Благими намерениями вымощена дорога...

«Ад полон добрыми намерениями и желаниями» (Джордж Герберт) [1]

«Путь грешников вымощен камнями, но в конце его - пропасть ада». (Сир: 21:11)

 

Ещё о «первом выстреле революции»

Три человека, искренне почитающие себя монархистами, во имя спасения короны и династии, решились совершить преступление.

Князь Феликс Феликсович Юсупов граф Сумароков-Эльстон (1887-1967);

Великий Князь Дмитрий Павлович Романов (1891-1942), приходившийся св.императору Николаю двоюродным братом;

И, наконец, Владимир Митрофанович Пуришкевич (1870-1920), убежденный монархист, один из самых ярких политиков России.

Эти трое людей, вознамерившихся убить Распутина, и убив его, несомненно, желали «как лучше». Пуришкевич, по всей вероятности желал, чтобы дворцовый переворот был, как сейчас говорят, «бархатным»... У князей были другие мотивы.

Желая «сделать как лучше», заговорщики «вступили уверенными ногами на ту зыбь, которою так часто обманывает нас историческая видимость: последствия наших самых несомненных действий вдруг проявляются противоположны нашим ожиданиям». [2]

 Пуришкевич поймет, к чему он приложил свою руку, а вот Юсупов будет и в эмиграции упорно продолжать дезинформационную кампанию, призванную укоренить в сознании людей ту схему революции, которая стала общим местом как в марксистско-ленинской традиции осмысления истории, так и в традиции, условно говоря, либеральной.

Общим для идейных коммунистов и столь же идейных антикоммунистов стало отрицание той роли, которую сыграли в разрушении России как думские деятели либерального толка, так и мнящие себя монархистами аристократы. Коммунистам такая схема оказалась весьма кстати: умолчав и преуменьшив роль «Февраля», вырастает значение «Октября». Да и либералам-эмигрантам такая схема тоже оказалась кстати: демонизировав Распутина и большевиков, нарисовав и утвердив в сознании портрет «слабого царя», удалось надолго поддерживать впечатление о том, что «родзянки и юсуповы» не при чем...

Тем не менее, значительная часть эмиграции, особенно югославская ее часть, осознавала многое. И вот, желая опровергнуть убеждение, что «убийство Распутина называют «первым выстрелом революции», толчком и сигналом к перевороту» [3], в середине 1920-х князь Юсупов публикует свои воспоминания.

 «После всех моих встреч с Распутиным, всего виденного и слышанного мною я окончательно убедился, что в нем скрыто все зло и главная причина всех несчастий России: не будет Распутина, не будет и той сатанинской силы, в руки которой попали государь и императрица. Казалось, сама судьба свела меня с этим человеком, чтобы я собственными глазами увидел, какую роль он играет, куда ведет нас всех его ничем не ограниченное влияние.

Чего еще было ждать?

Можно ли было щадить Распутина, который губил Россию и династию, который своим предательством увеличивал количество жертв на войне?

Есть ли хоть один честный человек, который не пожелал бы искренне его погибели?

Следовательно, вопрос состоял уже не в том, нужно ли было вообще уничтожить Распутина, а только в том, мог ли именно я брать на себя эту ответственность?

И я ее взял

<...> После долгих обсуждений мы пришли к заключению, что в вопросе, касающемся судьбы России, не должно быть места никаким соображениям и переживаниям личного характера и что все мои нравственные тревоги и угрызения совести должны отойти на второй план». [4]

 

Реакция на убийство

Тотчас после убийства, члены Императорской семьи проявили невиданную суетливость, всячески подталкивая Великого Князя Александра Михайловича к тому, чтобы он заступился перед Государем за высокопоставленных убийц Распутина.

«Они бегал взад и вперёд, совещались, сплетничали и написали Ники преглупое письмо. Всё это имело такой вид, как будто они ожидали, что Император Всероссийский наградит своих родных за содеянное ими тяжкое преступление!

- Ты какой-то странный, Сандро! Ты не сознаёшь, что Феликс и Дмитрий спасли Россию!

Они называли меня странным, потому что я не мог забыть о том, что Ники, как верховный судья над своими подданными, был обязан наказать убийц, и в особенности, если они были членами его семьи.

Я молил Бога, чтобы Ники встретил меня сурово.

Меня ожидало разочарование. Он обнял меня и стал со мной разговаривать с преувеличенной добротой. Он меня знал слишком хорошо, чтобы не понимать, что все мои симпатии были на его стороне и только мой долг отца по отношению к Ирине заставил меня приехать в Царское Село.

Я принёс защитительную, полную убеждения речь. Я просил Государя смотреть на Феликса и Дмитрия Павловича не как на обыкновенных убийц, а как на патриотов, пошедших по ложному пути и вдохновлённых желанием спасти родину.

- Ты очень хорошо говоришь, - сказал Государь, помолчав, - но ведь ты согласишься с тем, что никто - будь он Великий Князь или же простой мужик - не имеет права убивать». [5]

Известие об убийстве Распутина было встречено в буквальном смысле слова ликованием. «То было воскресенье. Некоторые хозяйки «принимали». Некоторых визитеров встречали поцелуями, как на Пасху. Передали, что во дворце Дмитрия Павловича веселятся, поют, играют.

<...> Офицерство в Ставке ликует. В столовой потребовали шампанского. Кричали ура.

<...>  За исключением Их Величеств и их детей, вся Царская фамилия встретила повсюду известие об убийстве Распутина с радостью. В убийстве увидели избавление России от величайшего зла. На убийство смотрели, как на большой патриотический акт.

Даже умудренная большими годами вдовствующая Императрица Мария Федоровна, по словам Вел. Кн. Александра Михайловича, который первый сказал Ее Величеству об убийстве, реагировала так: 

- Слава Богу, Распутин убран с дороги. Но нас ожидают теперь еще большие несчастья...». [6]

И эта эйфория характерна была не для одной только великосветской публики.

