве небывалые каблуки прямо с утра одевают на прогулку, и странно смотреть, как ходят на них женщины».
- Откуда пошел такой искаженный образ России того времени, где люди неграмотные, «разбивают лоб» на молитве? Сейчас много пишут про ту эпоху, упрекают людей в обрядоверии.
- Это, в основном, идет от иезуитов, которые сознательно создавали такой образ России, тайно посещая страну при Петре и Екатерине. Писали, что православные не разбираются в священных текстах, в богословских вопросах и называли их схизматиками. Конечно, не было тогда европейских академий, товарооборотов как в Англии и Америке. Но было понятие Святая Русь.
- Для человека, в первую очередь, важна была духовная жизнь? Тогда люди были ближе к вечности?
- Дорога была прямее. Не говорю, что ничего не держало человека за жизнь. Конечно, любили жить, любили семью, детей. Но люди смиренно шли даже на казнь за идею, которую отстаивали, или на войну.
-Вам бы хотелось жить в то время?
- Ну, посмотреть бы хотелось, хоть несколько минут. Кстати, если в глубину времени выстроить людей, до XVII века получается всего двенадцать человек. Но мы стали за триста лет настолько другие, что нам было бы трудно жить в том пространстве. А вот, как, что происходило, конечно, мечта увидеть. Мне посчастливилось в каком-то смысле побывать в том времени, когда я работал над восстановлением дворца Алексея Михайловича. Утром объявляли, что сегодня, к примеру, делаем, спальню царя или кабинет царевны Софьи, и я мысленно переносился в ту эпоху. Это удивительно, как ты, современный человек, пытаешься воссоздать атмосферу, где бы тем людям было органично существовать. Я глубоко погружался в эту тему. Царский быт был очень скромным и мало отличался даже от крестьянского. Была и парадная сторона жизни для приема послов, торжественных выездов. Тогда слово «царь» было символом того, что мы вообще живы.
- Вы не только воссоздавали дворец Алексея Михайловича в музее - заповеднике «Коломенское», но и перевезли туда деревянный храм с Севера. Как Вам удалось это осуществить?
- Ездили мы по Северу, хотелось увидеть древние срубы, заброшенные церкви. Заехали как-то в большое село, стали спрашивать, есть ли в округе старинный храм. И вдруг продавщица в магазине говорит, что она двадцать лет назад работала в деревне Семеновской, и там была деревянная церковь. Ехали мы туда до заката. Дороги нет. И вдруг среди высоченных лиственниц - Храм. Еще недавно здесь было два. Один сгорел. Его обгоревший остов еще стоит среди бурьяна. А этот деревянный храм, чудом уцелевший, покосившийся, исписанный мерзкими надписями времен атеизма, весь обшит досками. В советское время там находился колхозный склад. Переделанная в амбар сельская церковь, ничем не выдавала свою благородную породу. Только сбоку оторван кусок обшивки. Смотрели, смотрели, фактура, оказалась, древняя.
Любоваться, этюды писать, конечно, хорошо, но надо что-то и возвращать. Пришла идея храм в Москву перевезти, потому что место гиблое, никто там не живет. Был один житель. Он умер зимой от голода. Это в наше время, в две тысячи каком-то году. Заболел, идти не может, а рядом - никого. Вокруг триста оставленных домов, заколоченных, с выбитыми окнами. Когда идешь по деревне, кажется, что тебе в затылок смотрят, хотя никого нет. Кругом лес - раздолье для живописца. Но для человека, которому дорого наше прошлое, виден страшный необратимый процесс. Трагичный пейзаж: заросшее кладбище, речка, изумительные поля, воздух, глухари, брошенный город с храмом.
Предложили церковь музею «Коломенское». Они с радостью согласились, но мы тогда не знали, насколько будет сложным бумажный процесс. Два года пришлось переписываться с разными инстанциями, была действительно настоящая борьба. Архангельская область вдруг стала возмущаться, что наследие увозят, хотя храм ни в одном реестре не значился, и там за последние сто лет не появлялся ни один реставратор. Передвинуть в лесу гниющий сруб по бумагам оказалось не легче, чем сдвинуть с места Большой театр. Но ждать было нельзя, с каждым годом храм все больше кренился, из трех крестов остался один.
