Внезапная, яркая, как молния идея саданула по Витькиным мозгам всей недюжинной мощью и масштабом так, что Витька чуть в обморок не упал. Так неожиданно осенило, будто кто-то сзади, не скупясь, шлепнул по затылку продуманную по силе и по воспитательной надобности оплеуху. Уж оплеухи-то по ушам и по затылку он хорошо стал понимать сразу после первой - выданной авансом матерью в кромешной темноте коридора, когда он возвращался, крадучись на слабых ногах домой, проспав до ночи с дружком Максимом в кустах смородины, впервые попробовав самогонки. Та оплеуха прекратила его едва начавшееся пьянство и сослужила добрую службу для трезвенника-первоклассника. А вот эта оплеуха - идея эта - напрочь выбила из головы все добрые мысли и планы, вбив, как кол, одну-единственную, властную, жадно пожирающую Витькины дни и ночи.
Сначала, до того, как совершить атаку на Витькину голову, идея витала в воздухе. Может быть, она родилась совсем в другом городе, а может, в чьей-то чужой голове, а потом вырвалась на свободу и стала резвиться, расти, развиваться, набираться сил, чтобы выбрать потом одну-единственную цель - почему-то именно Витькину бедную подстриженную макушку, садануться с разлета и впиться в его мозги навечно.
- Дурья башка, - удивлялся дед. - И в кого такой дурной? Я думал, только бабы глупыми бывают. Те, как куры бегают. И этот, как куренок. На что тебе мост? Берега нету, что ли?
- И в кого такой упрямый? Пропала я с этими мужиками, - вздыхала мать и отмахивалась от его просьб и вопросов, ссылаясь на то, что у нее нет больше никаких сил все это слушать и терпеть.
- Строй, если тебе надо, - разрешил отец и уехал на заработки на железнодорожную станцию.
И только младшая сестра Клава поддержала Витьку. Погрызывая кончик плохо растущей косички, она долго думала и, наконец, придумала:
- Если только у старого маминого платья голубого? А? А зонтик пушистый где взять?
Витька молча уставился на сестру, сурово ожидая разъяснений.
- Если только старый ободрать и из простыни сшить белый и пушистый, с оборочками.
- Зачем? - поджав губы, коротко спросил Витька.
- А чтоб красиво... - мечтательно глядя поверх Витьки, прошептала Клава.
- Я тебе про стройку говорю! - возмутился Витька. - Горбыля мне отец обещал, а стойки надо из хороших бревен! Я подсчитал: не менее двадцати штук.
- Ну, это я не понимаю, - недовольно протянула Клава, собирая пупсиков и тряпочки. - Я пойду к девчонкам играть, а ты строй, Вить, строй. Мы тоже потом придем.
И Витька снова остался один на один с тяжелой своей новой ношей в голове. Ноша давила на сердце, и оно начинало учащенно стучать, замирать и подпрыгивать. Ноги тоже стали подчиняться не только Витьке. С утра они уже четыре раза унесли его к пруду. А руки, так те вообще вышли из-под контроля, схватив ручку и блокнот и не расставаясь с ними ни на минуту, вычерчивали планы, рисовали рисунки и писали разные расчеты.
Витька понял, что попал он с этим мостом в какую-то западню, выбраться из которой можно будет только через этот мост, а потому придется строить.
Мост собирался быть горбатым и таким нарисовался в Витькином блокноте. «Тут горбатый, там - пузатый!» - восхищался Витька, показывая на отражение белоснежного мостика в черной воде речки в имении поэта Пушкина в Михайловском, куда они приехали всем классом прошлой осенью на экскурсию. Там-то, видать, и появилась у него в голове разряженная пустота, притягивающая к себе всякие идеи. Но речки возле Витькиного дома не было, был только пруд.
- Это хорошо, течение стройке мешать не будет, - успокаивал Витьку перед отъездом отец.
- Какая глупость! - восхищенно всплескивала руками мать. - Мост через пруд! Курам на смех. Еще и горбатый...
- Ты, брат, помещичьи замашки бросай, - сердился дед. - Хочешь топором помахать, построй собаке будку, она тебе спасибо скажет.
- Не хочу я спасибо, я хочу мост, - упирался Витька.
