Шпиономания

Портрет Великого князя Николая Николаевича

«Войны избежать не удалось. Так как Николай II решил сам стать во главе действующей армии, то ввиду предстоящего отъезда на фронт состоялось заседание Совета министров под председательством самого государя в Петергофе, на так называемой «ферме».

После заявления государя о том, что, предполагая стать во главе армии, выступающей в поход, он желал бы дать Совету министров некоторые полномочия для окончательного решения дел в его отсутствие, во избежание всяких проволочек и задержек с бюрократической точки зрения, его величество предложил председателю Совета министров Горемыкину высказать свое мнение.

Старик премьер-министр чуть ли не со слезами на глазах просил государя не покидать столицу ввиду политических условий, создавшихся в стране, и той опасности, которая угрожает государству, из-за отсутствия его главы в столице в критическое для России время. Речь эта была трогательна и, видимо, произвела на государя большое впечатление.

К ней горячо присоединился министр земледелия и государственных имуществ Кривошеин, энергично высказавшийся за то, чтобы государь оставался в центре всей административно-государственной машины. Он излагал свои доводы с таким пафосом, что его речь, казалось, производила на государя тоже сильное впечатление.

Затем министр юстиции Щегловитов, опытный профессор, в своих спокойных доводах, основанных на исторических данных, сославшись на Петра Великого и обстановку прутского похода того времени, увлек всех нас своим убежденным докладом о том, почему государю необходимо оставаться у руля правления». [1]

К мнению присоединился и военный министр В.А.Сухомлинов.

Сухомлинов был одной из кандидатур на пост Верховного Главнокомандующего, однако, неожиданно для военного министра стать во главе Армии выразил согласие Великий князь Николай Николаевич.

Великий князь Николай Николаевич был личностью достаточно яркой, о нем оставлено множество воспоминаний. Высказывания мемуаристов, как это всегда бывает в подобных случаях, противоречивы не только в отношении характеристики отдельных лиц, но и всех ключевых событий. Это нагляднейшим образом демонстрирует процесс раскалывания как Русского Общества в целом, так и Русской Армии в частности.

Алексей Алексеевич Игнатьев, бывший во время Первой мировой войны представителем Русской Армии при французской главной квартире, вспоминает Николая Николаевича не иначе, как ««Лукавый», как прозвала <вел.кн.> вся кавалерия от генерала до солдата». Это прозвище великий князь получил за чрезмерное честолюбие, жажду власти. [2]

По свидетельству близко сотрудничавшего с ним военного министра В. А. Сухомлинова «В этом выборе был залог победы или так, по крайней мере, это казалось. Николая Николаевича считали человеком сильной воли, от которого ожидали, что он справится не только с генералами, но и с остальными великими князьями и что ему удастся устранить или, по крайней мере, парализовать придворные влияния на царя». [3]

Тем не менее, Сухомлинов понимал, что за способность Великого Князя «ставить придворных на место», придется мириться с его «ограниченными духовными качествами, злым и высокомерным характером», а также с тем, что Николай Николаевич «предпочитал работу за кулисами и становился, таким образом, безответственным перед общественным мнением». Аналогичным образом о Великом Князе отзывалась  Императрицей Александра Феодоровна, Г. Е. Распутин  и многие другие.

Существуют и прямо противоположные характеристики.

Так генерал-квартирмейстер Ю.Н.Данилов, будущий сообщник Алексеева, Рузского и Лукомского в описании Великого Князя не чужд восторженного чувства:

«Великий князь Николай Николаевич! Кто не слышал об этом имени? Кто не судил о его деятельности, иногда вкривь и вкось! <...>

Великий князь Николай Николаевич поражал всех, впервые его видевших, прежде всего своей выдающейся царственной внешностью, которая производила незабываемое впечатление. Чрезвычайно высокого роста, стройный и гибкий, как стебель, с длинными конечностями и горделиво поставленной головой, он резко выделялся над окружавшей его толпой, как бы значительна она не была. Тонкие, точно выгравированные, черты его открытого и благородного лица, обрамленного небольшой седеющей бородкой-клином, с остро пронизывающим взглядом его глаз, дополняли его характерную фигуру. Порывистые же движения и нервная, но всегда глубоко-искренняя речь зачаровывали собеседника, который легко подпадал под влияние его слов. <...>

Авторитет Великого Князя при царе достиг своего апогея к 1905 году, когда внутреннее положение страны ухудшилось настолько, что порядок мог быть сдерживаем в ней только войсками. Великий Князь Николай Николаевич, всегда считался одним из самых твердых военачальников, и потому Императору Николаю II-му естественно было видеть в нем для себя опору и защитника династии, принимая тем более во внимание его принадлежность к Императорской Фамилии.

При таких исключительных условиях неудивительно, что когда над Россией нависли черные тучи первой революции, Великому Князю Николаю Николаевичу пришлось сыграть выдающуюся роль в истории России». [4]

Прежде, чем мы продолжим цитирование этого панегирика, напомним о том, что с 1905 года в делах управления Армией произошли некоторые изменения. Так, с целью «объединения управлений армии и флота, равно как и согласования всех ведомств, соприкасающихся с работами по государственной обороне» 8 (21) июня 1905 года был создан Совет государственной обороны. Фактически, это привело к тому, что армия теперь имела две головы, вскоре превратившиеся во враждебные полюсы, между которыми возникли интриги политического и личного характера. В Совете государственной обороны, с великим князем во главе, собирались не одни только инспекторы многочисленных родов оружия. Это было, по словам военного министра Сухомлинова, «именитое общество безработных великих князей».