Помню, какую радость я испытал, когда бригада реставраторов снимала обшивку, метила бревна. Был март, последний день до закрытия переправы по льду через Двину. Уже колеса машины наполовину уходили в воду. И вот огромные два КАМАЗа вывозят эти драгоценные бревна из леса.
В общем, Москва получила храм - ровесник дворца Алексея Михайловича. Думаю, событие важное для столицы. Храм, который помнит три с половиной столетия, брошенный, но героически дождавшийся своего часа, привезенный за тысячу километров. Теперь люди могут увидеть, как делали храмы. Просто дух захватывает у тех, кто любит деревянное зодчество. А на болоте, откуда привезли тот храм, поставили памятный крест. Может, туда когда-нибудь и вернется жизнь, и его опять по чертежам построят, но сейчас надо было спасать, потому что это драгоценные крупицы ушедшей эпохи.
- Может возникнуть вопрос, зачем тратить столько сил, чтобы перевезти старый храм, не легче ли новый построить?
- Замечательно, что строятся новые храмы, но это не должно затмевать спасение старых - генетическую связь с нашими предками.
Храм - главное, что соединяет человека с Богом, но в наше время это еще и то, что связывает с нашей историей, культурой. Мы плохо знаем, что такое русская деревня, русский город. А церковь нам это очень наглядно показывает не просто этнографическим экскурсом, люди же туда к Богу идут. Церковь - художественное оформление пути к Богу. История искусства и история церкви - неразлучные ветви образования и воспитания.
-Я слышала, что Вы в какое-то время увлекались и старообрядчеством?
- Я и сейчас иногда захожу к староверам. Мне этот дух нравится, не раскола естественно, а дух почившей старины.
- Вы много рассказываете детям о древнерусском искусстве, ездите с ними на Север, они живут в окружении старинных вещей, но современный мир врывается в их жизнь, и в школе они часто видят противоположное тому, что ценится дома. Им ведь может показаться, что их лишили чего-то интересного, возникнет протест.
- Вспоминая свое детство, могу сказать, что прививка культурой сильна сама по себе. Конечно, подросток должен переболеть музыками и всем остальным. Не могу сказать, что хотел бы у всех отнять наушники. Хотя у своих могу иной раз отобрать. Но главное - дать правильное направление мыслям. Наша история, деревянные церкви, иконы, походы в музеи - самая действенная прививка. Не все рождены для искусства, но не может быть воспитания, лишенного культурных традиций. Семейная традиция годами выстраивалась. Она не прививается за день, за два. За детскую душу нужно бороться. Ребенка можно иногда и насильно вести в музей, слушать с ним хорошую музыку. Мы, даже когда едем отдыхать, стараемся выбрать места рядом с благородными руинами.
Сложно воспитывать детей, особенно в Москве. Но надо стараться без всякого экстремизма, озлобленности. Мы не можем отключиться полностью от этого мира, да и нет такой задачи. Вот в советское время как было: многие, кто впоследствии стал священником, в школе носили пионерские галстуки. А дома был свой мир. Хотя школьные предметы были пронизаны атеизмом, но веру все-таки не вытравили.
Сегодня нас призывают к толерантности, то есть терпимости ко всему, даже уродливому. Человека хотят воспитать по единому замыслу, ребенок может вырасти с очень ограниченным набором знаний обо всем и о нашем времени тоже.
Я читал учебники истории, по которым учатся мои дети. Для меня эта программа непостижима. Читаешь, и мало, что остается: какие-то даты, какие-то люди. Нет личного отношения, а ведь тот же XVII век для нас - не просто условные люди, которые ходили в кафтанах, носили кокошники. Это - наши предки, как наши дедушки и бабушки, которых мы знаем и любим.
- Любовь к своей стране, к ее истории и культуре сегодня высмеивается. В либеральной среде повторяют, что патриотизм - «последнее прибежище негодяев». А для Вас, патриотизм, это что?