- А где бревна будешь брать? Я не дам.
- Папка даст.
- А я и папке не дам! Это на баню! Двадцать штук ему подай доброго леса... Одичали! Нагляделись телевизору! Коту под хвост добрый лес, бревен двадцать штук...
- Найду сам. В лесу вырублю.
- Кто тебе позволит без разрешения?!
- Деревьев в лесу вволю. Не убудет.
Дед ошалело выпучил глаза, задохнулся на несколько секунд от возмущения и вдруг бешено взвыл, брызгая слюной из-за редкости зубов:
- Каждый проходимец к лесу лапу тянет! Давайте! Рубите! Вывозите все! Кто на запад, кто на восток, а кто в пруд свой зарывайте! Еще вырастет! Как же! А ты знаешь, сколько дерево растет? Тебе об этом по телевизору не говорили? Пикемоны твои не говорили?! А ты хоть одно дерево посадил? Или хотя бы не сломал?
- Да ладно тебе, - испугался Витька.
- Научились землю беречь, идиотово племя! Благодарствуйте заранее! Дармоеды!
- Дед, дед, - тормошил его Витька, - Хорош кричать, я понял. Наберу сухостоя. Тоже пойдет.
Дед резко осекся, схватился за грудь, успокаивая дыхание, и прицельно сощурил глаза.
- Пустое дело, - не согласился он. - Сухостой тут не пойдет. А доски где брать будешь?
- Горбыли гниют во дворе. Папка разрешил.
- Ну, это на поперечины... Может, и ничего. А перила? Перила-то из чего?
- Перила хочу кружевные, резные. И белой краской покрасить. Красиво чтобы...
- Сто сорок рублей банка, если эмалью. Дорого. Штуки три уйдет.
- Да хоть бы масляной, - грустно сказал Витька
- Чего там, - махнул залихватски дед. - Раз пошла такая стройка, возьмем эмаль.
Стройка и пошла. Так пошла, что только успевай за ней. Хоть и косенькая, кривоногая, хромая да на костылях, а шустрая. Топ-топ, капы-капы, гремит костыликами своими, пробегая без оглядки через длинные, жаркие летние деньки, ухватывая краешки свежих ночей и засыпая на короткие часы до первых петухов крепким, здоровым сном без сновидений. Шла стройка, высоко подняв голову, глядя только вперед поверх шипящих и бубнящих на нее, не озираясь по сторонам и не слушая зевак и завистников, будто была не убогой калекой, а первой на свете красавицей в царских нарядах.
- Зачем тебе этот мост? - удивлялись взрослые. - Это же не река, а пруд.
- А чтоб красиво, - объяснял поначалу Витька. А потом объяснять перестал, буркая короткое «надо».
- Загадил нам весь пруд! Мы тут воду берем, тряпки полощем, - ругались соседки и требовали от Витькиной мамы убрать вколоченные сваи.
- Расступись, народ! - командовал дед, принявший на себя должность главного инженера. - Не видите, мужики работают. Хватит трескотню разводить!
Мужиков, и правда, собралось много. Семь пацанов с Витькиной улицы и четыре с соседней.
- Пруд будет теперь общий. - сказал старший Петруха, когда первая свая погрузилась в мутную воду. - А потом мы построим общий плот.
- Пруд вообще-то наш личный, - поправила Петруху Клава, чинно восседая на выпирающем из земли корне ивы. - Но теперь пусть он будет общий.
- Налог на землю мамка в сберкассу платит, а пруд на нашей земле, - возразил Витька.
- А тогда мы строить не будем. И два моих бревна я заберу. Я из них качель сделаю. Свою личную, - надулся Петруха.
- Точно, Петь, качель! - восхищенно глядя на Петруху, воскликнула Клава. - Лучше - качель. Дашь мне покачаться?
- Уйди! - рыкнул на нее Витька, - Ты мне под руки не лезь, а то, неровен час...
- Или общий, или качель, - уперся Петруха и сел на свое бревно. Димка с Толиком тоже молча сели на свои бревна.
- Так нечестно, - сказал Толик, - Бревна наши, значит, и мост наш.
- Вместе строим, значит, общий, - подтвердил Димка.
