Глава пятая. Скиталец. Часть 1
Жизнь в Америке. Кончина владыки Николая. Споры вокруг трактовки последних лет жизни святителя и обстоятельств его кончины.
Теперь епископ Николай никак не мог оставаться среди своих соплеменников и отошёл к русским, где был с радостью принят в духовной академии св.Владимира, в Нью-Йорке. Там в течении нескольких лет гонимый проповедник Слова Божьего занимался преподаванием и писательством.
«Кроме наставнических трудов, владыка Николай за время своего пребывания в Свято-Тихоновской духовной семинарии много времени и внимания посвятил богослужению и проповедничеству. Можно сказать, не было такого воскресенья, а тем более, праздничного дня, чтобы он не служил в монастырском храме и не проповедовал по-русски или по-английски. Проповедь по-английски была необходима, поскольку большинство прихожан монастыря составляли фермеры, давно переехавшие в Америку или родившиеся здесь и потому не знавшие русского языка». [1]
Этим и содержал себя владыка вплоть до самой кончины.
О жизни владыки в Америке можно судить по книге о.Драголюба Цокича «Владыка Николай - мои размышления и воспоминания» [2], изданная, увы, уже после кончины автора - в Нью Джерси, США. К сожалению, на момент кончины о.Драголюба, книга о владыке не была полностью завершена, поэтому были опубликованы лишь те воспоминания и размышления, которые обходили наиболее острые моменты жизни владыки.
В изданном варианте «размышлений...» о конфликте владыки Николая с епископом Дионисием и частью сербской эмиграции говорится лишь вскользь.
Этот пробел восполняют воспоминания профессора Свято-Тихоновской семинарии Владимира Маевского, к которым мы обратимся несколько позже.
Четнические издания, как, например, брошюра «У спомен Владики Николаjа» (Чикаго, 1956) также обходят острые углы и высокопарным слогом рисуют те картину кончины святителя, которая и легла в житийный канон.
Это случилось в русском монастыре св.Тихона в Южном Канане, штат Пенсильвания.
«18 марта 1956 года в своей келье был найден упокоившийся о Господе владыка Николай. Владыка был на коленях, прислонившись головой к кровати. В руках у него был молитвослов. Владыка был свят и жизнью, и деяниями. Многие в таком уходе из жизни видят святительскую кончину, ибо преставился он коленопреклонённым, на молитве».
Это - официальное сообщение.
Но есть и неофициальные слухи, которые говорят иное:
«Известно, что накануне того трагического дня владыку посетил человек, одетый в подрясник. Разговаривали они долго, за полночь. Утром никто таинственного посетителя уже не увидел, как не увидели и чемоданчика, принадлежавшего покойному теперь уже владыке Николаю.
Пошел слух, что владыка, чудесным образом переживший за свою жизнь шесть покушений, от седьмого таки мученически погиб.
Игумения Параскева твердила, что таинственный незнакомец, подозреваемый в убийстве, был, на самом деле, клириком епископа Дионисия. И что у неё имеется покаянное письмо этого человека, в котором он умоляет отмаливать у св. Иоаникия некий страшный грех.
А ещё игумения добавила, что на устах у покойного владыки была пена. Как у человека, которого отравили».
К подобным слухам можно было бы относиться по-разному, если бы не свидетельства людей, близко знавших святителя. Предлагаем Вашему вниманию краткое изложение последних лет жизни владыки, записанные на основе воспоминаний Владимира Маевского и о.Драголюба Цокича.
***
В 1950 году владыка очень скромно жил в Нью-Йорке.
Разборки внутри сербской эмиграции, представлявшие собою «махание кулаками после драки», интриги и шпиономания, увы, присущая жителям Балкан, добавляли скорбей в нерадостную жизнь изгнанника.
Интересна дружеская пикировка по этому (и не только) поводу между владыкой Николаем и его приятелем, англиканским пастором Каноном Уэстом.
- Вы, протестанты, страдаете атомизацией. - Говорил владыка Николай Уэсту, - всё пытаетесь отцедить в христианском богословии Павлово от Христова. От того и дробитесь без конца.
- А вы дробитесь и безо всяких богословий.
***
Однажды он узнал, что в автомобильную катастрофу попал профессор Духовной семинарии Владимир Маевский, которого владыка знал ещё с молодости.
В первый раз Маевский приехал в Сербию, чтобы добровольцем вступить в Сербскую армию во время балканских войн 1912-1913 гг. После балканских войн он вернулся в Россию, а в начале 1920-х, уже как эмигрант, снова приехал в Сербию. И жил в тогдашней Югославии около 25 лет, часто встречаясь по личным или по служебным делам с Преосвященным Николаем.
Когда после двухмесячного лечения Маевского перевезли на частную квартиру, владыка стал навещать выздоравливающего еще чаще. Опала и ощущение бойкота со стороны людей епископа Дионисия крайне тяготили владыку Николая и он делился своими думами с собеседником. К тому же он никогда прежде не был одновременно и изгнанником из Родины, и изгоем среди своих единоплеменников, также находившихся в изгнании.
«И мы вели с ним долгие разговоры. Оба мы страдали одной и той же болезнью - ностальгией. Но, разумеется, Владыка страдал гораздо сильнее, ведь я провел в эмиграции более 30 лет, и потому моя душевная рана была уже не такой мучительной, а Преосвященный Николай был новым эмигрантом, и его свежая язва кровоточила невыносимо», - писал В.Маевский.
Когда же Маевский вернулся на работу в духовную семинарию при монастыре Святителя Тихона Задонского в штате Пенсильвания, он сразу же поставил вопрос о том, чтобы Преосвященный Николай был приглашен в нашу семинарию.
«И вскоре я сам лично говорил об этом с Владыкой. Я был поражен его реакцией на мои слова: от неожиданности он заплакал как дитя, стал сердечно благодарить меня и снова говорил, как тяжело ему из-за плохого отношения нынешнего епископа Дионисия.
С сентября 1951 года мы радовались пребыванию Преосвященного Николая в нашей семинарии. Владыка преподавал догматическое и пастырское богословие. А с осени 1955 года, после смерти нашего ректора епископа Ионы, Преосвященный Николай был единогласно избран ректором нашей семинарии. <...>
В живописной монастырской округе, простиравшейся вдаль до едва приметных гор, над обрывом, маленькой речкой и лесным озером, стоит белый двухэтажный дом, в котором провел свои последние годы Владыка Николай. Дом этот не блещет необычностью архитектурного замысла или богатством украшений, и не заметно, чтобы он был новым. Годы наложили отпечаток на это уединённое жилище, которое хоть и не блещет внешним видом, но внутри располагает полным американским комфортом и удобствами. <...>
Все последние годы жил и я в этом доме, не только под одним кровом с Владыкой Николаем, но и, так сказать, «бок о бок». Потому я имел счастье изо дня в день не только наблюдать его жизнь и труд, но и проводить с ним много времени в незабываемых разговорах, когда Владыка без околичностей передавал свой огромный духовный опыт и с полным доверием высказывался по многим жизненным вопросам. Первое время жили в этом доме только мы вдвоем, Владыка Николай и я» [3].
Владыка жил уединённо, а ведь ещё совсем недавно, в Нью-Йоркский период жизни, его скромная комната была местом встреч не только сербских изгнанников, но и тех русских эмигрантов, которые жили в межвоенное время в Югославии.