«В салонах, в магазинах, в кафе открыто заявляют, что «немка» губит Россию и что ее надо запереть на замок, как сумасшедшую. Об императоре не стесняются говорить, что он хорошо бы сделал, если б подумал об участи Павла I. <...>

Графиня Р., проведшая три дня в Москве, где она заказывала себе платья у известной портнихи Ломановой, подтверждает то, что мне недавно сообщали о раздражении москвичей против царской фамилии:

- Я ежедневно обедала, - говорит она, - в различных кругах. Повсюду сплошной крик возмущения. Если бы царь показался в настоящее время на Красной площади, его встретили бы свистками. А царицу разорвали бы на куски. Великая княгиня такая добрая, сострадательная, чистая не решается больше выходить из своего монастыря. Рабочие обвиняют ее в том, что она морит народ голодом... Во всех классах общества чувствуется дыхание революции... ». [7]

Повсеместно весть об убийстве Распутина воспринималась «как свидетельство начала существенного очищения политической атмосферы. Люди думали, что это убийство устранит одну из основных причин возникновения всевозможных абсурдных россказней, сеявших в народе смуту. В действительности же произошло обратное. Случилось так, что убийство «старца» послужило толчком к возникновению ещё больших внутренних волнений и к более широкому распространению всякого рода нелепых слухов, связанных с его именем». [8]

«Убийство, как действие предметное, было замечено куда шире того круга, который считался общественным мнением, - среди рабочих, солдат и даже крестьян. А участие в убийстве двух членов династии толкало на вывод, что слухи о Распутине и царице верны, что вот даже великие князья вынуждены мстить за честь Государя. А безнаказанность убийц была очень замечена и обернулась тёмным истолкованием: либо о полной правоте убийц, либо что наверху правды не сыщешь, и вот государевы родственники убили единственного мужика, какому удалось туда пробраться». [9]

 «Для мужиков Распутин стал мучеником. Он был из народа; он доводил до царя голос народа; он защищал народ против придворных: и вот придворные его убили. Вот что повторяется во всех избах». [10]

«Так убийство Распутина оказалось не жестом, охраняющим монархию, но первым выстрелом революции, первым реальным шагом революции - наряду с земгоровскими съездами в тех же днях декабря.

Распутина не стало, а недовольство брызжело - и значит на кого теперь, если не на царя?» [11]

«Но Юсуповы и компания не окончили своего дела». [12]

Накануне возвращения из Ставки в Царское Село, Государь получил телеграмму от Царицы в которой говорилось: 

«Есть опасение, что эти два мальчика затевают еще нечто ужасное». [13]

 «Через несколько дней Государь принёс в комнату Императрицы перехваченное Министерством внутренних Дел письмо княгини Юсуповой, адресованное Великой княжне Ксении Александровне. Вкратце содержание письма было следующее: «Она (Юсупова), как мать, конечно, грустит о положении своего сына, но «Сандро» (Вел.кн. Александр Михайлович) спас всё положение; она только сожалела, что в тот день они не довели своего дела до конца и не убрали всех, кого следует... Теперь остаётся только ЕЁ (большими буквами) запереть»...» [14]

На основании данных перлюстрации Министром Внутренних Дел Протопоповым был сделан подробный доклад Их Величествам.

«Он доложил, что о готовившемся убийстве знали многие. Что молодых энтузиастов подталкивали на убийство люди пожилые, с положением, люди, которых знала Царская семья. Что говорилось об устранении не только Распутина, но и А. А. Вырубовой и даже самой Императрицы. Министр представил две телеграммы Вел. Кн. Елизаветы Федоровны. Одна гласила:

«Москва. 18 декабря 9 ч. 38 м. Великому Князю Димитрию Павловичу. Петроград. - Только что вернулась вчера поздно вечером, проведя неделю в Сарове и Дивееве, молясь за вас всех дорогих. Прошу дать мне письмом подробности событий. Да укрепит Бог Феликса после патриотического акта, им исполненного. Елла».

Вторая телеграмма:

«Москва. 18 декабря. 8 часов 52 м. Княгине Юсуповой. Кореиз. Все мои глубокие и горячие молитвы окружают вас всех за патриотический акт вашего дорогого сына. Да хранит вас Бог. Вернулась из Сарова и Дивеева, где провела в молитвах десять дней. Елизавета».

Представил копию письма княгини Юсуповой, матери, к сыну от 25 ноября. 3. H. Юсупова писала:

«...Теперь поздно, без скандала не обойтись, а тогда можно было все спасти, требуя удаления управляющего (т. е. Государя) на все время войны и невмешательства Валиде (т. е., Государыни) в государственные вопросы. И теперь я повторяю, что пока эти два вопроса не будут ликвидированы, ничего не выйдет мирным путем, скажи это дяде Мише, от меня».

Представил министр также и копию письма жены Михаила Владимировича Родзянко к княгине Юсуповой (3. H.) от 1 декабря, в котором была такая фраза:

«...Все назначения, перемены, судьбы Думы, мирные переговоры - в руках сумасшедшей немки, Распутина, Вырубовой, Питирима и Протопопова».

<...> Доклад Протопопова, рассказы Императрицы и дам с бесконечными комментариями из Петрограда, ввели Государя в полный курс всех событий истекших дней со всем ужасом их мельчайших гадких житейских подробностей. Безысходное горе Императрицы охватило Государя тяжелой атмосферой потери как бы близкого человека. Ожидание же неизбежной катастрофы, нависшей над Государем, сразу при известии о смерти Распутина, здесь, в Царском Селе, сделалось длительно тяжелым. Атмосфера во дворце была подавляющая. А. А. Вырубова рассказывала, что Государь не раз повторял тогда: - «Мне стыдно перед Россией, что руки моих родственников обагрены кровью этого мужика». Государыня же была буквально убита письмами и телеграммами, представленными Протопоповым. Все, что казалось раньше только гадкими сплетнями, оказалось жестокой правдой. Государыня «плакала горько и безутешно». [15]

 

Пуришкевич

«Судя по тому немногому, что мне известно, именно присутствие Пуришкевича сообщает драме ее настоящее значение, ее политический интерес», - записал 31 декабря 1916 года посол Французской Республики в России Морис Палеолог в своем Дневнике.