Рядом с Советом государственной обороны военный министр оказался лишь кажущимся высшим органом изъявления царской воли.

«Царь видел в военном министре лишь техника, который должен был изготовить орудие для войны, - выбор времени применения и употребления которого оставался за государем». [5]

С точки зрения логики Самодержавия, в этом нет ничего странного: любой министр является, по сути, инструментом реализации конкретной задачи, входящей в круг компетенции его министерства. Но дело в том, что конкретная задача формировалась вовсе не усилием монаршей воли, но вследствие приведения в действия неких придворных интриг, в частности - интриг Совета.

Даже недоброжелатели военного министра Сухомлинова отмечали тот факт, что «наличие двух докладчиков по военным делам лишь излишне должно было стеснять Государя, в особенности в случае разногласий между ними.

По этим соображениям, уже в 1908 году Главное Управление Генерального Штаба было вновь введено в состав военного министерства. Начальник Генерального Штаба был подчинен военному министру, и за ним было оставлено лишь право личного доклада Государю в отдельных случаях, в присутствии военного министра. В таком именно виде положение о начальнике Генерального Штаба продержалось в России до войны 1914 года.

Назначение в должности начальника Генерального Штаба генерала Палицына, многолетнего сотрудника Великого Князя Николая Николаевича, ясно указывало, что в гору идет влияние последнего. И, действительно, почти одновременно с новым назначением генерала Палицына был учрежден Совет Государственной Обороны, во главе которого оказался Великий Князь Николай Николаевич». [6]

 «Центральной фигурой в Ставке и на всем фронте был, конечно, Верховный Главнокомандующий, великий князь Николай Николаевич.

За последнее царствование в России не было человека, имя которого было бы окружено таким ореолом, и который во всей стране, особенно в низших народных слоях, пользовался бы большей известностью и популярностью, чем этот великий князь. Его популярность была легендарна. <...>

Великий князь Николай Николаевич в данное время среди особ императорской фамилии занимал особое положение. По летам он был старейшим из великих князей. Еще до войны он в течение многих лет состоял Главнокомандующим Петербургского военного округа в то время, как другие великие князья занимали низшие служебные места и многие из них по службе были подчинены ему. Хотя в последние годы отношения между домом великого князя Николая Николаевича и домом Государя оставляли желать много лучшего, всё же великий князь продолжал иметь огромное влияние на Государя, а, следовательно, и на дела государственные. Кроме всего этого, общее представление о великом князе, как о горячем, строгом, беспощадном начальнике, по-видимому, прочно установилось и в великокняжеских семьях,  - и великие князья очень побаивались его. <...>

Рассказы близких к великому князю лиц, его бывших сослуживцев и подчиненных, согласно свидетельствуют, что в годы молодости и до женитьбы великий князь Николай Николаевич отличался большой невыдержанностью, безудержностью, по временам  - грубостью и даже жестокостью. По этому поводу в армии и особенно в гвардии, с которой была связана вся его служба, ходило множество рассказов, наводивших страх на не знавших близко великого князя. После же женитьбы великий князь резко изменился в другую сторону. Было ли это результатом доброго и сильного влияния на него его жены, как думали некоторые, или годы взяли свое, но факт тот, что от прежнего стремительного или, как многие говорили, бешеного характера великого князя остались лишь быстрота и смелость в принятии самых решительных мер, раз они признавались им нужными для дела. <...>

Он, не моргнув глазом, приказал бы повесить Распутина и засадить Императрицу в монастырь, если бы дано было ему на это право. Что он признавал для государственного дела полезным, а для совести не противным, то он проводил решительно, круто и даже временами беспощадно. Но всё это делалось великим князем спокойно, без тех выкриков, приступов страшного гнева, почти бешенства, о которых много ходило рассказов. <...>

Великий князь был искренне религиозен. Ежедневно и утром, вставши с постели, и вечером, перед отходом ко сну, он совершал продолжительную молитву на коленях с земными поклонами. Без молитвы он никогда не садился за стол и не вставал от стола. Во все воскресные и праздничные дни, часто и накануне их, он обязательно присутствовал на богослужении. И все это у него не было ни показным, ни сухо формальным. Он веровал крепко; религия с молитвою была потребностью его души, уклада его жизни; он постоянно чувствовал себя в руках Божиих. Однако, надо сказать, что временами он был слепо-религиозен. <...> Воюя с врагом, он всё время ждал сверхъестественного вмешательства свыше, особой Божьей помощи нашей армии. «Он (Бог) всё может»  - были любимые его слова, а происходившие от многих причин, в которых мы сами были, прежде всего, повинны, военные неудачи и несчастья объяснял прежде всего тем, что «Так Богу угодно!».

Короче сказать: для великого князя центр религии заключался в сверхъестественной, чудодейственной силе, которую молитвою можно низвести на землю. Нравственная сторона религии, требующая от человека жертв, подвига, самовоспитания,  - эта сторона как будто стушевывалась в его сознании, во всяком случае  - подавлялась первою». [7]

Такую оценку дает Главнокомандующему протопресвитер Русской армии и флота о.Георгий Шавельский, близко знавший Великого Князя. Мемуары о.Шавельского пристрастны, все, кому доводилось знакомиться с этой книгой, должны были обратить внимание на ту фамильярность - если не сказать неприличную развязность - которую позволял себе прот. Шавельский в отношении Государя и Семьи. Работая с его мемуарами, мы ни на мгновение не должны забывать и того, что «Воспоминания последнего протопресвитера»...,  мягко говоря, не всегда правдивы. Тем не менее, книга Шавельского весьма полезна, т.к. она наглядно демонстрируют настроение духа, присущее «фронде».

