Достоевский еще не начинался

Правмир приглашает нас к дискуссии на тему: «когда закончится Достоевский?» Мне хотелось бы грустно вздохнуть: читая статью Людмилы Ивановны Сараскиной, понимаешь: Достоевский у нас еще не начинался...

Я не согласен, что современники не поняли и не оценили Достоевского. Массово - да. Но всегда были люди, которые верно понимали и чувствовали писателя. Они и сейчас есть. Проблема в другом: их мнение нигде не звучит, оно не стало определяющим для общества. Доминирует позитивистский взгляд на Достоевского, но писатель вышел из этого плена, став человеком православным и, главное, церковным.

Людмила Ивановна начинает свои рассуждения с эпизода казни Достоевского, подчеркнув актуальность приговора: к Достоевскому применили статью о богохульстве. Мысль автора проста: если бы расстреляли, - мы бы не имели великого православного писателя Достоевского. Вывод из этой логической задачи вытекает простой: нельзя наказывать за богохульство, ведь богохульниками могут быть будущие святые.

Все верно, если жизнь судить по законам математики. Но верующие люди знают, что, кроме математической логики, в жизни есть еще промысел Божий.

Да, если бы Иуда не предал Христа, Его бы не распяли; если бы Его не распяли, Он бы не воскрес и не спас человечество. Математический вывод из этой задачки: без предательства Иуды невозможно было бы спасение человечества. Странная логика, согласитесь, ведущая к оправданию зла.

Я рискну из всего этого сделать иной вывод: без Евангельского духа ни литературу, ни историю нам не понять... Голая математика заведет нас не туда. В Евангелии эту человеческую, математическую логику озвучил Апостол Петр перед шествием Христа на Голгофу: «Да не будет этого с Тобою!» Но Господь отвечает: «Отойди от меня, сатана! ты Мне соблазн! потому что думаешь не о том, что Божие, но что человеческое» (Мф. 16:22-23).

Говорить о том, что применение закона о богохульстве (который имел место быть во времена Достоевского) ведет к страшным последствиям для культуры, можно только в поле человеческой логики, но не Божественной, не Евангельской. Сохранил Достоевского для России не закон или его отсутствие, а промысел Божий! Сам Достоевский, в отличие от автора статьи, это прекрасно понимал. «О! это большое для меня было счастье: Сибирь и каторга! Говорят: ужас, озлобление! Ужаснейший вздор! Я только там и жил здоровой, счастливой жизнью, я там себя понял... Христа понял... русского человека понял и почувствовал, что и я сам русский, что я один из русского народа. Ах, если бы вас на каторгу!» - говорил Достоевский Владимиру Соловьеву (1, с. 69). Как видим, он не связывал жестокость наказания с потерями, а совсем наоборот. Господь вывел его «в живительный воздух ... тюрьмы», как выразился С.И. Фудель (1, с. 66).

Вот нормальная реакция на наказание за богохульство: «Нет желчи и злобы в душе моей, - пишет он брату, - хотелось бы так любить и обнять хоть кого-нибудь... Как оглянусь на прошедшее да подумаю, сколько даром потрачено времени, сколько его пропало в заблуждениях, в ошибках, в праздности, в неуменье жить, как не дорожил я им, сколько раз я грешил против сердца моего и духа, - так кровью обливается сердце мое.» (2, т. 28, книга 1. С. 163-164). Нет ненависти к Царю и правительству, которые его наказали, а лишь благодарность, что дали возможность отрезвиться. То, что сегодня, например, не устает повторять протоиерей Дмитрий Смирнов о наказании трех богохульниц из храма Христа Спасителя.

Вот еще размышления Достоевского на каторге: «Я благословлял судьбу за то, что она послала мне это уединение, без которого не состоялись бы ни этот суд над собой, ни этот строгий пересмотр прежней жизни» (2, т. 4. С. 220), - писал он в «Записках из Мертвого дома». «Я теперь вздору не напишу...» (2, т. 28, книга 1. С. 172-173), - делает вывод писатель.

На основании всего вышесказанного рискну предположить: без казни не было бы великого провидца Достоевского, не было бы его глубочайших романов! Вот и рассуждай после этого о ненужности наказания за богохульство.

Тот же С.И. Фудель пишет о Раскольникове: «Наказание за преступление из непонятного страдания начнет превращаться через живую любовь в подвиг обновления человека» (1, с. 97). «Непонятным» страдание является только для неверующего человека. Верующий же понимает спасительность страдания для падшего человека.