«Великий князь Димитрий - изящный молодой человек, двадцати пяти лет, энергичный пламенный патриот, способный проявить храбрость в бою, но легкомысленный, импульсивный и впутавшийся в эту историю, как мне кажется, сгоряча. Князь Феликс Юсупов, двадцати восьми лет, одарен живым умом и эстетическими наклонностями; но его дилетантизм слишком увлекается нездоровыми фантазиями, литературными образами Порока и Смерти; боюсь, что он в убийстве Распутина видел прежде всего сценарий, достойный его любимого автора, Оскара Уайльда.

Во всяком случае, своими инстинктами, лицом, манерами он походит скорее на героя «Дориана Грея», чем на Брута или Лорензаччио.

Пуришкевич, которому перевалило за пятьдесят, напротив, человек идеи и действия. Он поборник православия и самодержавия. Он с силой и талантом поддерживает тезисы: «царь - самодержец, посланный Богом». В 1905 г. он был председателем знаменитой реакционной лиги «Союза Русского Народа».

Его участие в убийстве Распутина освещает все поведение крайней правой в последнее время; оно показывает, что сторонники самодержавия, чувствуя, чем им грозят безумства императрицы, решили защищать императора, если понадобится, против его воли». [16]

Пуришкевич Владимир Митрофанович (1870-1920) был в 1906 г. избран депутатом II Государственной Думы и с этого времени вплоть до 1917 года был профессиональным политиком. До 18 ноября 1916 г. Владимир Митрофанович входил во фракцию правых, был одним из ключевых ораторов, озвучивавших принципиальные вопросы.

Будучи убеждённым монархистом, вступил в ряды Союза Русского Народа (СРН) вскоре после его образования и сразу выдвинулся в число лидеров Союза. На свои средства (а также на средства, поступаемые в качестве пожертвований), организовал издательство монархической литературы.

Однако постепенно Пуришкевич сосредоточил в своих руках большую власть, что привело к конфликту с другим лидером правых, А. И. Дубровиным. Столкновение двух лидеров Союза Русского Народа привело к полному разрыву и выходу Пуришкевича осенью 1907 из Союза.

«Впоследствии противники Пуришкевича обвиняли его в том, что, уходя, он выкрал документы Союза. Сразу после ухода Пуришкевича из СРН А. И. Дубровин упорно молчал, не желая дать повод к кривотолкам. Вскоре у Пуришкевича в стенах Думы произошла стычка с Милюковым, когда он назвал лидера кадетов подлецом, и, не дождавшись вызова на дуэль, публично назвал его «трусом, врагом Отечества, рабом похотливых желаний еврейской массы». Кадеты, желая его дискредитировать, пустили слух, что Пуришкевич - вор, стащивший документы у Дубровина...» [17]

Выйдя из состава CРН, Пуришкевич основал в ноябре 1907 Русский Народный Союз им. Михаила Архангела (РНСМА). Учреждение Союза благословил св. прав. Иоанн Кронштадский.

«Пуришкевич всегда уделял большое внимание внешнеполиическим вопросам. До 1914 года он был противником сближения России с Англией. В июне 1909 немецкая газета "Neue Preussische Zeitung" опубликовала его открытое письмо, в котором он протестовал против частых поездок на берега Темзы российских думских либералов, способствовавших сближению России и Англии. В письме он заявлял о том, что симпатии  правых, - на стороне Германии, и основаны они на верности монархическому принципу. Вместе с тем, Пуришкевич подчеркивал, что «не чувство симпатии к Германии говорит во мне и вызывает строки этого письма, я русский националист до мозга костей и не способен руководствоваться слюнявой сентиментальностью в вопросах исторических судеб моего народа».

В феврале 1910 по докладу Пуришкевича Главная Палата РНСМА приняла постановление, в котором выражался протест по поводу того, как принималась в России делегация французских парламентариев (кадеты произносили едва ли не революционные речи), и предлагалась оригинальная мера, - в случае дальнейшего вмешательства французов в наши внутренние дела, организовать поездку русских монархистов во Францию для пропаганды идей монархизма во Французской Республике.

По инициативе своего лидера РНСМА даже организовал в апреле 1910 специальную комиссию, которая имела цель бороться с систематическим вмешательством иностранцев в наши внутренние дела». [18]

Пуришкевич принимал активнейшее участие в организации торжеств, приуроченных к 300-летию Дома Романовых. В речи на митинге, встреченной бурей восторга, пуришкевич, в частности, предложил классификацию врагов патриотического движения, которых он делил на страшных и нестрашных:

«Революционеры, выступающие открыто - не страшны, ибо с открытым врагом знаешь, как себя держать, знаешь, как взяться за него и положить его на лопатки. Зато страшен враг скрытый. Это те, которые, пользуясь своим положением, стараются изобразить нас какой-то дикой бандой хулиганов. Остерегайтесь, поэтому, сановных шаббесгоев». <...>

С началом Первой мировой войны, подчеркивая, что отныне все политические противоречия отброшены, Пуришкевич демонстративно выехал на фронт в составе санитарного поезда А. И. Гучкова. Вскоре он организовал собственный санитарный отряд, в котором вместе с ним трудилась жена и двое сыновей. Отряд этот, признанный одним из лучших в армии, Пуришкевич возглавлял до конца войны, нередко бывая в гуще боев.