Итак, вернемся к портрету Великого Князя Николая Николаевича:

«У Великого Князя как-то уживалось: с одной стороны, восторженная любовь к Родине, чувство национальной гордости и жажда еще большего возвеличивания великого российского Государства, а с другой - теплопрохладное отношение к требовавшему самых серьезных попечений и коренных реформ положению низших классов и простого народа». [8]

Речь идет о том, что в имении великого князя Першино «образцовая псарня поглощала до 60 тысяч рублей в год, а в это самое время из великокняжеской казны не тратилось ни копейки на Першинские просветительные и иные неотложные народные нужды». [9]

«Великого князя Николая Николаевича все считали решительным. Действительно, он смелее всех других говорил царю правду; смелее других он карал и миловал; смелее других принимал ответственность на себя. Всего этого отрицать нельзя, хотя нельзя и не признать, что ему, как старейшему и выше всех поставленному великому князю, легче всего было быть решительным. При внимательном же наблюдении за ним нельзя было не заметить, что его решительность пропадала там, где ему начинала угрожать серьезная опасность. Это сказывалось и в мелочах и в крупном: великий князь до крайности оберегал свой покой и здоровье; на автомобиле он не делал более 25 верст в час, опасаясь несчастья; он ни разу не выехал на фронт дальше ставок Главнокомандующих, боясь шальной пули; он ни за что не принял бы участия ни в каком перевороте или противодействии, если бы предприятие угрожало его жизни и не имело абсолютных шансов на успех; при больших несчастьях он или впадал в панику или бросался плыть по течению, как это не раз случалось во время войны и в начале революции.

У великого князя было много патриотического восторга, но ему недоставало патриотической жертвенности. Поэтому он не оправдал и своих собственных надежд, что ему удастся привести к славе Родину, и надежд народа, желавшего видеть в нем действительного вождя». [10]

На Восточном фронте война началась с Восточно-Прусской операции. Как известно, на первых порах действия Русской армии были успешными, немцы постепенно отступали.

Однако русское командование не смогло воспользоваться плодами победы. Ход боевых действий хорошо известен, и мы не станем специально останавливаться на подробном изложении обстоятельств катастрофы 2-й армии генерала Самсонова.  

После этого русская 1-я армия, находясь под угрозой окружения превосходящими германскими силами, вынуждена была с боями отойти на исходную позицию, отход был закончен 3 (16) сентября. Действия командовавшего 1-й армией генерала Ренненкампфа, еще совсем недавно упивавшегося славой, были сочтены верхом бездарности и некомпетентности. Речь идет о том, что Ренненкампф строил план отражения контрудара немцев на основании дезинформации. Это стало первым эпизодом характерного в дальнейшем недоверия к военачальникам с немецкими фамилиями.

Жертвами германофобии и шпиономании стали многие невинные люди, в том числе, люди подлинно государственные.

В их числе - Борис Владимирович Штюрмер (1848 - 1917).

 

Германофобия. Травля Штюрмера

Штрюмер был одним из многочисленных преемников Столыпина на посту Председателя Совета министров Российской Империи (с 20 января по 10 ноября 1916). Этот впоследствии оказавшийся «немцем» человек был глубоко религиозным православным, потратившим массу трудов и времени на восстановление ярославских церковных древностей.

Сейчас мы не станем исследовать глубинных причин возникновения интриги, которая привела к смещению этого деятельного и патриотичного сановника. Отметим лишь то, что травля его шла под лозунгом борьбы с «германскими шпионами».

 «Положение Б. В. Штюрмера оказалось трагическим благодаря клевете, которая была против него направлена с первых же дней. Его немецкая фамилия, во время войны с Германией, дала возможность избрать его мишенью яростных нападений, за которыми скрывались посягательства на авторитет царствующей династии. В думских речах он выставлялся как видный член германофильской партии, будто бы возглавляемой Императрицей, и как сторонник сепаратного мира с Германией. Нельзя обвинить Б. В. Штюрмера за его мнение, что война с Германией была величайшим несчастьем для России и что она не имела за собой никаких серьезных политических оснований.

Этот взгляд Б. В. Штюрмера выражался в гораздо менее резкой форме, чем тождественное мнение П. Н. Дурново, изложенное в поданной Государю Императору записке, где война с Германией признавалась прямо безумием, роковым для России, и автор записки почти предсказал последующие русские события вплоть до большевизма, что являлось неизбежным последствием нарушения нашей старинной дружбы с ближайшей соседней державой.

О сепаратном мире Б. В. Штюрмер, как умный человек, не мог, конечно, и думать, хорошо зная рыцарские взгляды в этом отношении Государя Императора. В тягчайшую и решительную минуту жизни Монарха, когда Ему грозила потеря власти, а «освободители» запугивали опасностями для Его семьи, Государь Император с негодованием отверг совет для подавления народной смуты отозвать часть войск с фронта и тем, может быть, открыть его германцам.

