Белые пятна на сербском кресте

Пролог

Часть первая. Гений ...

Глава вторая. Святитель

Глава третья. Политик

Глава четвертая. Узник

Владыку Николая и патриарха выпускают их Дахау. Попытка сформировать на территории Словении «Свободную Югославию». Гибель Льотича. Надгробное слово святителя Николая. Агония антикоммунистических военных формирований. Австрия. Приезд в Лондон. Тайное становится явным. Провальная политика короля Петара. Миссия Мештровича. Теща короля. Предложение папы Пия XII. Сербская диаспора в Америке

 

В январе 1945 года немцы пытались сформировать из бойцов сербских и словенских антикоммунистических подразделений фронт на севере Италии, а Льотич, в свою очередь, решился на авантюру по формированию на территории Словении «Свободной Югославии», альтернативной «Титовской Югославии».

К указанному времени Толбухин выбил остатки немцев из Белграда, и, таким образом, расчистил Йосипу Брозу Тито дорогу к верховной власти в Югославии. Тем не менее, Льотич надеялся на то, что если сформировать на свободной от усташей и партизан территории органы королевской власти, то «белая» Словения будет для англо-американцев выглядеть более привлекательной, нежели «красная» Сербия.

Одним из символов того, что Словения является законной правопреемницей предвоенной Югославии, должны были стать выпущенные из лагеря свт. Николай и патриарх Гавриил.

Не зная о том, что послевоенное будущее Югославии - в отличие от послевоенной судьбы Польши - уже давно определено, он крупно просчитался, полагая, будто англо-американцы действительно озабочены стремительным продвижением Красной Армии вглубь Европы. Да и представители очередного эмигрантского правительства не собирались сотрудничать не только с людьми, которые позиционировались как «колаборанты нацистов», но даже с четниками Дражи Михайловича. О чем мы еще скажем ниже.

Недич не согласился с идеей Льотича - под прикрытием создания фронта создать «Свободную Югославию». Этот честный человек, как уже неоднократно повторялось, взвалил на себя крест сотрудничества с оккупантами вовсе не ради шкурных интересов, но исключительно ради возможности облегчить - насколько это возможно - жизнь тех сербов, которых можно было спасти. Его совесть была чиста, поэтому он был уверен в том, что после окончания войны его ожидает справедливый суд.

Благородный Недич не дал согласия на использование своих подразделений в борьбе против англо-американцев, как и раньше категорически отказался обсуждать возможность отправки на Русский фронт даже символического подразделения. Возникли серьезные осложнения, однако, Льотич действовал.

К началу 1945 года симпатизировавший сербам немецкий генерал Герман Нойбахер, представитель Германии при белградском правительстве Недича уже добился от властей освобождения иерархов СПЦ.

По словам Нойбахера «Кальтербруннер ничего не знал об интернировании и тотчас согласился освободить их и определил им место пребывания в Баварии. Также была исполнена моя просьба о предоставлении им свободы перемещения внутри немецкой территории, и уважаемые мужи прибыли в Вену, где были с радостью встречены многочисленными сербскими беженцами» [1].

 Больных и истощенных, их на несколько дней поместили в баварскую гостиницу, дабы они оправились после ужасов концлагеря, и лишь затем позволили выехать в Вену.

Говоря о нескольких месяцах, проведенных в Вене, упоминаются гостиницы «Империал» и «Бристоль», а также подземные бомбоубежища. Вена часто подвергалась бомбежкам со стороны западных союзников.

 «Особенно запомнилась бомбардировка 12 марта - когда была уничтожена Венская Опера. Тогда бомбы падали неподалеку от «Бристоля»», вспоминал Нойбахер. «Я с Николаем беседовал тогда о «Мыслях» Паскаля. Когда после всякого сильного взрыва стены вздрагивали, и убежище наполнялось пылью, приходилось вставать и успокаивать женщин и детей. И тогда вырастала величественная фигура сербского патриарха с белой бородой и большим золотым крестом на груди. Он становился рядом со мною и успокаивающе обращал свои руки в сторону тех, кто особенно причитал. Лучших помощников в борьбе с паникой мне никогда не удалось бы найти. После нескольких секунд вновь наступало спокойствие» [2].

В тот период в столице Австрии находилось немало беглецов из Сербии, тут располагался сборный центр остатков разнообразных сербских вооруженных формирований. Атмосфера была нестерпимой, ибо шли нескончаемые свары на вечные темы.

На день Святого Саввы - 27 января 1945 года - Владыка Николай служил литургию в сербской церкви в Вене. Там, в алтаре, он и написал на Святом Евангелии «Три молитвы под сенью немецких штыков».

***

Вскоре владыка получил письмо от вождя четников, Дражи Михайловича.

«Ваше Преосвященство, с великой радостью принял Ваши наставления и мудрые советы, которые в целом отвечают и нашим взглядам на сложившуюся ситуацию. С радостью могу объявить Вам, что я непоколебимо убеждён в том, что весь сербский народ обязан объединиться в борьбе за полное освобождение нашего народа. Сообщаю Вам, что это единство на практике уже давно осуществлено и сейчас весь сербский народ объединён под знаменем, на котором начертано «С верой в Бога, за Короля и нашу прадедовскую веру, которая нас сквозь нашу тяжкую, но славную историю водила и вывела на правый путь».

<...> Мы все исполнены верой и надеждой, что все те искушения, которые Господь Бог попустил как бич нашему народу, уже на самом краю. И уже виднеется заря, которая озарит и исполнит радостью наш народ. <...>

Коста мне сообщил обо всех разговорах с Вами, а его знакомый говорил, что Вам будет предоставлена возможность уйти за границу. Я думаю, что это принесло бы много пользы национальному делу, поскольку Вы, с Вашим именем и авторитетом, который к счастью велик, могли бы воздействовать на те круги, которые ещё не изменили свой взгляд на нашу проблему.

Мне кажется, что было бы полезно выехать в Швейцарию, а оттуда в Америку, поскольку оттуда без препятствий можно будет устанавливать связи со всеми странами. Думаю, сейчас не время ехать в Англию, поскольку боюсь, что там Ваша работа будет связана, т.к. их высокая политика ещё не свернула с сегодняшней линии, но я ожидаю, что скоро придёт к этому.

