Мельница
Все речки в округе текут в море-озеро Ильмень, а вытекает только один Волхов. Вот и эта небольшая речушка Полисть несет воды в Словенское море, как в древности называли Ильмень.
Течет, извивается вокруг холмов, теряется в лесах.
На огромном замшелом валуне, лежащем на берегу в изгибе реки, сидит старенькая седая женщина. Она смотрит на воду, на ближнюю деревню, а видит не воду, не деревню; видит совершенно другую картину, слышит неслышимые никем голоса и звуки.
-Танюшка! - зовет ее отец. - Пойдем-ка со мной на мельницу...
В широкой грубой ладони отца-мельника ладонь пятилетней дочурки скрывается, как маленькая птичка. Мельница поражает ребенка. С запруды падает зелено-голубая вода, крутит большое колесо, лопасти-лопатки деревянные, а самые кончики у них железные. Тятька сам все своими руками делал.
Отец ведет девочку в отделение, где работают жернова.
И снова все это, грохочущее и перетирающее, поражает Танюшку и запоминается на всю жизнь. Люди уважительно кланяются отцу в пояс, благодарят за то, как помолол зерно.
Господи, да что же мешало жить, сеять хлеб, молоть зерно в муку, печь вкусные пироги и делать хлебный квас?
Что?
Никто не отвечает!
Тишина!
И вдруг другие жернова заработали в памяти старушки, присевшей на древнем валуне.
Мельницу у отца отобрали - раскулачили, значит. А отец упорный был: пониже от своей деревни, на речке Полисть, стал строить новую мельницу. Страсть такая у него была была. Другой какой водку любил, газетки читал да за большевиков агитировал, а этот больно мельницы любил.
Узнали, что строит, пообещали выслать, да не в Старую Руссу, а подальше - в Сибирь.
Эх, крутятся жернова, да не те, что надо.
Татьяна Николаевна провела ладонью по лбу: ни мельницы, ни отца, ни деревни нет.
А сама-то она как уцелела? Фашисты, взяв Старую Руссу, не церемонились. Сгоняли всех подряд, как скот, на работу. Её, девочку-подростка, тоже. Присвоили ей, как собаке, номер. Послали дорогу строить. По 14 часов ворочали камни, таскали на носилках песок. Фашисты под конвоем отводили ночевать в пустующую скотную ферму.
Господи, за какие же грехи эти муки, этот ад русским детям?
Сговорилась с подружками, да темной ночью, в дождь убежали из скотного двора.
Татьяна Николаевна плачет, сидя на камне.
Не потому, что вспомнила рабство у фашистов, а по другой причине. Видела недавно по телевизору, как бывший эсесовец хвалился тем, что он эсесовец. «Господи!» - думает она, до чего же мы дожили, если в своей стране показываем такие передачи?
Крутятся жернова, крутятся.
Сколько забыто горя! Сколько новых слез готовит воинствующее беспамятство?
Мельница времени все перемалывает в своих жерновах: судьбы, геройство, предательство и негодяйство, тиранов и праведников, память, славу, хулу, позор.
Только одно ей не под силу - не может она перемолоть любовь к Родине!
Доверчивая синичка
Вчера, на автобусной остановке, синичка клевала у меня семечки прямо с ладони, во что даже трудно поверить.
Кругом зима, снежок идет, а она чувствовала себя на заснеженных ветках клена, как дома. Летела с ветки, садилась на металлическую ограду. Я протягивал ей открытую ладонь с семечками.
Птичка мгновенно порхала с ограды, двумя лапками цеплялась мне за палец, быстро забирала в клюв семечку, и так же быстро улетала - я едва успевал уследить за ней взглядом.
Потом она садилась на это самое дерево рядом с автобусной остановкой, разрывала клювом шелуху, проглатывала зерно подсолнуха и снова летела на ограду.
Я до этого рассыпал немного семечек воробьям. Они стаей слетались, тут же все склевывали. И с заснеженной земли, так заискивающе - снизу вверх - смотрели бисерами глазенок на меня, благодетеля: когда еще сыпану им?