Б. В. Штюрмера обвинили в измене, и член Государственной Думы Милюков с кафедры утверждал, что у него имеются изобличающие Б. В. Штюрмера документы, которые он предъявит только судебной власти. Документов он не представил, солгав и на этот раз для достижения своей цели». [11]

10 ноября 1916 Штюрмер уволен в отставку. Великий князь Георгий Михайлович писал императору 11 (24) ноября 1916 г.: «Прямо говорят, что, если внутри России дела будут идти так, как теперь, то нам никогда не удастся окончить войну победоносно, а если это действительно не удастся, то тогда конец всему. Ненависть к Штюрмеру чрезвычайная. Тогда я старался выяснить, а какие же меры могли бы излечить это состояние? На это могу ответить, что общий голос - удаление Штюрмера...». [12]

 «Когда после смерти замученного в крепости старика-премьера вдова его, исполняя предсмертную волю, обратилась к председателю Чрезвычайной Следственной Комиссии (временного правительства) с просьбой поставить дело ее мужа на суд, на что она имела по русским законам полное право, несмотря на смерть мужа, названный председатель ответил, что дело Б. В. Штюрмера прекращено за полным отсутствием против него каких бы то ни было улик». [13]

Важно отметить, что когда Керенский разузнал о попытке освободить Штюрмера, то прибежал в Чрезвычайную Следственную Комиссию и поднял шум, суть которого сводилась к тому, что освобождение произведет тяжелое впечатление на «широкие демократические массы» и «может взорвать правительство».

 

Шпиономания. Дело подполковника Мясоедова

Переоценка великим князем своих способностей повлекла в итоге ряд крупных военных ошибок, а попытки отвести от себя соответствующие обвинения, повлекли раздувание не только одной лишь германофобии, но и шпиономании.

«Русский фронт между Вислой и Карпатами был прорван. Русские войска поспешно отступали. Много частей попало в плен, в том числе и генерал Л.Корнилов. Постепенно оставлялись - Перемышль, затем Львов. На севере положение было не лучше. Недостаток снарядов вызвал всеобщие толки об измене. Говорили, что изменники - генералы, что изменники - министры. Русское общество, в корне своем бывшее всегда оппозиционным, стало во всем обвинять власть. В Москве в конце мая 1915 г. разразились беспорядки, в которых патриотические настроения опасно сочетались с революционными. Стали уничтожать имущество германских подданных. Все это переросло в открытый грабёж. Этими настроениями, конечно, воспользовалась наша общественность. Промышленные круги требовали перемен во власти. Тут же был учреждён Военно-промышленный комитет, который заявил, что будет ведать добровольной «мобилизацией промышленности». Во главе Комитета стал Гучков, который, не скрывая, заявил, что основная задача Комитета - политические перемены.

Состоявшаяся вскоре конференция конституционных демократов выдвинула требование «министерства общественного доверия», причем, лидер партии Милюков заявил, что «министры, заслуживающие доверия Думы, могут оставаться, а остальные должны уйти». <...>

Несмотря на неудачи на фронте, популярность Николая Николаевича росла именно в оппозиционных кругах, которые видели в двоевластии Ставки и Правительства умаление прерогатив Верховной Власти, что являлось главной и неизменной целью этой «общественности»«. [14]

«Когда в мае 1915 г. началось Галицийское отступление, и весь наш фронт начал переживать ужасающую пору отчаянной беспомощности, вследствие отсутствия и вооружения, и снарядов, отношения между Ставкой и военным министром обострились до последней степени. Великий князь открыто и всегда резко осуждал деятельность военного министра; начальник Штаба слал резкие письма и телеграммы своему бывшему начальнику. При приездах генерала Сухомлинова в Ставку его принимали сухо, небрежно.

Сухомлинов, конечно, не оставался в долгу. Ставка в Барановичах работала против него; он в Петербурге работал против Ставки, т. е. против великого князя. Сотрудников ему было не занимать стать, ибо во врагах великого князя недостатка не было. К ним принадлежали забракованные на фронте генералы, во главе с бывшим Главнокомандующим Северо-западного фронта генералом Жилинским, потом генерал Воейков, потом Распутин, наконец, вся клика, окружавшая молодую Императрицу. В одних случаях эта коалиция старалась использовать неудачи на фронте, в других - всё возраставшую и в армии, и в народе популярность великого князя. Соответственно этому, великого князя обвиняли то в бездарности и неспособности к командованию, то в честолюбивых замыслах, грозных для царской семьи. В придворных кругах в это время многозначительно говорили о ходившем по рукам портрете великого князя с подписью: «Николай III»». [15]

«Великий же Князь, ободренный таким успехом, стал принимать тон, приличествующий только монарху. В частности, на совести Николая Николаевича несмываемым пятном останется так называемое «дело Мясоедова». Как было уже сказано раньше, неуспехи на фронте вызвали повсеместные разговоры об «измене» и шпионах. Ставке нужно было во что бы то ни стало найти объяснение этих неудач на фронте. И вот появилась эта возможность». [16]

«На второй день Пасхи, 21 марта, появилось в газетах официальное сообщение о раскрытом предательстве подполковника запаса армии Мясоедова и о его казни. Снова заговорили об измене повсюду. Все военные неудачи сваливались теперь на предательство. Неясно, подло намекали на причастность к измене военного министра Сухомлинова. У него были общие знакомые с Мясоедовым. Кто знал интриги Петрограда, понимали, что Мясоедовым валят Сухомлинова, а Сухомлиновым бьют по трону...» [17]

Имя Мясоедова было на слуху, поскольку за 3 года до описываемых событий, он был в центре громкого скандала.

«История с Мясоедовым, во всем ее развитии и разветвлении, за время войны, была, пожалуй, главным фактором (после Распутина), подготовившим атмосферу для революции. Испытанный на политической интриге, Гучков, не ошибся, раздувая грязную легенду с целью, внести яд в ряды офицерства. Время уже и теперь рассеяло много клеветы, возведенной на представителей царского времени и чем больше будет время работать, тем рельефнее будет выступать вся моральная грязь величайшего из политических интриганов, господина Гучкова.

В Корпусе жандармов Мясоедов, с 1894 года занял место помощника начальника Железнодорожного Жандармского отделения в Вержболове, а с 1901 по осень 1907 года состоял уже начальником Вержболовского отделения.