В связи с нападением Германии на Россию Пуришкевич отказался от своего прежнего германофильства, занял позицию верности союзническому долгу, став англофилом. <...> Помимо нарочитого англофильства (все правые традиционно склонялись к германофильству, а потому стремились к скорейшему окончанию войны ради сохранения монархического начала как в России, так и в Германии), Пуришкевич выступал также против проведения монархических съездов и совещаний, заявляя, что он приемлет в годы войны только те съезды, которые направлены на помощь армии. В отличие от всех монархистов, протестовавших против создания в Думе антимонархического Прогрессивного блока, Пуришкевич занял по отношению к Блоку примирительную позицию. <...>

Со второй половины 1915 Пуришкевич начал позволять себе выступления с публичной критикой правительства, именно он придумал ядовитое выражение, ставшее крылатым - «министерская чехарда» (9 февраля 1916 после речи Б. В. Штюрмера в Гос. Думе). Излюбленной темой выступлений Пуришкевича становятся нападки на проживающих в России немцев, среди которых было немало монархистов. Позиция Пуришкевича сначала вызывала недоумение у рядовых монархистов, а затем и откровенный протест». [19]

Ничего удивительного в этом нет, если принять во внимание то, что по своему мировоззрению Владимир Митрофанович был в первую очередь русским патриотом, а уже потом - монархистом. И переход в стан оппозиции следует воспринимать не как измену монархизму - ибо Пуришкевич не в республиканцы же подался, - но как демонстрацию отношения к пресловутому «черному блоку», т.е. «распутинцам». Именно тогда, когда В.М. Пуришкевич «пришел к мне­нию, что деятельность власти, в том числе и верховной, уже не отвечает инте­ресам страны..., он стал, к изумлению многих, превращаться в оппозиционера». [20]

«3 ноября 1916 Пуришкевич был принят Царем, знавшим его, как одного из вождей монархического движения. Этим воспользовался великий Князь Георгий Михайлович и другие участники антидинастического заговора, которые добивались удаления Б. В. Штюрмера с поста премьер-министра и министра иностранных дел, и, рассчитывая через посредство Пуришкевича, воспользовавшись доверием к нему Николая II, создать у Государя впечатление, что Штюрмером недовольны даже монархисты. Интрига достигла цели, скоро Штюрмер был отправлен в отставку». [21]

Сам Пуришкевич описывает этот случай следующим образом:

«Помню, как сейчас, перед обедом блестящую и шумливую толпу великих князей и генералов, поджидавших вместе со мною выхода Государя к столу и делившихся впечатлениями военных событий и событий внутренней жизни России. Один за другим они подходили и заговаривали со мною: Вы делаете доклад Царю? Вы будете освещать ему положение дел? Скажите ему о Штюрмере. Укажите на пагубную роль Распутина. Обратите его внимание на разлагающее влияние того и другого на страну. Не жалейте красок. Государь вам верит, и ваши слова могут оказать на него соответствующее впечатление.

Слушаюсь, Ваше Высочество! Хорошо, генерал!- отвечал я то одному, то другому - направо и налево, а в душе у меня становилось с каждым мгновением все тяжелее и печальнее: как, думал я, неужели мне, проводящему всю войну на фронте и живущему одними только военными интересами наших армий, приходится сказать Государю о том, о чем ежедневно ваш долг говорить ему, ибо вы в курсе всего того, что проделывает Распутин и его присные над Россией, прикрываясь именем Государя и убивая любовь и уважение к нему в глазах народа.

Почему вы молчите? Вы, ежедневно видящие Государя, имеющие доступ к нему, ему близкие. Почему толкаете на путь откровений меня, приглашенного Царем для других целей и столь далекого сейчас от событий внутренней жизни России и от политики, которую проводят в ней калифы на час, ее появляющиеся и лопающиеся, как мыльные пузыри, бездарные министры.

«Трусы!»- думал я тогда, «Трусы!»- убежденно повторяю я и сейчас.

Жалкие себялюбцы, все получившие от Царя, а неспособные даже оградить его от последствий того пагубного тумана, который застлал его духовные очи и лишил его возможности в чаду придворной лести и правительственной лжи правильно разбираться в истинных настроениях его встревоженного народа». [22]

19 ноября 1916 года Пуришкевич окончательно перешел границу и очутился в лагере врагов Самодержавия. Именно в этот день с трибуны Государственной Думы Пуришкевич обрушился с пламенной речью на «темные силы, позорящие Россию».

В это самое время Юсупов, давно замышлявший убийство Г. Е. Распутина, уже отказался от привлечения к акту наемных убийц, и решил искать исполнителей уничтожения Распутина среди тех, кто будет готов пойти на такой шаг по идейным соображениям.

Вот, как о принятии этого решения Юсуповым пишет автор небезызвестного обличительного памфлета про «безумного шофера» Василий Алексеевич Маклаков (1869-1957):

«Юсупов с некоторым недоумением ответил, что не предполагает сделать это убийство сам; если бы он, почти член Императорской фамилии, это сделал, то это в сущности уже революция; но он рассчитывает, что те революционеры, которые не раз жертвовали жизнью для убийства министров, не могут не понять, что ни один министр не причинил России столько вреда, сколько ей принес зла Распутин. Я указал ему, что как раз революционеры не станут трогать Распутина; революционеры - враги самого режима, и Распутин оказывает им, революционерам, несравненную услугу; никто из них не тронет того, кто пошатнул в России обаяние монархии.

Тогда Юсупов сказал, что если на это не пойдут идейные революционеры, то, может быть, можно было бы найти людей, которые бы это сделали за деньги. Я указал ему, что это было бы величайшей неосторожностью и что я, раз он ко мне обратился, могу дать ему один совет - никогда об этом ни с кем не говорить; он, очень может быть, найдет человека, который за деньги согласится убить Распутина, но такой человек очень скоро поймет, что ему выгоднее шантажировать Юсупова, чем убивать Распутина, что этим он отдаст себя всецело в его руки и себя скомпрометирует.