- Сразу вспоминаю, как мы сидели в избушке вечером при свечке с Александрой Филипповной, о которой я уже говорил. Там, в заброшенном краю, где еще остались черные избы, где электричество не всегда дают, и выходят зимой волки из леса, а где-то рядом с ее огородом рысь караулит кур, она читала нам стихи, которых знала множество. И один из них в этот момент прозвучал как-то по-особенному, как говорят, «на живую». Хотя он, наверное, хорошо известен тем, кто собирает фольклор. Там были слова:
«Не печалься, душа дорогая, не тоскуй ты, но радостной будь.
В небе родина наша святая. В ней наш вечный блаженный приют».
Этим вечером мои убеждения по поводу патриотизма приобрели новую окраску. Что двигало теми, кто отдавал свою жизнь в войне за отечество? Не думаю, что просто высокие слова о любви к стране. Люди защищали свою семью, веру, свое человеческое достоинство, которое неразрывно связано с семьей, домом. В таком контексте патриотизм мне понятен и близок.
- Сейчас многие пытаются заработать себе политический капитал, эксплуатируя тему русских. Русский человек - это кто?
- Я русский человек, несмотря на то, что среди моих предков были и французы, и итальянцы. Вот, Бенуа наполовину француз, наполовину итальянец. Я тоже Бенуа. Наполовину Бенуа, наполовину Глазунов. Так, кто я? Итальянец, француз? Я русский человек, потому что мне дороже всего эта русская составляющая в общем коктейле кровей, приехавших сюда людей, которые создали династию, значимую для России. Л.Н. Бенуа по заказу Николая II строил по всему миру храмы с изразцами в ярославском стиле.
Мои все съехались в Россию кто при Петре, кто от Французской Революции бежал, и здесь, что называется, пустили корни, приняли на себя судьбу Российской империи, что уже во многом говорит о них, как о русских людях.
Например, в том же XVII веке, из мастеров оружейной палаты была треть иностранцев, они принимали Православие. Некоторым было жаловано дворянство. Был, допустим, известный иконописец Башмаков из крещеных крымских евреев. И, тем не менее, русский человек. Был Богдан Салтанов из иранских армян, окрестившийся в православие, ставший родоначальником дворянского рода. Эта фамилия до сих пор встречается. Барон Штиглиц был крещеным евреем, создал в Петербурге уникальное училище, где занимались уже забытыми ремеслами. Были Рубинштейн и Рахманинов. Все вместе пили чай и созидали. В России жили разные народы, но воспринимали ее не как лоскутное одеяло. Все служили единому целому. Россия для них становится земным отечеством, которое дает старт для встречи с небесным. Эти люди несли свои традиции, были со своими привычками. Но все равно растворились в воздухе России. И стали во многом ее выразителями. У них возникло чувство самоидентификации с Россией, как, допустим, у княгини Елизаветы Федоровны. Мы уже не можем сказать, что она немка. Она русская святая. И царь наш. Говорят, что у него малая часть русской крови. Это измышления людей, не понимающих, что такое династические браки. Монарх всегда брал на себя судьбу народа, над которым был поставлен. Или итальянский композитор Кавос, приехавший на службу к Павлу I из Венеции. Он написал оперу «Иван Сусанин», которая стала предтечей одноименной оперы Глинки, потом еще одну русскую оперу, потом еще, и стал композитором, которого называют родоначальником русской народной патриотической оперы.
Все эти люди не были заезжими гастролерами, но делали сознательный выбор, служили московскому царю, принимали нашу веру, язык. Они становились, действительно, русскими. «Бог, Царь и Отечество» - это и есть чувство Родины для них. Наша культура вместе с нашей верой создала всех этих людей. Они выросли на русской культуре и Православии.
А вот совсем близкий пример, грузинский князь Зураб Михайлович Чавчавадзе, с которым мы дружим. Он был в ссылке вместе с отцом, пережил репрессии и не уехал обратно во Францию, где он родился, а остался в России, любит ее и делает для нее многое. Он - директор православной гимназии. Побывав в ссылке в Казахстане, он вырос не в обиде. Его любимый город - Вологда, где он долго жил после ссылки, и где его знали как сына «врага народа». Рассказывает, что и сейчас, когда он приближается к Вологде, у него замирает сердце, потому что там он услышал русский язык, и там понял, что такое Россия, и как она ему дорога.