Воробьи заметили, как я подкармливаю синичку. И, видимо, захотели последовать ее примеру. Они опять стаей уселись на ограду и, дружелюбно чирикая, смотрели, как я поведу себя. Я повел так же, как с синичкой. Протянул им открытую ладонь с семечками. Вся стая испуганно взлетела вверх, воробьи, наверное, решили, что я хочу их поймать. Минут через пять эта сцена повторилась.
Я махнул на воробьев рукой, продолжал кормить синичку. Она мне доверяла, знала, что я не причиню ей какого-либо зла. А воробьи уже заранее посчитали меня «плохим человеком».
Вот так примерно происходит и в мире людей. Где доверие, открытость - там радость, любовь, счастливое наполнение жизни. Где подозрение, использование доверия в корыстных целях - там зло, уныние, мрачное томление духа и преступления.
Доверие живого к живому - один из законов природы. А законы либо исполняют, либо нарушают.
Кто кого обманет
На заправке, расположенной вдоль дороги, нет бензина. Разгоряченные летней ездой водители ведут себя по-разному. Кто-то дает волю эмоциям, иной разводит руками, будто потерял драгоценность и не может найти, другой ухмыляется себе в ус...
Спросил у загорелого мужика: «Не знаете, в Устюжне есть бензин?». «Извини, не знаю, - ответил. - Я сам еду из Бабаева, не знаю. Да теперь уже один конец, скоро цены на бензин поднимут во как! - он провел указательным пальцем по горлу. - На самый верх задерут. Вот и поприпрятывали бензин, чтобы ажиотаж был...»
«Как же мы все-таки живет-выживаем, - размышлял я, - если государство на каждом шагу старается оборать-объегорить мужика?!»
Да и он-то, мужик, в свою очередь, - не дурак! Он тоже пытается каждый шаг продумать, чтобы в очередной раз не попасть под тяжелую лапу родного государства. И такое чувство, будто у мужика в том - смысл жизни. Как-то загнанно бежит он по этой самой жизни, вечно в спешке, в хлопотах о благополучии, и некогда ему оторвать мысли от «борьбы» с родным государством. Недосуг подумать о чем-то добром, хорошем в себе и вокруг.
Отчего все это так?
Никак не отойдем от принципа: кто кого первый обманет: государство мужика, или мужик государство?
А пора бы, уже пора, начать жить в добром согласии друг с другом, как говорят, по-божески.
«Отвали от жизни...»
Покуривая сигаретку, он возмущался:
-Сколько добра я им всем сделал! А вот не помнят добра-то! Теперь я всем им оказался не нужным. Выпихнули за ворота, как тварь последнюю...
-Зачем себя укорять? - возразил я. - Успокойтесь! Думаете, только с вами так поступили? Уверяю, не только с вами...
Хотя с соседом, Григорием Александровичем, я полностью согласен. Мода ныне странная. Работнику до пенсии остается немного доработать, а тут его на улицу вышвыривают - либо сокращают, либо увольняют, либо подводят под статью закона. Значит, чтобы не платить за него налоги. Во как!
Да, «хозяева жизни» грубо топчут людей, несмотря на их заслуги и трудолюбие. Трудолюбие вызывает ненависть и бешенство у «хозяев», ставших таковыми обманом, воровством, грабежом...
Помню, прежде подобного «порядка» у нас в стране не было. Если какой-нибудь директор осмеливался сделать «гадость» работнику перед выходом того на пенсию, то руководитель мог получить выговор по «партийной линии», или даже вылететь из своего кресла. Нынче за подобные пакости - увольнение работника накануне выхода на пенсию - «хозяевам жизни» вручают государственные награды. Как тут не вспомнить классика: «О, времена! О, нравы!».
-Хозяин сказал мне прямо: «Отвали от жизни...», - продолжал сосед. - Не на того напал! Пока руки и ноги двигаются, я от жизни не отвалю - фиг вам! Пошел в фирму за углом, взяли дворником, отработал неделю, мне сказал, что я -лучший дворник...