- А пруд наш! - возразил Витька.
- Ну и строй на своем пруду из своих бревен свой мост сам, - миролюбиво подытожила Клава, косясь на Петруху.
Подоспевший дед, закатав штанины, полез в воду.
- Несите, мальцы, следующее. Ох, простынут мои старые кости, да и Бог с ними, не сахарные, не растают...
Ребята молча переглянулись.
- Ладно, - насупившись, сказал Витька, - Налог небольшой. Пусть будет все общее.
И они поволокли в воду очередное бревно.
Пруд был хоть и невеликий, но глубокий посередине. Обросшие осокой бережки были вытоптаны за время стройки и превратились в глиняный асфальт. У огромных, старых ив, грустно склонивших крупные тела к воде, чтобы безотрывно любоваться на свою шелестящую серебристую зелень, за время стройки отгладились и отполировались ребячьими сандалиями стволы. Не только нижние ветки их сильно пострадали, но и до верхних тоже добрались наблюдатели, и потому ивы у пруда выглядели взлохмаченными и напуганными.
На одной из них из остатков горбыля малыши сколотили капитанский мостик, с которого оценивали кривизну, хромоту и правильность стройки.
- Вправо! - кричали одни.
- Влево! - кричали другие.
Дед, сердито плюнув, вылезал из воды и забирался на иву лично, скользя отмокшими розовыми пятками по гладкому стволу.
- Эх-ма! Сдурел я под старость! - радовался он, стоя на капитанском мостике. - Слушай мою команду! Так держать!
И пока все так держали, дед в забывчивости начинал разглядывать крыши домов в зеленой пучине садов, словно отыскивая там затерявшуюся за долгую жизнь важную вещь. Он щурился, вытянув вперед подбородок, крепко зажав беззубый рот и напрягая крепкие канаты жилок на шее, отчего становился похожим на настоящего капитана. Потом взгляд его скользил вверх, к облакам, к солнцу, которое он никогда не видел из-за слез. Слезы и тут подступали к глазам, и дед, тихонько смахнув их провозглашал нараспев:
- А помирать-то не-о-хо-та!
- Куда забрался?! - строго окрикивала его из окна дома Витькина мать. - Вот я сейчас крапивой тебя!
Дед, спохватившись, торопливо пятился с мостика задом и неуклюже сползал на ствол.
- Осторожно! - волновались все, в сердцах ругая Витькину маму за вспугнутого старика.
Дед виновато слезал с ивы и, косясь на дом, снова погружался в воду.
- Вылазь из воды! - не унималась Витькина мама, - Вылазь, кому говорю! Синий уже!
Витька с дедом горестно переглядывались, втайне надеясь, что окрик относится не к нему.
- Иди ноги парить, а то опять всю ночь кряхтеть будешь!
Витька ночью не кряхтел, потому он облегченно улыбался, а дед суворил брови:
- Не мешай людям работать! - строго отвечал он дочери, и та послушно замолкала.
А стройка шла себе вперед. Шла, шла и дошла до кружевных перил. Кружева те выпиливали лобзиком все, кому не лень, включая даже девчонок. На деревянных досках химическим карандашом был начерчен рисунок, по которому час за часом выплетались кружева. Оставалось совсем немного, чтобы украсить этими кружевами перила. Выгнутый мостик был почти готов. Словно боясь замочиться в воде, он прогнулся и, еле-еле держась, замер в таком шатком положении. По вечерам, когда солнце садилось, пруд угрюмо отражал зловещие клыки стоек с опрокинутым в воду и провисшим в ней остовом моста. Кое-где в начале моста доски были прибиты, в остальных местах торчали наспех положенные временные горбыли, из-за которых мост выглядел неказисто и неряшливо, отчего казалось, что стройке не будет конца. Постепенно все свыклись с тем, что теперь пруд будет с мостом, будто он - река. Оставалось только прибить до конца доски и доделать перила, украсив их кружевами.
И в этот момент стройка внезапно остановилась. Она встала, как вкопанная, словно кто-то выхватил у хромоножки из-под мышек костыли и она зашаталась, закачалась, не решаясь ступить дальше ни шагу.