Красивый, представительный, с хорошими манерами, говоривший на нескольких иностранных языках, Мясоедов умел обращаться с проезжавшей через пограничный пункт публикой. Его знал весь ездивший за границу Петроград. Он сумел отлично поставить себя и с немецкими пограничными властями, и 18 сентября 1905 года он даже был приглашен на богослужение в церковь при имении Германского Императора Вильгельма в Ромингтене, в 15 верстах от Вержболово. После богослужения Император беседовал с Мясоедовым, пригласил его к завтраку и за завтраком провозгласил тост «за русского ротмистра Мясоедова». Его приглашали затем несколько раз на охоту Императора и Император пожаловал ему свой фотографический портрет.

Все это ставилось начальством в большой плюс Мясоедову. Товарищи ему завидовали и для железнодорожных жандармов Мясоедов, увешанный иностранными орденами, был идеалом.

В 1907 году, будучи вызван в суд свидетелем по делу одного анархиста, Мясоедов дал правильное, но не в пользу Виленского Охранного отделения показание, что очень задело Департамент полиции. Столыпин принял сторону Департамента и приказал перевести Мясоедова на Волгу. Тот, будучи совершенно прав, обиделся и ушел в запас». [18]

Известный исследователь эпохи, Л.Е.Болотин, уточняет, что речь шла о политической провокации, связанной с контрабандой.

Мясоедов, выйдя в отставку, «стал заниматься коммерцией в кампании с евреями».

Жена Мясоедова была знакома с супругой военного министра Сухомлинова, и осенью 1910 года Сухомлинов добился у Государя разрешения взять Мясоедова в свое распоряжение. Министр поручил ему учредить нечто вроде личной контрразведки в армии.

Против Мясоедова начались интриги. Пошел против него и Особый отдел Департамента полиции, вспомнив старое дело, и доложил Сухомлинову, что Мясоедов ведет некрасивые коммерческие дела с евреями.

Письмо попало в руки помощника Сухомлинова - генерала Поливанова - уже тогда метившего в военные министры. Поливанов передал компрометирующую информацию не Сухомлинову, а ...Гучкову.

По инициативе Гучкова в «Вечернем Времени» и в «Новом Времени» от 14 апреля 1912 г. (где Гучков состоял пайщиком), а 23 апрелям в «Голосе Москвы» (орган Гучковских Октябристов) появились заметки с кричащими заголовками:

«Кошмар».

«Кто заведует в России военной контрразведкой».

Заметки содержали намеки на то, что с тех пор, как дело борьбы с иностранным шпионажем поручено уволенному из Корпуса Жандармов офицеру, австрийцы стали осведомлены о наших делах значительно качественнее.

 «Конечно, для Гучкова Мясоедов был поводом, он целил в военного министра, сделав 3 мая сенсационное заявление:

«Циничная безпринципность, глубокое нравственное безразличие, ветреное легкомыслие, в связи с материальной стесненностью, необходимостью прибегать к нечистоплотным услугам разных проходимцев и, наконец, женское влияние, которое цепко держало Сухомлинова в рабстве, - все это делало его легкой добычей ловких людей... Русский военный министр - в руках банды проходимцев и шпионов... Я решил бороться и довести дело до конца». [19]

Фамилия Мясоедова названа не была, но намек был ясен всем.

Мясоедов тщетно пытался выяснить у редактора «Вечернего Времени» имя информатора. Не добившись своего, Мясоедов нанес Борису Суворину публичное оскорбление действием, дабы, т.о. спровоцировать дуэль. Суворин отказался от дуэли.

Тогда в «Новом Времени» появилось интервью с Гучковым, который, называя уже Мясоедова, подтвердил всю сплетню «Вечернего Времени» о том, что Мясоедов возглавляет при министре сыск.

Мясоедов вызвал Гучкова на дуэль и они стрелялись.

Часто отмечалось, что раз Гучков принял вызов Мясоедова, значит, на самом деле, он не мог верить истории с изменой. Изменник автоматически лишался права защищать свою честь «у барьера».

Впрочем, царапина от пули принесла Гучкову шумную славу: когда он с рукой на перевязи появился в Таврическом дворце, Дума устроила ему бурную овацию.

«В апреле же Мясоедов был уволен в запас в чине полковника и было приступлено к проверке возведенной на него сплетни, и через Командира Корпуса Жандармов и через Начальника Генерального штаба.

Начальник Генерального штаба, письмом от 18 апреля 1912 года за № 54 сообщил, что «предположение об участии подполковника Мясоедова в деятельности Главного Управления Генерального штаба и его прикосновенность к разведывательной и контрразведывательной службе опровергается самым категорическим образом».

Командир же Корпуса Жандармов ответил 6 мая за № 319, что «каких либо сведений по обвинению подп. Мясоедова в шпионстве как в Корпусе Жандармов, так и в Департаменте Полиции, как то видно из письма Директора Департамента Полиции Белецкого от 4 мая № 100634, не имеется.»

Сведения эти Военный министр переслал в комиссию Государственной Думы, председателем которой был сам Гучков.

Кроме того, по предписанию Военного министра, Главным Военным прокурором было произведено расследование, имелись ли в распоряжении редактора Бориса Суворина сведения о преступной деятельности Мясоедова. Расследование установило полнейшую вздорность пущенной Гучковым сплетни и Гл. Военный прокурор признал установленным, что «подп. Мясоедов никакого доступа к секретным сведениям Гл. Упр. Ген. штаба и Гл. штаба не имел и поручений по политическому сыску на него никогда не возлагалось».

