В Петербурге в духовно-просветительском центре Александро-Невской Лавры состоялся премьерный показ фильма, зафиксировавшего спектакль «Борис Годунов» Театра народной драмы (Русский православный театр). Реж. А.В.Грунтовский (отмечен дипломом «За лучшую режиссуру» на 6-м православном театральным фестивале.
В ролях:
Григорий Отрепьев - Евгений Гуреев.
Марина Мнишек - Елена Дельвер (диплом «За лучшую женскую роль»).
Борис Годунов - Роман Тихомиров
Хозяйка корчмы - Наталья Богданова
Царевна Ксения - Лидия Скударева
Царевич Федор - Федор Грунтовский
Басманов - Петр Захаров
Шуйский, Думный дьяк, отец Варлаам - Мирослав Николаев
Воротынский, Пушкин, отец Мисаил - Павел Соколов
Пимен, Патриарх, Юродивый - Андрей Грунтовский
куклы - Владимир Матросов (диплом «За высокое мастерство в работе с куклами»).
Этот театр играет в пространстве точки. Может быть, из-за малого пространства этой сцены, в прошлом Святодуховского храма (в Александро-Невской лавре, где отпевали Ф.М. Достоевского). Малое простанство сцены, однако, не ограничивает пространство действия, напротив, подчеркивает его бесконечность. Шекспировский аскетизм декоративных средств, именно малое пространство сцены усиливает основной эффект спектаклей, воссоздающих Запечатленные мгновения русской поэзии - на материале поэзии Пушкина, Есенина, Шергина, Шукшина, Рубцова.
В спектакле «Борис Годунов» используется пространство площади сундука в центральной точке зрительской перспективы, в которой происходит действие, и пространство России, воображением зрителя уместившейся на подлинной географической карте, составленной царевичем Феодором Борисовичем и изданной в Амстердаме в 1613 году Гесселем Герритсом. Пушкин построил на этом историческом факте сцену «Царские палаты»: «Царевич, чертит географическую карту» -
Чертеж земли московской; наше царство
Из края в край. Вот видишь: тут Москва,
Тут Новгород, тут Астрахань. Вот море,
Вот пермские дремучие леса,
А вот Сибирь...
Между этими точками - «точкой» сундука и плоскостью карты создано третье смысловое измерение: «театр теней», возникающий в отражении сценических фигур на карте России. На сцене - персоны, изображаемые актерами, а толпа означена куклами, «работающими» над ширмой кукловода и тенями отражающимися на экране (кукловод - Владимир Матросов, получивший на последнем пасхальном фестивале диплом «За высокое мастерство в работе с куклами в спектакле «Борис Годунов»). Кукловод одинаково блистательно интонирует на русском народном наречии и на французском и немецком - в сцене битвы (идея: эти иностранные фразы могли бы звучать и в подлинном пушкинском тексте, и в переводе на русский в привычной нам, например, монотонной до пародийности, интонации переводчика по кассетам заграничных фильмов, наводнивших наши видеотеки в период перестройки - «настоящей беды» нашего времени...).
Особо отметим работу Евгения Гуреева (Самозванец) и Евгении Дельвер в роли Марины Мнишек. В дуэте Григория и Марины живо представлена не просто борьба простодушного влюбленного претендента на российский престол и расчетливой соблазнительницы, но противостояние России и Запада, пытающегося быть кукловодом русской истории. Не случаен, стало быть , образ кукол и кукловода, читаемый в этом контексте.
Сундук в воображении зрителя - и трон Бориса, и стол в Кочме и в покоях Шуйского, фонтан в сцене Марины и Самозванца. Движение актеров едва выходит за границы его прямоугольника. Но, отражаясь на карте-экране, это движение создает многомерность акцентов. Тень Самозванца заполняет пространство экрана («Кто на меня? Пустое имя, тень...»; «Тень Грозного меня усыновила»), тень кукол - зеркально множится, становится толпой. В сцене кельи Чудова монастыря Пушкин делает ремарку: «Григорий, спящий». Обычно думают, что он лежит где-то в углу, а главное - монолог Пимена. В этом спектакле, на протяжении всего монолога Пимена, он забылся мучительным сном: одна нога свисает с сундука, едва доставая до пола, голова неловко провисает с другого края, другая нога согнута, тенью-горой возвышаясь на карте России. Естественное обоснование первой фразы Григория: Все тот же сон! возможно ль? в третий раз! / Проклятый сон!.. А все перед лампадой / Старик сидит да пишет...
