Реализм как русское религиозное чувство

Я хотел бы сегодня поговорить о реализме. О реализме как о мировоззрении, о реализме как русском религиозном чувстве.

Потому что именно сегодня есть ощущение, что если не всё, то многое в русской жизни возвращается на свои места. Возвращаются в русскую художественную жизнь и большие стили, такие как реализм и символизм. Собственно, физика и метафизика русской художественной жизни. И это знаменательно. Ведь десять лет назад, когда я впервые опубликовал эти тезисы, многие из нас в каком-то гипнотическом оцепенении всё ещё следили за странноватым танцем червячка постмодернизма на раскалённой сковородке русской действительности. Сегодня о нём и говорить неприлично, спёкся.

Поэтому о реализме. Всем нам хорошо известен критический реализм в русской литературе 19-го века, более или менее - соцреализм в советской литературе 20-го, знакомо нам и обобщающее понятие реализма как такового. Можно еще порассуждать, например, о жестоком реализме Достоевского, или же, в связи с ним и с Гоголем, о происхождении термина фантастический реализм. Недавно в литературной критике даже возникла дискуссия о современном новом реализме.

О чем это говорит? О том, что реализм, как понятие, никуда не уходит из нашей жизни. Те или иные определения («новый» или «социалистический»), которыми его осовременивают, являются всего лишь знамениями времени, если угодно соусами, под которыми реализм подают русскому художественному вкусу. И здесь нелишне было бы прислушаться к одному очень интересному выводу, сделанному исследователем мировой литературы (и, кстати, иностранцем), сказавшем: если мы попросим изобразить капельку росы писателя-француза, то в ней отразятся красота женщины, пламя страсти, трагедия любви, если немца, то он в этой капельке росы отыщет целые миры, но лишь изображенную русским писателем росу - восклицает исследователь - ее прохладу и тяжесть, мы почувствуем на собственных сапогах!

Это, как вы понимаете, не метафора, даже не преувеличение - это правда. Сказанная отнюдь не о художественном методе или школе, сказанная о свойстве самой русской души. И вот об этом, не мешало бы поподробнее...

* * *

Меня всегда удивляли два античных изваяния, два бюста людей, казалось бы, относительно близких и по времени жизни и по тому месту в истории, какое они заняли - это изображения Александра Македонского и Юлия Цезаря. Дело не в их какой-либо особой пластической красоте, и даже не в авторах этих творений - дело в том, что в их мраморе нашли свое воплощение два совершенно разных мира, две абсолютно чуждых друг другу цивилизации. Я даже не уверен, что мрамор запечатлел реальные черты полководцев, но он явил и являет нам через столетия два абсолютно не схожих между собой человеческих типа.

Лицо Александра высечено резцом щедрым, с чувственными губами и носом, ясными, широкими пропорциями лба, любознательным разлетом бровей, какой-то непередаваемой впечатлительностью и открытостью того человеческого типа, каким античная художественная мысль запечатлела древнего грека в пору его наивысшего могущества.

Цезарь же, воплотивший римлянина и тоже в его наивысшем развитии, напротив, высекался из мрамора истории ударами скупыми и выверенными - сухой лоб, узкие, решительные скулы, твердый, немного сгорбленный нос, жесткие, сжатые губы, призванные повелевать.

Из этих, в общем-то, объективных скульптурных свидетельств становятся понятными два совершенно разных характера двух великих покорителей мира: первого влечет вперед чувство неизведанного, второго - расчет; для первого война - способ познания действительности, разновидность исторического творчества, для другого - она необходимость и подножие его великой и единственной мечты: править.

Именно в силу этих черт необычайно восприимчивые и чувственно одаренные древние греки стали родоначальниками современной культуры практически во всех ее проявлениях; прагматичные же и волевые римляне великой культуры не создали, зато заложили основы государственного строительства, ратного искусства и юриспруденции.

Причем же здесь реализм, а тем более, русский реализм? - спросите вы. Отвечаю - речь идет о двух наследствах, о двух культурных кодах, воспринятых соответственно христианским Востоком и христианским Западом.

Россия унаследовала от Византии не только благодатную Православную веру, но и вместе с нею непрерывавшуюся культурную традицию древних греков, в то время как папский Запад наследовал Риму императоров, «римского права» и искусства «разделять и властвовать». И только разграбив в начале 13-го века Константинополь, католический Запад впервые(!) столкнулся с великой древнегреческой культурой, той самой, которую Русь добровольно унаследовала тремя веками раньше. Разница между воспринятым с любовью и награбленным, как вы понимаете, для культурного делания определяющая.