На этом у нас довольно скоро разговор закончился. Когда Юсупов уходил от меня, я сказал ему, что поддерживаю свой совет не обращаться к людям, которые бы стали делать это из корысти, но что если он еще хочет когда-либо поговорить со мной на эту тему, я к его услугам». [23]

Итак, Юсупов принялся на поиски того, готов будет воспринять убийство Распутина в качестве подвига, призванного спасти Россию...

И когда Пуришкевич воскликнул перед взволнованной аудиторией:

«Встаньте, господа министры, поезжайте в Ставку, бросьтесь к ногам царя, имейте мужество сказать ему, что растет народный гнев и что не должен темный мужик дальше править Россией»... Юсупов затрепетал от сильного волнения. Г-жа П., сидевшая возле него, видела, как он побледнел и задрожал». [24]

Феликс Юсупов нашел именно того, кого он искал:

«Те, которые так горячо говорили против «старца», не могут не разделять моих соображений, не могут не одобрить моего намерения. Я верил, что они мне помогут». [25]

 

«Политический мертвец» становится «застрельщиком революции»

В своем Дневнике Владимир Митрофанович запишет следующее:

«Сегодня я провел день глубочайших душевных переживаний. За много лет впервые я испытал чувство нравственного удовлетворения и сознания честно и мужественно выполненного долга: я говорил в Государственной думе о современном состоянии России; я обратился к правительству с требованием открыть Государю истину на положение вещей и без ужимок лукавых царедворцев предупредить Монарха о грозящей России опасности со стороны темных сил, коими кишит русский тыл,- сил, готовых использовать и переложить на Царя ответственность за малейшую ошибку, неудачу и промах его правительства в делах внутреннего управления в эти бесконечно тяжелые годы бранных испытаний, ниспосланных России Всевышним.

А мало ли этих ошибок, когда правительство наше все сплошь калейдоскоп бездарности, эгоизма, погони за карьерой; лиц, забывших о родине и помнящих только о своих интересах, живущих одним лишь сегодняшним днем.

Как мне бесконечно жаль Государя, вечно мятущегося в поисках людей, способных занять место у кормила власти, и не находящего таковых; и как жалки мне те, которые, не взвешивая своих сил и опыта в это ответственное время, дерзают соглашаться занимать посты управления, движимые честолюбием и не проникнутые сознанием ответственности за каждый свой шаг на занимаемых постах.

В течение двух с половиной лет войны я был политическим мертвецом: я молчал; и в дни случайных наездов в Петроград, посещая Государственную думу, сидел на заседаниях ее простым зрителем, человеком без всякой политической окраски. Я полагал, как и полагаю сейчас, что все домашние распри должны быть забыты в минуты войны, что все партийные оттенки должны быть затушеваны в интересах того великого общего дела, которого требует от всех своих граждан, по призыву Царя, многострадальная Россия; и только сегодня, да, только сегодня, я позволил себе нарушить мой обет молчания и нарушил его не для политической борьбы, не для сведения счетов с партиями других убеждений, а только для того, чтобы дать возможность докатиться к подножию трона тем думам русских народных масс и той горечи обиды великого русского фронта, которые накопляются и растут с каждым днем на всем протяжении России, не видящей исхода из положения, в которое ее поставили царские министры, обратившиеся в марионеток, нити от коих прочно забрал в руки Григорий Распутин и Императрица Александра Федоровна, этот злой гений России и Царя, оставшаяся немкой на русском престоле и чуждая стране и народу, которые должны были стать для нее предметом забот, любви и попечения». [26]

Вовлечение Пуришкевича в заговор произошло следующим образом:

На следующий день Юсупов дозвонился до Пуришкевича, который с самого утра принимал поздравления по телефону, и сумел заинтриговать собеседника своим предложением. 21 ноября, ровно в 9 ч. утра, к Пуришкевичу приехал князь Юсупов. Молодой аристократ понравился хозяину дома «и внешностью, в которой сквозит непередаваемое изящество и порода, и, главным образом, духовной выдержкой. Это, очевидно, человек большой воли и характера, качества, мало присущие русским людям, в особенности аристократической среды.

«Ваша речь не принесет тех результатов, которые вы ожидаете»,- заявил он мне сразу. «Государь не любит, когда давят на его волю, и значение Распутина, надо думать, не только не уменьшится, но, наоборот, окрепнет, благодаря его безраздельному влиянию на Алексавдру Федоровну, управляющую фактически сейчас государством, ибо Государь занят в ставке военными операциями».

«Что же делать?»- заметил я. Он загадочно улыбнулся и, пристально посмотрев мне в глаза немигающим взглядом, процедил сквозь зубы: «Устранить Распутина». Я засмеялся.

«Хорошо сказать,- заметил я,- а кто возьмется за это, когда в России нет решительных людей, а правительство, которое могло бы это выполнить само и выполнить искусно, держится Распутиным и бережет его как зеницу ока».

«Да,- ответил Юсупов,- на правительство рассчитывать нельзя, а люди все-таки в России найдутся». - «Вы думаете?» - «Я в этом уверен! И один из них перед вами». Я вскочил и зашагал по комнате». [27]

Согласно версии, изложенной Палеологом, Юсупов, взявши слово сохранить разговор в тайне, поведал Пуришкевичу о том, что задавшись целью проедать об интригах, которые затеваются при Дворе, этот молодой аристократ «не останавливался ни перед какой лестью, чтоб снискать доверие Распутина. Ему это чудесно удалось, так как он только что узнал от самого «старца», что сторонники царицы готовятся свергнуть Николая II, что императором будет объявлен царевич Алексей под регентством матери и что первым актом нового царствования будет предложение мира германским империям.