Подчеркиваю, я глубоко убеждён, что Ваша работа за рубежом принесёт огромную пользу и сможет влиять на те круги, которые ещё не сменили своих взглядов.

Мои бойцы и сам я глубоко благодарен Вам за благословение и поздравления. Теперь же прошу Ваших молитв за успех нашей борьбы и Ваше благословение продолжению нашего дела.

Шлём Вам сыновние приветы моих бойцов и лично от меня. Целую Вам десницу, преданный Вам Драг.М.Михайлович, арм.генерал. 18 марта 1945 г. Босния» [3].

***

В конце марта 1945 Патриарх Гавриил и епископ Николаем встретились с четническим воеводой Момчило Джуичем, который должен был сопровождать их по пути в Словению на встречу с Льотичем. Льотич изложил при первой же встрече суть своего военно-политического замысла, и архиереи согласились с его доводами. В Словении владыки пробыли до 24 апреля.

Там они ободряли дух бойцов национальных формирований, в задачу которых входило не допустить захвата Словении коммунистами. Идейный вождь антикоммунистического отпора, Димитрий Льотич надеялся на то, что Тито не сможет удержать власть, и Словенский фронт станет тем плацдармом, с которого начнется освобождение страны. Таким плацдармом во время Первой мировой был Солунский фронт. Однако ситуация осложнялась не только отсутствием дипломатической поддержки, но и тем, что свою армию Дража в Словению так и не привел.

Несмотря на то, что к указанному времени Черчилль окончательно сделал ставку на Тито и давно уже не собирался иметь никаких дел с лидером четников, Дража лелеял призрачную надежду на то, что произойдёт-таки разрыв между Сталиным и Западом и тогда на адриатическом побережье Югославии высадится англо-американский десант. В этом случае именно Михайлович въехал бы в Белград «на белом коне». Льотич и Недич в глазах англо-американцев выглядели прислужниками оккупантов, поэтому терзаемый метаниями Михайлович всё-таки в последний момент не пошёл на объединение с льотичевцами и словенскими домобранами. Горы Боснии и Герцеговины станут исполинскими могильными курганами для десятков тысяч бойцов Югославской армии в Отечестве. Армии, которая стремительно растает от тифа, голода, холода и столкновениями с Тито.

Но Словения все еще сопротивлялась. На 24 апреля была назначена переброска владык через Швейцарию за линию фронта с дипломатической миссией, обращенной к англо-американскому командованию. 23 апреля в 20.00 в резиденции Момчило Джуича должен был начаться прощальный вечер. Начало торжества затянули до 22.00, поскольку запаздывал Льотич, который должен был срочно подвезти документы, предназначенные для передачи за линию фронта.

Утром пришла трагическая весть, перечеркнувшая все планы: Льотич погиб в автокатастрофе.

Димитрия отпел сам святитель Николай. Надгробное слово было опубликовано в последнем номере льотичевской газеты Наша Борба, отпечатанной в Любляне.

«Если бы с дерева срубили одну лишь ветку, дерево затрепетало бы и содрогнулось от боли, но сейчас все дерево срублено под корень... Как невыносима боль утраты! О Боже, свершилась Твоя воля, и мы должны покориться ей.

Когда камень бросают в воду, по воде идут круги, ширясь во все стороны. Так и смерть Димитрия Льотича сначала вызвала скорбь его семьи: его матери Любицы в далеком Смедереве, его супруги Ивки, его брата Яши, его сыновей, его дочери. Второй круг скорби охватил добровольцев, его единомышленников и товарищей по несчастью в войне и мире, в добре и зле, в радости и печали. Третий круг скорби завладел славными четниками, теми, которым вот уже четыре года земля - постель, а небо - покрывало. Ширится и четвертый круг скорби, в котором содрогнется от боли весь мир, ибо Льотич был не только наш, он принадлежал Европе, всему человечеству.

Димитрий Льотич был государственным деятелем, учителем и христианином. Он был не просто государственным деятелем, но христианским государственным деятелем. За последние полтора века у нас были великие политики, как, например, Гарашанин, Йован Ристич и Никола Пашич. Однако они были великими в свое время и в пределах Сербии, а Димитрий Льотич входил в высшие круги мировой политики. Это был политик, несущий крест. Однажды в монастыре Жича мне довелось слышать, как он сказал: «Сербский народ не будет счастлив, пока все люди не станут счастливыми». Он был учителем, который учит прежде всего делом, а уж потом словом. Он наставлял других и сам был им примером. Никогда не случалось так, чтобы его слова не подтверждались делом. О, если бы все наши учители были такими!

О нем будут говорить как о человеке, государственном деятеле и истинном христианине, и в этом он был выше всех. Он начинал с себя, а это полезно людям. Если начать издалека, с других, а не с себя, тогда нет пользы никому. Это был его девиз. Димитрий Льотич был человеком глубочайшей веры. Он, будучи министром по делам религии, подавал кадило священнику в церкви. Многие насмехались над ним, а он не стыдился. Он говорил: «Я иду, чтобы узнать волю Господню, и, когда узнаю, пойду за Ней, не оглядываясь ни вправо, ни влево». Без Димитрия Льотича мир опустел, и пустоту эту нелегко заполнить.

Дерево срублено - но Господь знает, чтó делает, и мы должны покоряться Его воле. Бывает, что дерево срублено, но от корня поднимаются молодые побеги. Хотя погиб Димитрий Льотич, его заменят не единицы, но тысячи сербских витязей, вместе вставших под ружье. Димитрий Льотич был человеком, способным вдохновлять других людей. Он нес свой тяжкий крест и в войне, и в мире, ибо и в мирное время люди не хотели дать ему мира. На войне он выполнил свой долг воина и гражданина. Но именно те, которые были наверху и стояли во главе народа, не поняли его. Поэтому мы и погибли, что не умели ценить такие ценности.