Достаточно вспомнить, что у истоков нашего литургического творчества стоял один из величайших отцов Церкви и прямой наследник античной культуры - святитель Иоанн Златоуст, у истоков великой русской иконописи - Феофан Грек, у истоков богословской и книжной премудростей - как непосредственно бежавшие от турецкого ига многочисленные византийские книжники (например, Максим Грек), так и вся совокупность святоотеческого предания, которая заключала в себе такие вершины средневековой духовной поэзии, как творения Ионна Дамаскина и других продолжателей античной традиции...

Этот достаточно продолжительный экскурс в историю был проделан для того, чтобы стали более понятными следующие слова великого русского мыслителя Ивана Ильина:

«Русский народ принял христианство не от меча, не по расчету, не страхом и не умственностью, а Чувством, добротою, совестью и сердечным созерцанием. Когда русский человек верует, то он верует не волею и умом, а oгнем сердца...»

Слово «Чувством» в этом своем высказывании философ особенно подчеркнул. Давайте же и мы вспомним: что некогда больше всего поразило послов князя Владимира в православном богослужении? Красота, чувственно воспринятая бесхитростным русским сердцем красота церковных песнопений, облачения священников, сияние риз и храмовых росписей - вот что повергло в священный трепет русичей в константинопольской Софии. «Не ведали, княже - рассказывали они Владимиру по возвращении - на небе находились мы или на земле».

И даже не настолько важно, было ли это событие на самом деле или явилось всего лишь художественным осмыслением принятия Русью христианства от греков, важнее другое - как уникально совпали национальные типы: у русских та же природная впечатлительность, та же одаренность чувственным восприятием, та же поразительная отзывчивость души к красоте, разлитой в природе! Случайно ли? - В мире, где есть Бог, нет места случаю...

И именно об этом читаем дальше у Ильина: «...при всем том, - пишет великий наш философ - первое проявление русской любви и русской веры есть живое созерцание.

Созерцанию нас учило прежде всего наше равнинное пространство, наша природа, с ее далями и облаками, с ее реками, лесами, грозами и метелями. Отсюда наше неутолимое взирание, наша мечтательность, наша созерцающая «лень» (Пушкин), за которой скрывается сила творческого воображения. Русскому созерцанию давалась красота, пленявшая сердце, и эта красота вносилась во все - от ткани и кружева до жилищных и крепостных строений <...> Русскому человеку присуща потребность увидеть любимое вживе и въяве, и потом выразить увиденное - поступком, песней, рисунком или словом. Вот почему в основе всей русской культуры лежит живая очевидность сердца, а русское искусство всегда было - чувственным изображением нечувственно-узренных обстояний...» (выделено мной - А. Ш.)

Вот поэтому-то, заключает Ильин: «Русская идея есть идея сердца. Идея созерцающего сердца».

И если применить мысль философа к интересующей нас теме, то выходит, что русский реализм есть не метод и даже не школа, а глубокое своеобразие национального художественного вкуса. Только «увиденное въяве и вживе», только «чувственно изображенное» становится для нас предметом сердечного созерцания и бесспорным фактом внутренней жизни. Русский человек, не испорченный чужебесием искусствоведческих факультетов, при виде фиговины из переплетающихся арматурин, устремленной в небо, только и сделает, что почешет голову, да крякнет: «Итить твою мать!». Да и пойдет себе дальше по своим надобностям. Но он же, выйдя на высокий обрывистый берег реки, замрет, не в силах ни высказать, ни объяснить своего чувства перед открывшимся простором и красотой родины. И если он встретит подобное в живописи или в поэзии, то долго еще будет носить впечатление от них в благодарном сердце. Да, пожалуй, и не расстанется с ним никогда.

* * *

Из всего этого можно сделать еще один вывод - русский реализм религиозен по самому существу своему! Причем в самом прямом смысле, ведь religio в переводе с латыни обозначает не что иное, как «связь», «воссоединение». Воссоединение человека с Богом.

И здесь очень важно признание одного из ведущих наших поэтов - Владимира Кострова. Однажды он обмолвился: «Господь говорит с русским человеком через творение, через пейзаж». А ведь именно верность творению, его реалиям (внешним и внутренним), великое и трепетное к нему отношение и являются определяющими чертами русского реализма.

