Ниже ко дню памяти этнографа, фольклориста, князя Николая Андреевича Цертелева (Церетелева) (1790- 8/21 сентября 1869) мы переиздаем статью его замечательного современника - собирателя и хранителя русского народного песнотворчества Петра Алексеевича Безсонова (См. подробнее о нем: «...Откуда возьмем, если бросим и загубим взятое?»)
Во второй половине 1860-х годов, незадолго до смерти, князь Н. А. Цертелев передал П.А. Безсонову (который готовил к изданию монографию, посвященную жизни и деятельности князя) часть своего архива. Однако опубликовать монографию не удалось.
Публикацию, специально для Русской Народной Линии (по первому изданию: Безсонов П. А. Князь Н. А. Церетелев, первый собиратель памятников устного народного творчества // Вестник Европы.- 1870.- № 6.- С. 867-871), по правилам современной орфографии, подготовил доктор исторических наук, профессор Александр Дмитриевич Каплин. Курсив - автора.
+ + +
Князь Н. А. Церетелев скончался в сентябре 1869 года, в Моршанске, на пути из поместья в Москву. Величайшая заслуга покойного делу русской словесности состоит в том, что он первый в нашем веке воскресил внимание к памятникам народного творчества, сколько мог - собрал их прямо из уст народа, сколько позволяли обстоятельства - издал, сколько знал - объяснил их помощью тогдашних приемов науки, указал или проложил дорогу счастливым последователям.
Случайные сборники прежних веков были забыты или затеряны в практическом употреблении дворянских усадьб, домашних хоров и музыкантов; издания ХVIII века, труды Чулкова, Трутовского и Новикова, повторялись только в перепечатке и не вызывали деятельных подражателей; народ с каждым днем растеривал по частям сокровища своего творчества; слава наших военных торжеств оживала в громких одах и готовила окончательную победу литературе художественной, поэзии письменной. Нужна была особенная мягкость души, отличавшая князя, потребны были верные инстинкты его изящной природы, правильность его художественного такта, невозмутимая чистота образов фантазии, меткость образованного взгляда, и та вечная, живая юность, не покидавшая характер князя до последних лет глубокой его старости, чтобы в его время, среди тогдашних обстоятельств, оценить народное творчество, возвысить о нем благородный голос в кругу общества, спасти памятники и навсегда оставить по себе возбужденный интерес к ним. Благодатный край родины, красоты Малороссии и задушевность безъискусственной ее речи - вполне гармонировали с этими отличиями юноши, чтобы на первых порах настроить силы его к предстоявшему назначению, не простому делу, а истинному подвигу жизни.
Около 1815 года, слепой певец-бандурист, подобно древним рапсодам, обходя Полтавскую губернию, неожиданно для него самого встречен был теплым вниманием 25-летняго князя, образованного в московском университете: древнейшие украинские думы в первый раз записаны для России. Ученые и литературные общества, приязнь Державина и Дмитриева, знакомства с Шишковым, Капнистом, Глинкою, Бестужевым, Рылеевым и т. д., все это, звавшее или ожидавшее в кружок свой деятельность нового, несомненного таланта и даровитого стихотворца, встретило и приветствовало с ним простую народную песню, первое разсуждение о старинном малорусском творчестве, грамматику и образцы народного языка Малороссии. Труды эти постепенно помещались в «Сыне Отечества» 1818 года, и, наконец, вместе с текстом самих дум отпечатаны под именем: «Опыта собрания старинных малороссийских песней», 1819 года. Общее участие так было затронуто, что лучшие журналы и издатели той эпохи, на перерыв, спешили испрашивать у князя продолжение его заметок и извлечений; более счастливы были помещением статей «Благонамеренный» Измайлова, 1825 г., и «Вестник Европы» Каченовского, 1827 года. Когда же Максимович задумал печатать «Украинские народные песни», издание его (1834 г.) обогатилось главным образом вкладом старшего собирателя.
Между тем дело, получивши однажды счастливое направление, с течением времени значительно возросло: 1817 года, Востоков издал свой замечательный «Опыт о русском стихотворении», частью о народном, а в следующем 1818 г. Калайдович напечатал «Сборник былин Кирши Данилова». Им отвечали многие преемники, и князь Николай Андреевич не мог оставаться равнодушными. Достаточно подготовленный уже изучением творческого слова Малороссии, он с такою же ревностью обратился к великорусскому, или лучше, общерусскому. В «Сыне Отечества», с 1818 до 1821 года, мы последовательно находим ряд его статей - то «О подражательной гармонии (творческого) слова», то «О произведениях древней русской поэзии», то замечательный критический «Взгляд на старинные русские сказки» и, наконец, даже опыты стихотворного изложения нескольких былин вместе, например о Василие Новгородском (Буслаеве). Но всего важнее здесь споры его с близким приятелем Востоковым о стихосложении или, правильнее, о складе и размере наших песен. Начались они «замечаниями» на книгу знаменитого археолога, тотчас по ее выходе, в 1818 году, продолжались в том же «Сыне Отечества» 1820 года, в письме к Остолопову; наконец, завершились даже изданием особой книги в Петербурге: «Опыт общих правил стихотворчества» 1820 года. Это не было праздное разглагольствие о формах сонета, мадригала или рондо, каким у нас занимались нередко, со времен Екатерины до сороковых годов, и на котором скончался усердный почитатель князя, граф Хвостов. Напротив, известно, что Востоков закрепил все наше стихосложение, в том числе и народное, на равнообразии ударений, или, что тоже, так называемом тоническом размере. Князь, предоставляя эту особенность письменной поэзии, к общему удивлению и даже соблазну, доказывал: что у нас в основе народного склада, именно в песнях, существует и господствует размер стоп, по их мере в протяжении голоса и столько же по числу слогов.