- Сколько примеров тех, кто не уехал из России даже в то тяжелое время, но остался верным ей. И как много людей стало уезжать потом, когда, казалось бы, нечего уже бояться. Развернулась целая кампания, под названием «валим из России».
- Это старая история, сначала валить из совка, теперь валить из России. Я не осуждаю тех, кто уезжает, но для меня это как бросить свою семью.
- Говорят, все народы существительным именем зовутся, а русские - они исторически прилагательные.
- По словарю Даля, русские - те, кто входил в состав Российской империи, русские поданные. А народы разделялись существительными: великоросс, белорус, татарин. У Есенина, например, в паспорте было написано великоросс. Первыми декретами Ленина это было отменено.
Сейчас говорят, что те люди, которые приезжали к нашему царю на службу и оставались здесь, часто крестились по выгоде. Нет, это были очень серьезно относящиеся к вере люди, которые просто так, на ветер, обещаниями и святым крещением не бросались. Из дворян, которые охраняли русское государство, треть была крещеных в православие немцев и литовцев. Они охраняли Родину. Это были не наемники, а служилое потомственное дворянство. Татары часто принимали православие. Вот, романовские татары на Волге. Целый город крещеных татар.
- Но ведь были те, кто не перешел в Православие. Они все равно ощущали себя частью единой цивилизации?
- Вот, касимовские татары, в отличие от волжских, оставались мусульманами, но служили русскому монарху. Была дикая дивизия из представителей народов Кавказа. Царя предали очень многие, армия, интеллигенция, и русские, и великорусские. Но дикая дивизия зимой 1918 года, когда трещали страшные морозы, стояла до конца и погибла в борьбе с красными. Они сохранили верность присяге до смерти. Царь объединял всех. Не стало царя, появились межэтнические конфликты, и до сих пор не могут с ними справиться, чувство патриотизма стало уходить вместе с идеей, которая была тогда.
- Появились националисты с идеей «Россия для русских». Хотя, Россия - единственная страна в мире, которая сколько приняла в себя народов, столько и сохранила, не разрушила ни единую культуру.
- Изучение чужой культуры вместе со своей приносит колоссальную пользу. У русского царя было множество культурных и политических связей с Востоком, с Азией. Московский Кремль был наполнен мусульманской стариной, которая обогатила наше искусство. Я сейчас пишу книгу о влиянии иранского искусства на русское, о том, как это могло отражаться в орнаментах киота. Даже пелены под иконы могли быть из тканей, сделанных искусными мусульманами в Турции.
Как-то мы посетили ярмарку в Измайлово. Стояли наши, так называемые, сувениры. Матрешки с лицами Ельцина и Горбачева, какие-то странные поделки. Проходим узбекский прилавок, а там, среди блестящего барахла, лежат тарелки. Просто произведение искусства. Ручная работа, как триста лет назад делали. Продавец сказал, что всего один такой мастер остался. Захотелось этого мастера обнять за то, что он есть и что-то еще делает.
Вот эти крупицы остались у каждого народа. Жалко, что такое искусство исчезает. В некоторых школах детей, может быть, и обучают народной росписи, но это все примитивно, на уровне сувенирной промышленности.
- Думаете, сегодня детям интересно народное творчество?
- Очень даже интересно, просто все надо давать на хорошем уровне, а не сводить к скучным занятиям по цветочкам и закорючкам, называя это хохломой. Дети с удовольствием будут смотреть, слушать и овладевать этим искусством, если с ними будут заниматься увлеченные люди. Дети любят народную культуру. А еще им нравится огонь, стрелы, зеленая трава. Компьютер начинается от сидения в квартире. Может, его и надо знать, но то, что нас связывает с природой, с историей, нельзя у ребенка отнимать.
-У каждого поколения свои увлечения. Сегодняшние студенты чем-то отличаются от тех, с кем Вы, к примеру, учились?