Затем видя, что его собеседник ошеломлен этим разоблачением, он открыл ему свой проект убить Распутина и заключил: «Я хотел бы иметь возможность рассчитывать на вас, Владимир Митрофанович, чтобы освободить Россию от страшного кошмара, в котором она мечется». Пуришкевич, у которого пылкое сердце и скорая воля, с восторгом согласился, В один момент составили они программу засады и установили для выполнения ее дату: 29 декабря (н.ст. - П.Т.)». [28]

Согласно записям Дневника Пуришкевича всё обстояло несколько иначе, но, в данном случае, это не столь важно. Мемуарная литература - жанр специфический.  И в данном случае важна не точность изложения хода заговора и обстоятельств убийства Г. Е. Распутина (различные версии которых публиковались не раз), но фиксация тех настроений, которые переполняли людей, искреннее почитающих себя монархистами. И не просто фиксация - как в дневнике Пуришкевича, но и интерпретация в контексте того «распутинского мифа», который - в числе прочих публикаций - будет взращиваться, в том числе, и на записях Палеолога и Юсупова:

«Наше время напоминает страницы царствования Павла Петровича: никто не может быть уверен в завтрашнем дне, и люда, взысканные милостью сегодня, завтра могут очутиться на улице.

Я не в состоянии без боли видеть все это и мысленно задаю себе вопрос: «Неужели Государь не в силах заточить в монастырь женщину, которая губит Его и Россию, являясь злым гением русского народа и династии Романовых. Неужели Государь не видит, куда она толкает нас? Как дискредитирует она монархический принцип и позорит самое себя, будучи, в чем я уверен, чистой в отношениях своих к Распутину, который сумел околдовать ее лишь на религиозной почве». А что говорят! «Царь с Егорием, а Царица с Григорием»- вот что собственными ушами я слышал вчера в группе молодых солдат, проезжая по Загородному, мимо казарм Семеновского полка. Каково это слышать нам, монархистам, а можно ли наказать пошляка, балагура, говорящего вслух о том, что молча с горечью наблюдают все.

Боже мой! чем бы я ни занимался, где бы я ни был, с кем бы я ни был, о чем бы я ни говорил,- червем точит меня мысль везде и всюду: жив он - этот позор России, каждый час можно ожидать какой-либо новой неожиданности, каждый день он марает все более и более Царя и его семью. Уже грязная клевета черни касается на этой почве чистых и непорочных Великих Княжен - Царских дочерей, а этот гад, этот хлыст забирает что день, то больше и больше силы, назначая и смещая русских сановников и обделывая через шарлатанов вроде Симоновича и князя Михаила Андронникова свои грязные денежные дела.

Все то чистое и честное, что по временам дерзает возвысить свой голос у царского трона против него, подвергается немедленной немилости и опале. Нет того административного поста, как бы высок он ни был, который гарантировал бы безопасность вельмож, дерзнувшее указать Царю на недопустимость дальнейшего влияния Распутина на ход русской политики и государственных дел. <...>

Что ждет нас завтра? Вот вопрос, который вправе поднять всякий, мало-мальский вдумывающийся в причину той политической абракадабры, которая царит сейчас в России. Я лично впереди просвета не вижу никакого, ибо воля Государя скована, а при этом условии не может быть никакой устойчивости в политическом курсе...». [29]

В ночь с 16 на 17 декабря Пуришкевич сделал следующий - после своей думской речи - шаг. Теперь, соучаствуя в убийстве Г. Е. Распутина, он уже не только словом, но и делом принял участие в свержении Монархии.

 «Судя по показаниям, которые дал в 1931 ОГПУ Ф. С. Житков (один из солдат, привлечённых заговорщиками для заметания следов убийства), сам Пуришкевич прекрасно понимал суть убийства Распутина, ибо он говорил солдату, что «это первая пуля революции».

В январе 1917 появились даже слухи, что Пуришкевич стал руководителем некоей «национальной партии», которая предполагала «путем дворцового переворота» «спасти Россию от революции и позорного мира». <...> Пуришкевич осмелился вернуться в столицу только в начале февраля. 7-8 февраля 1917 он провел заседание Главной палаты РНСМА, на котором, по его настоянию, было принято решение, осуждающее планировавшийся монархический съезд, а членам Союза, которые осмелятся принять в нём участие, Главная Палата грозила исключением.

Причины измены Пуришкевича правому делу следует искать, прежде всего, в особенностях его характера. Многие, знавшие его близко монархисты, подмечали некоторые черты, на которых можно было «играть». <...>

Самое обстоятельное и убедительное объяснение измены Пуришкевича дал его соратник по РНСМА Ф. В. Винберг. Он писал:

«Талантливый, блестяще даровитый, редко образованный и начитанный, большого ума и больших творческих способностей, одинакового со мной, как мне не только казалось, но как действительно тогда и было, политического склада мыслей, Владимир Митрофанович мне очень нравился, и я был горячим его сторонником». Однако он «был чрезмерно обуян личными чувствами, как то - надменным самомнением, любовью к популярности и стремлением к исключительному преобладанию над всеми другими, большой пристрастностью и нетерпимостью к чужим мнениям, а потому и неуживчивостью характера, склонностью, под влиянием своих увлечений и чувств, не разбираться в средствах для достижения целей, и недостаточно обдуманно и осторожно относиться к тем или другим действиям своим».

