Дикий ручей

Зеркала иногда ошибаются, искажая действительность. Так же бывает и с оконными стеклами. Егор Тимофеевич очень страдает от такого искажения. Поскупился один раз, а мучается каждый день, в глубине души ждет, чтобы кто-нибудь ему окна перебил, и тогда придется новые стекла вставить. Взял он пятнадцать лет назад, когда менял оконные рамы в доме, упаковку уцененного стекла, а оно оказалось «гулячее». Идешь по дому, глядишь в окно, а там деревья плывут и извиваются, как гады на своих хвостах. Порой кажется, прячется за ними кто-то или ползет мимо дома. Уже пятнадцать лет не может привыкнуть Егор Тимофеевич к своим стеклам и терпеть их не хочет, и разбить не в силах, и поменять возможности нет - жена не дает.

- Что тебе с ихних гулянок? Гуляют и пусть гуляют. Тюль на них повешена, шторы хорошие им куплены, пусть дальше гуляют. Привязался к окнам. Это ж какие деньжищи надо выложить, чтобы поменять их! Иди на крыльцо, сядь и гляди, кто идет, кто стоит, кто летит. Там ничего не гуляет, когда трезвый. Пил бы меньше...

- Маня, ведь это ж можно испортить все нервы! Вот, кажется, Нинка пошла. Эта вот рябинка на опушке, как будто Нинкина пальтуха. Вишь? Гляну - нету Нинки. Психика моя нарушается с годами от такого обмана.

- А ты зачем за Нинкой следишь? - настораживалась жена Маня, - Что тебе надо от Нинки? Она замужняя баба. Вот если кто и «гулячий», так это ты, а не наши окна.

- Причем тут Нинка?! Это к примеру! Твои вот лилии в палисаднике - будто стадо овец мимо дому. Ужаснешься тут! Какое стадо? - у нас в деревне нет овец. А в голове-то моей, когда иду, да косым взглядом зыркну - стадо!

- Это от водки.

Жена Маня завешивала шторы, поправляла тюль и включала свет.

-Ну, теперь нету овец?

-Теперь электричества нажжешь на сотню. Давай, давай, пенсия большая.

В субботу после бани Егор Тимофеевич захотел выпить. Дело было уже к вечеру, темнело, жена Маня смотрела телевизор и не предлагала мужу после бани стопочку. Егор Тимофеевич подошел к окну, чтобы занавесит штору, глянул на улицу, да так и обмер:

- Мать честная! Заяц идет!

- Где? - подхватилась с дивана жена Маня.

- По улице идет, на задних лапах, как человек!

- Скорей, стреляй его!

Жена Маня бросилась в сени за ружьем.

- Беги, Егор, а то ускачет!

- Мать честная! - прилипнув лицом к окну, изумлялся Егор Тимофеевич, - Где ж это видано, чтобы зайцы по деревне на задних лапах ходили? Мань, а может это чей-то кролик?

-Кролик? - жена Маня на секунду замешкалась, - Все равно, на нем не написано, чей это кролик, на ружье.

-И ты глянь, на задних лапах, по сторонам поглядывает... Не, ну как я в такого стрелять буду? Я не смогу, Мань...

- Ну-ка?

Жена Маня, отпихнув большим боком мужа от окна, прижала нос к стеклу:

- Не видать...

- Под фонарем смотри, на дороге.

- Дорога белая, заяц белый, ничего не вижу, все слилось. А ты не пьяный?

- Откуда? Ты ж не наливаешь с бани? Что мылся - что не мылся. Смотри, вон подскочил... Глянь, Маня, а он ведь пляшет... И вприсядку...

- Где?

- Я в такого стрелять не смогу, Маня, нет, не смогу, - вздохнул Егор Тимофеевич, давя оконное стекло распаренным в бане лбом.

Жена Маня вновь уставилась в окно и вновь ничего не увидела, кроме извивающихся, как змеи, жердей штакетника.

- Не вижу ничего. Ну и оставайся без мяса. Добрый такой.

Она махнула рукой и отошла от окна. Егор Тимофеевич подставил стул к окну и сел поудобнее, чтобы наблюдать за зайцем.

- Вот до чего дожили, Маня, зайцы. На задних лапах по деревне ходят, будто они тут живут. Еще и пляшут вприсядку.