Л.И. Сараскина сожалеет о том, что наши школьники, к сожалению, не знают письма Белинского к Гоголю. «Не знают всей этой горячей полемики между Белинским и Гоголем, которая определила пути интеллектуального и идейно-социального развития России на сто лет вперед. Каким путем должна идти Россия? Путем проповеди и молитвы, аскетической покорности судьбе или путем просвещения, гуманности, человеческого достоинства, путем отмены крепостного права?» Основу православной жизни России и основу мировосприятия Достоевского - смирение - автор называет «покорностью судьбе» и противопоставляет ей пахнущую нафталином идею просвещения, разрушавшую христианство со времен французских просветителей. Это идея социалистов и либералов: еще немного культуры, и человечество придет к счастливой, мирной жизни. Все русские философы (Бердяев, Франк, Вл. Соловьев, Розанов и т.д.) давно доказали ее несостоятельность. Еще в 1908 году С. Булгаков писал: «Можно считать уже пережитым и изжитым т.н. «просветительство» ХVIII в. с его прямолинейным рационализмом» (3, с. 36) И конечно же, сам Достоевский. Его разрушители: Раскольников, Иван Карамазов, герои «Бесов» - люди грамотные и просвещенные. Люди, которые боролись за отмену крепостного права. Люди, которые благими намерениями хотели построить дорогу в земной рай, но подобные намерения упорно ведут в другую сторону.

«Если так относиться к территории искусства, - говорит уважаемая Людмила Ивановна, - мы лишимся половины наших великих классиков. У нас полностью уйдет М. Горький...»

Сразу вспоминается С.Есенин:

Ах, какая смешная потеря,

В жизни много смешных потерь...

Когда я смотрю не в книжку, а в глаза своих студенток, которые поголовно курят, матерятся, ненавидят, разводятся, делают аборты, - то понимаю, что могут они прожить и без Горького, а вот без Евангельских истин, без благодати Божией, подаваемой в Таинствах Церкви, увы, жизни не получается. А отводят их от источника жизни такие «вожди и учителя», как Горький и им подобные. Поэтому надо честно взглянуть правде в глаза: «если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геену» (Мф. 5:30). А жалеть и лелеять свою любимую «руку» только потому, что она талантливая, закрывая глаза на участь всего тела, - есть близорукость.

Удивляет нашего автора и то, что «уже вытесняют «Сказку о попе и его работнике Балде» Пушкина версией Жуковского» (который, как известно, заменил попа на купца). Осмелюсь предположить, что останься Пушкин жив, он, вполне возможно, сам бы это сделал. И основания для подобного предположения мы находим у самого Пушкина. Ведь не бегал же он по цензурным кабинетам, чтобы напечатали «Гавриилиаду», чтобы не вмешивались в его творческий процесс, не нарушали его авторские права и т.п.? Все с точностью до наоборот. Это любители искусства, не считаясь с мнением самого Пушкина, всюду напечатали плод его юного падения. Сам Пушкин, конечно же, каялся и плакал об этом малодушном поступке, а не защищал его.

Когда какой-то господин An. без ведома Пушкина послал в журнал вместе со своими стихами его ранние стихи, Пушкин возмущенно писал: «Начал я писать с 13-летнего возраста и печатать почти с того же времени. Многое желал бы я уничтожить, как недостойное даже и моего дарования, каково бы оно ни было. Иное тяготеет, как упрек, на совести моей... Сей г-н An. не имел никакого права... отсылать в альманах стихи, преданные мною забвению или написанные не для печати или которые простительно мне было написать на 19 году, но непростительно признать публично в возрасте более зрелом и степенном...» (4, с. 189-190). И в другом месте: «В мои лета и в моем положении неприятно отвечать за свои прежние произведения...» (4, с. 93).

Как видим, замена Жуковского вполне согласуется с мыслями Пушкина.

А вот выставлять на всеобщее обозрение промахи и грехи, оправдывая это «дарованием» поэта, в народе всегда называли по библейски - хамством. Прикрыть наготу своих отцов - наша задача, а не поиск голой правды о них. Это не моя выдумка, это Священное Писание.

Л.И. Сараскина предлагает нам, прежде чем говорить о Христе, навести порядок в своем доме. «Иди сию минуту к больной матери, иди сию минуту туда, где ты нужен. У нас же люди готовы всю жизнь говорить вообще о Христе и истине, быть богословами-теоретиками. А что там у каждого творится в его больном углу, мы не знаем».