Господь прибрал его именно в свое время. Кто-то может сказать: его отняли у нас. Но нет, его не отняли! Всей своей жизнью и своим трудом он оставил завет потомкам. Какое смирение! Какой Святогорский аскетизм! Какие чистые, словно детские, молитвы!
Благодаря Льотичу, мы с Его Святейшеством Патриархом Гавриилом вышли из заточения и прибыли сначала в Вену, а потом сюда. Мы никогда не забудем того, чтó сделал для нас этот самый верный сын Сербии.

Когда я в Вене разговаривал с ним о единении всех наших национальных сил, он, говоря о тех, о ком я сказал, что им вот уже четыре года земля - постель, а небо - покрывало, ответил: «Пусть они командуют, а я буду подчиняться. Пусть они будут наверху, а я внизу. Я стану им ноги омывать». И так возникло единство.

Кто бы ни узнавал этого человека, все его любили. Он, великодушнейший из людей, храбрый, как лев, и кроткий, как агнец, был идеологом мирового значения. Он говорил: «Если мы сделаем все народы счастливыми, будем и мы счастливы». Дядя Милич, славный витязь из Мостара, сказал: «Доводилось мне видеть героев, но такого героя, как Льотич, нет нигде». О Льотиче станут писать книги, причем не только сербы, но и европейцы, которые его знали.

Находились люди, утверждавшие, что он любит брать, да собирать, да копить. Однако, где его дома? Где его богатства? Где его замки? Где его земли? Я ничего этого не вижу. Он был богат духом, уважением, верой. Льотич - духовный человек сильного характера, уважаемый, решительный и религиозный. Он был настолько богат душевно, что от щедрот своей души всегда мог уделить ближнему, дать другим, всегда был готов прийти на помощь советом и добрым словом. Для него политика состояла не в жонглировании словами, но в исполнении нравственных обязанностей по отношению к обществу, Отечеству и друг к другу. Он был идеологом христианского патриотизма, выразителем души сербского народа и очарования простодушного сердца сербского.

Димитрий Льотич любил своих воевод. Он сам говорил мне об этом, и то же самое говорили о нем воеводы, похвалы ему слышались отовсюду. Один наш восковой командир (он сейчас среди нас) совсем недавно признался мне: «Не могу разлучиться с ним, ибо слово с его уст слаще меда. Он самый лучший проводник сербской политики. Он так много отдал народу, что, проживи он хоть еще пятьдесят лет, не знал бы, чтó же еще можно отдать. Он нашел ответы на все вопросы. Его идеология охватывала все стороны жизни народа».

Мы все скорбим о нем, и каждый в отдельности оплакивает его. Сожалеют о его гибели и немцы. Многие упрекают его, что он слишком опирался на немцев. Причем упрекают его не простые люди, но именно те, что владеют виллами и землями, запасая, как барсуки, капиталы на сто лет вперед. Димитрий Льотич чаще других критиковал немцев, и они именно за это его и уважали. Отрицательно отзывались о нем только те, которые его не знали.

А как любил он своих воинов! Один из сопровождавших его офицеров рассказывал мне, как они кормили голодных солдат при отступлении из Белграда: «Когда мы раздали все продукты, я подошел к Льотичу и показал остатки провианта, которые полагались мне и ему. Тогда Летич сказал: 'Отдай нашу долю и давай ложиться спать. На голодный желудок легче спится'. Я так и сделал». Льотич во всех обстоятельствах уважал человека, но в первую очередь и превыше всего почитал Бога.

Димитрий Льотич был великим человеком. Все, что он посеял, взошло, глубоко укоренилось и принесло благоухающие плоды.

Добровольцы, пойте во славу Димитрия Льотича! Четники, плетите венки славы! Сербы, помяните Димитрия Льотича!

Принесена величайшая жертва... Боже, не требуй больше! Господи, умоляем Тебя, довольно! Ты взял многих и - как величайшую жертву - его! Господи, вопием к Тебе: довольно! Пусть он будет последней жертвой!

Я верю, что эта великая жертва - врата на пути к свободе. Димитрий Льотич открывает нам двери нашей новой Родины.

Поэтому все мы, братие, давайте помолимся о душе великого человека, и пусть Господь примет его в Царствие Свое. Да услышит Господь наши молитвы, а ему определит место, которого он заслуживает. Да простит Господь душу Димитрия Льотича! Во веки веков, аминь.

Димитрий Льотич не умер. Теперь он принадлежит всему сербству. Сегодня он достиг Небесной Сербии, а мертвые сильнее живых. Сейчас он стал сильнее, чем тогда, когда был жив и стеснен обстоятельствами. Теперь он обрел бóльшее могущество и именно теперь свершит великие дела. Хвала ему!» [4]

Тотчас после окончания панихиды надгробное слово было отредактировано и размножено среди собравшихся на похоронах.

Эти слова дорого стоили владыке Николаю. Текст надгробного слова использовался врагами церкви для того, чтобы поставить владыку в один ряд с хорватскими нацистами. Дружба владыки Николая с Димитрием Льотичем и единомыслие с ним по ряду вопросов стали одним из препятствий для общесербского прославления владыки Николая в лике святых.

Несмотря на то, что текст надгробного слова несколько раз публиковался при жизни святителя, и он ни разу не отрекался от своих слов, некоторые владыки СПЦ преподносят текст надгробного слова в качестве фальсификата.

Иные же почитатели святителя просто вначале вымарали имя Льотича из составленного ими политкорректного жития святителя Николая, а затем вообще начали тиражировать неправду будто бы владыку освободили из Дахау лишь в мае 1945; и не сами немцы по настоянию Льотича, а... американцы.

***

Руководство объединившихся югославских антикоммунистических сил - среди которых были не только четники Момчило Джюича, добровольцы Льотича, остатки формирований Недича, а также словенские домобраны, но даже подразделение, сформированное из хорватов, лояльных династии Караджорджевичей, - как уже упоминалось выше - намеревались переправить патриарха и владыку Николая за линию фронта с дипломатической миссией.

Святителя Николая должен был сопровождать судья Сарачевич, однако он был покалечен в той самой автокатастрофе, которая прервала жизнь Льотича. Вспоминает Джеко Слиепчевич:

«- Его святейшество и я отправляемся ночью в дальние страны. Со мной нет никого. Хочешь сопровождать меня?