Приехала милицейская машина с инспектором по делам несовершеннолетних Ингой Арнольдовной. Три милиционера заворожено ходили вокруг пруда, восхищенно пощелкивали языками и приставали ко всем с глупыми вопросами. Откуда бревна, откуда доски, где гвозди брали и зачем, и кому понадобился этот мост через пруд. Берегов, что ли не найти?
- Бревна из лесу, вестимо, - балагурил дед, волочась хвостиком за властью и заискивающе глядя милиционерам в глаза.
- А зачем мост?
- А чтоб красиво! - кокетничал дед, оттесняя тщедушным, худеньким телом лезущих напролом и галдящих вокруг ребятишек.
Инспектор Инга Арнольдовна, встав на самый высокий пригорок, молча составляла важную бумагу, царапая ручкой по шуршащим на ветру белым листам, и к ней никто не отваживался подойти.
- А что случилось-то? Что такой за интерес у органов к нам?- ворковал дед. - Мы тут с ребятками на досуге делом занялись. Не курим, не пьем, не маркоманим, - отчитывался дед, нервно гладя дрожащей рукой подворачивающиеся под нее выгоревшие макушки. - Не хулиганим, не воруем, не озорничаем...
- То-то и оно, что воруете, - горестно вздохнул один милиционер. - Бревна у граждан все своровали.
- Быть не может! - ахнул дед, переминаясь с одной босой ноги на другую. - Я каждое имущество по списку проверял.
- Так вы - начальник стройки? Несите список имущества, - велел милиционер.
- Я - начальник стройки, а не дед! - оттеснив деда, вылез вперед Витька. - И все вопросы ко мне!
- Но-но, я те щас дам! - пригрозил дед, пряча Витьку за спину.
- Ты прораб, дед, а начальник - я, - упирался Витька и лез вперед, - я и отчитываться буду!
- Скройся! - сжав беззубый рот, больно щипая Витьку за руку, зло прошипел дед, но милиционер уже ухватил Витьку за рубаху:
- Вот и лезь, начальник в «козелок». Поедешь в милицию, начальник.
- Хорошо, - кивнул вместо Витьки дед, - сейчас поедем, - и торопливо посеменил к дому.
Инспектор Инга Арнольдовна и не шелохнулась, когда дед вышел из дома в парадном пиджаке с орденами и медалями. Она продолжала писать, изредка покусывая кончик ручки и поправляя шелестящие листы, которые трепал и ворошил хулиганистый ветер.
Когда Витьку с дедом посадили, как преступников, в трухлявый старый «козелок», Инга Арнольдовна, гордо задрав подбородок, прошла по стайке ребятишек, переставляя тонкие, негнущиеся ноги, как ходули и плывя над головами детей богатым заграничным кораблем. Мощным рывком она откупорила ржавую дверцу «козла» и, выставив сухой зад, стала сгибать костлявые ноги, пытаясь влезть с достоинством на переднее сиденье. Одна нога уже согнулась и вторая готовилась, пружиня, оторваться от земли, когда из стайки донеслось:
- Крыса! Крыса! Крыса!
- Где, где? - всполошилась детвора, а Инга Арнольдовна вздрогнула и застыла.
- Вон, в козел полезла!- взвизгнул восхищенно тот же звонкий голосок.
Инга Арнольдовна медленно развернулась, злобно сжав брови, и уже открыла рот, чтобы произнести воззвание к наглым детям, как вдруг ржавая ступенька затрещала, и тонкий каблук ее черной туфли проткнул насквозь рыжий, ржавый металл, вывернув набок туфлю вместе с костлявой ногой и всей остальной длинной фигурой владелицы. Инга Арнольдовна перекособочилась, истошно завопила и опрокинулась всем телом, широко расставив руки, осыпая задравшуюся юбку ворохом шуршащей бумаги.
Впившаяся в ржавчину туфля осталась на месте, а выскользнувшая из нее нога зацепилась кружевным чулком за щербинки подножки и висела в воздухе над распластанным в грязи телом.
Восхищенная ватага дружно ахнула и взорвалась ликующим, победным гиком. Свист, улюлюканье и хохот сопровождали весь процесс поднятия и водворения Инги Арнольдовны на переднее сиденье. Отъезд рыкающего и фыркающего простуженного «козелка» был омрачен только тем, что из заднего дребезжащего стекла, едва различимые за матовой дорожной пылью, растерянно взирали на вопящую толпу две преступные физиономии: одна - Витькина, а другая - дедова.