Вот как раз против такого подхода и выступал Ф.М. Достоевский! Это называется гуманизм, который, при всей своей внешней привлекательности, в итоге приводит к человеконенавистничеству, потому что нельзя любить человечество без Христа. «Любовь к человечеству даже совсем не мыслима, непонятна и совсем невозможна без совместной веры в бессмертие души человеческой» (2, т. 24. С. 49), - вот смелый вывод Достоевского, до которого никак не дорастает наше общество. Не сначала доброта, братство, любовь, а потом уже и Христос, а наоборот.

Л.И. Сараскина озвучила мысли Л.Толстого, но не Достоевского. Это Л.Н. Толстой писал в своем «символе веры»: Верую... в доброго Бога... Не понимаю тайны Троицы и рождения Сына Божия, но уважаю веру отцов моих» (1, с. 261). А Достоевский в это же время сложил свой «символ веры»: «Если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной.» (2, т. 28, книга 1. С. 176). Нет нравственности без Христа.

Как можно изучать Достоевского и не заметить его выводов о «добродетели без Христа»: «Справедливость бесчеловечна». «Отвергнув Христа, люди хотят ввести справедливость, а кончат тем, что зальют мир кровью». И т.д.

Еще Фудель предостерегал: «Достоевский объявил правдой не нечто неопределенно-благородное, что часто выдается за христианство, но только христианство Голгофы» (1, с. 97).

Ему вторит Н.А. Бердяев: «Истинная любовь есть утверждение бессмертия, вечной жизни. Это - центральная мысль для Достоевского... Невозможной оказывается любовь к человеку, если нет любви к Богу» (5, с. 107).

Увы, вывод Бердяева: «После Достоевского глупо быть гуманистом, надо быть христианином» - до сих пор не услышан. Достоевский у нас не начинался...

«Нам трудно предугадать, как отзовется слово Достоевского в следующие пять лет, - говорит Л.И. Сараскина. - Дай Бог, чтобы оно отозвалось «зосимовским» православием. Ласковым, добрым, милосердным».

Увы, никогда оно таким не было и быть не может по определению. Христианство - это путь на Голгофу! Это Крест. А мечты о «ласковом» - утопические интеллигентские мечты.

Читаем в Евангелии: «В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил...» (Ин. 16:33) Далее по законам языка должно бы идти слово «скорбь». Имеете скорбь, но радуйтесь, т.к. Я ее победил. Но в Евангелии не наша логика, а Божественная, там не стоит слово «скорбь», там сказано иное: «Я победил мир».

Так что никакого «ласкового» христианства на земле быть не может, скорбь останется, останутся и ссоры между братьями в одном доме.

Автор настойчиво проводит мысль о том, что Достоевский мечтал примирить Карамазовых - и братьев, и отца, что для этого достаточно «было просто забыть о своем эгоизме. Ты - должен. Это чувство долга» могло объединить всех в радостном мирном сосуществовании.

Это интересный литературоведческий взгляд, но только он не имеет ничего общего с Евангельским. Читаем в Евангелии: «Думаете ли вы, что Я пришел дать мир земле? Нет, говорю вам, но разделение; ибо отныне... отец будет против сына, и сын против отца» (Лк. 12:51-52). Неудобная все-таки эта книга - Евангелие - для всех, пытающихся мыслить своим умом.

И все разговоры о совершенном, идеалистическом обществе, о построении которого грезили Некрасов, Островский, Салтыков и прочие материалисты, ничего общего с православным взглядом Достоевского не имеет.

В известной формуле Достоевского «Здесь дьявол с Богом борется, а поле битвы - сердца людей» говорится о земной жизни как битве, а не о почивании на лаврах доброты и социальной справедливости, к которой нас до сих пор призывают.

Автор статьи упорно нас возвращает с поля аскетики, молитвы, смирения, Церкви в поле гражданской активности. Она не понимает, как можно возмущаться богохульством и не проявлять должной активности, например, в случае, когда педофилу дали всего месяц.

Да, это серьезное преступление, никто тут спорить не станет. Но он развратил только одного, максимум - пятерых, а писатели - сотни и тысячи! Получается противоречие: к развратителю одного надо применять жесткие меры, а к развратителям тысяч - не надо.

