Вот обычный день в СИЗО ‑ о. Максим, правда, немного задержался - забыл документы. А чтобы войти в следственный изолятор, надо иметь хотя бы паспорт. Приходится нам: хору, мне, алтарнику Геннадию, ‑ ждать. Но вот приходит о. Максим и мы по трое (больше сразу по здешним правилам нельзя) проходим внутрь. Несмотря на то, что здесь нас хорошо знают, всегда внимательно осматривают. Прозванивают на металл, заглядывают в мой пакет с облачением. Особенное внимание привлекает сумка Геннадия: она велика, ведь он должен принести и свечи, и воду, и все необходимое для алтаря. За проходной мы всегда выстраиваемся в узеньком проходе - ждем провожающего.
Мы сюда все приходим добровольно, и поэтому обстановка всегда радостная и непринужденная. Геннадий, режиссер телевиденья, сегодня преподает в университете Нестеровой. У него всегда в запасе много интересных историй и даже загадок, которые он задает своим студентам. Но вот пришел провожающий, и мы идем еще к одной двери, где сдаем документы, - паспорт также нельзя проносить в СИЗО. Открывается дверь ‑ и мы на плацу. Геннадий рассказывает, что будто бы здесь снимались знаменитые кадры новеллы «Напарник» из кинофильма «Операция «Ы»». Тогда этот следственный изолятор был еще лечебно-трудовым профилакторием. Проходим через несколько дверей по коридору. Здесь бывает шумно: какой-нибудь неспокойный арестант вызывает дежурного.
Храм, занимающий помещение одной из камер, мы запираем на свой замок. Администрация также накладывает свои запоры. Считается, что так лучше, чтобы не было взаимных претензий. Сопровождающий идет за заключенными. А для меня наступает время действия. Надо быстро переодеться и идти в алтарь, доставать и евхаристический набор и даже антиминс из маленького сейфа - здесь очень мало места и поэтому все, по возможности, небольшое: и престол, и жертвенник, и сейф. Но вот все разобрано, о. Максим достает просфоры, которые служащий священник всегда приносит с собой, и мы идем совершать входные молитвы. Сегодня произошла невольная заминка, мы задержались с проскомидией, и вот уже приводят заключенных - их всего пятеро. Дело в том, что на службу могут привести всего одну камеру - таковы Правила Внутреннего распорядка. Люди под следствием не должны общаться между собой, а присутствие на службе может привести к общению подельников. Сначала меня удивляло и даже возмущало это обстоятельство. Конечно, на службе может присутствовать и больше человек. Здесь очень важна исповедь. Тут надо особенно внимательно исповедовать заключенного. Его жизненное положение очень тяжело, попасть на службу здесь реально всего один раз - камер много. Так что уж надо со всем вниманием: если кто забудет какой-то грех, то исповедаться ему представится возможность нескоро. И кроме того, многие приходят на исповедь впервые - священнику надо найти путь к каждому верующему. Поэтому три ‑ семь человек вполне достаточно для такой службы. Мне приходилось служить и буквально слышать за своей спиной людское море, а тут всего несколько человек. Вот уж воистину церковь идет за одной овцой заблудшей.
И старший священник изолятора о. Иоанн Чураков, и мой хороший знакомый старший священник бутырского изолятора о. Константин Кобелев считают, что здесь ‑ в следственном изоляторе, когда человек ждет решения своей судьбы, если еще не последнего суда, но временного, напрягает все свои силы, и многие устремляются к Богу, каются в своих грехах. По крайней мере, это очень сильный толчок к изменению своей жизни. И такому человеку нужно помочь. Современная жизнь стала более комфортабельной, и человек меньше стал задумываться о вечности. Поэтому запирающиеся двери следственного изолятора для русского человека порою становятся отверстыми дверями покаяния.
Геннадий задает традиционные вопросы: все ли православной веры, все ли крещеные, у всех ли есть кресты? Димитрий, певчий, читает часы. А Юля с Иваном предлагают нашим сегодняшним прихожанам иконы и книги. Предлагать надо тоже умеючи, чтобы кто-то не взял лишнего, чего ему не нужно. Чтобы не бросил где-то икону или Евангелие. Неслучайно до революции циркуляром от 8 Августа 1891 г. № 11, предписывалось: «Ввиду замеченного крайне небрежного обращения арестантов, особенно в пути, с выдаваемыми им каждому лично книгами Священного Писания, указано на желательность принятия следующей меры: получаемые или приобретаемые арестантами книги Нового Завета, молитвенники и т. п. должны вноситься в список принадлежащего им имущества, и в случае утери выданные им книги должны быть приобретаемы на их собственный счет». Значит, тогда уже существовали такие сложности.
