Друзья мои!
Я предполагал и нынешнее (3-е) письмо мое к вам посвятить вопросу о Церкви, но некоторые обстоятельства и соображения понуждают меня отложить эту тему до следующего письма, а теперь побеседовать с вами, мои дорогие, о другом предмете, имеющем, впрочем, ближайшее отношение к Церкви - о таинстве исповеди. Передо мной лежат два небольших рукописных документа, увидевших свет, судя по имеющимся в них хронологическим датам, около года тому назад. Один документ озаглавлен: «Отклики на пастырские собрания в храме Христа Спасителя», дата - «неделя мытаря и фарисея 1922 г.». Другой документ не имеет никакого надписания, а дата - «первая седмица Великого поста 1922 г.». Тема той и другой рукописи одна - «общая исповедь»[1].
Мы приближаемся к великопостному времени, скоро наступят недели подготовительные к Великому посту: естественно именно теперь побеседовать об исповеди, если уж затрагивать эту тему. А затронуть ее не только своевременно, но и необходимо. А почему необходимо? - Ответ на этот вопрос дают упомянутые небольшие рукописи, которые я и предлагаю вашему вниманию.
I.
Отклики на пастырские собрания в храме Христа Спасителя
«Православные русские люди! Наступает Великий пост, когда в былое время, по Уставу церковному, русский человек шел в храм, на тайную исповедь к своему отцу духовному, для облегчения своей совести от греховного бремени. Это было трудное дело, дело, требовавшее напряженного нравственного подвига. Человек должен был истязательно допросить себя, в чем он погрешил пред Богом и ближними, и все свои мерзости, содеянные не только делом, но и словом и мыслию, обнажить пред отцом духовным. Сколько стыда и трепета должен был испытать кающийся, чтобы, по слову св. Григория Богослова, здешнею срамотою избежать будущей срамоты![2] Воистину, это было испытание великое.
Теперь, братие, православные русские люди, с падением мрачного деспотического режима и с наступлением светлой эпохи небывалой политической свободы, воссиял свет и в области церковной. Освежающая струя духовной свободы забила и в недрах Церкви.
Ныне, братие, благодарение судьбе, с невозвратным падением старого политического сыска, пал и сыск духовный. С соизволения высшей церковной власти, раскрепощенной от уз царского самодержавия, в православных приходах, руководимых истинными пастырями, постепенно, но неуклонно устанавливается общая исповедь - выходит из употребления исповедь частная; сам собою рушится этот духовный "пыточный приказ", это средневековое насилие над совестью православного русского человека, который, словно ребенок под угрозой розги, должен был, с мучительным стыдом, открывать греховные тайники своей души такому же, как он сам, грешнику, попирая свое человеческое достоинство, насилуя свою благородную духовную природу. Благодетельная судьба вывела, наконец, православного русского человека, так много терпевшего от царя-самодержца и попа-истязателя, на давно жданный простор политической и религиозной свободы.
Узкие врата тяжелого испытания совести, вводившие на вечерю Господню, теперь широко раскрыты, и символом этого расширенного пути к престолу Царя Небесного является новый обычай отверзения царских врат при иерейском служении[3].
Прежде только "нуждницы"[4] восхищали Царство Небесное, теперь никому не возбраняется вход в это царство света, свободы и воистину всепрощающей любви.
Прежде были званые и избранные[5], теперь нет этого устарелого деления: отныне званые - они же все и избранные. Любовь Неба излилась на землю с небывалой доселе полнотой чрез просветленных в последние дни неведомой раньше благодатью архипастырей и пастырей, на новых началах безусловной свободы вводящих Царствие Божие внутрь человека и широко распахивающих врата Царствия Небесного пред свободными гражданами этого царства.
Грядите же, православные людие, на общую исповедь! Грядите не как рабы - вам уже нечего более бояться и срамиться, ибо ни перед одним человеком вы не должны обнажать деяний своих лукавых, а Бог... Он всегда одинаково зрит их привычным для нас милостивым оком. Грядите как сыны, как чада свободы, небывалой на рабской "святой Руси" и ведомой лишь издавна дышавшему духовной свободой протестантскому миру. Возрадуйтесь, ибо недалеко то время, когда вы сольетесь с этим миром в полном единомыслии, разрушив последние перегородки, отделяющие вас от сего славного царства свободы.