- Чего ж не плясать, охотники теперь такие пошли, что и ружье боятся в руки взять. Он завтра еще и медведя тебе к дому приведет, вместе плясать будут. А ты сиди, смотри на них из окон, пока стекла не перебьют.

- Как же они перебьют? Не догадаются.

- Плясать догадались, и стекла перебить догадаются. Поди, застрели зайца, слышишь? Я с картошкой натушу. Большой заяц-то? Чего он делает там?

- Да стоит пока. Думает. Во, глянь, глянь, развернулся... Не иначе и правда к нам в гости решил пойти. Ну как я такого пристрелю?

- Ну-ка...

Жена Маня все-таки бросила вязание, снова подошла к окну.

- Где он?

- Под забором, идет вдоль жердей. Может, случилось у него что, помощи просить пришел?..

- Какой помощи? Он же заяц, а не человек. Не вижу я никого...

Жена Маня так разволновалась, так разнервничалась, что накинула на плечи фуфайку и вышла на улицу. Там, повернувшись лицом к окну, стала махать руками, мол, нет зайца, не видать нигде.

Егор Тимофеевич указательным пальцем направил жену в сторону леса, туда, где по бокам узкой тропки пухли нехоженые огромные сугробы. Жена Маня послушно обошла кругом двор, через калитку вышла на дорогу, оттуда махнула мужу головой и развела руки в низком поклоне, мол, нет зайца, ускакал.

Егор Тимофеевич строго ткнул указательным пальцем в темнеющие сосны на опушке леса, и жена Маня послушно направилась к соснам по натоптанной тропинке, то и дело наклоняясь и пристально разглядывая снег то справа, то слева.

Егор Тимофеевич занавесил штору, открыл охотничий сундучок с порохом, достал оттуда полбутылки медицинского спирта, развел часть кипяченой водой и спокойно, как свободный и неженатый человек сел за стол. Налил стопку, выпил, крякнул, хрустнул огурцом, сладко зажмурился, фукнул вправо. Налил стопку, выпил, крякнул, хрустнул огурцом, сладко зажмурился, фукнул влево. Налил стопку, выпил, крякнул, хрустнул огурцом, сладко зажмурился, фукнул прямо перед собой и чуть не заплакал - как же хорошо жить одному!

Когда жена Маня вернулась из леса, Егор Тимофеевич пел. Пел он громко, слышно было и в лесу.

- А, хорошо, что ты пришла, а то некому слушать, - заметил Егор Тимофеевич и продолжил песню. Он любил длинные песни, грустные, печальные, тягостные. Ему от таковых становилось сладко и вольно на душе. Пел он про ямщика, про златые горы, про лучинушку и не позволял, чтобы его прерывали. А жена Маня постоянно прерывала, перебивала вопросами и советами. Поэтому Егор Тимофеевич разбил заварной чайник об печку, стопку - об пол, а несколько чайных чашек - об дверь. Потом он собрал вещи и ушел из дома, объяснив свой уход тем, что все ведьмы живут одни, а нормальные люди - отдельно от ведьм. И что лучше зимовать у Горыныча.

Горыныч - это старый, одинокий бобыль, неизвестно откуда прибывший и поселившийся в заброшенном доме на краю деревни. Его звали то ли Альбертом, то ли Ринальдом, то ли Эдуардом, то ли Рудольфом, потому деревенские дали ему официальное имя попроще - Додик, а кличку - Горыныч. Он был толстый, пузатый, ленивый, кудрявый, наглый и вороватый. Таким быть в деревне было не принято.

Горыныч был змееловом, ловил с весны до осени змей, складывал в сундук, кормил их мышами, крысами, прочей живностью, доил, выпаривал на электрической плитке яд и сдавал его неким скупщикам, приезжавшим на черной блестящей машине раз в месяц.

Сундук с ядовитыми змеями был объектом суеверного страха всей деревни. Началось все с его появления в доме Горыныча.

Сундук был вытащен Горынычем из старого дома бабы Нюши Комихи после ее смерти.

- Кто тебе разрешил воровать? - пыталась его остановить одинокая молодуха Верка.

- Чего тебе, Вер, не лезь. Дел других нет? Кому этот сундук нужен? Скоро и твой будет валяться посреди улицы, - бубнил Додик, примериваясь, как поудобнее установить сундук на ржавую тачку, взятую на огороде у дачника Моряка.

