Пришлось мне в те годы познакомиться хорошо и со студенческими беспорядками. Студенческие беспорядки 1899 - 1901 годов послужили началом того общественного движения, которое, нарастая затем постепенно, захватывало все новые и новые слои населения, слилось с революционными и вылилось в первую, 1905 г., революцию, принесшую России хотя и несовершенную, но все-таки конституцию.
8 февраля 1899 года, во время годичного акта в Петербургском университете, студенты, недовольные ректором Сергеевичем за сделанное им предупреждение о ненарушении уличного порядка, освистали его. После акта, при выходе из университета, у студентов произошло столкновение с полицией, во время которого толпа была рассеяна с применением нагаек. Студенты объявили забастовку, которая и перекинулась на все другие высшие учебные заведения столицы, а затем и по другим городам.
Оппозиционные круги общества приняли сторону молодежи, и для выяснения причин и обстоятельств, сопровождавших беспорядки, по высочайшему повелению был назначен генерал-адъютант Ванновский, по результатам работ которого были приняты меры к упорядочению академической жизни студентов и в числе их были утверждены июля 1899 г. «Временные правила об отбывании воинской повинности воспитанниками учебных заведений, удаляемыми из сих заведений за учинение скопом беспорядков».
Это было одно из самых ошибочных мероприятий царского правительства. В армию вливали самых недисциплинированных, распропагандированных молодых людей. Там они в большинстве случаев сразу же попадали в привилегированное положение, что меньше всего походило на отбывание наказания, которое выдумало для них правительство. Между тем, все оппозиционные и революционные круги приняли новое мероприятие, как отправку молодежи на исправление как бы в дисциплинарные батальоны.
Поднялась агитация против правительства. В результате - вред для армии, вред для правительства и никакой пользы и толку для молодежи.
Осенью 1900 года беспорядки начались в Киевском университете, и когда к участникам применили временные правила, волнения перекинулись и на другие университетские города.
В обществе ходили чудовищные рассказы о том суровом режиме, которому будто бы подвергаются в войсках студенты.
Распространялись ложные слухи, что несколько студентов были даже расстреляны. Молодежь волновалась, волновалось и общество.
Создавалось крайне враждебное отношение к правительству и, главным образом, к министру народного просвещения Боголепову и, наконец, 14 февраля 1901 года прибывший из-за границы социалист-революционер, бывший студент Карпович, смертельно ранил последнего. Некоторые круги интеллигенции высказали сочувствие случившемуся, что еще больше подняло настроение молодежи.
19 февраля произошли беспорядки в Петербурге и Харькове, а 23 начались они и у нас в Москве. В тот день студенты собрались на университетском дворе, когда же пришла полиция, то студенты взломали двери в актовый зал, где и продолжали сходку.
Университетское начальство обратилось к обер-полицмейстеру, по распоряжению которого выходивших со сходки стали задерживать и направлять в манеж на Моховой.
Слух о начавшихся беспорядках распространился по городу.
Группы учащихся, вместе с праздношатающейся молодежью и подростками, появлялись то в одной, то в другой части города и нарушали обычный порядок жизни. Все тянулось к манежу. Иногда толпы начинали петь студенческие песни.
Вызывались усиленные наряды полиции, жандармские эскадроны и казаки, при приближении которых молодежь шикала, свистала и разбегалась, чтобы собраться в другом месте. Наряды направлялись туда, туда скакали и жандармы, беспорядочники вновь разбегались и так до бесконечности. Происходила какая-то своеобразная игра в кошку и мышку.
С непривычки полиция действовала неумело, неразумно, что только подбодряло демонстрантов и увеличивало общую сумятицу и беспорядок. Больше всего ерунды было в манеже, куда направляли со всех сторон арестованных.
Огромный манеж был полон народу. Студенты, вольные, курсистки, полиция и несколько эскадронов жандармов. Крики, песни и ржанье лошадей. Над всем повис густой пар и запах навоза.
Порядку никакого. Несколько сотен задержанной публики делали, что хотели. На куче песку, около одной из стен манежа организовалась сходка. Взобравшийся наверх студент, председатель, неистово звонит колокольчиком и начинает затем говорить. Галдеж и речи. В другом конце импровизированный хор что-то поет. В левом углу от входа большая группа молодежи устроила живую стену-круг, за которой любители предаются свободной любви с попавшими в манеж проститутками. Оберегающие происходящее действо студенты хохочут.
Факт был зарегистрирован и тогда же доведен до сведения товарища прокурора Золотарева, впоследствии товарища министра внутренних дел.
Власть бездействовала.
Распоряжавшийся всем полицмейстер, действительный статский советник Свешников, «белая шапка», как прозвали его студенты, предпочитал разговаривать и ничего решительно не предпринимать, так как считал, что беспорядки носят академический характер. Некоторые полицейские офицеры беспомощно метались от одной группы к другой, убеждали не петь, прекратить сходку, просили уговорить товарищей не безобразничать с дамами и т.д.
Так же и помощник начальника охранного отделения Сазонов.