Затем вышел в другую комнату и вынес элегантную трость, дал мне ее и сказал:

- Ну вот, теперь выглядишь как господин.

Епископу Николаю, которого знал еще с тех пор, как был студентом, я ответил так:

- Ваше преосвященство, я солдат, а тут генерал Мушицкий и Яков Льотич, пусть они примут решение.

Якова Льотича к тому времени провозгласили наследником его погибшего брата Димитрия. Они, разумеется, дали свое согласие, и так я стал одним из провожатых епископа Николая. Другим был протоиерей Стеван Простран, один из образованнейших священников СПЦ, знатока множества иностранных языков.

Из Св.Петра близ Горицы мы выдвинулись в ночь с 24 на 25 апреля 1945 года.

...Мы не ведали, куда движемся, и лишь ожидали прибытия на Швейцарскую границу. Вместо этого, на рассвете мы увидели, что находимся в Австрии. Мы удивились, однако спросить об этом в автобусе было некого. После полудня прибыли в Кицбил.

...И патриарх Гавриил, и епископ Николай, и сопровождающие их лица были размещены в «Гранд-Отеле», где находился и Милан Недич с членами своего правительства. Патриарх Гавриил и епископ Николай получили отдельные номера, а прот.Простран и я разместились в двухместном. Чуть позже нас двоих перевели было в горнолыжный отель, однако вскоре вернули назад. С нами был из свиты патриарха и некий «дядя Радован», личность загадочная, который сообщил лишь нам то, что он является масоном высшей степени посвящения. Говорили, что под этим именем скрывался книготорговец Васич из Загреба, который выполнял в Джюичевой Динарской <четнической> дивизии некоторые особые поручения.

Американцы вошли в Кицбил 8 мая 1945 года. Накануне полного расформирования немецкого представительства при правительстве Недича патриарх, епископ Николай и члены свиты получили по распоряжению посла Нойбахера некоторое «выходное пособие». «Пособие» было в золотых монетах. Каков был размер пособия у других мне не известно, но нам с прот. Пространом выдали по 12 золотых.

По прибытию американцев в Кицбил, американский генерал первым делом посетил генерала Недича, а затем епископа Николая. С епископом Николаем, который говорил по английский, прибыл к патриарху Гавриилу. С этим генералом был один англиканский священник в чине полковника, который обеспечивал некое подобие взаимодействия между ними.

Через несколько дней мы были выселены из «Гранд-Отеля», который американцы использовали для своих нужд. Патриарх и епископ Николай со свитой были перемещены в пансион через дорогу, а генерал Недич с родственниками и министрами переселены в крупную сельскую усадьбу, неподалеку от Кицбила. Размещение патриарха и епископа Николая было совсем плохим. Кроме того, возникла проблема с пропитанием. Пока мы были под немецким контролем, все было отрегулировано. Сейчас же возник вопрос организации питания, поскольку американцев это не интересовало. Хорошо помню, что патриарх Гавриил и епископ Николай были крайне недовольны тем положением, в котором они оказались. Плохо было и со здоровьем. Решили обратиться к генералу Эйзенхауэру с просьбой разрешить отъезд на лечение в Швейцарию. Епископ Николай установил связь со старокатолическим епископом Адольфом Кирием, который был большим другом православия и сербов. На все прошения, адресованные генералу Эйзенхауэру, не было получено ни одного ответа, что еще больше ухудшало их настроение.

В упомянутом пансионе оставались всего несколько дней. Затем были переселены в дом одного рабочего, бывшего члена национал-социалистической партии. Дом был на окраине Кицбила. Обычный дом - два этажа и чердачный этаж...» [5]

В мемуарах патриарха Гавриила указывается, что американский генерал Коленс тотчас выделил ему для проживания виллу. Но в воспоминаниях Джеко Слиепчевича рисуется несколько иная картина.

«Горек был наш быт... Мы были приписаны к кухне для беженцев, ...где получали варево из репы, капусты и картошки, а также немного черного хлеба...

Однажды появился офицер американской армии, по происхождению серб, который начал посещать патриарха и владыку, хотя целью его визита был генерал Милан Недич. Он, время от времени, приносил понемногу кофе и табака, отсутствие которых - наряду с повышенным давлением - патриарх переносил неважно»...

Узнав о бедственном положении Патриарха Гавриила и епископа Николая, сербские офицеры, находившиеся во временном лагере Маркт Понгау близ Зальцбурга, поспешили поделиться с архипастырями предметами первой необходимости, которым этих офицеров снабжал Американский Красный Крест. Вскоре майор Джока Анджелкович, один из тех офицеров, которые отказались возвращаться в Югославию, пригласил владыку Николая отслужить литургию.

К тому времени титовская власть начала по радио передавать список лиц, требуемых к выдаче. В этом списке упоминался и сопровождавший владыку Николая Джеко Слиепчевич. Тень этого дамоклова меча давила не только на Джеко, но и на самого владыку. А потому, когда за Велимировичем приехала группа офицеров во главе с Анджелковичем, владыка собрал личные вещи и более в Кицбил не возвращался.

Вскоре решается покинуть Кицбил и Джеко Слиепчевич. Поначалу он собирался пробираться пешком в Италию на поиски остатков льотичевцев и четников Динарской дивизии, но патриарх отговорил его от этого, объяснив, что добротная зимняя одежда, в которую был одет Джеко, может стоить тому жизни.

Вот, какими словами заканчивает Джеко Слиепчевич главу, посвященную совместному пребыванию с владыкой Николаем и патриархом Гавриилом во время бега:

«...Патриарх Гавриил показал себя заботливым товарищем. ...Простившись с ним, несколько позже отправился в Зальцбург и больше уже с ним не виделся. Уверен, что он был великим родолюбом и национальным подвижником. Но верно и то, что его захватил вихрь событий, который швырнул и изломал и его самого, и церковь. Мне неизвестно: как он переживал осознание того, что все что случившееся является следствием 27 марта 1941 года...» [6]

Несмотря на то, что святейший пытался скрыть глубокое разочарование в союзниках, отделаться от этого чувства не мог.