- Разница есть, потому что их детство прошло в другом мире. Сейчас, к сожалению, часто сталкиваешься со студентами, ориентированными только на успех. Наверное, обстановка влияет. Люди не могут со стороны на себя взглянуть, критически разобрать свои способности. И очень быстро начинается эйфория от собственных успехов. У Станиславского есть замечательная фраза: «Люби не себя в искусстве, а искусство в себе». Эти слова на много лет вперед. Для всех - артистов, музыкантов, художников.
- А меняется ли отношение студентов к академическому искусству, произведениям прошлого? Сегодня, когда могут назвать картиной или скульптурой любой предмет, как выработать правильные эстетические критерии?
- Современное искусство, оно именно «так называемое». Мы же традиционно живем, ходим ногами, на ушах не стоим. Меняются эпохи, наш взгляд на современную жизнь, на историю, но в жизни отдельного человека мало что меняется. Необходимо сохранить все, что есть в твоей генетической памяти, чтобы твои дети тоже несли это всю жизнь и передали следующему поколению. В глобализационном мире, где все рушится, где все становится одинаковым, актуальнее этого вообще ничего нет. Сегодня Андрей Рублев еще больше актуален, чем в свое время. Художники, музыканты, писатели - те, кто стоят на этих позициях и есть представители современного искусства. Надо рассказывать о людях, которые создают музыкой, словом, красками то, что может удержать человека в жизни. Иначе детям будет нечего делать в мире. Будут самоубийства, наркотики - все, что мы видим в страшном деструктивном потоке. Тот, кто противостоит этому саморазрушению человечества, и есть человек искусства. Он уподобляется Творцу, а не дьяволу, который все разрушает. Искусство - Божий дар человеку для выражения самых высоких жизненных идей.
- Как современный мир может отражаться в творчестве художника?
- Художник пытается запечатлеть то, что любит в настоящем и что-то уходящее в мире. Пытается своим творчеством связать поколения.
- А новые формы в искусстве нужны?
- Новые формы нужны, но они должны быть на основе здорового мышления и психики, и, я убежден, на основе веры. Даже если человек не религиозный, должно быть стремление к Богу, уважение к церкви.
Влезть в церковную ограду, чтобы нагадить или рубить иконы и показывать половые органы, это никогда не будет искусством, какие бы к этому не прилагались постулаты и манифесты продажных искусствоведов. Это скорее можно отнести к порнографии. К душевной порнографии.
У этих людей отсутствует какой-либо дух искусства. Там только деньги, дешевый пиар, состряпанный теми, кто называет себя искусствоведами. Они разрушают человеческую психику и спекулируют на низменном любопытстве людей. Все это в виде акций, глобальных программ, на самом деле - добыча денег для своего круга. От частных лиц не получишь деньги, потому что никто не купит себе домой инсталляцию в виде разбитого телевизора, завернутого скотчем. А некоторые известные музеи такие псевдопроизведения искусства покупают и выставляют у себя. Кому-то это выгодно, кто-то по глупости, а кто от отсутствия профессионализма на эту лапшу уши развешивает. Внушается, что если ты этого не понимаешь, ты отсталый, не прогрессивный. Но это лжеинновации. На самом деле, я не встречал ни одного человека, кто бы серьезно об этом высказался, как о предмете искусства.
-Неужели Вы не встречали ни одного талантливого произведения современного искусства?
- Все мы ждем чего-нибудь интересного. Мне довелось увидеть замечательное произведение современного искусства, когда мы были с детьми в Равенне, которая славится своими уникальными мозаиками. Там рядом с собором была инсталляция. На газоне стоял скрученный сноп из золотой смальты. Не такой сноп, который крестьяне собрали, а уже закрученный комбайном. Он на солнце горел и какую-то ассоциацию давал о хлебе и вине. Смотришь и представляется скошенное поле, вечерний свет, когда солнце все делает таким густо-золотым. Это единственный раз, когда я видел, что эстетика инсталляции не была направлена на разрушение.
Мы вышли после византийских мозаик, величайших в мире, на современную улицу, хотя и старинного города Равенны, и руками сегодняшнего человека из тех же материалов, что и золотая мозаика, был сделан сноп, который нес тот же самый символ хлеба насущного, солнца его взрастившего и человеческого труда в нем воплотившегося. По форме это, может быть, и не великое произведение, но здесь была связь со стариной, которая сохранилась в наше время, в этом была надежда, была наша жизнь и любовь.