Заря этого единомыслия давно занялась на Руси, и только тяжкие оковы мрачного строя мешали ей разгореться. Ныне восходит уже солнце этого сладостного единомыслия - в культе, идее и, главное, в духе.
Паки реку: радуйтесь[6], сыны свободы! Аминь».Неделя мытаря и фарисея, 1922 г.
Таков первый документ, побудивший меня заговорить с вами об исповеди. Полагаю, что вы не обманетесь, как обманывались некоторые, по недостатку духовного чутья, относительно источника тех мыслей, которые высказаны в «Откликах», т. е. поймете, что автор их, конечно, не сторонник «общей исповеди» и тех духовных начал, с которыми связано и из которых происходит это новшество.
Обратите внимание на то, что «Отклики» появились тогда, когда все с внешней стороны было более или менее (принимая в соображение наше время) благополучно в русской Церкви: Патриарх почти беспрепятственно и часто служил в разных московских храмах, ежедневно принимал на своем подворье посетителей, законное Высшее Церковное Управление функционировало, невозбранно говорились всюду проповеди, читались богословские лекции в нескольких местах, в храме Христа Спасителя собирались еженедельно духовные лица и миряне и свободно обменивались мнениями по церковным и религиозным вопросам, - словом, русское православное общество жило, казалось, нормальной духовной и церковной жизнью, сохраняя «единство духа в союзе мира»[7].
Правда, начал уже пошаливать Антонин[8], обнаруживались самочинные новаторские деяния нескольких батюшек[9], но к этому относились довольно спокойною церковная власть, и большинство «православных»: одни - посмеиваясь, другие - поругивая новаторов; третьи, тоже не сочувствуя им, находили, что это - пустяки, на которые не стоит обращать внимания, из-за которых нечего беспокоиться, тем более, что некоторые новинки, как, например, та же «общая исповедь», нравятся иным и привлекают их в храм. Все новшества представлялись явлением, может быть, и не очень желательным, но сравнительно невинным, которое в известный момент, в случае нужды, можно легко пресечь решительным действием высшей церковной власти (Этот оптимизм не оправдался: Патриаршее послание, направленное против богослужебных новшеств[10], не возымело силы - прим. М. Новоселова). Так думало большинство...
Иначе, как видите, смотрел на дело автор «Откликов», презирая грозную опасность в том, что забавляло одних, слегка раздражало других и вызывало снисходительно-презрительное отношение третьих или несколько покровительственное у четвертых.
Из всех новшеств, которыми обогатило нас то время, особенный успех выпал на долю «общей исповеди», «постепенно, но неуклонно» (как справедливо указано в «Откликах») устанавливавшейся в разных приходах и вытеснявшей исповедь частную. Несомненно, что по существу своему это новшество является самым серьезным из всех вошедших в церковный обиход за последние годы, ибо новшество это коснулось таинства, и таинства, к которому чаще всего призывает нас Церковь, таинства, которое заменяет собою для падших христиан (каковы все мы) великое и неповторимое таинство крещения (почему и именуется иногда «вторым крещением»[11]), таинства, подготовляющего нас к достойному принятию величайшего таинства Тела и Крови Христовых.
Автор «Откликов» справедливо поставил это новшество в связь с тем протестантским духом лжесвободы, который проник давно в наше церковное общество и всесторонне растлил его. «Отклики» верно отмечают протестантизацию «культа, идей и духа» некогда святой, православной Руси.
Я знаю, что некоторые из вас, друзья мои, были свидетелями (благодарение Богу - не участниками) «общей исповеди» и имели случаи беседовать с лицами, участвовавшими в ней. Поэтому вы сами можете судить о достоинстве этого новшества и оценить правильность тех выводов, которые сделаны автором «Откликов» из анализа «общей исповеди». Последовавшие в нашей церкви события, которые у нас теперь перед глазами[12], оправдали опасения автора и придали заключительным строкам его «Откликов» характер печального пророчества.
К сожалению, «дух времени», чтобы не сказать - дух тьмы и отец лжи, стоящий за «духом времени», продолжает слепить очи «православных» (пастырей больше, чем пасомых), и, несомненно, «общая исповедь» будет процветать в духовном болоте современной церковной жизни и, подобно болотным огням, завлекать в гибельную трясину бедные людские души.