***

В связи с ухудшением своего здоровья, святейший попал в Монте Катини, лечебницу мирового значения. Там в конце августа его посетил «американский полковник Никола Степанович, адвокат, по происхождению серб и уважаемая в среде нашей эмиграции в Америке личность. Он был важной персоной в Верховном Штабе американской армии в Казерте, вблизи Неаполя. Был приятно удивлен его вниманием и сербской учтивостью. Он произвел впечатление высокоинтеллектуального, образованного и культурного человека. Разбирался в военных событиях, как мало кто из его коллег. Его сербская речь была плавной, будто он родился и жил в наших краях.

Принес мне приятных гостинцев: зажигалку, много сигарет, шоколада и разной мелочи, которой во время войны так недоставало. Кроме того, принес мне письмо от короля Петара, в котором сообщалось, что у него родился сын, престолонаследник, и что он желает, дабы я совершил чин крещения. Также желал повидаться со мной и оповестить о сложившейся ситуации в Югославии после Второй мировой. Приглашение короля принял и откликнулся на его пожелание. Был уверен, что смогу с нашими влиятельными политиками сделать что-то доброе и полезное для нашего народа. Основным желанием было постигнуть единства всех групп, дабы создать единое представительное тело, которое вело бы попечение о наших беженцах, рассеянных после войны по всей Европе» [7].

16 октября патриарх прибыл в Лондон, где его встретила многочисленная сербская колония. Вскоре к патриарху присоединился прибывший из Австрии владыка Николай.

К этому времени стало известно то, что англичане выдали на расправу титовцам всех сербских воинов и гражданских лиц, находившихся в Каринтии (область Австрии, оказавшаяся в зоне английской оккупации). Владыка Николай долго не мог поверить в случившееся. По пути в Лондон он в стенах древней католической церкви в Брюсселе сделал заявление, в котором подверг жесткой критике Британию и лично Черчилля за их предательство.

Кроме того, всплыла подоплека многих обескураживающих действий и заявлений, сделанных как от имени югославского эмигрантского правительства, так и лично   молодым королем.

Когда в 1943 году Дража в застольной речи высказался в том духе, что «в смысле реальной военной помощи от итальянцев куда больше проку, нежели от британцев», то присутствовавший за столом член английской миссии тут же доложил куда следует. Англичане потребовали от эмигрантского правительства снять Михайловича с занимаемой должности.

Никто из сербов не рискнул взять на себя ответственность за подобный поступок. Дража пользовался авторитетом не только в Вашингтоне, но и в Москве. Возможно, все можно было бы урегулировать, но Черчилль - как уже неоднократно говорилось - решил сделать ставку на Тито. Черчилль послал в штаб Тито своего сына Рэндольфа и депутата Маклина.

Кроме того, после Тегерана британцы начали искать контакты не только с партизанами Тито, но и с хорватами, готовыми отмежеваться от нацистов.

Уже 29 ноября 1943 года известный скульптор Иван Мештрович отправил по тайным каналам письмо, адресованное своему куму и приятелю известному профессору-слависту Лондонского Университета Р.Сетон-Уотсону.

«Большая часть хорватов всегда была неприятельски расположена по отношению к Павеличу и видела своё спасение в Мачеке. Сейчас это относится к 99 процентам хорватов. Вместе с тем, 99 процентов хорватов категорически против реставрации югославской державы в том виде, в каком она была до войны. Это связано с крайней некомпетентностью тех, кто был у власти с 1918 по 1941 и приведших к быстрому краху. Договор с бежавшими сербскими вождями не имеет ни малейшего шанса быть принятым хорватами, если только он не будет гарантирован союзниками. Хорватское подозрение относительно сербских трюков ещё живо. Обе силы - и Мачек, и командование хорватской армии - за исключением усташей - верят и очень желают победы демократии. Командование армии видят в Мачеке своего будущего главу. Среди партизан 80 процентов - или приверженцы Мачека, или члены сербской Земледельческой партии.

Михайлович со своими четниками и Недичем занимают относительно то же положение, что и Павелич со своими усташами. Помощь, которую демократии давали Михайловичу, вызвала в массах известную долю недоверия, что и стало причиной переориентации на Москву. За исключением малой клики профессиональных четников и их политических помощников в Белграде - среди которых Пуниша Рачич больше популярен, нежели король Петар - большинство сербского народа желает избавиться от тех элементов, которые доминировали в политической жизни последние 20 лет. Поддержка, которую союзники оказывали эмигрировавшим реакционным политикам, служила укреплению леворадикальных движений. Также есть тенденция того, что династия будет ассоциироваться с реакцией и абсолютизмом. Плодом одного официального заявление союзников в пользу идеи югославянской конфедерации, чьи границы были бы установлены после правомочной консультации населения путём плебисцита, могло бы стать прекращение междоусобных трений и создание целостной нации, способной на отпор неприятелю.

Большая часть хорватов надеется на то, что гарантией сохранения их самобытности внутри новой конфедерации было бы включение Болгарии <в обновлённую Югославию>. Если это невозможно, хорватов бы больше устроила другая комбинация - некий вид узкой повязанности с северными славянами. Все Балканы ждут результатов переговоров между союзниками. Ожидают, что каждый народ получит то, что принадлежит ему по праву, целиком...» [8]

Форин Офис на основании всего этого сделал следующие выводы:

1.      Как лично Михайлович, так и равногорское движение свою роль отыграли, и ставку следует делать на Тито, ибо

2.      Именно Тито справится с задачей объединения сербов с хорватами, которые, в свою очередь, поставили непременным условием нового югославянского объединения

3.      Ликвидацию Карадьжорджевичей в качестве правящей династии.

 На лондонских весах в это время стремительно падал военно-политический вес сербов. А хорваты из нацистов начали трансформироваться в перспективных союзников в деле проведения британской политики на Балканах.

И в это самое время двадцатилетний король надумал жениться. Узнав от эмигрантских политиков то, что король выбрал для женитьбы столь неподходящее время, патриарх до глубины души возмутился.

