Обращаем внимание потенциальных издателей на книгу сербского поэта и прозаика Веселина Джелетовича «Сербское сердце Иоганна». История создания книги такова. В 2006 году некий немец потряс сербского поэта рассказом о пересаженном сербском сердце. Эта история превратилась в поэму, которая - по многочисленным просьбам читателей - была переработана в роман с тем же названием.
Роман «Сербское сердце Иоганна» основан на реальных событиях. Этот роман лучше всяких криминальных сводок повествует о подлинной монструозности нынешних властелинов оккупированного сербского края Косова и Метохии. И не меньшей монструозности их западных покровителей, которым было подарено сербское сердце - святое Косово. Таким образом переплетается тема «черных трансплантантов» с символикой целенаправленного унижения достоинства целой нации.
Что же касается скандального сообщения Дика Марти о раскрытии факта незаконной торговли человеческими органами, то реакция Запада, точнее, отсутствие реакции, красноречиво говорят о многом.
И вот уже премьер Республики Сербии жмет руку главному обвиняемому в организации преступной организации - «премьеру Косова» Хашиму Тачи.
В сложившейся ситуации немного остаётся надежды на то, что в этом страшном вопросе разберутся те люди, которые находятся сегодня у власти. Не надейтеся на князи, на сыны человеческие...
Но остается упование на Всемилостивого Господа. Остается упование на то, что Он - быть может руками и устами наших русских братьев - сможет встряхнуть от оцепенения нравственно здоровую часть общества.
Возможно, что издание этой книги на русском языке (а в Сербии роман выдержал 9 изданий за 6 лет) помогло бы русским людям крепко понять ту простую вещь, что шутки давно закончились. И демонические силы более не маскируют своих личин.
Издатели, которые готовы поработать над этим проектом, могут обращаться по адресу poetakim@gmail.com непосредственно самому автору Веселину Джелетовичу.
Ниже предлагаем вниманию читателей легшую в основу сюжета романа поэму.
СЕРБСКОЕ СЕРДЦЕ ЙОВАНА
поэма
Несу я своё вам прощальное слово,
пускай же не властно над ним будет время;
кому прозвучит оно слишком сурово,
кому облегчит оно тяжкое бремя.
Я немец по родине, Йохан мне имя,
рожден был от Ганса я матерью Гретой;
в народе семья моя истинно чтима,
единственным сыном я рос в ней безбедно.
Счастливый наследник деньгам и поместью,
стадам и лесам бесконечным за лугом;
но счастье мое уничтожено вестью
о том, что я болен тяжелым недугом.
Врачи объявили, что должен пропасть я:
На год или два хватит сердца биенья;
Мой мир раскололся под грузом несчастья,
Разбит, уничтожен в одно лишь мгновенье.
Сказали, что больше не выдержать телу,
никто не продлит мне ток крови по венам;
все в голос один говорили мне: делу
поможет лишь скорая сердца замена.
И новые жизни раскрылись страницы:
никто не опишет восторг мой словами
в момент, когда новость пришла из больницы,
что найдено нужное сердце врачами.
Тогда о цене не стояло вопроса:
кто сердце мне отдал, избавив от хвори, -
об этом не спрашивал, думы отбросив,
ведь новая жизнь предстояла мне вскоре.
Прошла операция лучше, чем ждали, -
и в прошлом остались вся боль и опасность;
когда все невзгоды меня миновали,
я понял, как жизнь дорога и прекрасна.
* * *
Но вскоре мне часто из сумрака ночи
во сне стали видеться странные лики,
и слышал я, глядя в их темные очи,
звон бронзовый, полный печали великой.
Краев тех окрестности вижу я зорко:
густые леса и поля без предела,
луга и ручьи, череда на пригорках
богатых вином и хлебами наделов.
И видится двор мне за низкой оградой,
амбар и конюшня, тропинка до дома,
старик, раскуривший махорку с усладой,
собака сидит на пороге знакомом.
Старуха, что, кур на подворье скликая,
рассыпала просо из маленькой плошки
и к хлеву спешит и, тельца выпуская,
дает ему воду и хлебные крошки.