Впрочем, уже тогда, в первые годы изгнанничества, когда эмигранты старались поддерживать друг друга в том числе и такими встречами, владыка стремился к уединению даже среди шумной компании. Конечно же, он не позволял себе оскорблять гостей демонстрацией своего «одиночества в толпе», нет. Утомляясь от долгих разговоров, владыка покидал общество на несколько минут, чтобы вновь вернуться посвежевшим и духовно ободрённым.
Иногда, впрочем, приходилось намекать что «сваког госта за три дана доста» [4]. Вот пример, который приводит в своей книге о.Драголюб Цокич.
Пришло много русских: князья, офицеры, чиновники. После полутора часов сидения владыка тихонько в усы говорит Драголюбу:
- Засиделись уже. Иди, вари кофе.
Драголюб отвечает:
- Как это поможет выпроводить их?
- Все они жили в Югославии. И знают: раз подают кофе, значит «сказке конец».
Оказался прав. Как только попили кофе, повставали и начали подходить под благословение. Владыка доволен, усмехается и подмигивает:
- Видишь, я оказался прав...
Впрочем, своих близких друзей владыка выпроваживал вовсе безо всякой «дипломатичности»:
- Давай, ступай. И ты можешь достать!
Звучало это, разумеется, безо всякого раздражения и нисколько не унижало засидевшихся сверх всякой меры посетителей.
***
В Свято-Тихоновской семинарии владыка преподавал догматическое и пастырское богословие. Лекции его были оригинальными и интересными, колоритными и живыми. Наставничество не прекращалось с окончанием занятий в семинарии. Келия владыки была отворена для семинаристов. Последние два года жизни владыка взял на себя и третий предмет преподавания - гомилетику. Накануне своей воскресной или праздничной проповеди студенты приходили к владыке и произносили свою будущую проповедь. Лишь после исправлений и одобрения проповедь семинариста звучала и на приходе.
Однако порою и сам владыка консультировался со студентами относительно будущей своей проповеди. Поистине курьёзный случай из жизни владыки приводит в своих воспоминаниях о.Драголюб:
«Пришло Бадне вече (вечер перед Рождеством). Нужно служить и проповедовать. Был у владыки дома. Вдруг он говорит мне:
- Прочитай.
Поступил по сказанному. Краткая беседа по поводу Рождества Спасителя.
- Как тебе? - спрашивает Владыка.
- Мне не нравится, - кратко ответил.
- А почему?
- Это, потому что будут все толкаться в толпе, а Ваша беседа вращается вокруг того, что «Христос рождается». Я бы встретил их словами: «Чего явились?»
- И всё?
- Да, всё. Да ещё добавил бы: «что же вас не было вчера? Позавчера? Весь год вас нет, а на Рождество объявляетесь!»
- Ничего ты не понимаешь. Желаешь выгнать из церкви и тех, кто хоть раз в год приходят. - А после спрашивает: - А что ещё не нравится?
- Не люблю эти скамейки в здешних церквях. В наших храмах были стулья лишь для немощных.
- Опять ничего не понимаешь. Лучше пусть люди сидя думают о спасении, нежели стоя будут думать о ногах» [5].
***
«Свободное время от работы в семинарии Владыка Николай посвящал в основном научному и литературному труду. И это творчество представляет самую видную, самую наполненную сторону его деятельности за всё его проживание не только в Свято-Тихоновской Духовной Семинарии, но и в Америке вообще. В творчестве в наибольшей мере проявились свойственные ему таланты, обширность познаний, ученость и трудолюбие. При знакомстве с этими его трудами изумляет его необычайная плодовитость. Владыка писал много, писал непрерывно и по различным вопросам. Можно по праву сказать, что выражение в слове богословских трудов было для него необходимой потребностью, без утоления которой он не мог чувствовать себя довольным. Его перо не знало усталости и часто случалось так, что он одновременно работал над несколькими темами. И владыка Николай оставил богатое литературное наследие. Но, к сожалению, оно повсюду разбросано и необходимы огромные усилия, чтобы собрать и описать его произведения, написанные на многих языках.
Всё остальное свободное время - много времени - Владыка Николай посвящал келейной молитве, чтению. И я, в последние годы живший с ним дверь в дверь, поражался необычайному трудолюбию этого незаурядного старца-святителя. То была великая милость Божия к этому великому служителю Его, архипастырю и молитвеннику. Часами Владыка Николай не выходил из-за письменного стола, окруженный грудами книг, пачками бумаги, рукописями и записными книжками. Он участвовал во многих издательских проектах, и почти ежегодно публиковалась новая его книга, а порою и несколько. Писал на сербском, русском и английском; бывало, писал и на немецком, поскольку отлично владел этим языком. Но не любил печатной машинки и избегал диктовать; писал по старинке - от руки и чётко: так, чтобы всякий мог легко и свободно прочитать.
Много времени посвящал владыка правке последних корректур своих текстов, подготовленных к печати. Но хватало возни и с чужими рукописями, которые в изобилии присылали владыке бездельничавшие графоманы.
Много времени тратил владыка на обширную переписку, поскольку к нему за советом, благословением и ободрением обращались со всех концов света. Часто писали из Сербии. Вообще, владыка последние годы более всего был поглощён молитвой и сербским делом. Но, к сожалению, мы были свидетелями того, что при жизни владыке не уделяли достаточного внимания и попечения, а утратив его, начали плакать и стенать о том, что не сохранили великого старца, не оказали ему должной заботы. <...>
Однажды, угнетённый состоянием ностальгии, владыка Николай посетовал, что ему не хватает свирели, на которой он так любил играть ещё с детства. Я тот час же написал епископу Призренскому Владимиру (Раичу) и вскоре получил от него великолепно исполненную кем-то из почитателей владыки свирель. Помню, когда вручал этот подарок, старец радовался как дитя, ведь свирель была из его дорогой Отчизны и напоминала о ней. И когда владыка - всегда исключительно деликатный - полагал, что все уже спят, дом наш наполнялся трепетными мелодиями сербских песен... Дважды доводилось мне случайно заглядывать к нему в комнату и заставать его в слезах...
Так мы приблизились в этих воспоминаниях к крайне болезненной теме, а именно, к вопросу о небратском отношении церковных властей к старейшему и самому заслуженному собрату, владыке Николаю, в последние годы его жизни. В годы печальной и горькой эмигрантской жизни. И, сохраняя полную объективность незаинтересованного стороннего наблюдателя, должно сказать, что это отношение было не только небратским, но зачастую проявлялось в открытой неприязни к великому имени и популярности владыки. Часто оно выходило за грань жестокости по отношению к старому и немощному великому иерарху. Говорят, что главным мотивом такого отношения была человеческая зависть. Мы не считаем себя компетентными для того, чтобы судить виновников такого отношения, оставим всё целиком на их совести. Бог и история расставят всё по своим местам. <...>
Во всяком случае, при наличии больших возможностей и средств, церковная власть оставила своего знаменитого иерарха, известного всей Православной Церкви, без элементарной заботы и внимания. Мало того, когда условия жизни владыки Николая улучшились, его неприятели попытались даже ухудшить их. Когда стало известно, что владыка приглашен к нам в Семинарию как наставник, то уже через несколько дней прилетел (в буквальном смысле слова) правящий сербский епископ <Еп.Американско-канадский Дионисий (Миливоевич) - П.Т.> и со свойственной ему грубостью потребовал, чтобы старец покинул нашу Семинарию. Налицо было очевидное желание ввергнуть владыку Николая в нужду и безысходность. Но на этот раз старец поразил нас твердостью и непоколебимо отказался исполнить требования своего немилосердного собрата.