Женатый на москвичке, бывшей курсистке, он - поклонник гуманных мер - много разговаривает, резонерствует, но что-либо приказать по собственной инициативе воздерживается.
Подобный же беспорядок замечается всюду и на улице. Толпа видит бестолочь, и это ее веселит. С наступлением сумерек, подростки мальчишки начинают бить фонари.
Офицеры охранного отделения, посланные наблюдать за тем, что и как делается, докладывают своему начальнику о творящемся безобразии с обеих сторон; Зубатов докладывает Трепову, последний рвет и мечет и распекает свою полицию. Общая полиция негодует на нас.
На наше счастье в тот год беспорядки в Москве не носили политического характера. Студенческий исполнительный комитет даже выпустил прокламацию, приглашая студентов не участвовать в уличных демонстрациях. Все шло официально под флагом академической борьбы.
На 4 марта в Москве была назначена большая демонстрация, но ее не допустили, собравшихся же несколько десятков человек арестовали, на чем наши беспорядки и кончились. Задержанных подержали некоторое время в Бутырской тюрьме и поудаляли затем из Москвы на время, кто куда хотел. Удаление это носило опереточный характер: кто жил далеко, уезжал обычно в Рязань или Тамбов, а то и ближе.
В других городах студенческие беспорядки того года носили более острый характер. Так, в Петербурге 4 марта у Казанского собора произошло настоящее побоище между демонстрантами, с одной стороны, и полицией с войсковым нарядом, с другой. Демонстранты действовали палками, железными прутьями и даже стреляли. Наряды употребили в дело холодное оружие и нагайки. За демонстрантов вступился генерал князь Вяземский, член государственного совета, но получил соответствующий отпор от градоначальника, а затем и должное возмездие, дабы не совался не в свое дело и не мешал действиям полиции. Оппозиционные круги не замедлили с протестами.
Среди повышенного настроения земский статистик Лаговский стреляет с тротуара в кабинет обер-прокурора Победоносцева.
11 марта произошла внушительная демонстрация в Киеве с участием рабочих и разночинной интеллигенции, при чем был выкинут флаг «за политическую свободу». Происходили беспорядки и в других городах. В общем, все эти студенческие беспорядки, конечно, являлись отражением политического настроения некоторых слоев общества, но о них все-таки говорили тогда, что они носили не политический, а академический характер. Это было спокойнее, но не совсем верно.
Студенческие беспорядки 1902 года носили уже повсюду официально признанный политический характер. Заправилы студенческого движения не без подталкивания революционных организаций собрались в начале того года на всероссийский студенческий съезд. Съезд подвел, как писали тогда, «итоги академической борьбы» и призывал студентов выступить открыто на путь политической революционной борьбы, считая то верным и твердым шагом, который должен привести к желанной цели в борьбе с правительством.
Захватило новое движение и Москву. В конце января началось у нас глухое брожение среди студентов университета, вылившееся, наконец, в большую сходку в актовом зале. Сходка носила политический характер. Кроме студентов разных учебных заведений, на ней были курсистки и, правда, немного посторонних лиц. Была принята политическая резолюция и из окна был выкинут флаг с революционной надписью. Жгли какой-то научный кабинет, жгли документы и раздавали прокламации.
В виду такого характера событий, решено было действовать энергично и не в пример прошлому году. И как только университетская администрация уведомила обер-полицмейстера о характере происходящей сходки и попросила о принятии мер к водворению порядка, университет был окружен войсками. В манеж были высланы войсковые и полицейские наряды. Выходивших из университета арестовывали. От них узнали, что сходочники дебоширничают, произносят революционные речи, печатают на гектографе прокламации. В манеж были командированы офицеры охранного отделения, прибыли туда на дежурство и чины прокурорского надзора.
Вечером, часов около десяти явившийся в манеж обер-полицмейстер Трепов приказал мне:
- Я поручаю Вам манеж. В вашем распоряжении полурота пехоты и находящаяся здесь полиция. Сюда прибудут арестованные из университета. Их надо принять и сделать, что нужно. Надеюсь, что все будет выполнено, как следует.
Я попросил еще у генерала взвод казаков, и на его вопрос для чего, ответил, что казаки успокоительней всего действуют на толпу. Казаки были мне даны.
Обер-полицмейстер ушел с нарядами к университету. Огромный манеж опустел. Полурота пехоты, несколько полицейских офицеров, десятка два городовых и взвод конных казаков терялись в нем.
Переговорив с офицерами, я сделал следующие приготовления. От главных дверей манежа, вдоль его, были растянуты шпалерами две шеренги пехоты, сомкнувшиеся в дальнем конце, благодаря чему получился длинный коридор-тупик, шириною сажени в четыре. Коридор был поделен на пять частей, при чем при начале каждого деления стояло по два казака. Остальные казаки выстроены были внутри манежа по обе стороны входных дверей. Там же была и вся полиция.