Грунтовский исполняет три роли: Пимена, Патриарха, Юродивого, в рисунке которых главное - Мысль о Руси. Они составляют единый сквозной образ русской святости, проявляющийся и в традиции понимания русского юродства. В связи с ним вспоминается, по контрасту, образ юродивого, святотатственно оскверненного с позиций этой традиции режиссером (Владимир Мирзоев, фильм «Борис Годунов», 2011) выбором исполнителя, обремененного болезнью, при которой разум помутнен. В режиссуре А.Грунтовского «натуральный» актерский материал используется противоположным образом: так, Царевна Ксения и Царевич Федор - Лидия Скударева и Федор Грунтовский - играют не только красотой и природной своей юностью, совпадающей с возрастом своих персонажей, но и точной, народной интонацией роли.
Еще один сквозной - звуковой образ спектакля - русская народная песня, то лихая, то протяжная, и топот русской пляски, энергия которой заостряется в воинской пляске с приемами устрашающего верчения то шашки, то дубины в руках актера. Актеры театра Грунтовского владеют манерой фольклорного пения и стилями кулачного боя, в течение многих лет оттачивая свое мастерство в школе Грунтовского. Андрей Грунтовский -не только главный режиссер и художественный руководитель театра, он ещё и писатель, поэт (вышли книги «Плотницкое дело» и «Материк Россия»), преподаватель, исследователь и автор книг по истории и приемам русского кулачного боя.
Известно, что Пушкин, по методу Шекспира, строил свою пьесу на сопряжении трагичекого и комического, опираясь на традиции народного театра, мотивы русского фолькора. Это служит основой ряда постановок в фольклорном ключе, например, в театре на Таганке у Любимова, где на сцене выступал ансамбль Д.Покровского, создававший песенные «прослойки» в спектакле. У Грунтовского все исполнители ролей владеют народной манерой пения и песенным репертуаром. Они поют протяжные и разудалые казачьи песни, окрашивая действо в «густые» народные тона, кстати, не только в «Борисе Годунове», но и в других спектаклях театра Грунтовского, которые на ежегодных пасхальных фестивалях отмечены премиями за лучшее музыкальное оформление спектакля, за лучшую режиссуру, за лучшую драматургию спектаклей (поставленных по сценариям Грунтовского).
Костюмы в спектакле - обычные русские рубахи, да шапки-папахи, без специально подобранных костюмерами реквизитов. Похоже, что эти «костюмы» - просто из личного гардероба актеров, какие они могут носить и в жизни (как, например, это делал писатель-историк Д.Балашов). Нет в этом спектакле переносов в «сегодняшний день», заполонивших сегодяшнюю сцену по мании режиссеров, силящихся актуализировать исторические сюжеты. Но при осовременивании «Бориса Годунова» как раз обнуляется четвертое измерение - историческое, а оно у Пушкина тоже действует как одно из измерений драматургии. Пусть нам покажут Бориса, но не всякого, кто окажется в Кремле, а именно Годунова. Мы сами «странспонируем» в современную историческую тональность, в которой сегодня, каждый раз именно сегодня, постигается значимость пушкинских пророчеств.
Особо скажем о пушкинском тексте в звучании спектакля. Актеры не актерствуют, произнося и вслушиваясь в строки трагедии, и слушатель вместе с ними вновь и вновь поражается точности пушкинских диагнозов, многие из которых вспыхивают, в который раз, новыми нюансами и глубокими историческими смыслами, звучат словно опять и опять заново и впервые.
Русский театр происходит не только из переводных пьес 17 века на библейские темы, и не только из народных скоморошин, но еще из церковных действ православных служб, связанных с историческими сюжетами христианского мира и Древней Руси. Церковные тексты и праздники были хранителями исторической информации, вложенной в песнопения церковных служб - начиная от службы о Борисе и Глебе, Сергии Радонежском, (со стихирой о Куликовской битве), Михаиле Черниговском и боярине его Феодоре и, конечно, о Царевиче Димитрии (канонизация царевича Димитрия состоялась в 1606 г. по инициативе Василия Шуйского). И можно думать, что Борис Годунов сложился на основе знакомства Пушкина с текстом служб, повященных дням празднования Святого Царевича Димитрия.