Это мысль не моя, это главная идея романа Достоевского «Братья Карамазовы». Только уважаемый автор почему-то говорит о туманном братстве, а об этой главной идее романа умалчивает. Да, идея чисто Евангельская, а потому весьма для нас неудобная. Господь в Евангелии фарисеев обвиняет в сто раз более, чем блудников и убийц, потому что они - развратители и убийцы Истины. Жертвами их искаженного взгляда становятся целые народы, а не единицы, как у обычного убийцы.

Вот и Достоевский пишет «Братья Карамазовы», чтобы доказать, что иваны карамазовы пострашнее будут смердяковых. Убивает мысль, идея! Не Смердяков - истинный убийца! (Сегодня читай: не педофил, а телеведущий, который его на это подтолкнул!). «Наши иллюзии творят жизнь не менее, чем самые заправские факты» (6, с. 280), - писал В.В. Розанов. Негодовать на факты, оправдывая иллюзии, в ХХI веке, после всех трагедий ХХ века, безответственно.

Удивляет и восторженное восприятие автором «горящих глаз» Достоевского при чтении богохульного Письма Белинского. Это, на мой взгляд, результат «литературоцентричности» автора, в которой она сама признается. Если потерять теоцентричность, христоцентричность, то тогда вполне логично прийти к тому, что все, связанное с великими личностями, становится свято, каждая буква их творчества и каждый чих жизни. Но перед лицом вечности важны не факты нашей биографии, а к чему они нас привели в итоге. Мы уже вспоминали, что каторгу писатель воспринимал как благой эпизод, т.к. она принесла изменение в его мировоззрении. Но саму каторгу считать по этой причине курортом и желанным для всех местом мы с вами не будем. Так и горение глаз при богохульстве нас восторгать не может. Мы благодарим Бога, что Он обратил это на пользу писателю, но советовать всем школьникам изучать площадную ругань Белинского мы с вами не имеем права.

Возьмем такой пример: врач искренне считает, что вот это лекарство поможет тяжелобольному. Дал. Тот умер. (Видимо, «искренний» врач на лекциях читал увлеченно на последнем ряду книгу). Вряд ли родственник умершего будет восторгаться искренностью врача, который действительно верил, что поможет именно это лекарство!

Мы же не говорим об Апостоле Петре как предателе. Предатель - Иуда. Петр покаялся и сгладил тем самым свой грех. Мы не говорим о предательстве как о необходимой составляющей апостольства только потому, что Петр отрекался. Отречение и предательство таковыми и остаются, несмотря на то, что они «освящены» устами Апостола. Мы вещи называем своими именами, а не прячем их за авторитеты. Называется это - христоцентричность.

Когда началась война 1914 года, русские религиозные философы увидели причину этого не в экономике, не в политике, а в мировосприятии, в западном внерелигиозном гуманизме, в книжках вроде Письма Белинского к Гоголю (7, с. 461-462).

И фашизм, заметим, вырастал не из убийц, взяточников и развратников, а из тиши кабинетов богохульников. Разве миллионы жертв не взывают к нам о бдительности к слову? С него начинаются все преступления. И Гитлер начинал не с бандитизма, а с книжек богохульника Ницше.

Поэтому суровость наказания царским правительством за чтение Письма Белинского перед страшной революцией вполне понятна. И настораживает наше забвение простых истин, когда на наших глазах зарождаются будущие трагедии. Достоевский это понимал, мы до этого никак не дорастем.

Поэтому Достоевский, будем надеяться, для нас еще впереди...

Н.Лобастов, г. Лысково Нижегородской области

Список использованной литературы.

1.                  Фудель С.И. Наследство Достоевского. М.: Русский путь, 1998.

2.                  Достоевский Ф.М. ПСС в 30 томах. Ленинград: Наука, 1972-1990.

3.                  Булгаков С.Н. Интеллигенция и революция. СПб.: Сатис, 2010.

4.                  Пушкин А.С. Полное собрание сочинений в 10 т. Издание 3-е. - М.: Наука, 1964. Т. 7.

5.                  Бердяев Н. Миросозерцание Достоевского. М.: Хранитель, 2006.

6.                  Розанов В.В. Гоголевские дни в Москве // Гоголь в русской критике: Антология. М.: Фортуна ЭЛ, 2008.

7.                  Иларион, архиепископ Верейский, священномученик. Без Церкви нет спасения. - М.-СПб.: Сретенский монастырь, Издательство «Знамение», 2001.