В своем безграничном самомнении Пуришкевич, по словам Винберга, особенно возненавидел Государыню Императрицу Александру Федоровну за то, что Она, по его мнению, недостаточно ценила и превозносила деятельность «гениального Пуришкевича» по организации санитарных поездов. Был Пуришкевич обижен и на Государя.  Николай II 20 ноября 1915 согласился на награждение октябриста Гучкова орденом св. Владимира 3-й степени с мечами «за выдающиеся труды» по руководству учреждениями Красного креста «под огнем неприятеля», а двумя днями позже на докладе о награждении Пуришкевича мечами к уже имеющемуся у него ордену св. Владимира начертал: «Нет». И хотя, как видно на фотографиях Пуришкевича, мечи к ордену он всё-таки со временем получил, но нанесенную ему обиду, Государю, похоже, не простил». [30]

Впрочем, не хотелось бы разговор о трагической судьбе Владимира Митрофановича Пуришкевича, о значении «первого выстрела революции» заканчивать на такой ноте, будто перед нами некое мстительное ничтожество типа наших горе-либералов.

В Дневнике Пуришкевича мы явственно ощущаем то смешение чувств, которое накрывает человека, принявшего тяжкий грех на свою душу. И никакие помыслы «о высоком» не могут исцелить страданий нераскаянного убийцы.

«Боже мой! Как темно грядущее в эти тяжелые годы ниспосланных нам рукою Всевышнего бранных испытаний!

Вынесем ли мы всю тяжесть бремени духовной непогоды или обессилим и, уставшие и измученные, веру в себя потерявшие, утратим и то место в мире, которое занимали мы в течение многих веков нашего исторического существования?

Кто скажет? кто ответит? кто сдернет завесу и рассеет туман, застилающий грядущие дали?

Великий ли народ, способный в русле национальной реки пробивать себе путь вперед, поглощая в водах своих другие племена и мелкие народы, или? или для нас все кончено, и мы, изжившиеся, измельчавшие и растленные ходом времени, обречены стать лишь ареною борьбы между собою других племен, других народов, почитающих славянство низшею расою, способною лишь утучнять чужие поля стран, шествующих по костям его к свету, к знанию и к мировому господству, коего нам достичь судьбой не дано?!

Кто скажет? кто ответит? кто предречет поток событий в густом молочном тумане просыпающегося дня?..» [31]

Незадолго перед кончиной Пуришкевич напишет следующие строки:

«Русское имя покрылось позором,

Царство растерзано адским раздором,

Кровью залита вся наша страна...

Боже наш, в том есть и наша вина.

Каемся мы в эти страшные дни...

Боже, Царя нам верни!

Это стихотворение можно рассматривать, как политическое покаяние Пуришкевича». [32]

Но сделанного не воротишь.

Ю. С. Карцов, бывший соратник Владимира Митрофановича по Союзу Михаила Архангела, вынес о своем бывшем партийном лидере такое заключительное суждение-эпитафию:

«Совершенно искренно желал он подавить революцию и спасти монархию. Но воля ему изменила, и намерения его разошлись с действиями. Примкнув к распространившемуся в армии революционному движению, выступил он обличителем и гонителем Царя и его приближенных. Обагрив руки в крови Распутина, воображая - [что] он ее спасает, нанес он монархии решительный удар. Вместо того, чтобы тушить пожар, подлив в него масла, разжег он его еще больше. <...> Богато одаренный, не расцвел он, не принес плода, и воспоминание о нем неразрывно у меня связано с чувством глубокого разочарования. <...> Стойкостью убеждений он не отличался и гнулся на обе стороны: перед властью и перед общественным мнением. Деятельность его была шумлива, поверхностна и бесплодна. России он не спас, а, наоборот, толкнул ее в пропасть» [33].

 «Продиктованное любовью к родине, наивно задуманное с целью спасения России, плохо и несерьёзно продуманное, выполненное же гадко и аморально, это убийство явилось не спасением России, а началом ее гибели. Стрельба по Распутину явилась первым выстрелом русской революции и даже больше. По словам поэта Блока: «пуля, прикончившая Распутина, попала в самое сердце царствующей династии». Поэт был прав, но он не договорил всей истины.

Та пуля не только убила Царя и его семью и многих членов династии, но убила и весь политический и социальный строй императорской России и нанесла глубочайшую и тяжелую рану нашей Родине». [34]

 

P.S.

Великий князь Дмитрий никогда в течение своей последующей жизни не обсуждал убийства Г. Е. Распутина-Нового даже с близкими ему людьми.

Владимир Митрофанович Пуришкевич, несомненно, раскаялся в совершенном им злодеянии, прекрасно осознавая то, «застрельщиком» чего он оказался. Бог весть: возможно, он принес и церковное покаяние.

Князь Феликс Юсупов не просто не собирался каяться в совершении «первого выстрела революции», но, оказавшись вне пределов досягаемости мифических «людей Распутина», которых он панически боялся, бравировал тем, что его никогда не мучают угрызения совести. Ибо он всего лишь «убил собаку». [35]

В данном случае речь идет отнюдь не об одной лишь фигуре речи.

Юсупов - не чуждый, кстати говоря, оккультизму - намекал на ритуальный характер как самого убийства, так и последовавшего после революции осквернения праха.

На месте сожжения праха Распутина была оставлена надпись:

«Hier ist der Hund begraben».

(«Вот где собака зарыта»).

И если для Палеолога, как мы помним, «именно присутствие Пуришкевича сообщает драме ее настоящее значение, ее политический интерес». То для человека, пытающегося постигнуть духовный смысл революции, именно присутствие содомита и оккультиста Юсупова сообщает драме её подлинное значение.

Много говорится о демонической подоплеке того, что свершилось после Октября, но как же мало - о столь же оккультно-магических делах, творившихся накануне Февраля.

Высшее общество рукоплескало человеку, которого даже мягко говоря малодуховные люди считали глубоко порочным. Разве мог Господь попустить, чтобы внешне православным государством властвовали Феликс Феликсович да Димитрий Павлович!? Нет. Уж лучше - явное, неприкрытое падение. Лучше уж Феликс Эдмундович да Лаврентий Павлович. От открытого зла можно отвратиться, а как восстать против зла, замаскированного «монархизмом»?