-То есть главное, чего нет в так называемом современном искусстве.
Откуда пошла эта эстетика уродства и разрушения?
- На самом деле, корни всего этого идут из революционных лет двадцатых годов. Страна захлебывалась в войне, расстрелы, репрессии, крестьянские восстания, горели города, сжигались усадьбы, били гипсы в академиях и музеях. Шли страшные годы гражданской войны и красного террора. И у этих людей, которые ходили по колено в крови, была своя эстетика, своя форма выражения. Это были непонятные абстрактные фигуры, потому что, работая в ЧК можно только абстрактно начать мыслить. Эта череда деятелей, не могу сказать художников, стала предтечей сегодняшних. Современные деятели «актуального искусства» ссылаются на них. Мол, те «наши крестные отцы».
-Но ведь в этом хаосе были и таланты: Маяковский, Есенин, Блок, Мейерхольд.
- Да, но эти талантливые люди, по-настоящему одаренные словом, в то время погибли. Они шли туда не за деньгами, не за властью. Когда ложная идея обрушилась, запутавшийся в этом человек, дальше уже физически жить не смог, не то, что перемениться и начать служить культу чекистских кожаных курток. Одаренные талантливые люди в этой эстетике не выживают.
- Ну да, это как у Достоевского в «Бесах»: «Не Вы съели идею, это идея съела Вас». Как Вы думаете, против кого больше всего направлена агрессия представителей «актуального искусства»?
- Как бы эти люди ни прикрывались «поиском новых форм», «диалогом» с верующими, я вижу, что, в первую очередь, это всегда ненависть к церкви. А церковь-это связь с нашими предками, с Богом и личностью. Так называемое современное искусство всегда бунтует против Бога.
Когда рубят иконы, когда инсталляции - это порнография, когда пытаются на церкви повесить: «Спасайся, кто может», это оскорбляет не только мое эстетическое чувство, но и гражданское, отцовское. Они кричат: «Вы всегда с автоматом за пазухой, готовы нас расстрелять». Не успеешь и рта открыть, они уже тебе навешивают, что ты кого-то хочешь расстрелять. На самом деле, у них нет даже имен, они все под кличками. Это люди - маски, искусственно созданные своей средой, чтобы быть ее представителями. Мы не видим за ними ни их рода, не их фамилий, семей.
- Как защищаться, как им противостоять?
- Мы можем противостоять, тем, что будем делать свое. Если они открывают повсюду музеи современного искусства, значит нужно создать такие места, где научат любви, гармонии, увлекут тем, что человеку даст питание для души. Человек не пойдет туда, где есть они, если рядом будет настоящая живопись, настоящая музыка, театр. Это здоровый выбор. Человек путем инстинкта самосохранения всегда выберет то место, где ему будет гармонично, хорошо, где он будет чувствовать себя здоровым, счастливым. Он не пойдет в ад. Нельзя бездействовать, нужно создавать свои художественные мастерские. Если по всей Москве создают студии, где вместо рисования учат накидывать краску на холст и обклеивать табуретку газетой, значит надо создать свою школу. Вот, писатель Набоков брал уроки живописи у художника Дабужинского, поэтому он, может быть, и стал прекрасным писателем Набоковым. Если бы он оклеивал табуретки газетами, то вряд ли бы смог создать новую эпоху в слове. Неважно кем будет твой ребенок - музыкантом, художником, бизнесменом, надо воспитать у него вкус ко всему прекрасному в искусстве и жизни.
Я помню, привезли урбинскую Венеру, очередь вокруг пушкинского музея стояла в три кольца. А выставка Коровина - сколько месяцев ее продлевали!
- Вы о чем-нибудь мечтаете?
- Пустые мечты, ненужные картины, которые представляются на несколько минут вожделенными, оттягивают время от серьезной работы над собой. Я грешу тем, что могу долго о чем-то думать, в одну точку смотреть и не сделать что-то хорошее в это время, прожитое в таком дурацком состоянии.