Но это противоборство дорого стоило измученному владыке Николаю: совершенно разбитый морально и физически, он пролежал в постели под наблюдением американского доктора и монастырской братии более двух недель. Тогда и сказал нам:
- Запомните. Если я умру здесь, то и похороните меня здесь... на монастырском кладбище. Здесь я обрёл мир и сердечное попечение добрых людей. Молюсь и тружусь на благо Церкви... Так пусть здесь и кости мои упокоятся. А там... может, когда-нибудь перенесут их в Отечество.
Это он впоследствии часто напоминал и повторял. А однажды, прогуливаясь по монастырскому кладбищу с инспектором семинарии, человеком в годах, он сказал:
- Вот тут хорошо было бы нам обоим упокоиться, - и при этом указал на место вблизи могилы профессора Спекторского, которого очень ценил.
...Время шло. Однако за всё время пребывания владыки Николая у нас его ни разу не посетил правящий сербский епископ, и даже никогда не звонил по телефону и не расспрашивал о старце-собрате.
В начале осени 1955 г. умер ректор нашей Духовной Семинарии преосвященный Иона, и наш профессорский совет обратился к Архиерейскому собору с просьбой утвердить владыку Николая ректором. И вскоре Собор охотно удовлетворил нашу просьбу. Но, как это было и в первый раз, при назначении владыки нашим профессором, наш митрополит из деликатности снова обратился за одобрением к правящему сербскому архиерею. И вот тут произошло то, что всех нас поразило своей неожиданностью, а владыку Николая тяжело задело. Но на этом эпизоде, учитывая его большую важность, необходимо остановиться подробнее.
Со дня смерти нашего бывшего ректора епископа Ионы 26 ноября 1955 года, владыка Николай спокойно работал как ректор. А 12 марта следующего, 1956 года, когда я собирался отлучиться на несколько дней в Нью-Йорк в нашу Митрополию, здороваясь с владыкой, я заметил, что он необычно взволнован и нервозен. Я поинтересовался о причине волнений, но владыка вначале промолчал, а потом тихо промолвил:
- Нет, со мной ничего...
И добавил:
- Когда будете в Митрополии, узнайте, что там за письмо. Кажется, оно касается меня.
Я не придал тогда этому значения и когда на следующий день был в Митрополии, позабыл об этом напоминании владыки о письме. Но когда, по завершению своих дел, я уже намеревался выйти из канцелярии, ко мне обратились с просьбой:
- Вы понимаете по-сербски, переведите нам в точности это сербское письмо.
Я взял письмо от правящего сербского епископа, адресованное митрополиту <РПЦз>. И как только я прочёл первые строки, то сразу понял, что это именно то письмо, о котором владыка просил меня разузнать.
...«Вы просили о моём согласии, чтобы ректором Вашей Семинарии стал сербский епископ Николай. Его Преосвященство епископ Николай давно и хорошо знает моё мнение по этому вопросу. (Разумеется, отрицательное! - В.М.). А за разрешением он должен обратиться к Патриарху в Белград... Но встанет ещё такой вопрос: перейдёт ли епископ Николай одновременно с этим под Вашу русскую юрисдикцию? Это само собой разумеется, если он будет служить у Вас...»
Излишни всякие комментарии к этому письму. Оно оскорбительно для любого человека, а тем более для заслуженного старца-иерарха, который был украшением всей Православной Церкви. Кроме того, в письме была одна очевидная некорректность в постановке вопроса: «перейдёт ли епископ Николай под русскую юрисдикцию?».
Такой вопрос не имел места, и как раз епархиальный архиерей отлично знал, что об этом никогда не было и речи. Этого никогда не предлагали владыке Николаю, зная его исключительный патриотизм. Вообще, в нашей юрисдикции все радовались, что могли обеспечить спокойную жизнь великому православному иерарху, и гордились тем, что он крохи своих огромных знаний передаст подрастающему поколению. Однако мысль склонить его к переходу под нашу юрисдикцию никому даже в голову не приходила, потому что этого вообще не требовалось. Такая мысль родилась единственно и только в голове непримиримого противника владыки Николая. Эта мысль епископа Дионисия о «юрисдикции» тем более странна, что сам бывший его секретарь, архимандрит Фирмилиан, сейчас является профессором нашей Семинарии в Нью-Йорке, а митрополит болгарский Андрей - декан этой Семинарии. И никому из них не приходило на ум менять свою собственную юрисдикцию. Это отлично знал и епископ Дионисий. Так в чём же дело?
Известие о содержании письма епархиального архиерея к нашему митрополиту владыка Николай получил за несколько дней до моего отъезда в Нью-Йорк. И потому, как упоминалось выше, он был так необычайно взволнован и просил расспросить в Митрополии о приведённом письме. Нужно ещё упомянуть, что за несколько дней до этого в сербской газете <«Србобран» - П.Т.>, которую получал владыка Николай, появилось сообщение о том, что он опасно болен <и помещён в клинику - П.Т.>. Он сам нам об этом говорил и при том с болью добавил:
- Рано хотят недруги похоронить меня... Но, даст Бог, я ещё поживу.
Это было за 11-12 дней до внезапной смерти владыки Николая» [6].
Кстати, когда во время своей последней прижизненной встречи с Драголюбом Цокичем владыка Николай обсуждал злополучную заметку в «Србобране», зашёл разговор и о том, что епископ Дионисий противится разделению Американско-канадской епархии Сербской церкви и приезду в Америку сербского владыки Варнавы. Прощаясь, владыка Николай шепнул Драголюбу:
- А вот это держи при себе. Знаешь, называют его... (еп. Дионисия - о.Д.Ц.) сатаной [7].
«А сейчас с тяжёлым чувством перехожу к самой деликатной части воспоминаний. В течении последних лет пребывания у нас владыки Николая в монастырь приезжал один серб, из вновь прибывших эмигрантов. Владыка не был этим особенно доволен и сторонился его, не испытывая к нему полного доверия. И вот этот серб - после более чем годичного отсутствия - однажды вновь появился у нас в крепкую зимнюю стужу и сильную вьюгу, буквально накануне скоропостижной кончины владыки Николая, в субботу 17 марта 1956 года. Из-за глубокого снега, не дававшего возможности пользоваться автомобилем, владыка перебрался на несколько дней в здание Семинарии, поближе к монастырю и церкви. И вечером в субботу он заходил в комнаты семинаристов. Говорил с ними о литургии завтрашнего воскресного дня, когда семинарист старшего класса должен будет проповедовать, отправившись на приход. Заходил владыка и к секретарю Семинарии и передал ему некоторые подписанные бумаги... Около 10 часов вечера семинаристы видели, как серб DP [8] входил в спальную комнату владыки. А после 11 часов они видели, как он с кофейными принадлежностями ходил за водой, утверждая, что варит для владыки чёрный кофе. Семинаристы очень удивились тому, что в столь поздний час владыка захотел кофе, которого он по предписанию врача вообще в последнее время избегал. Когда и как этот странный посетитель ушёл от владыки, никто не видел. Здесь и кончается всё, что вообще известно о последних часах владыки.