Слободан Йованович на прямо поставленный патриархом вопрос ответил так:

«- Вы, Ваше Святейшество, ухватили самую суть нашего несчастья. Наряду с политическим кризисом нашей власти, наступил кризис Короны. Король Петар II вознамерился жениться во что бы то ни стало. Не было никакой возможности воспрепятствовать этому. Все мы пытались доказать ему, что такое его решение вызовет нежелательные комментарии в нашей стране, и это будет весьма ущербно для нашей дальнейшей борьбы. Он абсолютно не хотел соглашаться с нашими советами. Он считал, что это его личное дело, в которое никто не уполномочен вмешиваться.

После этого все покатилось по наклонной плоскости. Политикам были связаны руки. Мы ничего не могли решать. Король вел ту политику, которую Черчилль преподносил ему в качестве полезной. Во-первых, распустил правительство Божидара Пурича, причем сделал это до того, как оповестил самого Пурича, как ее премьера. После этого, дал мандат бану Хорватии, Ивану Шубашичу, дабы тот организовал новый состав правительства и сумел договориться с Тито и партизанами. Дабы затем попытаться изыскать возможность объединить оба движения сопротивления. Никто из сербов не собирался входить в правительство Шубашича. Хорваты, точно так же, поначалу были в оппозиции к этой власти.

Получив мандат, Шубашич по своему, без одобрения короля начал переговоры с Тито таким образом, что генерал Михайлович не просто оказался выброшен из состава правительства, но и его движение было, по сути, ликвидировано. Шубашич и не пытался работать на примирение, которое, по моему мнению, не было невозможным. В довершение всего, дошло и до рокового Королевского заявления от 12 сентября, в котором Тито был признан единственным настоящим главой сопротивления в Югославии, а движение и борьба генерала Михайловича и все его бойцы были подвергнуты осуждению.

Думаю, что это было самым тяжелым ударом по нашей борьбе и по Королевству Югославии. Об этом решении король ни с кем из нас не советовался. Мы пытались отвратить его от этого рокового шага, но все было напрасно. По договоренности требовалось в тот же день увидеться с королем и предложить ему встречу со всеми нами, дабы мы могли отговорить его от замысла сделать заявление. Между тем, что же произошло? Он не пришел в условленное место, но прямиком направился на Лондонское радио и выдал там свою известную речь.

Это привело и к ссоре между королевой-матерью Марией и королем Петаром, которая все больше и больше заостряется и длится до сих пор. После радиозаявления король отступил во всем. Согласился образовать наместничество, что было вообще антиконституционно и противозаконно. Этим решением король сам себя лишил королевских и конституционных прав...» [9]

Тогда же Слободан Йованович рассказал патриарху о проблемах, создаваемых тещей короля Петара, госпожой Аспазией:

- С ней невозможно разговаривать... Все мы единодушно надеемся использовать Ваше присутствие здесь, чтобы вывести короля из-под влияния тещи и помирить его с матерью.

То, что г-жа Аспазия замешана в интриге не было неожиданностью для патриарха, поскольку он имел свои предубеждения к гречанкам: «мне хорошо известно, еще со времен моего студенчества в Афинах, что гречанки часто желают играть роль в политической жизни страны. Из нашей истории нам известно, что гречанки, выданные замуж за наших государей, оставляли о себе весьма плохую память» [10].

Поскольку 24 октября патриарх окрестил престолонаследника Александра, то в тот же вечер появился повод для того, чтобы архипастыри попробовали заложить основу примирения внутри монаршей семьи.  

Патриарх решить начать с того, чтобы убедить молодого короля в том, что отсутствие понимания между правительством и короной серьезно осложняет дело разрешения ряда проблем, стоящих перед югославским обществом.

Потому поначалу королю просто необходимо начать переговоры с теми политиками, которые окружают молодого монарха в изгнании. Цель - формирование единого легитимного органа, который будет в силах решать следующие вопросы:

Вести попечение о сербских беженцах, рассеянных по Европе. Поскольку политический кризис в самой Югославии, похоже, надолго, то остро необходимо позаботиться о том, чтобы добиться по возможности компактного размещения всех беженцев на территории одной из стран, дабы обеспечить им возможность самим себя прокормить. Это - насущная проблема, которая не терпит отлагательств.

 Следующим вопросом является поддержка союзников в обеспечении условий для проведения свободных выборов. При этом политические противники Тито настолько раздроблены и взаимно обозлены, что на этом фоне компартия выглядит мощным монолитом. Корона же разочаровывает не только народ в целом, но и тех политически активных людей, которые до известного события были всецело преданы и Королю, и короне.

- Доверие народа нужно беречь как зеницу ока. И не позволять себе забываться и делать такие жесты, подобные тем, которые, к сожалению, уже сделаны. Это подрывает не только авторитет монарха, но наносит ущерб жизненным интересам народа. Принятие неких решений без получения согласия на то членов правительства и довело державу до такого состояния, в котором она сейчас пребывает.

«Мои слова опечалили короля Петра. Пор его лицу было видно: как неприятно ему все это выслушивать. Он пытался - но довольно наивно - оправдаться и перевалить на других свою вину.

...Я обратил внимание на его отношения с матерью - королевой Марией. Народ в курсе того, что их отношения плохие.

...На это король, как обычно, отвечал, что во всем виновата его мать, королева Мария. Она была против его женитьбы во время войны, и до сих пор видеть не хочет невестку, королеву Александру» [11].

В конце разговора король все-таки согласился провести встречу с политическими фигурами, на которой будет решен вопрос с беженцами. На встрече, назначенной на 29 октября, планировалось присутствие епископа Николая и патриарха Гавриила.

29 октября король перенес заседание на 30-е. На следующий день - на 31-е. Потом - еще на день.

А 31 у архипастырей Сербской Церкви заканчивался срок действия визы. Король мог бы похлопотать о продлении визы, но он, разумеется, не стал этого делать. Патриарх в своих мемуарах пишет о том, как горько было осознать ему то, что молодой король не имеет ни сил, ни решимости вырваться из под контроля тещи, толкавшей своего монаршего зятя в направлении политического небытия.

На официальном обеде в честь главы Англиканской церкви, архиепископа Кентерберийского, присутствовали члены английского Королевского Двора, а также высокопоставленные гости. На обеде также присутствовал король Петар II, королева Александра, теща короля Аспазия, патриарх и епископ Николай. Вначале патриарх полюбопытствовал у короля о причинах столь странного переноса заседания три раза подряд. Теща молниеносно ответила, что королю не о чем разговаривать с политическими трупами. Манера поведения г-жи Аспазии подтолкнула святейшего к тому, чтобы в резкой форме изложить госпоже королевской теще все то, что накипело. Высказывание получилось настолько громким, что обедавшие невольно обратили внимание на спорящих.