В оправдание своего новаторства, своей лени и своего нежелания или неумения православно «окормлять» к пристанищу вечной жизни своих духовных чад, протестантствующие иереи-модники (Не нахожу другого слова, чтобы выразить мысль, что многие иереи переняли и ввели у себя «общую исповедь», как моду - прим. М. Новоселова) и иереи-наемники, не вникающие в существо таинства, не опознавшие собственным опытом всей его силы, а потому не разумеющие величия, глубины и условий действенности его, будут, конечно, приводить избитые аргументы в пользу «общей исповеди», как облегчающей им труд пасения словесных овец, в свою очередь, чрезвычайно облегчаемых в труде покаяния этой лжеисповедью[13].
Ссылались и будут ссылаться на первые века христианства, когда будто бы практиковалась «общая исповедь», между тем как тогда имела место совершенно обратная практика: один каялся перед многими, перед целой христианской общиной.
Ссылались и будут ссылаться на пример о. Иоанна Кронштадтского, забывая или не понимая: 1) что хотя о. Иоанн и великий иерей Божий, но не отец Церкви[14]; 2) что если бы и был признан таковым, единичный опыт его пастырской практики (как и личного подвига) не может быть правилом для всех, ибо только «consensus patrum»[15] имеет силу нравственно обязательную для христиан; 3) что «quod licet Jovi non licet bovi»[16]. Это особенно следовало бы помнить «последователям» о. Иоанна, которые так ревностно следуют ему в том, что их без нужды облегчает, и не обнаруживают той же ревности в следовании великому пастырю в трудном духовном подвиге, который он нес в течение всей своей многолетней жизни и который давал ему то, что оправдывало и его практику исповеди. В самом деле, не говоря о том, что к о. Иоанну стекались многотысячные толпы народа со всей России, исповедать которых по установленному для всех чину он не имел физической возможности, следует знать и помнить две вещи:
I. Исповедь у о. Иоанна совершенно чужда была той холодности или мелодраматичности (последняя особенно прельщает не умеющих разбираться в своих духовных переживаниях), которые характерны для «общих исповедей», практикуемых заурядными батюшками, - она была глубоко драматична, иногда с оттенком трагизма, когда люди во всеуслышание, выявляя себя перед всеми (что напоминает, действительно, первохристианскую исповедь), каялись в страшных преступлениях, выкрикивая с отчаянием и вместе с надеждой грехи, может быть, многие годы лежавшие тяжелым бременем на их душах, которые пробуждены были к новой жизни огненным, благодатным словом избранника Божия о. Иоанна.
II. О. Иоанн имел и часто обнаруживал великий и редкий дар прозорливости, который давал ему возможность и, может быть, властно побуждал дерзновенно отводить от Чаши недостойно приступавших к ней после «общей исповеди».
Пусть обо всем этом подумают жалкие, неудачные подражатели славного пастыря земли Русской!
Наконец, пусть они знают и то, что, несмотря на все высказанное об о. Иоанне, последний нередко скорбел по поводу «общей исповеди», прибегать к которой он видел себя вынужденным в силу исключительности своего положения, скорбел, ибо и у него нередко бывали случаи, вопиявшие против такой исповеднической практики...
Ссылались и будут ссылаться на весьма неудовлетворительную практику у нас частной исповеди, обращающейся часто в пустую формальность, вследствие хотя бы скопления огромного количества «исповедников» в некоторые недели Великого поста. Но что же из этого следует? Уж, конечно, не то, что плохо обставленный фельдшерский пункт надо уничтожить и заменить его хатой ворожеи. Не надлежит ли, напротив, употребить все меры к тому, чтобы фельдшерский пункт преобразовать в хорошо оборудованную больницу с понимающим и любящим свое дело врачом и соответствующим персоналом служащих, с настоящими лекарствами (а не суррогатами) и с ежедневным, а не с еженедельным приемом больных?
Ссылаются на возрастающую любовь мирян к «общей исповеди» и на их благодарные чувства к иереям-устроителям оной... Что сказать на это? Сказать можно много, очень много, но на сей раз отвечу лишь словом Апостольским: «...будет время, когда здравого учения принимать не будут, но по своим прихотям будут избирать себе учителей, которые льстили бы слуху; и от истины отвратят слух и обратятся к басням» (2 Тим. 4, 3-4).
И, воистину, «общая исповедь», принимаемая за таинство, есть басня, о чем сказано будет ниже.