Такой «странности» решительно не могли «вместить» его современники, забыли об этом позже, и только в последние годы жизни от некоторых исследователей князь успел услышать, что положения его блистательно подтверждаются всею новейшею наукою, на оснований тысячи открытых вновь памятников, славянских и особенно русских; что заодно с некоторыми русскими и славянскими учеными, ныне повторяет это печать Западной Европы и что применение этих выводов должно вскоре совершить переворот в современной поэзии и музыке. Одним словом, это великая заслуга покойного, и к первой мысли его не раз еще вернется благодарная наука русского потомства.
Прибавим здесь несколько слов о том, что князь постепенно увлекся мыслью издать полный сборник русских общих песен, и с 1824 года, совсем уже приготовил к печати несколько томов. Обстоятельства службы, поставившие его во главе целого учебного округа, помешали ему дополнить собрание, как прежде, личной запиской со слов и с голоса самого народа; а без этого он добросовестно понимал всю невозможность выступить с изданием перед судом новейшей науки. Дело затянулось и могло совсем исчезнуть без следа, как в последние годы жизни своей престарелый собиратель сблизился особенно с Московским Обществом Словесности, и встретил здесь как бы воскресшие, те же, давние и дорогие, свои интересы. Он будто вторично помолодел; прочитал с величайшим вниманием все издания деятелей общества в этом роде, сообщил издающим драгоценные заметки свои, и когда узнал еще, что готовились публичные чтения по сему предмету беззаветно вручил все свои прежние письменные труды и материалы, при письме, из которого не можем не извлечь несколько строк: «Прочитав программу публичных чтений» - пишет он в марте 1869 года, - «я искренно порадовался, что наконец скудные сведения об этом предмете будут пополнены компетентным судьей этого дела. Давным-давно, за полвека пред этим, когда у нас весьма немногие обращали внимание на русское народное песнотворчество, я усердно собирал русские сказки и песни, в особенности же последние.... В 1865 году, поселясь в Москве, в этом центре русской народной, деятельности, я вспомнил и о моем сборнике... Пожалел-было, но и утешился тем, что молодые, более энергические собиратели сделали то, чего я не сделал, и сделали лучше, чем бы я мог сделать... Препровождая к вам бренные остатки моего покойного сборника, рад буду, если они пригодятся вам хотя как варианты».
Скромность, которая дышет в этих строках, всегда отличала князя, и по природе, и по благородству его воспитания. Когда второй сын его в Петербурге, по совету академика Грота, задумал собрать разбросанные статьи отца, и издать вместе в 1867 году, а за этим обратился с просьбою указать некоторые старейшие, полузабытые, - почтенный деятель, - вместо благодарности, серьезно пожурил его: «я никогда не имел претензий на литературную известность, потому не желал и не желаю печатать собрания. А тебе,- прибавил он, - терять время на пустое занятие, по моему грех: можно употребить свой досуг на что-нибудь полезное». Он соглашался только написать свои литературные воспоминания, и конечно, это было бы большою драгоценностью для нашей внутренней истории: но и тем он не спешил, и потому не успел выполнить.
Отличие этой неторопливой сдержанности, этой изящной стыдливости в деле и слове, разделял покойный в полной и равной мере только с одним своим сверстником, - с князем Владимиром Федоровичем Одоевским. Оба равно горячо относились к народному творчеству, оба верно служили ему, один в гармонии слова и размере склада, другой в гармонии голоса и в такте пения; - оба в один год потеряны они для русского общества.
И точно, деятели этой области, становясь прямо лицом к лицу с народом, волей и неволей обязаны как бы забывать о собственной своей личности. Величавый образ, постоянно возвышающийся пред их взорами, не покидает их воображения ни на минуту, входит глубоко в их душу, и, если, конечно, не ослабляет там сознание собственного достоинства, то значительно умеряет порывы самонадеянных личных сил. Самые таланты их как бы умаляются пред гением народа, которому они служат: в типической, античной Греции искусственный Гезиод получил на состязании предпочтение перед народным Гомером, или, как говорить нам Батюшков:
И слабый царь, Колхиды властелин,
От самой юности воспитанный средь мира,
Презрел высокий гимн безсмертного Омира,-
И пальму первенства сопернику вручил.
Им-то, искусственным певцам личного искусства, следуют полные кубки жизни в дар; народное творчество, дело без именных слагателей, не вносит имен своих верных служителей в политическую - внешнюю историю. Не в бронзовых памятниках немеют имена собирателей: они живут в самих памятниках народного творческого слова, ими собранных и объясненных. Сам народ помнит их: не имя их - а свершенное ими дело.
_1.jpg)