«К счастью, мы говорили по-гречески, поэтому никто из присутствовавших ничего не понял. Тогда я извинился по-французски и подчеркнул, что мы оба - с Балкан, и говорили о том, что наши страны - соседи, и зачастую наши державные и национальные интересы соприкасаются. Поэтому мы часто изъясняемся тоном, который кажется повышенным, но это - всего лишь расовые и географические особенности наших народов» [12].

После такого обеда продолжение разговора с королем было невозможно.

В завершение темы последнего югославского короля хочется привести анекдот, опубликованный в книге «Тито-Черчил», изданной в Белграде в 1981:

«На конференции в Москве 11-12 октября 1944, Сталин указал Черчиллю и Идену, что Тито ему приглянулся, однако он не вел с ним политических переговоров, только лишь консультации военного характера. В связи с Югославией он говорил, что сербы, хорваты и словенцы должны жить вместе как единая нация... Тем самым он дал понять Черчиллю, что категорически не приемлем план обновления старой Австрии, которая бы охватывала те земли побережья Адриатики и Балкан, которые она имела в своем составе до 1918. И Черчилль не стал возражать.

Далее Сталин заявил, что он ничего не имеет против короля Петара, и действительно хотел бы ему помочь. Когда Сталин упомянул короля Петара, Черчилль отметил, что король еще очень молод. Сталин спросил:

- Сколько ему лет?

- 21 год.

- Петр Великий в 17 лет владел Россией.

Иден, услышав это, усмехнулся, и ответил Сталину:

- То был Петр Великий, а мы говорим о Петре Мелком...

Так вопрос короля Петра был снят с повестки [13].

***

Покинув Лондон, архипастыри разъехались в разные стороны.

В Париже святейший встретился с хорватским лидером Влатко Мачеком, а в Риме с лидером словенцев Михом Креком. Необходимо было обсудить их предложения по способу решения проблемы беженцев и вопроса организации демократических выборов.

Михо Крек предложил святейшему нанести визит папе римскому Пию XII, который - по словам словенского лидера - готов был не только предоставить сербскому патриарху виллу в пользование, но и помочь решить вопрос беженцев. Папа предлагал переправить сербских беженцев из лагерей для DP в одну из южноамериканских стран, где позиции Ватиканы были тогда сильны, и не возникло бы никаких проблем с компактным расселением беженцев и их трудоустройством.

Предложение о встрече с папой было отвергнуто на основании того, что решение на такую встречу может быть принято лишь архиерейским собором СПЦ, а сам патриарх не в праве делать столь ответственного шага.

Патриарх обратил внимание Крека на то, что он отдает себе отчет, что католики бывают разными, и в этой связи он желает передать слова глубокой признательности духовному главе католиков Словении епископу Рожману, проявлявшему по отношению к сербам подлинно братские чувства.

Кроме того, не для протокола святейший сказал Креку следующее:

«- Уверяю Вас, господин министр, что если бы папа возвысил свой голос в защиту несчастных сербов <НДХ>, как это сделал кардинал Тисеран, я бы изыскал возможность и способ отблагодарить его в форме, приличествующей культурным людям» [14].

После скитаний по странам Западной Европы Патриарх Гавриил принял предложение президента Чехословакии Эдуарда Бенеша и, в качестве его гостя, прибыл на лечение в Карловы Вары. В 1946 году он вернулся в Югославию.

Святитель же Николай отправился в Америку с каноническим визитом. «Дабы обойти всех сербов, находящихся там. Епископ Николай был недоволен позицией епископа Дионисия и полагал, что лучше всего было бы поехать в Америку нам обоим», - писал в мемуарах патриарх Гавриил. «Я посчитал, что сейчас епископ Николай должен отправиться в одиночку, а там уже наладить совместную работу с епископом Дионисием».

***

- Когда дом горит, пожар гасится снаружи.

Такими словами мотивировал святитель Николай свой отъезд за океан. Ему, как человеку, которого заклеймили «прислугой оккупантов», возвращаться было некуда.

Тито тогда начал массовые репрессии против своих идейных противников. Причем зачастую выходило так, что католические священники, сотрудничавшие с Павеличем, получали срока и выходили на волю, а православных четников расстреливали безо всяких. То же самое и в лагерях: усташи нередко не просто пользовались привилегиями, но были мучителями заключенных сербов, которые даже за колючей проволокой были раздроблены на партизан, четников, квислинговцев и т.д.

Кроме того, немаловажно и то, что сам Тито был хорватом, а во главе комиссии по вероисповеданию стоял католик генерал Джурич. Из-за всего этого православные сербы восприняли «очередную фазу построения социализма» как очередной «круг ада», значительно более мрачный, нежели годы оккупации. Ибо тогда был хоть и небольшой, хоть и подконтрольный, но, всё же, клочок Сербии. И если раньше сербы жили надеждой на то, что союзники разгромят Гитлера и рабство неминуемо закончится, то теперь, после победы союзников, надеяться было больше не на кого. Даже хуже: именно благодаря тому, что Россия выбила Гитлера из Югославии, в схватке гражданской войны хорват Тито победил серба Михайловича...

Генерал четников, Дража Михайлович, был расстрелян 17 июля 1946 года.

***

В Америке владыку Николая принял тамошний сербский епископ Дионисий, хорошо знакомый владыке по совместной работе в Богомольческом движении.

Вскоре, однако, там произошла неприятная история, которую народная молва преподносит таким образом:

«Однажды после того, как Велимирович отслужил воскресную службу, некто из прихожан, подзуживаемый либо врагом рода человеческого, либо кем-то из врагов святителя Николая, а, скорее всего, обоими, выкрикнул на весь храм:

- Эй, ты, владыко! Не засиделся ли ты у нас на шее!? Уезжай в Югославию! Хватит есть народный хлеб!