И именно в акте художественного, обостренно-чувственного восприятия реалистического произведения, картины или песни русский человек ощущает не просто свою слитность с миром, он ощущает себя собеседником Творца.

Потому что здесь, взятые в рамку, вырванные из текучести жизни, русскому человеку открываются застывшие в камне или вечно несмолкающие в ропоте волн, или несущиеся в вихрях метели великие глаголы Божьего творения, сама природа воспринимается им как открытая Библия: в вечной смене времен года и всей той неизъяснимой прелести русского земледельческого календаря, которую все мы, живущие ныне в городах, надеюсь, еще помним.

И именно это чувство природы, красота ее и обостренное - до физически ощутимой боли, по признанию нашего величайшего реалиста Ивана Бунина, - переживание этой красоты, и являются религиозными по самой своей сути.

Вспомним слова об этой же, чувственно переживаемой красоте нашего национального гения, вложенные им в уста одного из наиболее русских и безудержных своих персонажей: «...красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы - сердца людей». И ведь это не один Митя Карамазов говорит, это весь сокровенный русский человек у Достоевского о своем тысячелетнем говорит! И не об этом ли загадка Достоевского - не о нашем ли чувстве этой красоты, что спасет мир?..

Но реализм, как мы знаем, не есть только верность внешнему - реалистически воссозданные, выхваченные из потока жизни человеческие судьбы и характеры, сами жизненные драмы, явленные в художественном слове, столь же не отделимы от понятия русского реализма. И столь же религиозно переживаемы, потому что за любой из этих драм, подлинно реалистических драм, чувствуется дыхание вечности и какой-то неотмирной правды.

Я уже не говорю о том нравственном, этическом зерне христианства без которого невозможна русская литература, и шире - русский реализм вообще, потому что в литературных героях, у которых изъято это зерно, мы не видим себя, мы не находим в них того коллективного русского типа, который осознаем как единственно верный, то есть соответствующий реальности. А осознаем мы это даже в тех случаях, когда сами в той или иной мере отступили от него. Потому что такое знание есть знание души, генная память, архетип - назовите как угодно - но это тоже непременное условие русского реализма.

Почему донской казак, наполовину турок, Григорий Мелехов стал нашим национальным героем - ведь на протяжении всего «Тихого Дона» более чем ощутим этот казачий сепаратизм: «мы, мол, не русские, мы - казаки»? Да потому, что русская душа его не поживы и не забвения, а правды ищет, той самой единой правды, «под крылом которой мог бы согреться всякий человек», и «белый», и «красный»...

Потому и рыдает она, русская душа его, над зарубленными Гришкой матросиками, и не позволяет ему окончательно выбрать ту или иную сторону в богопротивном братоубийстве...

 * * *

Русский реализм есть первое и, скорее всего, главное слово нашей литературы своему народу и миру. Именно это имел в виду Поль Валерии, сказав, что в мировой истории было три высочайших пика культуры: Древняя Греция, Итальянское Возрождение и Русский 19-й век.

Во временном своем развертывании русский реализм получал множество наименований - об этом уже говорилось. Тем не менее, и все мы это ощущаем, он един - от Пушкина и Гоголя до Распутина, Белова и Михаила Тарковского включительно. Но, похоже, что ныне мы вступаем в осень русского реализма. По пронзительному сравнению Валентина Курбатова, великие наши реалисты, как журавли, отлетают от грешной земли, чтобы пополнить тот зачарованный журавлиный клин, что проплывает над полями и перелесками Отечества нашего. Вслед за Астафьевым и Носовым потянулись уже и Рыжов с Беловым...

Однако терпкая, как налитые рябиновые грозди, осенняя проза нашего времени, даст Бог, поможет всем нам, как это бывает и в природе, пережить морозную зиму.

...Такими мне видятся сегодня смыслополагающие основы русского религиозного реализма, русского религиозного переживания окружающего мира и сокровенного собеседования Творцу. И вне зависимости от того, сможем ли мы в ближайшее время переломить ход событий или нет, одно я знаю точно - нам, в отличие от греков, бремя своей культуры и пламя своей веры передать уже некому!

Алексей Шорохов, поэт, публицист, секретарь Союза писателей России