«Я пока поминаю, пойди побеседуй с ними», ‑ говорит мне о. Максим. Я иду к заключенным. Мне трудно понять, о чем говорить с ними, - батюшке проще: он изо дня в день заглядывает в души осужденных. А я пока могу заглянуть только в глаза. Но и они говорят многое. Когда-то во время моей учебы в Свято-Тихоновском институте (тогда еще не университете) у нас преподавал протоиерей Сергий Правдолюбов. Он иногда делал очень красочные отступления. Однажды он заметил, что у его отца на фотографии, сделанной в заключении, было выражение лица, типичное для зека, что многие даже на свободе, особенно выходцы из советского времени, имеют такую печать. После этого я видел многие подобные фотографии, даже новомучеников, и на многих лицах видел это неумолимое отражение тюрьмы. Какая-то смесь безысходности, уныния и страдания. Вот такие же глаза, такие лица передо мною ‑ и я теряюсь. Начинаю им бубнить что-то традиционное о покаянии, Таинстве причастия. Но чувствую, что мои слова не доходят до них. Только один из пятерых причащался когда-то ранее. У других жизнь прошла фактически вне церкви. К сожалению, я узнаю, что камеру не предупредили, что утром поведут на литургию, - такое случаются, ‑ и все, соответственно, позавтракали. В тюрьме же всегда с большим вниманием относятся к еде. Трудно винить в этом администрацию: у них всегда не хватает сотрудников - мало кто стремится сюда на работу.
Тут выходит из алтаря с крестом и евангелием о. Максим. Теперь перед ним стоит нелегкая задача, как действовать в этом случае: с одной стороны, по канонам таким людям причащаться нельзя. С другой - неизвестно, когда они причастятся и причастятся ли когда-нибудь. Кроме того, все произошло не по их вине, и, может, их следует приравнять к больным и даже умирающим, а таких никто не заставляет поститься. Отец Максим начинает беседу, и я чувствую, насколько она отличается в лучшую сторону от моих робких попыток. Он доступно для заключенных говорит о Таинстве Причастия, о покаянии ‑ все-все самое нужное. Потом следует общая исповедь и о. Максим начинает службу - мы уже и так сильно задержались: индивидуально исповедовать придется во время службы - благо, есть диакон. Служба идет своим: чередом все так же, как и в приходских храмах. Только нельзя забывать, что здесь весьма тесно и нужно согласовывать каждое свое движение. На территории строится отдельно стоящий храм соответствующих необходимости размеров, но о. Иоанну приходится не мало трудиться, чтобы сделать очередной шаг к его завершению. В этом храме нет прихожан, и средства надо где-то изыскивать. Сейчас в храме идет внутренняя отделка. А сегодня надо довольствоваться размером камеры.
Вот Геннадий читает Апостол. Чтение каждого зачала здесь совершается дважды на церковнославянском и на русском, - чтобы людям, далеким от церкви, было понятно. Бывало, на службы приходили и атеисты, и даже мусульмане. Может, так они сумеют хоть что-то уловить из Евангелия и Апостола. Может, в их души хоть так попадет какое-то зерно. Евангелие на русском читает, как правило, батюшка. Он относится с пониманием: Евангелие по-русски читать очень трудно. И особенно трудно переключиться с церковнославянского, где как-то особенно легко растягиваются слова, на разговорный русский, где всякая растяжка как-то противоестественна. После Евангелия на «Рцем вси» добавляются специальные прошения из службы о заключенных и, конечно же, поминаем председателя Синодального отдела по тюремному служению ‑ Преосвященного Иринарха, епископа Красногорского, всех здешних тюремных священников, читаем записки заключенных и поданные в специальный ящик сотрудниками. На заупокойной ектенье молимся и о усопших замечательных священниках протоиерее Глебе Каледе, протоиерее Николае Матвиенко, не забываем недавно почившего о. Владимира Перфильева служившего в нашем изоляторе. На «Верую» и «Отче наш» Геннадий раздает молящимся тексты молитв: часто не все их знают наизусть. Поэтому «Отче наш» они читают еще хором по бумажке.
Но вот причастие. Выясняется, что о. Максим всех допустил до причастия - таково было его пастырское решение. Хотя это случается далеко не всегда. Каждого он называет по имени, видно, что он подошел к этому решению вполне осмысленно. Но вот служба кончилась: сейчас наших прихожан уведут. Скорее всего более мы не увидимся. Они же говорят, что напишут еще заявление и наперебой говорят, как долго им пришлось ждать. Что делать? Я представляю, как трудно увеличить количество служб - ведь все батюшки служат на приходах и кроме того имеют еще дополнительные нагрузки. Ведь среди служащих есть и настоятели храмов, и маститые, как говорится, протоиереи. Конечно, многие тюремные священники говорят и о том, что на приходах надо учитывать «тюремную нагрузку», и что все же надо вводить штатное тюремное духовенство по примеру Белоруссии. Но пока мы будем довольствоваться тем, что есть. Наших прихожан уводят. Мы все убираем, и все движется в обратном порядке: получаем паспорта, потом выходим через проходную. Настроение у всех хорошее. Сделали пусть небольшое, но хорошее дело. У нас здесь, так сказать, сложился коллектив, маленькая свободная общинка. На службу приходит те, кто может. Иногда регентует матушка о. Иоанна. Есть еще Капитолина и Варвара - храм не остается без певчих. При выходе о. Максим приглашает меня на трапезу в местную столовую для сотрудников ‑ поесть здесь можно недорого и довольно вкусно. Но мне некогда: я спешу на работу в Синодальный отдел по тюремному служению.