Вскоре по приезде в Михайловскую ссылку Пушкин оказался в Святогорском монастыре. Что привлекло здесь внимание Пушкина? Конечно, книги, что хранились в сундуках (обычное место хранения книг в древности, чтобы спасти их при пожаре или нашествии иноплеменников - вот, возможно, откуда и многосмысленный сундук в спектакле Грунтовского).
Открывает Пушкин Минею, конечно же, на 19 октября - день основания Лицея - а там служба царевичу Димитрию, написанная древним певческим стихом:
«Яко цвет краснейши, от царска прозябл еси корене,
прекрасне Димитрие, обагрением страдания твоего,
яко царскою порфирою, обагрился еси кровию»[1].
«Его же богоугодному житию позавиде дьявол,
воздвиже на него уготованного себе сосуда -
злаго властолюбца и губителя Бориса,
он же научением дьяволим закла се благороднаго,
яко агня незлобива»[2].
«Соблазна лукаваго раба,
и того хитрости превыше,
яко победитель изряден
мучениче быв»[3].
«Лютое колебание бысть в Российстей земли
по смерти твоей, благоверный Димитрие,
от онех злых и наветных человек, лжущихся именем твоим.
Бог же, молитв ради твоих, до конца всех погуби
и лютое колебание от них укроти»[4].
«Удиви Бог всех своим чудотворением,
яко посла на раба твоего убиицу -
некоего врага и отметника правыя нашея веры,
нарекавшегося тезоименитством твоим,
да свержет убиицу твоего с престола царска,
еже и бысть»[5].
«Явися первый враг
в Российстей земли по смерти твоей,
иже прежде носяй на себе образ иноческ,
последи же сверже его с себе
и низложи на ся тезоименитство твое.
И бысть Царь»[6].
Видимо, в момент первого прочтения этих древних стихов и возник замысел Пушкина. Оставалось только переплавить древнерусский стих в стих «Бориса Годунова». Пушкин писал, что источников у него не было, кроме Истории Карамзина и летописей (письмо Жуковскому от 17 августа 1825 г. ). Про минею как источник он умолчал, значит, утаил. Можно видеть, что Стих Пушкина впитал не только исторические образы текста древнего поэта, но его лексику и даже ритмико-метрический рисунок:
«Тень Грозного меня усыновила...
Димитрием из гроба нарекла,
Вокруг меня народы возмутила
И в жертву мне Бориса обрекла -
Царевич я... (VII, 64)
9 августа 1824 г. Пушкин приезжает в село Михайловское. В январе 1825 г. навестивший поэта И.И.Пущин видит у него в доме игумена Святогорского монастыря Иону и на столе у Пушкина замечает церковную книгу Минеи. В декабре 1824 г., А.С.Пушкин делает подготовительные заметки к «Борису Годунову», озаглавив их «Убиение Св. Димитрия»[7]. Этот заголовок напоминает заголовок службы святого царевича Димитрия (например: «Убиение святого и праведного страстотерпца благоверного царевича Димитрия»[8]), 13 июля 1825 года поэт сообщает П.Вяземскому заголовок нового сочинения «Комедия о настоящей беде Московскому государству, о царе Борисе и о Гришке Отрепьеве. Писал раб Божий Алекс. сын Сергеев Пушкин в лето 7333 на городище Ворониче» (VII,290).
Убиение царевича Димитрия Пушкин считал одним из узловых сюжетов русской истории, стоящих у истоков «величественной драмы» Смутного времени. В письме к П.Я.Чаадаеву от 19 октября 1836 г. Пушкин пишет: «...величественная драма, начавшаяся в Угличе и закончившаяся в Ипатьевском монастыре, - как, неужели все это не история, а лишь бледный и полузабытый сон?» (Х, 867).