На следующий день, в воскресенье 18 марта, все семинаристы с о.инспектором и певчими уехали в 7 часов утра в миссионерскую поездку на дальний приход. А владыка Николай должен был служить в монастырском храме. В положенное время зазвонил колокол, и в храме приготовились к встрече владыки. Однако он не появился. Тогда игумен о.Василий пошёл в семинарию и постучал в дверь владыкиной келлии, но никто не откликался. Вернулся в монастырь, оповестил об этом настоятеля, решили обождать ещё. И как раз в это время раздался телефонный звонок: оказалось, что епархиальный сербский архиерей, никогда прежде не интересовавшийся здоровьем владыки, вдруг заинтересовался его самочувствием... Это показалось удивительным, поскольку все знали о том, что сербские епархиальные власти никогда прежде не оказывали внимания владыке Николаю. Поговорили, обдумали, и настоятель сам отправился в Семинарию. Постучал в дверь, но ответа также не было. Тогда он силой распахнул дверь. И увидел такую картину: в ночном белье владыка лежал ничком на полу возле кровати, ногами к дверям, а головой к окну. Настоятель подбежал и хотел было поднять владыку, но тут же понял, что он мертв. На голове у скончавшегося была маленькая ранка, а в руке - чётки, подаренные русскими монахинями.
Настоятель выскочил из комнаты, позвал монахов и секретаря Семинарии. Из ближайшего городка вызвали врача, который установил смерть, наступившую за несколько часов до этого. Причину смерти без вскрытия назвать он не смог, а прибывшие вскоре сербы из епархии просили вскрытия не делать» [9].
Тут начинается уже нечто совершенно неприличное и постыдное для епархиальных властей Американско-канадской епархии СПЦ. Обратимся к воспоминаниям о.Драголюба Цокича:
«Метель замела снегом весь Нью-Йорк. Едва добрался до центральной автостанции и, верую, по Промыслу Господню, вскочил в автобус, который отправлялся буквально через три минуты. Провёл в пути несколько часов размышляя о том, о сём. И всё это мысленное шарахание из стороны в сторону вертелось вокруг того, что и так было яснее ясного: потерял друга, духовника, владыку...
Но мысль идёт дальше:
«Не дойдёт ли случайно до непотребства? Владыка не объявлял завещания, поэтому всё, что имел он (рукописи, переписка) станет собственностью епархии. Посмотрим, случится ли это. Но, во всяком случае, охватывает какая-то тревога. Как воспрепятствовать тому, чтобы некие люди - есть такие - не стали сколачивать себе капитала на его светлой памяти? Найдётся ли компетентный человек, который не позволит пустить всё на самотёк?»
С этими и подобными мыслями я и прибыл с большим опозданием в Карбондел, находившийся в пяти-шести милях от монастыря. <...> Первым делом отправился в монастырскую церковь. Поклонился останкам. Смерть еще не укладывалось в сознании, хотя вот оно - застывшее тело милого владыки. Тело покоилось на носилках, заправленных стёганым одеялом, облаченное по архиерейски. Русский монах о.Афанасий творил заупокойные молитвы. Постояв несколько минут, я вышел из храма и столкнулся с о.Мийо Джуричем, прибывшим из Лакаваны.
Около 11 часов вечера приехали господа Топалович, Вулович и Вуйошевич. В связи с этим и произошёл большой конфуз. Дело в том, что о.Миодраг Джурич уже заказал гроб, а работник погребального бюро, точнее, его жена, настаивала на переносе останков в погребальную контору. Спор проходил прямо в церкви. О.Афанисий, бывший невольным свидетелем этого спора, прекратил молитвословие, повернулся к г.Топаловичу и обратился к нему по-русски:
- Владыка по церковному канону обмыт, помазан и облачен по архиерейски. Он не может быть передан в похоронное бюро, поскольку это против канона. Как узнаем потом: прославлен ли он в лике святительском?
Поскольку о.Афанасий решительно препятствовал любому нарушению канонов Церкви, то г.Топалович созвонился с митрополитом Леонтием, в чьей юрисдикции был монастырь. Тот порекомендовал обратиться к владыке Дионисию. Так г.Топалович и сделал. Владыка Дионисий был в отеле Статлер в Нью-Йорке. Он поручил Топаловичу передать останки владыки Николая в погребальное бюро. Сам же намеревался прибыть в монастырь на следующий день сразу по полудни. Когда о.Афанасий услышал это, он затворил книгу, ушел в свою келию и на отпевание, последовавшее на следующий день, более не выходил.
Стянули с окоченевшего тела облачение. Это было настоящей мукой - ведь останки уже застыли. Раздели - и отвезли в похоронное бюро, чтобы завтра вновь доставить сюда же.
Отправился к о.Афанасию. Поговорил и согласился с ним во всём. Рассказал мне о последнем дне владыки Николая:
- Преосвященный отслужил святую Литургию 17 марта. Всё было исключительно чинно. По обычаю, владыка завернул в монашескую трапезу и на прощание трижды просил прощения.
о.Афанасий продолжал:
-Желал бы остаток жизни провести собранно, в молитвенном бдении, с целью принять великую схиму - и так завершить земной путь. Не мог, однако, незамедлительно провести в жизнь это свое намерение, поскольку были ещё дела, требующие завершения. Часто повторял, что желал быть похороненным в монастыре св.Тихона, поскольку тут преподавал, тут молился Богу и служил. И, «...вполне естественно быть и зарытым», - процитировал о.Афанасий частую фразу владыки.
На следующий день, около третьего часа пополудни прибыл епископ Дионисий. Вошёл в храм, снял камилавку, поклонился ковчегу. Некоторое время кланялся, упёршись руками о край гроба и опуская голову на свои руки. Хладнокровен и выдержан...» [10]
- При жизни ты меня много мучил, ...а после смерти заставил тащиться сюда по непогоде, - не постеснявшись присутствия семинаристов и монахов, выдал епископ Дионисий [11].
«...Вошёл в алтарь, облачился и отслужил панихиду. Пел немного, лишь подавал те возгласы, которые были по чину. Хор семинаристов точно и дивно отвечал.
Завершилось поминание. Епископ поручил мне остаться в церкви у ковчега. Так и поступил. О.Геннадий подошёл к еп.Дионисию с тем почтением к архиерею, которое свойственным русским, и передал ключи от комнаты владыки Николая. Владыка, о.Миодраг, Топалович и Вулович пошли туда вместе. Когда же я вышел из храма, то моему взору предстала безобразная картина: в лихорадочной спешке эта четвёрка перетаскивает из комнаты почившего владыки Николая в машину Вуловича наполненные вещами картонные коробки и чемоданы. Дошло и до непотребства. Известный богослов и писатель, Милутин Деврня, приехавший из Лакаваны с о.Миодрагом, обратился к епископу Дионисию:
- Что это у Вас в руках? Да знаете ли Вы, что весь сербский народ будет знать о Вашей проделке? Вам не место здесь!
- Не желаю Вас слушать, - бросил вскользь епископ Американско-канадский, передавая о.Николаю Стоисавлевичу документы.
- Однако вернёмся в комнату, - обратился мне владыка, - Мийя говорил мне, что у Николая было три золотых «наполеона».
Вошли в комнату. Поспешными движениями владыка повыдёргивал выдвижные ящики стола. Ничего не нашёл.