16 мая в газетах появилось подробное, по этому делу, сообщение и был сделан доклад Его Величеству. Так была вскрыта вся гнусность интриги члена Гос. Думы Гучкова. Он оказался патентованным клеветником и лгуном.

Обнаружилась при расследовании и некрасивая роль генерала Поливанова. Оказалось, что он осведомлял о намерениях Сухомлинова Гучкова и не раз передавал в Думскую комиссию документы, которые брал негласно у Военного министра, пользуясь своим положением. По докладу Его Величеству, он был удален от должности за назначением членом Государственного Совета.

Мясоедов начал дело против газет «Вечернее Время» и «Голос Москвы». Первое дотянулось до войны и тогда Мясоедов помирился с Борисом Сувориным. Последний, отвечая на письмо Мясоедова о прекращении дела, писал: «Теперь нам не время считаться и я, со своей стороны, рад протянуть вам руку и предать забвению все прошлое. Примите уверение и т. д.

Дело же с «Голосом Москвы» было кончено миром еще осенью 1912 года, когда газета поместила статью, в которой писала, между прочим, что она «была введена в заблуждение неверными сведениями о полковнике Мясоедове, о котором мы решительно ничего предосудительного сказать не можем и в целях восстановления доброго имени его, несправедливо задетого в статье «Шпионаж и сыск», помещаем настоящее опровержение и просим другие газеты перепечатать».

Тем не менее, грязная клевета интригана А. И. Гучкова сделала свое дело. Вокруг имен Сухомлинова и Мясоедова остался нехороший налет. Между ними отношения испортились, они перестали видеться.

В начале войны Мясоедов был призван в ополчение как пехотный офицер и после больших хлопот, в которых ему помог и Сухомлинов, он был назначен переводчиком в штаб 10 армии. 9-го ноября Мясоедов приехал в штаб и его командировали в Иоаннинсбург. Он исполнял незначительные поручения и 18-го февраля был арестован и предан суду по обвинению в шпионаже в пользу немцев. Дело развернулось следующим образом». [20]

Поскольку Мясоедов был весьма удобной мишенью, то «вокруг него снова завязался клубок интриг. Приятель Гучкова Рененкампф, подозревая в чем-то полковника, приставил к нему агентов.

В феврале 1915 года случилось несчастье - гибель ХХ корпуса в Августовских лесах, отход 10-й армии. Стали искать виновных». [21]

Накануне этого, «еще в декабре 1914 года к нашему военному агенту в Стокгольме, Кандаурову, явился, вернувшийся из немецкого плена, подпоручик 23-го Низовского пехотного полка, Яков Колаковский и рассказал, что, находясь в плену, он предложил немцам сделаться для них шпионом. После нескольких, с его стороны, предложений, с ним стали разговаривать заведовавшие разведкой немецкие офицеры. Ему предложили жалованье 2.000 марок в месяц, поручили взорвать мост под Варшавой, за что обещали заплатить 200.000, предложили убить В. Кн. Николая Николаевича, за что обещали миллион, дали ему паспорт и направили его в Россию.

17 декабря Колаковский уже был в России и дал подобное же показание в Главном управлении Генерального штаба, а 24 декабря, продолжая свои рассказы, показал: «При отправлении меня в Россию из Берлина, лейтенант Бауермейстер советовал мне обратиться в Петрограде к отставному жандармскому подполковнику Мясоедову, у которого я могу узнать много ценных для немцев сведений».

8 января, на допросе в Охранном отделении, Колаковский показал уже, что тот лейтенант «обязал его войти в сношения с отставным жандармским подполковником Мясоедовым, который служил раньше в Вержболове, им очень полезен и работает с ними уже пять лет, но адреса Мясоедова в Петрограде указать не мог».

9 января Колаковский был допрошен начальником разведывательного отделения полковником Марачевским, которому он рассказал много странного про то, как он попался в плен и показал, будто бы при разговорах с немцами, ими «особенно было подчеркнуто, что Германский Генеральный штаб уже более пяти лет пользуется шпионскими услугами бывшего жандармского полковника и адъютанта военного министра Мясоедова, с коим подпоручику Колаковскому было рекомендовано войти в связь. Германский генеральный штаб также жаловался на неимение, кроме Мясоедова, крупных агентов, тогда как мелкие услуги им оказывают преимущественно евреи»«. [22]

Подпоручик нес несуразицу, которой не придали бы значения, если бы в его показаниях не мелькнуло имени Мясоедова.

«Как ни странны были сведения Колаковского о том, с какою откровенностью говорили с ним немцы, выдавая ему даже своего единственного, хорошего, старого, опытного шпиона, как ни странно было вообще все прошлое и настоящее положение Колаковского, генерал Раух не счел нужным заняться прежде всего самим подпоручиком Колаковским, его проверкой, проверкой его связей и т. д., а препроводил всю переписку в Ставку Верховного Главнокомандующего.

В Ставке показаниям более чем подозрительного и шустрого подпоручика Колаковского придали полную веру и дело направили в Контрразведывательное отделение, начальником которого состоял полковник Батюшин, прославившийся тем, что не боялся привлекать очень богатых коммерсантов, а некоторые из его подчиненных брали большие взятки. С Батюшиным работали подполковник Рязанов и известный всему Петрограду Иван Федорович Манасевич-Мануйлов, дружившие весьма между собою. Официальным же помощником Батюшина называли жандармского, подполковника Леонтовича. Общими усилиями этого прославившегося учреждения, дело Мясоедова охватило большое число лиц всякого звания и положения, из каких некоторых вообще нельзя было ни в чем обвинять. Но Батюшинская комиссия работала...