Говорят: «если люди так стремятся на "общую исповедь", значит - они хотят исповедаться». Я делаю обратное заключение: «если люди так стремятся на общую исповедь, значит - они не хотят исповедаться» (если, конечно, под исповедью разуметь то, что всегда разумелось в Церкви под этим словом и что совершенно понятно для всякого сколько-нибудь серьезно проходящего духовную жизнь).
Далее: иереям дана власть вязать и решить (собственно, она дана только епископам, а иереи пользуются ею «по необходимости и с разрешения епископа» - блаж. Симеон, архиеп. Солунский[17]). Эта власть сказывается, главным образом, при совершении таинства исповеди. Спрашивается: как при «общей исповеди» иерей будет вязать? А если «общая исповедь» лишает его власти вязать (а она неизбежно лишает, если иерей не имеет дара прозорливости, подобно о. Иоанну), то неизбежно он теряет власть и решить, и тут мы подходим к тому пункту нашей беседы, который высказан кратко, но совершенно ясно во втором документе, лежащем предо мною. Пункт этот гласит, что «общая исповедь» не есть таинство и разрешения грехов участникам оной не дает.
Вторая рукопись, как я сказал, не имеет заглавия. Она может быть названа «Братским увещанием прельщаемых "общей исповедью"». Привожу текст полностью.
II.
«Остановитесь, православные люди, идущие на так называемую "общую исповедь"! Не поддавайтесь вражьему обольщению, подменяющему святое, строгое, воистину спасительное таинство покаяния нервным взвинчиванием, сентиментальными воздыханиями и сладким, погибельным самообманом получения по дешевой цене подступа к страшным Тайнам Господним! Петроградские пастыри, на общем собрании, единодушно и решительно отвергли "общую исповедь".
"Так называемая «общая исповедь», - пишет профессор Петроградской Духовной Академии протоиерей Налимов, - не имеет никакого отношения к таинству покаяния... она разрешения ни от каких грехов не дает, является не заменою исповеди, а полною отменою исповеди пред причащением и всецело оставляет на совести каждого участника ее полную ответственность перед Господом непосредственно за достойное или недостойное принятие Его Тела и Крови"[18].
Итак, разрешение грехов, возвещаемое иереем на "общей исповеди", не имеет силы и является обманом (может быть, бессознательным) со стороны священника и самообманом со стороны пасомых, воображающих, будто они истинно исповедались и действительно получили разрешение своих прегрешений.
Не обольщайтесь, братие: Бог поругаем не бывает (Гал. 6, 7). Не полагайтесь на очистительное действие истерических воплей или замирающих трелей проповедников и руководителей поддельной исповеди, а с трезвенным вниманием ума и тихою, покаянною молитвою сердца ищите истинного пути очищения лукавой совести у пастырей, пекущихся, по примеру и завету Пастыреначальника-Христа, о каждой овце особо. Со страхом и трепетом свое спасение содевайте (Флп. 2, 12) узким путем многотрудной для совести, но спасительной для души частной исповеди, а не через широкие, но обманчивые врата общей, - устремляясь в Царствие Божие... Аминь».
Первая седмица Великого поста 1922 года
Вижу, что письмо мое выходит чрезмерно длинным, и в то же время не могу остановиться: слишком важна тема и слишком бередит она сердце.
Дорогие мои! Отнеситесь с возможной серьезностью к этому серьезнейшему вопросу и не позволяйте себе и в малой степени, даже мыслию, не то что делом, погрешать против святого таинства. Держитесь твердо следующего правила: если где практикуется «общая исповедь» как законченное в себе таинство, а не как только подготовка к серьезной частной исповеди (что надлежит весьма приветствовать), там поругана величайшая святыня, долженствующая соединять нас с телом Церкви (См. второе мое письмо - прим. М. Новоселова).
Мне очень хотелось сделать некоторые выписки о таинстве исповеди из творений блаж. Симеона, архиеп. Солунского, но это слишком бы удлинило мое и без того непомерно растянувшееся письмо. В следующем письме предполагаю вернуться к вопросу о Церкви. Если оно выйдет покороче, я, может быть, присоединю к нему в качестве «приложения» упомянутые выдержки из блаж. Симеона.
Мир вам, дорогие! Молитесь обо мне грешном!Любящий вас и молитвенно памятующий брат о Господе...День св. муч. Татианы и св. Саввы архиеп. Сербского.