Тика Топалович, о.Мийо, Вулович, Радослав Ковачевич и ещё кто-то были в это время в другой комнате - там, где владыка Николай жил в тёплое время года. Там в основном находился основное собрание его записей и книг. Я присоединился к ним. Там было что посмотреть: комната была перевёрнута вверх дном, весь пол усеян разбросанными вещами, письмами, газетными вырезками, книгами, записками на клочках бумаги и т.д., а вышеназванные рылись в вещах и распихивали всё в картонные коробки. Часть вещей перенесли и разместили в машине епископа Дионисия, который уже стоял рядом с автомобилем и намеревался ехать в Нью-Йорк. Указал о.Миодрагу сопровождать ковчег, что тот и сделал. В это время рядом с телом почившего владыки Николая не было никого из сербов. Даже в момент выноса тела из храма. Подбежал к студентам, которые неторопливо и величественно с погребальным пением «Вечная память» поднесли гроб к автомобилю. Мы отправились вдогонку машине, уехавшей в Нью-Йорк.
Отбросив пока от своих мыслей весь тот позор, которым мы, сербы, запятнали себя в глазах русских, я вновь и вновь возвращался к размышлениям, которые из-за головокружительности событий никак не складывались в единое целое:
«При каких обстоятельствах упокоился владыка Николай? Какими были эти часы?»
<...> Судя по синякам и ссадинам и даже по ране на голове, очевидно, что преосвященный владыка падал и приподнимался. Сам факт того, что найден был владыка около дверей, говорит о том покойный полз и звал на помощь. Заявление монахов о том, что тело было ещё тёплым и что никто из студентов, которые обычно слышали каждый шорох в его комнате (которая была отделена картонной перегородкой), ничего не приметил перед отъездом из интерната, можно предположить, что владыка скончался между семью и восемью часов утра.
Скончался скоропостижно и для себя, и для других. Тихо для других - мучительно для себя...
<...> Как уже упоминалось, поздно после полудня 19 марта двинулась небольшая погребальная процессия в сторону Нью-Йорка. Не был, к сожалению, участником этой процессии, поскольку торопился домой - на следующий день нужно было выходить на работу. <...>
Проследил через газету «Србобран» описание «путешествия» останков владыки Николая. Из Нью-Йорка - в Лакавану. Из Лакаваны - в Чикаго, а из Чикаго - в Либертвилл, где был похоронен 27 марта, спустя полных 9 дней после кончины. Если бы было исполнено искреннее желание владыки, его останки были бы похоронены вероятнее всего 21 марта на кладбище монастыря св.Тихона.
Много было сказано слов над гробом почившего, много опубликовано некрологов. Приведём некоторые из них:
1. Одним из наиболее искренних слов была беседа о.Душана Поповича, настоятеля храма в Чикаго. «Упокоился владыка Николай и так скоропостижно. Погребены останки спустя девять дней после кончины. Лично я не верю в то, что владыка Николай мог бы додуматься до такого посмертного турне...»
2. «Србобран» от 19 марта, на первой странице сообщает: «...тело блаженнопочившего владыки Николая будет лежать в гробнице, которую он выбрал при жизни: рядом с гробом великого родолюба сербского, писателя и поэта Йована Дучича».
Не знаю о таком желании владыки Николая, ведь он считал нормальным лечь в могилу «рядом с теми, с кем жил и Богу молился», т.е. в монастыре св.Тихона, как и говорил вышеупомянутый монах о.Афанасий. Кроме того, лично мне он вскользь оставил «завещание» перенести свои останки в Сербию
- Знаешь, где буду похоронен?
- Не знаю.
- В монастыре Челие.
- Место лепое.
- Есть и красивее. Просто там, где начал, там и завершу. - Ясно и чётко сказал мне владыка.
3. «Србобран» от 29 марта приводит Слово владыки Дионисия, одержанное «над одром бессмертного владыки Николая» после св.Архиерейской литургии, 25 марта. Среди прочего, еп.Дионисий говорит: «...С чётками в руках ночью с 17 на 18 марта этого года он переселился в вечность». Это, как знают все, кто знает, было не совсем так.
4. На вопрос о том, почему владыка жил и умер в русском монастыре, а не среди сербов, давались некоторые ответы и над одром и в некрологах, <...> но откровенно высказался <лишь> воевода Момчило Дьжуич («Србобран», 9 апреля, стр.3): «...Ты не просто изгнанник вместе с нами, но ты изгнан и нами самими» [12].
***
Вернёмся к воспоминаниям Маевского.
«Когда я прибыл, комнаты владыки Николая представляли собой неописуемую картину опустошения: всё было перевёрнуто, на полу валялись сотни писем, бумаг, коробок и прочего. Картина, подобную которой, я доселе никогда не наблюдал! И печальнее всего было то, что так поступили с памятью и наследием величайшего православного иерарха, столпа Церкви и богословской науки... Всё это стало возможным только из-за моего отсутствия. Если бы я был на месте, то никого, кроме доктора, не пустил бы к телу владыки до вызова из соседнего городка полиции, которая провела бы расследование и опечатала бы комнаты владыки. Затем, только лишь по решению суда, комнаты были бы вскрыты, и всё было бы подробно описано, приведено в порядок и поставлено на учёт. Кроме того, я нисколько не сомневаюсь, что у такого человека, каким все мы знали владыку Николая, при его характере, не могло не быть письменного волеизъявления на случай смерти или даже заверенного завещания. В этом меня убеждает не только его характер, но и другие обстоятельства...» [13]
***
Воспоминания Маевского вот уже который год будоражат общественное мнение в Сербской Церкви. Уже упоминавшийся в прошлой главе книги черногорский публицист прот. Велибор Джомич написал целую статью, в которой в присущей своим текстам манере подверг резкой критике все, сказанное Маевским. Основанием было то, что сам Маевский не был непосредственным свидетелем происшествия, следовательно, все, сказанное им по существу вопроса, является, по логике Джомича, сплетней.
Накануне Рождества 2009 года у меня произошла с о. Велибором острая полемика. Поскольку это имеет самое непосредственное отношение к попытке изучения белых пятен на сербском кресте святителя Николая, то стоит подробнее остановиться на некоторых моментах полемики.
***
Собственно говоря, вся статья протоиерея Велибора Джомича сводится к следующему: существует три свидетельства о том, что же именно происходило непосредственно после смерти владыки. Это свидетельство еп.Дионисия, Владимира Маевского и прот. Драгольуба Цокича. Сведение Маевского об отравлении является не аутентичным - из чего делается лукавый вывод о том, что все, сказанное Маевским и Цокичем является пустой и злонамеренной сплетней.
Напомню, что в статье Маевского раскрываются следующие вопросы:
1. одиночество владыки и немилосердное отношение к нему еп.Дионисия;
2. загадочные обстоятельства смерти владыки Николая;
3. скандальный приезд еп.Дионисия.
На скандале, связанном с приездом еп.Дионисия, особый акцент делается в книге воспоминаний о.Драгольуба Цокича. Подробности разорения и разграбления кельи свт.Николая; пропажа завещания; а также требование еп.Дионисием бальзамирования тела святителя, уже облаченного к погребению - в той версии воспоминаний Владимира Маевского, которая была опубликована в сборнике под общей редакцией б.еп. Афанасия (Евтича) [14] - были опущены, но описание их имеется в книге Цокича.