- А тачку где взял? Не твоя ведь тачка! Как не стыдно?! Зачем ты хозяйничаешь в деревне, воруешь у людей? - не унималась Верка.

- Успокойся, тачка моя. Я ее купил.

- Как ты мог ее купить, если Моряк не продавал ее, он ведь уехал на зиму! Ты ее из сарая у него украл, что ли?

- Верка, - пыхтел Додик, - Ты неугомонная. Наверное, замуж хочешь. Пойдешь за меня замуж?

- Придурок...

- Слышь, Вер, приходи вечером, я тебе стопочку налью. Бесплатно почти. Ну, сама понимаешь.

Верка, хоть и одинокая баба, хоть и неудачница, а ярилась, как замужняя, подзащитная:

- Свинья ты жирная! Не боров даже, а свинья! Мне твоя стопочка нужна? Замок выломал в бабы Нюшином доме! Я в милицию позвоню!

- Чего ты на него кричишь, брось, - махал рукой подошедший дед Леша, - Пусть он этот сундук берет, ему змей некуда деть, старый мал им. Могут по деревне расползтись.

- Как это - пусть?! - удивлялась Верка, - Он ведь так всю деревню растащит. Развел питомник. Я в санэпидстанцию позвоню!

- Ташит, ага, это есть... Везде побывал. Додик, и когда ты наешься?

- Никогда. Давай-ка, дед, помоги поставить.

Верка не могла успокоиться:

- Ходит по огородам, морковку тягает, свеклу. Где что увидит, то и берет. Ты сажал ее, эту свеклу? А?! Лук ворует, картошку копает целыми мешками. Это что ж такое?!

- А ты видела? - рассердился Додик.

- Видела! И все видели.

- Врете! Вы тут все друг у друга воруете, а валите на меня!

- Мы?!... Да никогда! Пока тебя бес не принес в деревню, никогда такого не было!

- Он по ночам тягает, не увидишь. Так, Додик? - спросил дед Леша.

- Так,- кивнул Додик.

- Как это - по ночам? - задохнулась от негодования Верка. - А вот же - днем! Тащит сундук из бабы Нюшиного дома. Замок сломал на наших глазах!

-Ну? Ташу! Это мой дом теперь. У меня документы есть!

Додик пыхтел, привязывая старой, лохматой веревкой огромный сундук к маленькой тачке. Ему мешал большой живот, толстые, короткие ноги и пухлые, заросшие черной щетиной щеки. Однако, ему нравилось привязывать запутавшуюся веревку, он пыхтел и не сердился на нее.

- Кто же это тебе дом продал? У Комихи дети в другой стране живут.

- Не переживай, Вер, все нормально, Вер. Подержи-ка вот тут... Ага, вот тут подержи, Вер, давай, давай, а то упадет сундук.

Верка по доброте своей не смогла не помочь, сундук придержала с одной стороны, дед Леша - с другой стороны, а Додик стронул тачку с места и покатил вперед.

- Держите, держите крепче. Упадет, разобьете, а он ценный! Будете платить мне. Еще не дай Бог, ноги мне раздавит, будешь ухаживать потом за мной, Верка.

Дед Леша, хромой на левую ногу, ковылял позади , а Верка, жалея деда, тоже не могла бросить сундук. Так они все вместе и прошли вдоль всей деревни.

- Ну, спасибо, спасибо вам, друзья мои. Идите теперь домой, а то все подумают, будто я Верку с вещами к себе жить перевез.

- Что?! - охнула Верка, - Старое чучело скрипучее, вонючее!

- Не ругайся, Верка, зато у меня денег много. Но я тебя замуж не возьму, ты глупая и старая уже. А за сундук спасибо. Если что, теперь втроем отвечать будем. Соучастники вы теперь.

-Ты, малец, вороти, да не растопыривайся, а не то я тебя скоро зацеплю и вытащу с корнем, - медленно прищурился дед Леша.

- Дед, отруби голову моему гусю, - миролюбиво попросил Додик, отвязывая сундук, - А мы с Веркой пока сундук в дом занесем.

-Пойдем, дядь Леш, - попросила Верка потерянно.

- Сам-то не можешь, что ли ему голову отрубить? - поинтересовался дед Леша, изучая глубину души Додика.

- Жалко. Свой же все-таки гусь. Я тебе стопочку налью.

- Две, - сказал дядя Леша.

- Ну, две, лови его, Верка, гони гуся к дому. Возьми у крыльца топор-то. Вон того лови, Вер, самого крупного.