И как страшно осознавать то, что творившиеся накануне Февраля преступления, имевшие мистическую подоплёку, совершали не представители неких человеконенавистнических сект иудаизма, а наши домашние оккультисты. Вполне русские и даже как бы монархически настроенные.

И подручными у них оказались вовсе не швондеры с шариковыми, а русские патриоты, искренне желавшие «как лучше».

Но что такое это «как лучше» для души, которая ослеплена прелестью внешне красивой идеи! Что такое это «как лучше» для души, которая порабощенной духами злобы поднебесной.

Здесь и «зарыта собака» сути и смысла постигших нас в ХХ веке несчастий.

Благими намерениями...  

 

 

На иллюстрации - репродукция картины Елены Доведовой

Примечания:

[1] Выражение из книги «Jacula prudentium» («Остроты мудрецов» - лат.) англиканского священника поэта и богослова XVII столетия Джорджа Герберта. В оригинале: «Hell is full of good meaning and wishings»... 

[2] Солженицын А. И. Размышления над Февральской революцией, http://lib.ru/PROZA/SOLZHENICYN/fevral.txt

[3] Юсупов Ф.Ф. Воспоминания. Конец Распутина. Предисловие.

http://www.rummuseum.ru/lib_yu/yusup_rasput00.php

[4] Юсупов Ф.Ф. Воспоминания. Конец Распутина. Глава IX http://www.rummuseum.ru/lib_yu/yusup_rasput09.php

 [5] Хроника великой дружбы. Составители: Ю. Ю. Рассулин, С. И. Астахов, Е. И. Душенова. СПб.: Царское Дело, 2007. С.492-493

[6] Спиридович А. И. Великая Война и Февральская Революция 1914-1917 гг. - Нью-Йорк: Всеславянское Издательство, 1960-62, T.II. С.207, 210, 220, http://militera.lib.ru/memo/russian/spiridovich_ai/index.html

 [7] Палеолог Морис. Дневник. Записи от 23 и от 29 декабря 1916г. Цит. по: Царская Россия накануне революции. Перевод с французского Д. Протопопова и Ф. Ге
Государственное издательство, Москва-Петроград, 1923 г. http://www.mysteriouscountry.ru/wiki/index.php

[8] Гурко В.И. Война и революция в России. Мемуары командующего Западным фронтом. 1914-1917. М., 2007. С.271

[9] Солженицын А. И. Размышления над Февральской революцией,

[10] Палеолог Морис. Дневник. Записи от 9 февраля 1917 г.

[11] Солженицын А. И. Размышления над Февральской революцией,

[12] Танеева (Вырубова) А. А. Страницы моей жизни / предисловие Ю.Ю.Рассулина. - М.: Благо, 2000. С.123

[13] Спиридович А. И. Великая Война и Февральская Революция... С.211

[14] Танеева (Вырубова) А.А. Страницы моей жизни... С.123

[15] Спиридович А. И. Великая Война и Февральская Революция... С.214-215, 216-217

[16] Палеолог Морис. Дневник. Записи от 31 декабря 1916 г.

[17] Черная Сотня. Историческая энциклопедия 1900-1917. [Отв. Редактор - О. А. Платонов]. Составители: Степанов А. Д., Иванов А. А. - М.: Крафт+, Институт Русской Цивилизации, 2008. С. 425

[18] Черная Сотня. Историческая энциклопедия 1900-1917... С.425-426

[19] Черная Сотня. Историческая энциклопедия 1900-1917... С. 426-428

[20] Иванов А.А. Владимир Пуришкевич: Опыт биографии правого политика. (1870-1920). М.; СПб., 2011, С. 218.

[21] Черная Сотня. Историческая энциклопедия 1900-1917... С. 428

[22] Пуришкевич В.М. Убийство Распутина. Из дневника Пуришкевича.  Запись от 19 ноября 1916 года. http://doc20vek.ru/node/1430

[23] Протокол допроса В. А. Маклакова, 10 сентября 1920 г. // Н. А. Соколов. Предварительное следствие 1919-1922 гг. / Сост. Л. А. Лыкова. - М.: Студия ТРИТЭ; Рос. Архив, 1998. - С. 250. - (Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII-XX вв; [Т.] VIII). http://feb-web.ru/feb/rosarc/ra8/ra8-249-.htm

[24] Палеолог Морис. Дневник. Записи от 8 января 1917 г.

[25] Юсупов Ф.Ф. Воспоминания. Конец Распутина. Глава IX

[26] Пуришкевич В.М. Убийство Распутина. Из дневника Пуришкевича.  Запись от 19 ноября 1916 года.

[27] Пуришкевич В.М. Убийство Распутина. Из дневника Пуришкевича.  Запись от 21 ноября 1916 года.

[28] Палеолог Морис. Дневник. Записи от 8 января 1917 г.

[29] Пуришкевич В.М. Убийство Распутина. Из дневника Пуришкевича.  Запись от 9 декабря 1916 года.

[30] Черная Сотня. Историческая энциклопедия 1900-1917... С. 428-429

[31] Пуришкевич В.М. Убийство Распутина. Из дневника Пуришкевича.  Запись от 18 декабря 1916 года.

[32] Черная Сотня. Историческая энциклопедия 1900-1917... С. 431

[33] Цит. по: Стогов Д. И. Рецензия на книгу А.А.Иванова «Владимир Пуришкевич: Опыт биографии правого политика» http://ruskline.ru/analitika/2011/02/16/vladimir_purishkevich_opyt_biografii_pravogo_politika/

[34] Спиридович А. И. Великая Война и Февральская Революция... С.198

[35] Мельник (Боткина) Т. Воспоминания о царской семье и ее жизни до и после революции. - М.: Анкор, 1993. - С. 48.