Однако прот.Велибор позволяет себе высказываться... не совсем правдиво: «прот. Цокичу, по правде говоря, и сказать то о том нечего, кроме того, чтобы неаутентичное свидетельство Владимира Маевского, о котором в одном месте он высказался как о «величественном обзоре жизни владыки в монастыре» (стр.83). Не исключено и то, что члены редакционного совета - льотичевцы, которые редактировали книгу после смерти о.Драголюба Цокича - это дописывали и вставляли - по вполне понятным причинам. После внимательного прочтения становится ясно, что текст Цокича не добавляет ничего нового и неизвестного, а потому и не имеет значения» [15].
Несмотря на такую уничижительную оценку книги о.Драгольуба, в ней содержится немало важных подробностей (которые приводились выше), которых нет в записи Маевского, и которых не могло быть даже теоретически в свидетельствах, апологетом которых выступает прот.Велибор, пытающийся доказать истинность версии, озвученной еп.Дионисием.
Обращает на себя внимание и то, что г-н Джомич использует эпитет «льотиħевац» исключительно в негативном эмоциональном контексте. Это говорит о методологии о.Велибора: чтобы усилить отрицательное отношение к оппонентам, автор встраивает сторонников версии Маевского в контекст, который предполагает однозначно негативную интерпретацию. Как известно, в оценке Димитрия Льотича и его идей, сербские национал-демократы вполне единодушны со своими политическими противниками: космополитичными либерал-демократами и югославскими коммунистами.
Свою статью о.Велибор заканчивает следующими словами: «Я уже не говорю о том, что Маевскому, как русскому - не смотря на любовь к Святому Николаю - не пристало, как человеку, который не присутствовал при том, о чем он безответственно писал, - влезать и вмешиваться в столь тонкие сербские дела и проблемы. Так что сербы до сих пор перепечатывают и издают это неаутентичное и тенденциозное свидетельство» [16].
Итак, автор статьи упомянул некие «тонкие сербские вещи [17]», которые до сих пор не прояснены сербами, однако некий русский эмигрант уже тогда дерзнул коснуться их.
Кто же такой Владимир Маевский?
Владислав (чаще известен под именем Владимир) Альбинович Маевский (1893-1975), прозаик, поет, историк. В составе Добровольческой армии покинул Россию в 1920 году. Окончил богословский факультет Белградского университета и стал личным секретарем Сербского патриарха Варнавы. Автор книг о православных святых, статей на социально-политические и философские темы. Во время Второй мировой Маевский был в концлагере, после освобождения - жил в Швейцарии. В конце 40-х годов переехал в США, где преподавал в Свято-Тихоновской семинарии в Пенсильвании. С сентября 1951 по март 1956 г. Маевский был не только коллегой свт.Николая, но и самым ближайшим соседом по жилью, о чем говорилось выше.
Из этого видно, что «тонкие сербские вещи» не были для Маевского чем-то совершенно незнакомым. Между прочим, эти самые «осетльиве српске ствари» до сих пор либо замалчиваются, либо трактуются в упрощенном идеологическом ключе.
Во всяком случае те, кто занимается изучением истории гражданской войны в Югославии 1941-45 гг., знают, что одним из камней преткновения общецерковного прославления свт.Николая была расположенность владыки к Димитрию Льотичу.
В сербской церковной среде существует 3 способа реакции на факт знаменитой надгробной проповеди владыки Николая над одром Димитрия Льотича:
1. Умалчивание;
2. Трактовка самого факта проповеди «доброй традицией говорить о покойном только хорошее»;
3. Объявление текста проповеди фальшивкой.
И вот вместо того, чтобы беспристрастно посмотреть на деятельность льотичевцев, столько сил тратилось и тратится до сих пор для того, чтобы «отмыть» владыку от неудобного политика.
Существует идеологическая схема, приемлемая как коммунистами, так и демократами: Павелич=Льотич. В рамках такой схемы Велимирович непременно занимал бы ту смысловую ячейку, которую занимает при лидере хорватских нацистов Анте Павеличе католический еписикоп Алозий Степинац. Таким образом, дабы разрушить демократическо-коммунистическую традицию отождествления Велимировича со Степинацем, многие искренние почитатели владыки - казалось бы из самых добрых побуждений - прилагают немалые силы для того, чтобы разрушить (в сознании уже очередного поколения сербов) память об идейной и духовной близости Льотича со святителем Николаем.
Стороннему наблюдателю - какими являемся мы, русские исследователи сербской истории - вполне очевидным кажется то, что стоило бы, наверное, попробовать разрушить тождество Льотича с Павеличем, а в экспортом (для нас, русских) варианте - с Власовым.
Совершенно очевидно то, что если некто бросает в адрес человека или движения оскорбление в предательстве (как это до сих пор имеет место по отношению к Льотичу и Недичу), необходимо конкретизировать: в чем именно заключалось это самое «предательство»?
Предавали ли эти люди веру, короля и Отечество? Использовали ли они иностранное вторжение, чтобы добиться власти или хотя бы то разбогатеть? Были палачами своего народа или представителей национальных меньшинств? Или, в конце концов, спасали собственные шкуры?
Ни на один из этих вопросов не может ответить утвердительно даже самый заклятый враг льотичевцев. Даже тот, кто унижает светлую память о Добровольцах полупрезрительной приставкой «так называемые...»
Нам, русским, тоже неплохо известно - что такое смута и гражданская война. Потому-то и дерзаем предложить своим братьям-сербам попробовать отказаться от бранных эпитетов, а признать ту простую вещь, что была своя правда и у четников-равногорцев, и у красных партизан, и у льотичевцев.
В нашей среде едва ли не само собой разумеющимся является антикоммунизм. Однако не стоит торопиться отождествлять всех, без исключения, бойцов из красных партизанских бригад с «коммуняками».
Из того, что в партизанских отрядах были откровенные провокаторы, которые, как сообщалось в предыдущей главе, пошли на немыслимое для сербского воина осквернение тел павших противников, что и спровоцировало свирепую и беспощадную месть немцев, вовсе не значит того, что среди партизан были сплошные подонки.
Из того, что идеологи марксизм-ленинизма были одержимы верой в вульгарный материализм, вовсе не значит того, что среди партизан были сплошные атеисты.
Да и революционная романтика питалась вовсе не одними лишь книжками с мечтами о справедливом обществе, но и вполне осязаемыми намордниками. Да, да, кожаными намордниками, которые помещики надевали на батраков, собиравших виноград. На намордниках были дырочки, которые позволяли дышать, но не давали возможности есть господский виноград во время сбора. И вот эти намордники и были для многих конкретным символом старого мира. Несправедливого и гнилого - рухнувшего в апреле 1941 за считанные дни.
О наморднике автор книги узнал не из классики коммунистической литературы, а от одного из уважаемых в сербской православной консервативной среде игумена. Которого уж никак невозможно заподозрить в симпатии к коммунистам.
Вот именно понимание того, что же такое гражданская война, и не позволяет нам с легкостью навешивать на людей ярлыки. И это помогает понять то, что в 1941 сербские патриоты попали в лабиринт с тремя тупиками. И до сих пор не видать ни выхода из лабиринта, ни зачатков понимания и подлинного единства в среде сербских патриотов. Об этом говорил в своей работе «Три лествицы ценностей. Или о коммунистах, добровольцах и четниках» Марк Маркович [18] еще в 2003 году, но пока что, увы, такого мнения придерживается ничтожно малая часть сербского общества.
Вот и в тексте г-на Джомича эпитет «льотичевец» является лишь способом создания у читателя отрицательного отношения к сказанному. Когда же нужно упомянуть льотичевскую часть эмиграции в нейтральном ключе, г-н Джомич пишет так: «трагическое разделение выживших четников генерала Дражи Михайловича между собой и остальных национальных организаций».