15 февраля Колаковский был допрошен уже в Ставке, причем рассказы его об откровенности немцев стали еще более подробными. Выходило так, что немцы хвастались, будто бы Мясоедов работал на них последние пять лет, служа в Вержболове, Тогда как он в действительности много раньше ушел со службы, жил в Петрограде и даже не служил в армии. Все эти выдумки Колаковского не показались подозрительными и ему продолжали верить.

Между тем за Мясоедовым был учрежден надзор. К нему был приставлен шпион в качестве секретаря, некий чиновник Дистергоф. Ничего подозрительного в поведении Мясоедова Дистергоф не замечал.

В ночь с 18 на 19 февраля, по заблаговременной телеграмме Начальника штаба Северо-Западного фронта, по многим городам были произведены обыски и аресты лиц, связанных родством, знакомством или какими бы то ни было сношениями с Мясоедовым. Всех арестованных надлежало направлять в Варшаву, самое же дело, как было указано в телеграмме генерала Янушкевича, «поведено закончить быстро и решительно». Сам Мясоедов был арестован в Ковно вечером 18 февраля, куда его послали со служебным поручением. Ничего предосудительного или даже подозрительного у него обнаружено не было». [23]

Великий Князь Николай Николаевич распорядился немедленно судить Мясоедова. Кроме самого полковника арестовали еще 19 человек, включая жену Мясоедова. Несмотря на то, что «дело о шпионаже» ничем не подтверждалось, Верховный Главнокомандующий уже распорядился - «повесить».

«Военно-полевой суд признал Мясоедова виновным и приговорил его к смертной казни через повешение. Державшийся во время суда спокойно, Мясоедов, бледный как полотно, слушал приговор и при словах: к смертной казни, покачнулся, прислонился к стене и закрыл лицо руками.

 - Позвольте послать телеграмму Государю, я хочу проститься с матерью, - как-то безнадежно воскликнул он и, теряя сознание, стал грузно опускаться на пол». [24]

 «Полковник не был трусом, сохранил присутствие духа, набросал телеграмму жене и дочери: «Клянусь, что невиновен, умоляй Сухомлиновых спасти, просите Государя Императора помиловать». [25]

«Телеграмма Его Величеству послана не была, телеграммы же матери и жене, в которых несчастный клялся в невиновности и просил умолять Государя о помиловании - были задержаны и подшиты к делу. Идя на казнь по коридору крепости, Мясоедов зашел в уборную и пытался перерезать горло стеклом от пенснэ». [26]

 «Вероятно, он надеялся потянуть время. Но палачи торопились. Нарушив элементарные законы в суде, они и теперь не стали возиться с раненым, истекающим кровью. Мясоедова на руках отнесли в камеру, кое-как перевязали, подтащили к виселице и привели приговор в исполнение. И только после этого послали его на утверждение Великому Князю Николаю Николаевичу.

Максимальную выгоду от этого извлек Гучков. Он торжествовал, заявляя, что в 1912 году оказался «прав».

Сухомлинов под прессом обвинений в срыве снабжения армии не разглядел, что «дело» Мясоедова - бомба замедленного действия, подложенная под него самого. Он пальцем не пошевелил, чтобы разобраться в обвинениях, предъявленных Мясоедову, а узнав о казни, с облегчением пометил в дневнике:

«Бог наказал этого негодяя за шантаж и всякие гадости, которые он пытался мне устроить за то, что я его не поддержал»». [27]

Сухомлинов «принял удар без сопротивления, вместе со всеми поносил своего бывшего протеже, но дух его был сломлен, и до самого ухода в отставку, 16 июня 1915 года, Сухомлинов так и не обрел прежней уверенности». [28]

 «С Мясоедовым расправились в угоду общественному мнению. Он явился искупительной жертвой за военные неудачи Ставки в Восточной Пруссии. Об его невиновности говорили уже тогда. «Нехороший он человек» - говорил один, принимавший участие в деле генерал, «но изменником не был, и повесили его зря». Но те, кто создали дело Мясоедова, и, главным образом Гучков (А. И.), те были довольны.

В революционной игре против Самодержавия они выиграли первую и очень большую карту. На трупе повешенного они создали большой процесс с многими невинно наказанными и, главное, процесс генерала Сухомлинова, сыгравший в его подготовительной стадии едва ли не самую главную роль по разложению тыла и по возбуждению ненависти к Государю.

Но что же делала Ставка, раздувая дело Мясоедова Ставка, слабая по особам ее представлявшим, шла навстречу общественному мнению. Слепая толпа требовала жертв. Слабая Ставка Великого Князя их выбрасывала, не думая о том, какой вред она наносит Родине. Скоро Ставка на себе убедилась, как опасно играть на мнимой ,,измене» и прикрывать ею свои ошибки. Не прошло и месяца, как поползли самые нелепые слухи, что будто бы один из самых ответственных генералов Ставки - изменник. Что его изменою объясняются неудачные операционные планы Ставки. Слухи дошли даже до Царского дворца.