Этот вот виноватый их вид и не позволил разойтись по домам возмущенным детям. Сначала взялся за топор Петруха, потом Димка молча принялся отпиливать ножовкой доску. Девочки принесли из строительной шалахи горстки ржавых гвоздей и принялись выпрямлять их, звеня молотками по гулкому куску рельсы.
Немое упорство, похожее на злость, едва сдерживаемую, выливающуюся в удары молотков, скрежет пилы и взмахи топоров, утраивало их силу. Пила визжала надрывно и нервно, топор рубил с плеча, молотки молотили по слогам все, что нельзя было говорить вслух.
К вечеру к пруду стали подтягиваться обеспокоенные родители. Весть о пленении строительного начальства быстро разнеслась по ближним улицам, а Витькина мама, придя с работы, вскочила на велосипед и помчалась во весь опор в отделение. Родители, хоть и осуждали всегда Витькину затею, хоть и поругивали детей за пустое дело, но тоже возмутились поведением милиции. Две самые бойкие мамы поспешили в отделение, как группа поддержки, выяснять, у кого и что украли и из-за чего такой шум? Два представительных папы, достав сотовые телефоны, стали названивать Ивану Петровичу и Петру Ивановичу. Несколько пап и мам, нерешительно потоптавшись, засучили рукава и принялись помогать детям.
Уже темнело, а из отделения никто не возвращался. Витькин отец, приехавший с заработков накануне, смастерил переноску на длинном проводе и повесил сияющую лампочку на ветку ивы. Работать стало веселее.
- Пап, ты бы сходил в милицию, - канючила Клава, - а то остались мы с тобой одни...
- Не переживай, дочь, они сами справятся, - бодро отвечал отец, заправляя стройкой.
Периодически кто-нибудь хватался за велосипед и мчался встречать пленников, но их все не было и не было. Витькин папа принес из дома три банки белой краски и решительно открыл первую.
- Что, уже и красить будем? - удивились все.
- А чего нам ждать? Берите кисти и красьте перила, - велел Витькин папа.
На узком мосту создалась суматоха с перебранкой. Кто-то вбивал последние гвозди, кто-то лез под руку и уже начинал красить неприбитые рейки, кто-то спорил, кто-то ругался, но Витькин папа махнул на все рукой и разрешил: «Мажьте!» Тому, кто жаловался и возмущался, он давал «добро» - «Прибивайте!», а тому, кто спорил с ним, советовал: «Делай, как знаешь». С Витькиным папой работать было проще. Но он волновался и нервничал, потому что все семейство за исключением плаксы-Клавы находилось в милиции, корову он с горем пополам подоил, а куры сели на насест или ушли в чужой сарай - он не знал. Двери и окна в доме были распахнуты, везде тревожно горел свет, и куда-то запропастилась Клава.
Витькин папа сдерживал нервы и поторапливал всех. Когда последние сантиметры перил были докрашены, и усталый народ, усевшийся по берегам пруда, принялся равнодушно разглядывать готовое свое произведение, на мосту появилась Клава. В руках у нее была толстая белая палка, светлые волосы были начесаны и высоко подняты. На Клавке висело длинное, до самых пят, мамино шелковое платье, подвернутое трижды в поясе и подпоясанное широким пластмассовым ремнем, из-под которого торчали белые старинные туфли на высоком каблуке.
Все оторопело уставились на Клаву, ожидая каких-нибудь объяснений.
Клава важно взошла на середину моста, гордо оглядела берега и вдруг радостно крикнула, забыв, что она королевишна:
- Сейчас еще барышни придут! А я - первая барышня! Потому что у меня вон какой зонтик!
Клавка выставила вперед толстую палку, старательно тряхнула ее несколько раз, нежимая на кнопку, и невероятный зонт с треском распахнулся. Под светом переноски, скрывавшей недостатки шитья, зонтик был очень красив. Сшитый из белой ткани, украшенный поверху бантиками и искусственными цветами, кружевами и оборочками, он был похож на огромный праздничный торт, вкусный до невозможности.