Однако от методов эмоционального воздействия вернемся к рассмотрению фактов. Поскольку никто из нас не сможет найти ответ на вопрос об (не)отравлении святителя, то предметом разговора может быть лишь скандал, разразившийся в связи с приездом еп.Дионисия, и последовавшем вслед за этим:
1. Разорением кельи покойного и пропажи завещания, адресованного протоиерею Мийе Джуричу;
2. Непременного желания бальзамировать тело усопшего владыки, уже облаченного к погребению.
С тем, что именно еп.Дионисию пришла на ум идея бальзамирования тела усопшего святителя, Джомич не спорит:
«Из записей епископа Дионисия ясно видно, что он в то время был уже достаточно «американизирован». Из этого и крупнейшая его ошибка наибольший грех - как сам он отмечает «распорядился тело Николая бальзамировать - по практике погребальных контор Америки». Причины такого насилия над земными останками святого Николая находим в дате похорон. Епископ Дионисий распорядился похоронить святого Николая в монастыре Святого Саввы в Либертвилле 27 марта, т.е. спустя 10 дней после кончины. Что вообще не является ни сербским, ни православным обычаем. Однако в связи с тем, что всему Сербству в Америке было известно то, что их отношения с святым Николаем оставляли желать лучшего, он и хотел показать общественности, что его отношение к святому Николаю отличается от того, что ему приписывает молва. Одр с земными останками владыки представлялся в церквях Нью-Йорка, Лакаваны и, в конце концов, в монастыре Св. Саввы в Либертвилле. Без бальзамирования эта затея бы была неосуществима» [19].
Не смотря на пренебрежительное отношение прот.Велибора к свидетельству о.Драголюба Цокича, книга Цокича содержит некоторые крайне интересные подробности разгрома кельи почившего святителя, свидетелем которых был о.Драгольуб. На обвинение в разгроме и разграблении кельи свт. Николая прот.Джомич цинично отвечает: «Что же тогда опустошено, если сотни писем и газет - а говорят же, что их, якобы, интересовала корреспонденция владыки - было разбросано на полу?» [20]
Какая странная логика! Из того, что келья владыки была усеяна разбросанными бумагами, вовсе не следует того, что некоторые бумаги не были похищены.
После разгрома, все-таки, кое-что исчезло.
Исчезло Завещание.
***
Для того чтобы окончательно убедить читателей в том, что весь текст Маевского является пустой сплетней, а книга Цокича представляет собой злонамеренный подлог «острашħених льотиħеваца», Джомич «бросает козырь»: «...В оригинальном Тошовичевом издании текста Владимира Маевского отмечено, что в следующем номере будет опубликовано окончание этого «сенсационного» текста. Смятение усиливается объявлением Владимира Маевского о том, что о новых деталях буде сообщено в «другой раз». Но этого «другого раза» ничего не вышло. Почему? Дабы неизвестность не затягивалась, русский митрополит Леонтий запретил Маевскому писать об этом, а льотичевскому иеромонаху Арсению Тошовичу запретил продолжать публикацию такого недостойного, клеветнического и неаутентичного т.н. Свидетельства Владимира Маевского об упокоении Св. владыки Николая» [21].
Странно, элементарное нежелание - как у нас в России говорят «выносить сор из избы», да еще на потеху злопыхателям - преподносится Джомичем как неоспоримое доказательство того, что запрет был продиктован совсем другими мотивами.
***
Итак, выше мы обращали особое внимание читателя на то, что Маевский и Цокич раскрывают следующие вопросы:
1. Одиночество владыки и немилосердное отношение к нему еп.Дионисия;
2. Загадочные обстоятельства смерти владыки Николая;
3. Разорение и разграбление его кельи, пропажа завещания;
4. Скандальный приезд еп.Дионисия, требование им бальзамирования тела святителя, уже облаченного к погребению.
Из этих вопросов, лишь на вопрос о загадочных обстоятельств кончины святителя невозможно дать никакого ответа. Однако сам по себе факт (не)отравления свт.Николая ничего не добавляют, но и ничего не убавляют из того, что:
1. Свт.Николай был «изгнанником среди изгнанных», а еп.Дионисий относился к нему немилосердно;
2. Келья свт.Николая была разгромлена, а завещание пропало;
3. Вопреки традициям, именно по требованию еп.Дионисия тело усопшего было забальзамировано.
***
Авва Иустин Попович называл владыку великомучеником. Впрочем, о подробностях трагической кончины Николая Велимировича он ничего не говорил. Одному лишь Господу ведомо: что же тогда, на самом деле, случилось.
«...Осиротела, бескрайне осиротела земля наша. Отошел святой владыка Николай из этого мира в мир иной. Но неизмеримо обогатилась Сербия Небесная, за которую и жил, и умер, и бесконечное число раз умирал святой владыка. Умирал в земной Сербии за Небесную Сербию, дабы сквозь смерть дойти и навек остаться со святыми домочадцами небесной задруги Небесной Сербии...» (Из послания аввы Иустина ректору духовной академии св. Владимира в Нью-Йорке).
***
В народе ходит немало легенд о чудесах, творимых святым владыкой уже из того света. Но многие из этих бесхитростных историй, передаваемых благочестивыми горцами из уст в уста, отдают ветхозаветностью. Сюжет, как правило, прост: кто-то хулил покойного владыку, а потом с ним происходило то или иное злоключение.
Сейчас мы не станем занимать внимание читателя этими многочисленными историями.
Но есть, среди этих повестей необычайно яркая и чудесная история, которую рассказывают, наверное, каждому паломнику, приходящему в Лелич поклониться честным мощам владыки:
«Один парень из Валева, занимавшийся торговлей наркотиками, принёс как-то пожертвование в монастырь Лелич. Долго молился он у раки с мощами св.владыки, а после достал из кармана солидную сумму и положил её на раку.
Выйдя за монастырские ворота, дилер сунул руку в карман, чтобы достать сигареты. И тут сквозь кости его пролетел ледяной ветер: деньги вновь лежали в кармане.
Бегом вернулся он в пустой храм и увидел, что на раке нет никаких денег. Деньги, которые молодой наркоделец нашел у себя в кармане, были теми же самыми купюрами.
Это означало лишь одно: святой владыка не принимает его грязный, хоть и весьма внушительный подарок. Не принимает и ясно говорит о том, что беречь и защищать наркоторговца святой не будет.
Всю дорогу домой, в Валево, парня трясло. А через месяц он вернулся вновь в Лелич и исповедался. Там же в монастыре он обрёл духовного наставника, которого, несомненно, послал покаявшемуся разбойнику именно святой владыка. Вскоре бывший дилер поехал на Афон, в монастырь Хиландар».
Произошла эта история в Леличе.
Но похоронен владыка был в Америке. С переносом мощей св.Николая Сербского связано ещё одно символическое событие.
Ещё в конце сороковых владыка предвидел то, что Сербская Православная Церковь в Америке отколется от Белградской Патриархии. В связи с этим он отправил синоду СПЦ предложение разделить американскую епархию владыки Дионисия на три части и прислать на образовавнные кафедры двух новых епископов из Сербии.
Епископ Дионисий замышлял отколоть церковь в Америке и святитель Николай прекрасно понимал, что потом воссоединить церковное единство будет весьма проблематично. А когда епархия будет поделена на три части, то тогда Дионисий будет в меньшинстве.