Вот каков был ужасный результат неумной политики генерала Янушкевича, пожертвовавшего ради пресловутой «общественности» правдой и справедливостью. А он тоже любил Родину и тоже хотел ей добра. Какая ужасная трагедия и какая колоссальная моральная ответственность лежит на совести главного автора дела Мясоедова, величайшего из политических интриганов-эгоистов - Александра Ивановича Гучкова». [29]

«Политическое значение дела Мясоедова было огромно. Впервые русское общественное мнение как бы получило официальное подтверждение немецкого влияния в высоких правительственных кругах. Позиция Гучкова по видимости полностью оправдывалась. Все было подготовлено для решительного выражения недоверия правительству. В течение некоторого времени кризис сосредотачивался на Сухомлинове. После отставки Сухомлинова (июнь 1915 года) царь, не сомневавшийся в его честности и верной службе, должен был уступить общественному мнению и назначить особое следствие по его делу. За следствие взялись довольно энергично, в нем принимала участие служба контрразведки. <...>

Ставке нужен был суд над изменником, чтобы изменой объяснить неудачи на фронте, и особенно поражение Десятой армии. Когда пришло сообщение о казни Мясоедова, стало уже известно, что армии не хватает оружия и боеприпасов, это и была главная причина отступления летом 1915 года. Личные отношения Мясоедова и военного министра были широко известны, поэтому в сознании общества легко могла укорениться мысль, что нехватка оружия объясняется кознями немецких шпионов, которые окружили министра и, очевидно, используют его как орудие своей деятельности. Положение Сухомлинова стало очень уязвимым, и, тем не менее, от министра земледелия Кривошеина потребовалось немало изворотливости, чтобы убедить государя избавиться от него.

Тут, несомненно, сыграла свою роль поддержка, оказанная Кривошеину великим князем Николаем Николаевичем, который всегда терпеть не мог Сухомлинова и презирал его». [30]

Освобождая Сухомлинова от должности, Государь написал очень личное, сердечное письмо:

«После долгого раздумывания я пришел к заключению, что интересы России и армии требуют в настоящую минуту Вашего ухода. Имев сейчас разговор с вел. кн. Николаем Николаевичем, я окончательно убедился в этом.

Пишу Вам сам, чтобы Вы от меня первого узнали. Тяжело мне высказывать это решение, когда еще вчера видел Вас.

Столько лет поработали мы вместе, и никогда недоразумений у нас не было.

Благодарю Вас сердечно за всю Вашу работу и за те силы, которые Вы положили на пользу и устройство родной армии.

Беспристрастная история вынесет свой приговор, более снисходительный, нежели осуждение современников. <...>

Господь с Вами.

Уважающий Вас Николай». [31]

Некоторое время Сухомлинов просидел в Петропавловской крепости, но по причине нездоровья в конце 1916 был выпущен под подписку о невыезде. Когда выяснилось, что его освободили по настоянию императрицы, поползли слухи прогерманских симпатиях Императрицы-немки.

Кто знал интриги Петрограда, тот понимал, что свалив Мясоедовым Сухомлинова, готовится удар уже по трону...

 

Примечания:

[1] Сухомлинов Владимир Александрович. Воспоминания. Берлин, 1924; 2-е изд.: М.; Л., 1926. Гл.27,  http://dugward.ru/library/xxvek/suhomlinov_vospom.html#posyap

[2] Игнатьев А.А. Пятьдесят лет в строю. Кн. I, глава 6. - М.: Воениздат, 1986, С. 71

[3] Сухомлинов Владимир Александрович. Воспоминания... Гл.29

[4] Ю.Н. Данилов. Великий князь Николай Николаевич. Париж, 1930. Электронная версия текста с сайта http://community.livejournal.com/1905_1907_ru/20584.html

[5] Сухомлинов Владимир Александрович. Воспоминания... Гл.27

[6] Ю.Н. Данилов. Великий князь Николай Николаевич...

[7] Шавельский Г.И. Воспоминания последнего протопресвитера Русской армии и флота. Гл. VII. Верховный Главнокомандующий. - Нью-Йорк: изд. им. Чехова, 1954. С.126-134 http://militera.lib.ru/memo/russian/shavelsky_gi/index.html)

[8] Шавельский Г.И. Воспоминания... С. 137

[9] Шавельский Г.И. Воспоминания... С. 137

[10] Шавельский Г.И. Воспоминания... С. 141

[11] Курлов Павел Григорьевич. Гибель Императорской России. Глава XV, С. 154-155

[12] Давидсон А.Б. Политическая жизнь Петрограда глазами союзников http://vivovoco.rsl.ru/VV/PAPERS/HISTORY/FEBRUARY.HTM#17

[13] Курлов Павел Григорьевич. Гибель... С. 155-156

[14] Кобылин В.С. Анатомия измены. Истоки антимонархического заговора. СПб.: Царское Дело, 2007. С.103-104

[15] Шавельский Г.И. Воспоминания...  Гл. XIV. Виновные. Поездка к епископу Гермогену...

[16] Кобылин В.С. Анатомия измены... С.103-104

[17] Спиридович А.И. Великая Война и Февральская Революция 1914-1917 гг. - Нью-Йорк: Всеславянское Издательство, 1960-62. Т.1., С.104

[18] Спиридович А.И. Великая Война... С.105

[19] Цит. по: Болотин Л.Е. Примечания редактора к книге В.С.Кобылина. Анатомия измены... С.408-409

[20] Спиридович А.И. Великая Война... С.106-107

[21] Цит. по: Болотин Л.Е. Примечания редактора... С.409

[22] Спиридович А.И. Великая Война... С.107-108

[23] Спиридович А.И. Великая Война... С.108-109

[24] Спиридович А.И. Великая Война... С.109-110

[25] Цит. по: Болотин Л.Е. Примечания редактора... С.410

[26] Спиридович А.И. Великая Война... С.109

[27] Цит. по: Болотин Л.Е. Примечания редактора... С.410

[28] Катков Г.М. Февральская революция. - М.: Русский Путь, 1997. Глава 6. Дело Мясоедова. http://you1917-91.narod.ru/katkov_fevr_rev.html#myasoed

[29] Спиридович А.И. Великая Война... С.110-111

[30] Катков Г.М. Февральская революция...

[31] Сухомлинов Владимир Александрович. Воспоминания... Гл.30