Этот скандал был последней каплей. Владыка давно уже ощущал себя изгоем среди изгнанников».

***

После войны в Америку в сербскую американскую диаспору влилось порядка 16 тысяч новоприбывших. Сербские православные общины, находившиеся в юрисдикции русских архиереев, существовали в Америке с конца XIX века. Отцом-основателем Сербской Церкви в Америке был архимандрит Севастиан (Дабович). Рукоположил Дабовича сам свт. Тихон. Он же наградил Дабовича правом ношения митры. В 1894 г. была основана первая сербская церковь в Новом Свете. Интересно, что колокола для храма Св.Саввы в Калифорнии подарили православные индейцы из Аляски.

В 1905 году общины сербов-эмигрантов выделились в отдельную епархию, находившуюся все еще в составе Российского Экзархата в Америке. К 1921 году сербские приходы были реорганизованы в Сербскую епархию Америки и Канады под юрисдикцией объединенной Сербской ПЦ Белградского патриархата. Первым администратором этой епархии с кафедрой в Чикаго был свт. Николай Велимирович.

Но первым епископом американско-канадским был выпускник Петербургской Духовной Академии Мардарий (Ускокович), присланный в Америку Синодом Русской Церкви в 1917 году в качестве представителя Сербской Церкви при Русской миссии.

Владыка Мардарий отличался глубоко русофильскими настроениями и очень мягким характером. Все свои подорванные нездоровьем силы он в течении 18 лет без остатка отдавал делу устроения сербской епархии.

Спустя 3 года после блаженной кончины владыки Мардария, епископом американско-канадским стал человек патриарха Гавриила Дионисий (Миливоевич). Епископ Дионисий не просто возглавил одну из епархий, но он стал во главе крупнейшей сербской диаспоры. Ни сам епископ Дионисий, ни патриарх Гавриил, отправивший Миливоевича на это поприще, не могли себе представить ни того, какие потрясения ждут югославское общество, ни того, к каким разделениям сербского народа приведут эти потрясения.

Если до войны американские сербы позиционировали себя «югославянами», то теперь, после того, как в диаспору влились тысячи и тысячи бойцов противоборствоваших в гражданской войне армий, сербская диаспора в Америке переживала драму отделения от тех, кто остался в коммунистической Югославии, так и междоусобного расщепления.

Видный сербский эмигрантский публицист Марко Маркович, подводя итог десятилетиям эмигрантских склок, высказал мнение, что одним из ощутимых следствий хронических междоусобиц стало то, что американские сербы - в отличие от тех же албанцев-эмигрантов - так и не создали влиятельного лобби [15].

Поначалу предпринимались попытки создания Сербской Народной Обороны, в секретариат которой входил и владыка Николай, и Момчило Джюич, и другие авторитетные эмигранты. Но... эмигранты-льотичевцы и эмигранты-четники сохранили друг по отношению к другу безкомпромиссную непримиримость.

В этом нет ничего удивительного. Ибо одно дело - то, что вожди, в силу обстоятельств, пошли на компромисс, а совсем другое - то, что обе части сербской эмиграции возлагали друг на друга вину за поражение в гражданской войне.

Несмотря на то, что Льотича и Дражу объединяли такие принципиальные вещи как глубокая православность и родолюбие, слишком многое их разъединяло.  Разъединяло их, в первую очередь, то, что Дража был леваком, а Димитрий Льотич - убежденным правым консерватором. «Монархизм» Дражи скорее всего был лишь воплощением того, что именно вооруженные формирования равногорцев являются легитимными представителями Югославии, а также просто указывал на некоммунистический характер Равногорского движения. В отличие от Михайловича, Льотич был последовательным противником парламентаризма и плутократии. Либеральной демократии он противопоставлял модель сословно-представительного народовластия.

Льотич делал принципиальное различие между Россией и Советским Союзом. Он много общался с нашими белоэмигрантами, и даже бывал часто на службах в русском храме Св. Троицы в Белграде. Общение с ними укрепило в Льотиче глубоко антикоммунистическое настроение. Дража идейным антикоммунистом не был. Отчасти это было проявлением революционной романтики, которой командир четников не был чужд.

Михайловича впечатляла техническая мощь Красной Армии, а потому он был убежден в том, что «братья-русы прочешут Румынию и через 2 месяца после 22 июня 1941 года будут бить немцев на территории Югославии». Эта убежденность подтолкнула командира четников поддержать восстание, изначально обреченное на жестокий разгром.

А после того, как реальностью стал немецкий закон «сто за одного», Дража запретил своим людям убивать немцев, но... дабы не потерять своего лица в глазах англичан, четники убивали «немецких прислужников» - бойцов-льотичевцев.

Ниже мы приведем некоторые свидетельства, иллюстрирующие то, какой же была жизнь владыки среди своих, а пока просто отметим тот факт, что спокойствие и умиротворение святитель смог обрести только перебравшись к русским эмигрантам. 

Продолжение следует

 

Примечания:

[1] Цитата по: Др. Ђоко Слиjепчевиħ. Историjа Српске Православне Цркве. Књ. III, Београд, 2002. С. 58

[2] ibid

[3] цит по: «У спомен Владики Николаjа», Чикаго, 1956. С. 29-30

[4] Перевод надгробного слова - Н.Феофанова.

[5] Др. Ђоко Слиjепчевиħ. Историjа Српске Православне Цркве... С. 62-64

[6] Ibid, C. 67

[7] Мемоари Патриjарха Српског Гаврила. Београд, С. 357

[8] цит. по Staniša Vlahović. Zbornik dokumenata iz Britanske arhive. Anglo-jugoslovenski odnosi 1941-1948. Birmingham 1985, S.123-124

[9] Мемоари Патриjарха Српског Гаврила. Београд, C.365-366

[10] Ibid, C.367

[11] Ibid, C.368

[12] Ibid, C.369

[13] Цит. По: Илиjа М. Павловиħ. Милан Ђ. Недиħ и његова доба. Књига II. Београд, 1994. С. 59

[14] Мемоари Патриjарха Српског Гаврила. Београд, C. 382

[15] 60 година политичке емиграциjе. Разговор са др. Марком С. Марковиħем // Двери Српске №30, 2/2006