- Может быть, в такой момент, как раз рождается образ, картина?
- Может быть. Излишнее самокопание тоже грех.
А вообще всегда мечтаешь, чтобы не было болезней и чтобы везде тебя встречали с улыбкой, и чтобы, когда что-то нарушишь, тебя остановил добрый гаишник. Но это не мечта, а человеческое стремление ждать лучшего, такая несбыточная мирская надежда. Грезы посещают нас больше в юности, когда думаешь о том, чего не знаешь. А дальше, когда начинаешь в эту жизнь вклиниваться, где надо уже выстоять, то мечты заканчиваются. Не оттого, что мы черствеем, а потому что начинается жизнь, которая делается на чистовик. Второй раз уже не будет. Единственное, о чем ты можешь думать, это - как и где будут жить твои дети. Это, действительно, уже такая осознанная мечта, к которой ты должен сам руку приложить. Можно хотеть, чтобы твой ребенок учился с интересом, встретил достойного спутника или спутницу жизни, но в этом надо проявить участие. Мечта, конечно, должна быть у человека, но надо ее догонять. В ней обязательно должны быть вера, надежда и любовь. Тогда она обретает не только эфемерность, наркотическое самозабвение. А София-премудрость, она мать этих трех основополагающих душевных поисков. Дачу построить или купить машину-это не мечта, а совершенно практическое дело, которое если нужно, надо решать. В первую очередь, хотеть надо того, чтобы в души детей вложить часть своей души.
Моя супруга с детства мечтала о большой семье. Ей виделась комната, в которой много детей, внуков, правнуков, и она там восседает, такой величественной старухой. Большой стол, покрытый белой скатертью, окна открыты, занавески развеваются. Все съезжаются. Большой семейный праздник, когда радуешься каждому, кто приехал. Эта картина может быть мечтой любого человека, который находится в тюрьме или тонет на корабле, сидит в рабочем кресле или стоит у мольберта. Ее может себе нарисовать каждый, в этом и есть красота нашего бытия.
- А Вы тоже всегда хотели иметь много детей?
- Когда появляется чувство любви взаимное, про которое семь тысяч лет пишут и не могут до конца описать, то оно подразумевает продолжение в детях. Если не хочешь иметь детей от любимой женщины, значит, любовь не настоящая. Это крах отношений. Я слышал, иногда с пренебрежением говорят: «Нарожали». Это омерзительно. Ради чего все! Мы же надеемся спастись детьми. И потом, в этом проявляется инстинкт самосохранения, когда тебя много, когда у тебя большая семья - крепче себя чувствуешь в жизни. Это, конечно, тяжело, всем надо уделить время, прибавляет забот, но и прибавляет тебе весу в мире.
- Вы состоялись в своей профессии, но Вы не ставите свое дело на первый план, а иногда ради достижения цели, человек пренебрегает даже интересами близких.
- Карьеризм до добра не доводит. Тебе кажется, что все идет по плану, как ты выстроил, как в рассказе Лескова «Железная воля», но жизнь ставит и подножки. Карьера - это очень сильное зацикливание на себе. Надо жить ради кого-то, тогда будешь счастливее и сможешь реализоваться. Мечты обретают более конкретный вид, когда есть ради кого делать. А так просто заниматься карьерным ростом. Ну, а что потом?
- Ну, можно утешать себя тем, что служишь человечеству.
- Это очень абстрактно. Работе нужно, конечно, уделять какую-то часть дня, года. Но нельзя подчинять своему делу все остальные сферы жизни и других людей. Очень люблю фразу Марины Цветаевой: «Есть вещи намного более важные, чем искусство». Это то, что я чувствовал, но не мог сформулировать. Иногда что-то прочитаешь или увидишь, вокруг чего ты сам ходишь, или музыку слушаешь и думаешь: «Ничего себе, это как будто я написал, только мне Господь не дал такого таланта, кто-то за меня это сделал». Это и есть чистое удовольствие от созерцания. Вот за что я люблю искусство. Оно вообще раньше было больше в ремесло записано. Это сейчас появилось слово «карьера». Тем самым искусство овульгарилось. А когда оно называлось ремеслом, слово «карьера» отсутствовало. У нас нет идеальных обстоятельств для всех наших занятий, увлечений, мы всегда должны по веревке идти и какой-то противовес слева и справа держать.