Предложение владыки Николая было проведено в жизнь лишь в 1963г.
Решением Патриарха СПЦ Германа и Св. Архиерейского Собора Американско-Канадская епархия Сербской Церкви была разделена на три части. Епископ Дионисий потребовал от Патриарха и Собора отменить это решение. Когда же его требование не было принято во внимание, он на заседании Собора, созванного им в ноябре 1963 года, провозгласил свою епархию автономной и прекратил общение с Патриархом Германом. 27 марта 1964 Собор в Белграде лишил епископа Дионисия сана. Дионисий этого решения не признал.
В настоящее время раскол прекратился и каноническое общение восстановлено.
А когда действительно дошло дело до раскола, то большинство сербов осталось в Белградской юрисдикции. Дионисий не мог не знать того, что владыка совершал упреждающие действия. И именно этим можно объяснить то, что вокруг святителя Николая была создана нездоровая атмосфера, вытолкнувшая его в русский монастырь.
Похоронен же он был, тем не менее, в Либертвилле, который после раскола отошёл к «сербским зарубежникам» [22].
Перенос мощей св. владыки Николая из Америки в Сербию был бы немыслим в ситуации неуврачеванного раскола. («Дионисиевцы» не хотели и говорить о том, чтобы отдавать мощи). Однако чудо свершилось - гроб Николая - то есть святой Николай Велимирович объединил Сербскую Церковь.
Дивен Господь во святых Своих.
Заключение
В книге Ходжи Владимира Радосавлевича приводится текст одного из завещаний владыки Николая, написанного им за два месяца до своей кончины:
«Согласно сообщениям из Югославии, сербский народ может в самом скором времени столкнуться с новой страшной трагедией. Все говорят: «Пусть скорее рухнет Тито!» Но никто не думает о том, а что же конкретно делать после падения коммунизма? Никто не планирует детально последовательность действий на этот случай.
Хорваты имеют план, разработанный папой и поддержанный итальянцами. Они не знают партий и демократий: они знают лишь то, что Срем и Боснию нужно у сербов отнять, а самих сербов - «на вербы». В момент падения коммунизма хорваты все будут вооружены, а сербы вновь останутся с голыми руками. И усташи, и оружие, - всё это ждёт своего часа у границ Югославии. За 24 часа все хорваты будут под ружьём. Папа опять благословит резню, а англосаксонцы промолчат.
А что мыслят себе сербские многопартийцы?
Они мечтают о том, чтобы вновь, как и в 1918 расписать выборы, дабы уважить волеизъявление масс. И больше ничего.
В этой мысли содержится суть всех сербских партий: правых, левых, демократических, патриотических, четнических...
Какая фантазия! Какое безумие!
Вопрос, таким образом, заключается не в том даже: что делать после падения Тито, а чем именно и как именно вооружить сербов, дабы они смогли устоять в противоборстве со своими вечными и гораздо более изощрёнными неприятелями».
***
Знаменитый четнический воевода Момчило Дьжюйич рассказывал, что епископ Николай часто проповедовал в церквях о союзе балканских православных христиан - Сербии, Греции, Румынии и Болгарии, которые могли бы утвердиться и опереться на Россию. При этом он всегда ударял жезлом о пол, если говорил это в храме, или же хлопал ладонью по столу, когда проповедовал это в обществе. Тем самым он подчеркивал важность сказанного.
Далее Дьжюйич твердил, что благодаря молитвам святого митрополита Амфилохия Черногория не отпадёт от Сербии. А Косово пропадёт из-за коммунистов. Воеводина - под вопросом. Что же касается задринских сербских земель Боснии и Герцеговины, то они, после мук и кровопролития, всё же воссоединятся с Сербией.
***
«В русских народных сказках всегда презренный Иванушка-дурачок в конце концов спасает своих разумных братьев. Так и православные славяне месте с другими православными народами, словно Иванушка-дурачок, будут спасать обе части света: и Восток, и Запад [23]».
Какой программой?
Насилием, завоеванием, насильственной теократией, абсолютистской монархией или демократией мегаполисов?
-Нет, - отвечает святой владыка Николай, - служением Господу.
Николаев - СПб - Новозыбков,
январь 2004 - февраль 2013.
Примечания:
[1] Владимир Маjевски «Смрт Владики Николаjа» // Свети Владика Николаj Охридски и Жички. Тексти и сведоченьа. Жича-Кральево, 2003, С.241.
[2] о.Драгольуб Цокиħ «Владика Николаj - моjа размишльаньа и сеħанья», New Jersey, 1996.
[3] Владимир Маjевски «Смрт Владики Николаjа»..., С.238-239
[4] Погостили три дня - и хватит! (сербск).
[5] о.Драгольуб Цокиħ «Владика Николаj - моjа размишльаньа и сеħаньа», С.78-79.
[6] Владимир Маjевски «Смрт Владики Николаjа»... С.245-249
[7] о.Драгольуб Цокиħ «Владика Николаj - моjа размишльаньа и сеħаньа»... С.100
[8] англ. displased person - перемещённое лицо. Употребляется в унизительном значении «понаехавшие»
[9] Владимир Маjевски «Смрт Владики Николаjа»... С.249-250
[10] о.Драгольуб Цокиħ «Владика Николаj - моjа размишльаньа и сеħанья»... С.104-111
[11] Редактор цитировавшейся книги воспоминаний о владыке («Свети Владика Охридски и Жички Николаj»), епископ бывший Захумско-Герцеговинский Афанасий, комментировал эту фразу следующим образом: «у редактора этого издания находится своеобразное описание (20 страниц рукописного текста) епископа Дионисия о междоусобных, не таких уж и простых, отношениях с епископом Николаем, которые мы собираемся в своё время опубликовать».
[12] о.Драгольуб Цокиħ «Владика Николаj - моjа размишльаньа и сеħаньа»... С.104-111
[13] Владимир Маjевски «Смрт Владики Николаjа»... С.251
[14] Предыдущие цитаты взяты оттуда, хотя на русском языке появилась статья В.Маевского в альманахе «За крест Честной...»
[15] Прот. мр Велибор Џомиħ. Права истина о смрти Владике Николаjа.Двери Српске №42, 2/2009.
[16] Ibid.
[17] Джомич употребляет термин «Осетльиве српске ствари». Т.е. «тонкие и чувствительные сербские вещи»
[18] Марк С. Марковиħ. Три лествице вредносте. Или о комунистима, добровольцима и четницима // Двери Српске №30, 2/2006
[19] Прот. мр Велибор Џомиħ. Права истина о смрти Владике Николаjа.Двери Српске №42, 2/2009.
[20] ibid
[21] ibid
[22] Предсмертным и посмертным нападкам на владыку посвящён 3-й том грандиозного исследования протоиерея Милана Янковича «ЕПИСКОП НИКОЛАЈ. ЖИВОТ, МИСЛИ И ДЕЛО», БЕОГРАД 2002.
[23] Српски народ као Теодул, Сабрана дела, кнь. V., C. 681
10. Святитель Николай
9. Ответ на 8., Павел Тихомиров:
8. Ответ на 6., Ф. Ф. Воронов:
7. Ответ на 6., Ф. Ф. Воронов:
6. Поклон и замечание-вопрос.
5. Ерусалимцу вдогонку
4. Ответ на 3., ерусалимецъ:
3. автору
2. Святитель Николай
1. Жизнь в Америке и кончина владыки Николая