Один разжиревший депутат Госдумы, прожирающий ежегодно миллионы из народной казны, как-то орал на граде Москве, что, мол, «русские свиньи» способны только качать газ, рубить лес, подметать мостовые, а женщины - выходить на панель... На остальное у них, мол, «ума нету». И, смотришь ты, сидит в «народной» Думе, присосался, как клещ, присосался навеки.
Клещ-то, дурно пахнущий, в чем-то прав. Вот возьми соседа Григория. Он - отличный специалист по электрическим приборам, мог бы обучить сложному делу десятки молодых рабочих. А ему - от ворот поворот! Иди, подметай улицы.
Несмотря на это, настроение у соседа - «на все сто»! Бывшие сослуживцы, проходя мимо, втихомолку посмеиваются над ним, когда подметает улицу или убирает снег. Зато Григорич не втихомолку, а открыто потешается над ними: мол, выпихнули меня из жизни, а не получилось...
-Ха-ха-ха...
Не будем «рабами в Риме»
В популярном столичном журнале напечатали мой большой очерк. Я был на седьмом небе от радости.
Находясь проездом в Москве, поспешил в редакцию журнала. Проходя мимо кафе, я заглянул туда, потому что еще не завтракал. Когда официант принес счет за чашку кофе и порцию блинов, я едва сдержался. Четыре сотни рублей! Ну, московские порядки!
Покидая кафе, я почему-то вспомнил известного во всем мире социолога Питирима Сорокина, бывшего профессора Петербургского университета, во время гражданской войны он уехал в Америку, в Гарвард. Уже на исходе жизни Питирим Александрович написал автобиографическую повесть, где, в частности, вспоминал, что зимой 1918 года буханка хлеба в Петрограде стоила ...до двух миллионов рублей!
Так что у нас, по сравнению с революционной разрухой начала ХХ века, запас еще весьма большой, в смысле роста цен на всё и вся.
В редакции мне дали журнал с моей публикацией, и я сразу забыл про эпизод в кафе. Но невольно вспомнил о нем уже в бухгалтерии издания. Суммы вознаграждения, которую мне выписали, как раз хватило бы на две чашки кофе (!) в том самом кафе.
Да, вот вам и «жирные писательские гонорары», о которых любят позлословить современные буржуа в России.
- А что вы хотите? - изумилась бухгалтерша, взглянув на меня. - Скажите спасибо, что хоть сколько-то еще платим! В другом журнале вам и копейки бы не дали...
И она права!
Большинство из журналов, существующих ныне в России, не платят авторам вознаграждение, объясняя это тем, что нет средств. Да, продолжают издатели, средств уходят только на подготовку очередного номера и типографские услуги. А уж авторы как-нибудь перебьются...
Невольно возникла в памяти встреча с известным писателем Дмитрием Балашовым, когда довелось побывать у него в Великом Новгороде. Дмитрий Михайлович в полемическом запале утверждал, что цену интеллектуального труда в «демократической» России приравняли к оплате труда раба в Древнем Риме. Оплата такая - лишь бы не умереть с голоду. Причем, это касается не только оплаты писательского труда, или труда тех, кто занят в сфере культуры (к примеру, работников библиотек), но и всякого творчества.
Отсюда - и соответствующие результаты!
Вместо подлинной культуры, которая, вне сомнения, была в Советском Союзе, теперь имеем усредненную массовую культуру, разлагающую души и сердца людей, обращающую людей в зверей. Вместо достижений в науке - подобие достижений, безудержную тщеславную похвальбу «нанотехнологиями». Вместо гражданского общества, действующего в согласии в решении разных проблем, - разобщенность людей, их вражду и ненависть друг к другу.
Возможно, такие «плоды» выгодны управителям, и они всячески стараются их возделывать.
Идеал современных правителей - человек-робот, коего можно было бы «настраивать» на ту или иную программу в любую минуту. Чтобы «робот» ни в коем случае не проявлял собственные творческие способности.
Утешает одно. Подобные «новации» в подлунном мире предпринимались и раньше, но с Божьем помощью превращались в ничто...