- Счас!, - зло скривилась Верка и пошла ловить гуся, потому что деду Леше очень хотелось выпить, а с хромой, негнущейся ногой гуся ему было не поймать.

 

Когда Егор Тимофеевич ушел из дома, он пошел к Горынычу просто, чтобы позвать его на охоту. Охотник, конечно, зимой из Горыныча никакой - больно толстый, но он имеет машину «Ниву», а она почти что вездеход. На ней в два счета можно доехать до глубинной чащи, а там подкараулить кого-нибудь, может зайца, может, лису, может, кабана, а если волка подстрелят, то в районе премию дадут.

Горыныч к Егору Тимофеевичу был ни холоден, ни горяч после случая с роспуском змей по деревне. Когда года два назад Горыныча по финансовым делам вызвали в Москву, Егор Тимофеевич был в ссоре с женой Маней и потому согласился пожить в Горынычевой избе неделю, покормить змей.

Совершив последнюю дойку, дав Егору Тимофеевичу все ценные указания, Горыныч завалил свое круглое тело на переднее сиденье «Нивы» и завел машину.

- Жор, траву скоси до самой реки. Она сочная, своим козам возьмешь.

- У меня возле дома козам трава.

- Свезешь как-нибудь, бензин купим подешевле, ты коси, коси, мне не жалко.

Егор Тимофеевич два дня вел себя размеренно, спокойно: почти не пил, почти не пел, а на третий день пришел хромой дед Леша и тут уж они что-то разгулялись. И даже не поленились в деревню за гармонью сходить. Напелись от души. А утром Егор Тимофеевич проснулся оттого, что что-то ледяное и слюнявое трется об его щеку. Глаза открыл - гад! Крышка сундука не до конца прикрыта, а вдоль щели, как плети, висят змеиные хвосты. Весь пол - будто на гажьем болоте в солнечный полдень в праздник Вздвиженья...

- Вох! Вох! - по-бабьи тонко завопил и затрясся весь Егор Тимофеевич, - Дед, просыпайся! Погибель... Вох... Дед! !!

Он взвизгивал, скидывая с себя плети гадюк и задирал ноги вверх.

- Чего? - недовольно с похмелья переспросил его дед Леша, - Расползлись, что ли? А чего? Не закрыл, что ли ? Во как... Открывай подвал, скинем их туда.

- Вох! Вох!

Дед Леша медленно и равнодушно открыл подвал, подмел веником пол и десятки змеиных клубков оказались в подвале.

- Чего делать-то будем? - колотился Егор Тимофеевич, - Расползутся ведь, они такие...

- Да кинем им мяса в подвал, пусть жрут. Возьми в холодильнике.

- Расползутся!

- Не расползутся и расползутся. Что ты их - остановишь, что ли? Расползутся, так он их опять соберет. Он же змеелов.

С тем и ушли они домой.

Когда Горыныч вернулся из Москвы, змеи уже расползлись из подвала через вентиляционные отверстия.

Егор Тимофеевич и дед Леша ничего никому о своем упущении не рассказали, потому в деревне почти месяц удивлялись, откуда такое нашествие змей? Ползут кто в лес, кто к реке прямо вдоль деревни.

Горыныч требовал от обоих денежной компенсации, был в ярости, тарахтел, как трактор, но тоже никому ничего не сказал. Егор Тимофеевич и дед Леша ни на какие его условия не согласились, согласились только с тем, что у сундука заржавели петли и предложили отремонтировать старый сундук. Странное дело, но Горыныч спорить не стал.

***

Егор Тимофеевич пришел к Горынычу вроде как с предложением вместе с утра поохотиться, но понятно было, что за выпивкой и с ночлегом.

Самогонку Горыныч продавал деревенским дешево, Егор Тимофеевич отдал ему деньги, взял бутылку.

- Жор, расчисти, пойди снег возле крыльца, а я пока печку затоплю. Лопата на веранде.

Снег сырой, тяжелый, прилипал к лопате. Егор Тимофеевич разработался так, что не заметил, как расчистил подъезд к дому аж до самого большака. Бутылка к тому времени опустела, настроение поднялось, и Егор Тимофеевич запел.

- Ну, чего горлопанишь? - выглянул с веранды Горыныч, - Делать нечего? Сходи за водой да дров наноси на веранду. Давай, Жор, дрова в сарае, мне тяжко носить, живот мешает.