12 января 1923 года.Р. S. Очень рекомендую вам прочитать и продумать «Чин исповедания», помещаемый в «Требнике»[19]. Он многому вас научит.
-----------------------[1] Факты общей исповеди, т. е. одновременного совершения таинства покаяния над несколькими исповедующимися (обычно мотивируемого затруднительностью единоличной исповеди при большом стечении кающихся), в качестве отклонения от законного порядка издавна были известны в Русской Православной церкви, которая неизменно высказывала свое отрицательное отношение к ним. Особенно широкое распространение практика общей исповеди получила после революции 1917 г.; сохраняется она и в настоящее время.
[2] «Зная, как крестил Иоанн, не стыдись исповедать грех свой, чтобы, подвергшись стыду здесь, избежать оного там; потому что и стыд есть часть тамошнего наказания. Докажи, что действительно возненавидел ты грех, пред всеми открыв и выставив его на позор» (Слово 40, на Святое Крещение // Творения иже во святых отца нашего Григория Богослова, Архиепископа Константинопольскаго. Ч. 2. М., 1844. С. 299).
[3] Подразумевается широко распространившаяся после 1917 г. практика награждать митрофорных протоиереев правом совершать литургию, подобно архиереям, с открытыми царскими вратами - до «Херувимской» или даже до «Отче наш».
[4] Мф. 11, 12 - «употребляющие усилие» (церк.-слав.).
[6] Парафраз 4-го припева 8-й песни пасхального канона: «Ангел вопияше благодатней: чистая дево, радуйся, и паки реку, радуйся...» (Триодь цветная. М., 1975. Л. 6 об.).
[8] Еще до обновленческого раскола еп. Антонин (Грановский), будущий глава обновленческого ВЦУ, совершал в Заиконоспасском монастыре на Никольской улице богослужения с введением различных новшеств. Служба шла на русском языке в переводе самого еп. Антонина. «К служению он выходил из алтаря уже в архиерейских ризах, отменив длинную церемонию облачения архиерея, что давало повод некоторым называть архиерейскую службу не Богослужением, а архиерееслужением» (Марцинковский В.Ф. Записки верующего. Прага, 1929. С. 307-308). Евангелие Антонин читал спиной к алтарю. Другими новшествами были: «произнесение вслух евхаристического канона <...>, общенародное пение, чтение Апостола и Часов людьми из народа, которым это поручалось Владыкой, - так что каждый верующий должен был, идя в храм, быть готов участвовать в богослужении» (Левитин А., Шавров В. Очерки по истории русской церковной смуты. Т. 1. Kusnacht, 1978. С. 154). Но наиболее неприемлемым нововведением Антонина «была так называемая евхаристическая реформа - преподание мирянам евхаристии прямо в руки. И хотя этот способ преподания евхаристии соответствовал древним обычаям, но аргумент, который приводил в его пользу Антонин (гигиенические соображения), оскорблял религиозное чувство, для которого нет и тени сомнения в том, что Христос может своей силой исцелить любого болящего и тем более предохранить любого приходящего к Нему от заразы. Крупной ошибкой Антонина было и уничтожение (в 1924 году) алтаря - престол был выдвинут на солею (по другим источникам - в центр храма. - Е. П.). Эта реформа тоже не могла быть принята религиозным сознанием, которое привыкло окружать особым благоговением то место, в котором совершается величайшее из таинств» - впрочем, «Антонин практиковал эти формы лишь на протяжении краткого времени, а затем от них отказался, восстановив обычный порядок причащения» (Там же. С. 155).
[9] В качестве примера можно указать на «свободную православную общину» петербургского протоиерея И. Егорова, после смерти которого в декабре 1921 г. «община избрала на его место бывшего своего диакона в его заместители посредством общего возложения рук, соборне с незримо присутствующим почившим пастырем» (Марцинковский В.Ф. Записки... С. 273).
[10] В этом послании от 4/17 ноября 1921 г., в частности, говорилось:
«...Совершая богослужение по чину, который ведет начало от лет древних и соблюдается по всей Православной Церкви, мы имеем единение с Церковью всех времен и живем жизнью всей Церкви... При таком отношении пребудет неизменным великое и спасительное единение основ и преданий церковных...