Клавка, степенно и почти изящно шагая в больших туфлях, судорожно сжимая пальцы ног, чтобы туфли не хлябали, подняла высоко над головой свой зонт и прошла по всему мосту.
В черной, стоячей воде пруда, что всегда отражала только облака или звезды, при лунном свете и от яркого света лампочки появилось живое, белое отражение. Все заворожено смотрели на тихое, плавное восшествие Клавки на центр моста, боясь проронить слово, чтобы не встревожить неземное, невесомое белое пятнышко.
- Красиво? - донеслось откуда-то сверху Клавкиным голосом.
- Аха, аха, - согласно ахнули берега пруда.
Клавка подняла зонтик над головой и покрутила его в руках. Розы и оборочки закружились в разноцветно-бледно-кремовом хороводе.
- Красиво?! - радостно крикнула Клавка и вспугнула затаенную тишину звонким, восторженным смехом.
- Что вы все молчите-то, будто бы не красиво? - счастливо смеялась она и берега счастливо улыбались ее смеху.
Потом, хлябая каблуками и теряя на ходу туфли, цепляясь подолами длинных платьев за стройматериал, с разных сторон стали подтягиваться барышни.
Усталые, грязные после работы кавалеры снисходительно хмыкали, посмеивались над барышнями, искоса все же наблюдая за суетой на мосту. Им тоже хотелось прогуляться торжественно по горбатому мостику, но место было занято, к тому же не было Витьки и деда.
За общим весельем и суетой, никто не услышал шороха колес и тихих, усталых шагов. Витька шагал впереди, злющий и гордый его вид говорил о полной решимости идти напролом до самого конца. У деда вид был другой. Он сидел на багажнике велосипеда, а Витькина мать, громко пыхтя, вела велосипед. Дед удрученно и виновато поглядывал исподлобья по сторонам, обхватив худыми ладонями седло и широко расставив ноги с закатанными штанинами. Витькина мама, видно, сильно ругала их дорогой, отчего Витька ушел вперед, а дед совсем сник.
Увидев ярко-белый, сияющий в темноте на черной воде пруда всеми кружевами, барышнями и пышным зонтом, мост, Витькина мама оторопело остановилась, и дед от неожиданности чуть не слетел с багажника. Только Витька, как ни в чем не бывало, будто он давно знал, что мост достроят без него, важно прошагал к воде.
- Брысь! - цыкнул он на сестру и, обернувшись назад, махнул рукой:
- Мужики! Айда сюда!
Барышни послушной шустрой гурьбой из уважения к начальнику стройки ссыпались с мостика на другом берегу, как разноцветные конфеты-горошины.
- Веревкой перевяжем, а завтра торжественно открывать будем, - деловито предложил Витька, и мужики согласно кивнули.
- Но ведь красиво, Вить, красиво? - верещала с того берега Клавка.
- Вить, ведь это так и надо было, чтобы пушистый зонтик и чтобы барышни на мосту? Да, Вить?- добивалась она ответа брата.
Витьке было неловко за глупые вопросы сестры, которые позорили всю семью и подрывали его авторитет.
- Ладно, ладно, - грубо успокоил он ее.
- Вить! Ну не вам же своими сапожищами по красоте такой! - не унималась Клавка.
Мальчишки неловко затоптались, косясь на свои стоптанные сандалики, кеды и вовсе босые ноги, поцарапанные и грязные. Они не решались ступить на новый, сияющий мост.
- Чего тебе? - сердито крикнул Витька, и пока Клавка с барышнями бурно, взахлеб кричали с того берега хором все, что у них накопилось на душе, Витька сокрушенно предложил мужикам:
- Может, тогда мы себе пожарную вышку будем строить?
- Класс! - восхищенно прошептал Петруха. - На моей березе.
- Им не забраться будет в туфлях-то, - сухо подсказал Димка, а Витька обернулся к деду и подмигнул ему лихо:
- Завтра начинаем новую стройку назло всем врагам!
- Чтоб красиво? - печально спросил дед.
- Не, чтобы далеко смотреть..
С-Петербург, 2004 г.
1. Re: Чтоб красиво