До самой ночи Егор Тимофеевич помогал Горынычу. И крючок новый прибил к двери и щели в стене в сенях заделал и розетку исправил. А потом вдруг ему все надоело и захотелось домой, стало как-то жалко жену Маню, которая уже месяц просила поправить розетку возле стола и грозилась убиться насмерть током.

Егора Тимофеевича потихоньку начала мучить совесть.

- Слышь, Горыныч, завтра давай на охоту съездим на кабанов.

- Не хитро.

- С утра на Дикий ручей съездим, там их много. Завалим, змеям твоим корм будет, и я Маню свою жену порадую. А то я ее очень огорчил.

- Давай, давай, порадуй Маню. Родина тебя не забудет, - закивал Горыныч.

Утром Егор Тимофеевич слазал на телеграфный столб, подкрутил в обратную сторону по просьбе Горыныча электросчетчик, который электрики перенесли из дома Горыныча на столб, устав бороться с воровством электроэнергии. Горыныч ковырялся в моторе «Нивы» и давал изредка указания:

- Много не крути, лучше через недельку еще подкрутим с тобой. А то могут приехать на днях, повяжут обоих. Слышь, Жор?

- Да я сто киловатт снял.

- Ну, сто - это нормально, незаметно.

***

На Дикий ручей в глухую чащу они приехали быстро. Снега было мало. За ночную оттепель он отяжелел, сник, осунулся и не мешал машине мчаться по лесной дороге.

Дикий ручей или маленькая речушка, петлявшая по низинам и оврагам, каменистая, говорливая, была еще подо льдом, но кое-где видны уже были промоины.

Егор Тимофеевич с Горынычем устроили засаду в кустах недалеко от ложбинки, где обычно всегда караулили кабанов. Сразу захотелось есть. Достали сала с хлебом, зачавкали. Было скучно и тягостно. Егор Тимофеевич любил ходить на охоту со своими мужиками, но тут пришлось с чужим. И что ж, надо терпеть. Егор Тимофеевич постоянно отталкивал липкое ощущение, что он сидит в одном окопе с фрицем и стережет своих.

Вдруг Горыныч заерзал, замахал толстыми руками, заворочал широкой жующей мордой в разные стороны и, наконец, вытолкнул сквозь зубы и сало с хлебом:

- Чуешь? Идут!

Егор Тимофеевич схватил ружье и нагнул голову, напрягая слух, согласился:

- Идут....

Едва различимые дальние треск сучьев, фырканье, топот ног, приближались очень быстро и вот между деревьев по натоптанной тропе прошествовала огромная кабаниха с выводком. Кабанята были разного помета - два или три постарше, один средний и трое совсем маленькие - нынешние, из последнего помета.

- Во попали! - прошептал Егор Тимофеевич, - Детский сад...

- Ты стреляй в кабаниху, а я выберу кабаненка, - прошептал Горыныч, целясь.

- Не смей! - сказал Егор Тимофеевич, - Про кабаниху забудь! Забьем кабаненка и хватит. Какого покрупней. Я выберу, сиди.

- Не дурачься, Жор, забьем всех.

- Не смей, говорю! - повысил голос Егор Тимофеевич. - Подпустим поближе, и не лезь!

- Ладно тебе, Жор.

Горыныч заерзал на пузе, одна нога его застряла под корягой, и он тяжко засопел, вытаскивая ее.

Кабаниха вела свой детский вдоль реки. Вдруг она, не различая дороги, свернула направо и пошла по льду. Кабанята, как ниточка за иголочкой след в след поспешили за матерью.

- Провалятся же, блин... Стреляй, Жор! - завопил Горыныч.

Егор Тимофеевич заворожено смотрел, как кабаниха направляется прямиком к промоине, собираясь перейти ручей.

- Ошалела, дура?

- Стреляй! Все равно утонет!

Лед под кабанихой треснул, и она в одно мгновенье исчезла под водой.

Второй и третий кабанята, не замедляя хода, камнями попадали в полынью следом за матерью.

- Стреляй! Все потонут!

Третий крупный кабаненок тоже кувыркнулся в воду бесстрашно, будто был пловцом.

- Етиттвою! Каво они?! Ослепши?

- Стреляй!