...Божественная красота нашего истинно назидательного в своем содержании и благодатно-действенного церковного богослужения, как оно создано веками Апостольской верности, молитвенного горения, подвижнического труда и святоотеческой мудрости и запечатлено Церковью в чинопоследованиях, правилах и уставе, должна сохраниться в Св. Православной Русской Церкви неприкосновенно, как величайшее и священнейшее Ее достояние...» (цит. по книге: Акты Святейшего Тихона, Патриарха Московского и всея России; переписка и позднейшие документы о каноническом преемстве высшей церковной власти. 1917-1943. М., 1994. С. 181).
В утверждении Новоселова, что патриаршее послание «не возымело силы», содержится некоторое преувеличение; это можно проиллюстрировать признанием идеолога «прогрессивного» духовенства А. Введенского, сделанным им в 1923 году - апогее обновленчества в Русской Церкви: «Под влиянием Петра Полянского Тихон подписывает декрет, запрещающий какие бы то ни было новшества в Церкви под угрозой самых крайних мер церковного взыскания. Декрет рассылается по всей России и особый отклик находит в Петрограде. Здесь почти поголовно всем духовенством этот декрет приветствуется как кладущий наконец предел неугодному реакционерам явлению. Однако этот же декрет, являющийся апогеем тихоновского консерватизма, явился и переломным моментом в истории тихоновщины. Он оказался психологически неприемлем для многих. В Москве протестует в лицо самому Тихону священник Иоанн Борисов. В Петрограде к митрополиту Вениамину с протестом против действий Тихона и его отправляется депутация из архимандрита Николая Ярушевича, протоиереев Боярского, Сыренского, Белкова, Кремлевского и меня. <...> В Вениамине сочувствия мы не встретили. Более того, он отнесся к нам враждебно, не поняв нас. Но в разговоре, когда мы выяснили ему весь ужас, который несет за собой декрет Тихона, все же получили его благословение служить и работать по-прежнему, невзирая на волю Тихона. Это был своего рода революционный шаг со стороны Вениамина. По другим епархиям декрет Тихона принимается к сведению и исполнению. Некоторых охватывает отчаяние - сознание бесплодности пастырского делания, лишенного творчества и инициативы, как того требовали дух и буква тихоновского циркуляра. Прот. Боярский хочет уйти от активной работы, другие решаются не подчиняться ни за что, утверждая, что этот декрет затрагивает их религиозную совесть. А, в общем, все это единицы. Мрачные оо. протоиереи и черносотенцы-епископы торжествуют. Тягостно даже вспоминать этот период» (Введенский А. Церковь и государство. М., 1923. С. 241-242).
[11] «От сих всех отныне должен еси блюстися, понеже вторым крещением крещаешися, по таинству христианскому» // Требник в двух частях. Ч. 1. М. Издание Московской Патриархии, 1979. С. 82.
[12] Речь идет об обновленческом расколе.
[13] Всесторонняя критика общей исповеди дана священником о. Валентином Свенцицким в его работе «Шесть чтений о таинстве покаяния в его истории» (Надежда. Вып. 2. Франкфурт-на-Майне, 1979. С. 105-178).
[14] О. Иоанн Сергиев (Кронштадтский) был канонизирован на Поместном Соборе Русской Православной Церкви 7-8 июня 1990 г.
[15] «Согласие отцов» (лат.).
[16] «Что позволительно Юпитеру, то не пристало быку» (лат.).
[17] Св. Симеон, архиепископ Фессалоникийский. Ответы на вопросы, предложенные блаж. Симеону от архиерея // Писания свв. отцов и учителей Церкви, относящиеся к истолкованию православнаго богослужения. Т. 3. СПб., 1857. С. 148-149.
[18] Тезисы докладов о современной покаянной дисциплине профессора Петроградской духовной академии протоиерея о. Налимова (тезис 23) // Путь. Париж, 1929. № 18. С. 86-87. Следует отметить, что о. Налимов, призывавший своих духовных чад к как можно более частому причащению, вводил в широкую практику причащение без исповеди, заменяя ее еженедельной духовной беседой (см. статью: Сове Б. Евхаристия в древней Церкви и современная практика // Живое Предание (Православие и современность). Труды Православного Богословского Института в Париже. Париж, 1937. С. 193).
[19] Последование о исповедании // Требник в двух частях. Ч. 1. М., Издание Московской Патриархии, 1979. С. 71-90.
Примечания и комментарии: Евгений Полищук