В последнем издании служебных Миней 70-80 гг. 20 в. опубликованы полные тексты всех трех служб царевичу Димитрию - на 19 октября, 15 мая и 3 июня. Авторы этих служб неизвестны, за исключением одного из канонов, в акростихе которого читается «САВАТИЕ»[9]. Среди авторов и инициаторов написания жития царевича Димитрия предположительно упоминаются патриарх Гермоген, князь Симеон Шаховской, а также Димитрий Ростовский[10].
В назывании трагедии «комедией» можно видеть архаический источник - жанр, с которого начинается старинный русский театр. Театральные сочинения Димитрия Ростовского, пьесы для театра царевны Софьи, царевны Натальи назывались комедиями, но были посвящены серьезным темам церковных праздников, приуроченных к тому же дню церковного календаря. Например, Успенская драма Димитрия Ростовского - это «Комедия на Успение Богородицы»[11], Рождественская драма - «Комедия на Рождество Христово»[12]. Или, например, «Комедия св. Екатерины»; «Комедия Андрея Первозванного»; «Комедия Рождеству»; «Комедия Покрову»; «Комедия о Богородице»; «Комедия Варлаама и Иосафа» и др.[13]
И, может быть, образ поэта, передающего свиток со стихами Самозванцу - знак тайного указания на преемственность текста Бориса Годунова от некоего поэта - предшественника:
«Поэт(приближается, кланяясь низко
и хватая Гришку за полу)
Великий принц, светлейший королевич!
Самозванец
Что хочешь ты?
Поэт
Примите благосклонно
Сей бедный плод усердного труда».
Кстати, в постановках «Бориса Годунова» эта сцена как правило, игнорируется.
Проведенное нами сличение текста служб святому царевичу Димитрию и «Бориса Годунова» выявило сходство их лексики и образного строя. Таким образом, получается, что главное произведение русской драмы находится в цепочке от ранних пьес русского театра, возникло по мотивам служб Царевича Димитрия и может быть также приурочено к дню, когда совершалась эта служба -19 октября.
Трагедия А.С.Пушкина «взошла» из множества исторических составляющих, среди которых, повидимому, были тексты церковных служб царевичу Димитрию, потому и «Комедия о царе Борисе и о Гришке Отрепьеве» вписывается в код русской православной драматургии. Театр, заявляющиий себя народным и православным, и не мог найти лучшего источника для укрепления своих художественных позиций.
Наталья Семёновна Серёгина, театровед, профессор, доктор искусствоведения (РИИИ РАН)
[1] Минея 1627 г. л. 225.
[2] РГБ. Ф. 379. № 63. Л. 348 об.
[3] Минея 1627 г. Л. 224.
[4] Там же. Л. 138 об.
[5] Там же. Л. 140.
[6] Минея 1799 г. Л. 143.
[7] Рабочая тетрадь 835, л. 44; об этом см: Летопись жизни и творчества А.С.Пушкина: 1799-1826. Сост. М.А.Цявловский. Л., 1991. С. 479.
[8] Минея служебная на май. М., 1627. л. 214.
[9] См.: Былинин В.Е. Русские акростихи старшей поры (до XVII вв.) // Русское стихосложение: Традиции и проблемы развития. М., 1985. С. 238-239.
[10] Солодкин Я.Г. Житие Димитрия Углечского // Словарь книжников и книжности Древней Руси: XVII в. Ч. I. СПб., 1992. С. 33-34; Державина О.А. Рукописи, содержащие рассказ о смерти царевича Димитрия Угличского // Записки Отдела Рукописей ГБЛ им. В.И.Ленина. Вып. 15. Под ред. С.В.Житомирской. М., 1953. С. 78-118.
[11] Русская драматургия последней четверти XVII в. и начала XVIII в. М., 1972. С. 172-220.
[12] Русская драматургия последней четверти XVII в. ... С. 220-274.
[13] Шляпкин И.А. Царевна Наталья Алексеевна и театр ее времени // Памятники древней письменности. Т. СXXVIII. СПб.: ОЛДП, 1898; Лебедева И.Н. Библиотека царевны Натальи Алексеевны, русской образованной женщины начала XVIII в. // Материалы и сообщения по фондам Отдела рукописной и редкой книги Библиотеки Российской Академии наук. Под ред. Л.И.Киселевой. СПб.: БАН, 1994. С. 240-253.