Прекрасная женщина с грацией серны
спешит через двор за горячим обедом,
я помню цвет кос - цвет серебряной черни,
а рядом с ней мальчик с глазами как небо...
О, часто же снилась мне эта картина,
не раз мой полуночный сон прогоняла;
я часто был счастлив лишь ею единой:
земля та родной и любимой мне стала.
* * *
Но после мне стали являться кошмары,
и были те ночи длинны и бессонны;
стал новых земель видеть в дрёме гектары
и мерить шагами их в длинной колонне.
В холодной машине везли нас с конвоем
бездушным, и путь тот казался нам вечным;
никто, кроме брани, угроз и побоев,
не ждал ничего от зверей бессердечных.
В Албании северной, рядом с Буррелем -
название городу было такое -
нас в лагере сельском с неведомой целью
до ранней зимы продержали в неволе.
Сна образ последний всегда содрогаться
меня заставлял: чуть прикрытое маской
хирурга лицо; в этот миг он смеялся,
черты искажались в гримасе ужасной.
Мне свет ослепительный, ярче, чем звезды,
пока, как быка, разрезали живого,
впивался в сознание, острый, как гвозди,
а кровь все текла по холодному полу.
В минуту последнюю видел я руки,
албанские руки, в которых дрожало
и билось, и рвалось от тягостной муки
то сердце, что жизнью второю мне стало.
* * *
От выкрика, полного боли и жара,
всегда просыпался в сильнейшем волненье,
но верил, что лгали ночные кошмары
и ждал до рассвета ухода мучений.
Я тронулся в путь, незнакомый, далекий,
на поиски, чтобы хотя бы отчасти
понять мне причину терзаний нелегких;
я шел, куда сердце влекло меня часто.
До Косово, мне стороны неизвестной,
меня потянуло порывом душевным;
я шел напрямик по дорогам окрестным
как путник, что знает тот край и деревню.
Ту церковь нашел из видений несвязных,
но к ней мне охранники путь преграждали,
что диким казалось; с их слов стало ясным:
ту церковь они от людей охраняли.
Что это за люди, которые могут
разрушить такое наследие предков,
жива ли в их душах хоть искра от Бога,
и знают ли, что будет с ними за это?
Пейзаж деревенский все ближе, навстречу
кольцо неразрывной колючей ограды,
казалось, здесь всё кто-то проклял навечно -
и люди с тех пор стали свету не рады.
Смотри же, Европа, внимательным взглядом
своим обведи эту бедную землю:
страдает народ нестерпимо, а рядом
другие все так же оружьем владеют.
Сквозь горечи тьму и леса заграждений
следить за мной кто-то глазами пытался;
узнал я мальчишку из давних видений,
чьим образом часто во сне утешался.
И прямо навстречу с большими глазами,
раскинув ручонки, бежит косолапо;
просунул их между стальными шипами,
обнял и лепечет мне на ухо: «Папа!»
А сердце мое, как безумное, скачет,
и швы на груди разорваться готовы:
быть может, я знаю, что именно значит
для мальчика это короткое слово?
В ответ и мои огрубевшие руки
к нему потянулись по сердца совету,
как будто бы вновь после долгой разлуки
увидел его я, как искорку света.
Хозяйка с порога знакомого дома
смотрела, как льнет ко мне мальчик нелепо;
«Сыночек мой, Милан, он нам незнакомый,
давно взяли ангелы папу на небо.
Наш Йован теперь нас от бед охраняет
на Косово с Лазарем светлым; я слышу
его, когда ветер по саду гуляет,
и часто в тебе его образ я вижу».
И так еще долго мы вместе стояли,
не видя меж нами колючей границы;
минуты для нас тогда течь перестали,
задержаны будто бы Божьей десницей.
И после я долго тянул с возвращеньем,
бродил по окрестным селениям, зная:
хоть Йован и мертв, но с великим почтеньем
из Косово сербы о нем вспоминают.
Теперь и навеки я - Петрович Янко
и, выросши немцем, стал Сербии братом;
прочтя эти строки, желаю, чтоб всякий
узнал на земле нашу горькую правду.
Пускай устыдятся жестокие нравом,
на сербов глаза будут миру открыты,
великая честь им и вечная слава,
пускай имена их не будут забыты.