- Часто люди творческих профессий считают, что им дозволено больше, чем другим.
- Ни для кого не должно быть привилегий. Конечно, художник отличается чем-то от не художника. Он в других сферах существует и думает по-другому. Но это не значит, что он может себе больше позволить.
Недавно один наш друг, человек из большого бизнеса, сказал: «Это же надо, такое счастливое состояние у людей: говорят про музыку, про искусство и называют это работой». В каком-то смысле, это привилегированность.
Но не дай Бог, себе позволить больше, того, что для всех людей считается порядочным. Если в моральную зону заходишь, то, наоборот, ответственнее надо существовать. Понаркоманить или бросить семью, потому что ты «творческий человек», это ненормально. Что же касается бытовых мелочей, бывает, какой-нибудь известный математик, вдруг в разных ботинках выйдет, но это же не проступок. А распущенность нельзя оправдать творчеством. Есть такое понятие, богема. Тем, кто принадлежит к ней, можно что-то такое себе позволить. Но на самом деле все страдают от сделанных против других людей поступков. А по сути никакой богемы нет. Это как гламур, такое же виртуальное пространство. Надо отвечать за свои поступки, слова, кем ты ни был. Все равно спросят рано или поздно.
Если появляется ощущение своей значимости, мессианства, это плохо. У великого музыканта или художника такой гордыни не может быть.
- А что Вам бы хотелось изменить в себе, в своем характере?
- Мне не хватает многих качеств, которые есть в хороших людях. Хотелось бы, например, чувствовать, где можно проявить свою волю, к кому, когда и как с ней вторгаться. Кому-то свыше дано знать, когда ты имеешь право рассердиться, а когда просто не можешь отказаться от своего эго, хочется ногами затопать и закричать. Мне это не дано. И с детьми можно стать злобным папашей, а можно мудрым воспитателем. Надо всю жизнь учиться, чтобы за дело судить и не обидеть маленького человека. Есть высокие примеры людей, о них надо знать, читать, встречаться с ними, если они живы, и делать это совместно со своей семьей, друзьями, тогда рождается великое чувство единения. Вот почему надо в церковь ходить молиться, потому что там общая молитва. А то в своем углу-то хорошо, но иной раз не в тот угол встанешь.
- Какие качества Вы цените в человеке?
- Кротость. Это слово уже почти ушло из нашей жизни, только в церковном обиходе осталось. Его надо золотыми буквами крупно где-то вписать.
- Вы пишите, в основном, женские портреты. Для Вас красота воплощена в женском образе?
- Без образа женщины нет понятия времени. Проходит пятьсот лет, а с портрета, как живая, смотрит на тебя Мадонна. У каждого времени есть свой женский образ. Родить детей - остановить течение времени, бессмертие - женская функция. Женщина-это наша радость, красота, творение Божье для украшения жизни. По женщине, ее роли, стилю судят о том, что происходит в обществе. В любом альбоме по искусству всегда есть женские портреты. В наше время живопись теряет свою ценность, и образ женщины подменяется. Появился гламур, это отношение к женщине, как к товару, как будто о породах лошадей говорят или о собаках. И все эти мини-юбки, голые животы, не прикрытые особенности, которые вообще-то не для всех. Зачем эти лишние эмоции человеку. Правда, не стоит лицемерить или говорить, что тебя это шокирует. Но у меня другие эстетические представления. Кстати, в длинной одежде, юбке, платье больше загадки и эротизма. Мне жалко женщин, что они вынуждены охотиться. Все это действует на развал семьи, на разрушение Богом данных отношений. У женщины роль-то совсем другая. Она не должна быть модным аксессуаром или молчаливой спутницей, которая полагается по статусу, или ломовой лошадью, тянущей на себе все хозяйство. Это крайности культурного кризиса. Если об искусстве говорить, то реабилитировать женщину не нужно. Мы же не стали размножаться через кибернетическую машину. Есть понятие красоты и безобразия. Искусство должно адресовать человека к идеалу.