- Четвертый...Пятый...Шестой... Короче, все - шептал Егор Тимофеевич, растирая нос, - Ты глянь, все за ней пошли. И погибли. Во как. Втонули...

- Я тебе говорил, стреляй, дурак ты! - вопил Горыныч.

- А сам чего ж?!

- Сам! Да я промазал бы! Я ж слепой! Вон у меня и пальцев нет. Пальцев-то сколько? Тут вон - три, а тут - два с половиной! - кричал Горыныч, брызжа слюной, топыря перед носом Егора Тимофеевича остатки пальцев.

В молодости Горыныч ловил змей в горах Татарстана, и были там особо ядовитые, против яда которых сыворотка не помогала. Спасти жизнь можно было только отрубив самому себе укушенный палец, пока яд не пошел по руке.

- Глянь ты! - прошептал вдруг заворожено Егор Тимофеевич, - Выходят!

Из полыньи на другом берегу показалась мокрая кабаниха. Она рывком выскочила на берег, отряхивая на ходу воду со шкуры.

- Она брод знает! Е-мое! - заулыбался счастливо Егор Тимофеевич, - Глянь, и эти...Во, выходят за мамкой-то. Блин, они тоже брод знают! Под водой шли...четыре...пять... А где шестой? Нет шестого...А где?...

Горыныч с недоумением смотрел на мокрых кабанов, сбившихся в кучу на берегу в ожидании шестого.

Вдруг кабаниха рванулась в воду и скрылась подо льдом. Через минуту показалась снова, толкая перед собой мордой вялого, бездыханного маленького кабаненка. Она выпихала его на берег, подталкивая носом под живот, стала заставлять встать на ноги. Она бодала, подбрасывала его, снова заваливала и опять подталкивала под живот носом, пока кабаненок не засучил задними ногами и не зафыркал. Остальные кабанята окружили их и тряслись, освобождаясь от воды.

Егор Тимофеевич не понял, что произошло раньше: падение кабанихи на передние ноги перед спасенным кабаненком или выстрел. Егор Тимофеевич обомлел и похолодел, будто упал рядом с кабанихой.

- Ты что сделал, урод?! - прошептал он растерянно.

- Стреляй, Жор, стреляй! Быстрее, а то разбегутся. Они все равно без мамки пропадут, Жор!

- Она ж его спасла... Как человек, спасла! Ребетенка своего!

Горыныч отскочил, как мячик, в сторону и стал перезаряжать ружье.

Егор Тимофеевич поднялся, подошел к Горынычу и равнодушно, медленно, с широким размахом, как по столу, стукнул сверху кулаком по потной голове Горыныча, всадив ее по самую макушку в лохматый воротник овчинного тулупа.

Горыныч крякнул одобрительно и завалился на бок.

Егор Тимофеевич взял ружье из рук Горыныча и, не оглядываясь, пошел к машине. Он подошел к вишневой блестящей «Ниве», похлопал ее зачем-то по капоту, как доброго коня по спине и направился в деревню.

- Жор! Куда ты! - донеслось из кустов, - Жор! Помоги мне ее хоть до машины дотащить!

- Живой, гад... - прошептал Егор Тимофеевич облегченно.

- Жор!

-Ну, тогда вот - на тебе.

Егор Тимофеевич круто развернулся, подошел к «Ниве» и, вытащив из кармана охотничий нож, с большим сожалением пропорол все колеса, потом постоял в нерешительности, пристально глядя на лобовое стекло, сложил нож и пошел в деревню.

Возле своего дома он замедлил шаг, разглядывая сверкающие окна, прошел мимо. Дошел до конца деревни, до дома Горыныча, сбил прикладом замок на двери, вошел в дом и открыл сундук со змеями.

- Идите, гуляйте. Увольнительная вам.

Сначала он хотел выволочь сундук на улицу и перевернуть его там, в сугроб, потом пожалел змей, оставил ползать в тепле.

Закрыл дверь и пошел домой. Возле кухонного окна постоял, выглядывая, где ж его жена Маня. Не увидел ее. Мозданул прикладом ружья по окну. Посыпались звонкие осколки. Потом мозданул по другому, потом по третьему. Пошел на торцевую сторону дома, не взирая на крики жены Мани, расколотил там еще два окна, потом вошел в дом. Снял с себя всю одежду, открыл шкаф, вытащил выходной костюм, сберкнижку, паспорт, оделся и сурово, как на войну, пошел в город покупать новые стекла.