План был таков. Когда толпа хлынет в манеж, она устремится по нашему живому коридору. По моей команде два казака от входа отрежут и замкнут уже вошедшую в коридор толпу и следуют за ней, пока она не упрется в тупик. Когда толпа упрется в тупик, первая часть коридора замыкает кольцо и отходит с окруженными людьми в сторону. В тот же момент укороченный уже коридор смыкается в новый тупик, автоматически наполняется напирающей извне толпой, образует второе кольцо и так далее, все пять. При каждом кольце казаки поддерживают порядок.
Несколько полицейских офицеров встречают толпу при входе, вырывают из рук палки и бросают их в правый угол манежа. Несколько других офицеров энергично отделяют женщин и передают их городовым в левый угол, в особое кольцо. Шуметь и петь не разрешается. При попытках к тому, казаки грозят нагайками.
Грозят, но не бьют. Слушаются только моих распоряжений. Построив наряд и убедившись, что все поняли, что нам надлежит выполнить, я вышел за двери манежа. Темно. Пылают факелы пожарных. От манежа к университету протянулись войска. Зловещая тишина. Стало неприятно. Мне доложили, что в университете до тысячи человек, что есть боевая дружина и готовится покушение на Трепова. На него бросится кто-то из кавказцев.
Около полуночи, после безрезультатных переговоров с осажденными в университете, пожарные взломали двери, казаки и городовые проникли в университет, окружили всех бывших там на сходке и погнали из здания. Все хлынуло на улицу и, подпираемое нарядом, двинулось к манежу.
Густая тьма, фантастически освещаемая вспыхивающими факелами; неподвижные шпалеры войск и медленно двигающаяся среди них замыкаемая толпа, поющая какую-то революционную песню. Все это производило необычайное, жуткое впечатление.
Я поспешил в манеж, захлопнул двери и приказал открыть их только при самом приближении толпы. На душе было неспокойно.
Толпой надо сразу овладеть, захватить, взять в руки. Иначе - не справиться и будет беспорядок. Удастся ли?
Издали доносился шум и пение. Все ближе, ближе... Вдруг распахнулись двери... Скрестившись локтями, в заломленных назад папахах, с палками в руках двигаются впереди, что-то горланя, по-видимому, кавказцы, вперемежку с женщинами. Глаза горят, лица взволнованы.
- Казаки, нагайки вверх! Молчать, перестать петь! - раздалась команда.
Яркий свет манежа, казаки с поднятыми нагайками, сильный властный окрик и полнейшая неожиданность происшедшего, - как бы ошеломили толпу. Пение смолкло. Передние ряды оторопели, попятились назад, но, подпираемые массой, уже нерешительно продвигались вперед.
Момент был выигран. Полиция выхватила женщин, отбрасывала палки, кистени; казаки разделяли толпу, пехота смыкала кольца. Все шло, как нужно.
Через несколько минут в разных сторонах манежа оказалось пять окруженных пехотою больших групп арестованных. Около них разъезжали казаки. Отдельно в углу женский круг. Всюду тишина.
Женщины на всех беспорядках самый зажигательный для толпы элемент. Изолирование их понижает настроение мужчин. Без женщин мужчины менее воинственны.
За арестованными появился Трепов в сопровождении полиции, офицеров, чиновников и прокуратуры. Он видимо, был удивлен тем, что увидел. Подойдя ко мне, генерал сказал:
- Я обещал великому князю освободить манеж для занятия войск к шести часам. Перепишите арестованных и переправьте в Бутырскую тюрьму. Там приготовлен ужин. Вся полиция в вашем распоряжении. Я вам не мешаю. Делайте, что нужно.
Передача полиции в мое распоряжение в то время, как на месте находились полицмейстеры в генеральских чинах, был факт знаменательный, что и учли, конечно, в мою пользу.
Отдав приказание, генерал направился в сторону, сел на поданный ему стул и закурил сигару.
Теперь уже было легко. Начали регистрацию задержанных. Время от времени меня звали то к одному, то к другому кругу. Студенты требовали есть, спрашивали, для чего казаки, что будут делать с арестованными. Я объяснил, что еда ожидает в Бутырках, что в наших общих интересах скорее кончить регистрацию, что казаки необходимы для порядка. С молодежью можно было говорить; ей только не надо было лгать.
В одном кругу попытались, было, начать петь, но казаки внушительно пригрозили нагайками и водворилась тишина. Ко мне подошел товарищ прокурора и начал говорить о неуместности угроз казаков. Я ответил, что казаки исполняют мои приказания, относительно же уместности и правильности их я ответствен перед моим начальством. Отдав затем честь рукою, я пошел делать свое дело. Больше ко мне прокуратура не подходила.
Часа через три началась отправка задержанных в Бутырки. Для женщин были поданы фургоны, но они гордо отказались от них и пошли пешком. Это им досталось нелегко. До тюрьмы было несколько верст и многие из них жалели потом о своей горячности, но было поздно.
К шести часам манеж был освобожден, и я доложил о том Трепову. Генерал, ни разу не вмешавшийся в мои распоряжения и только наблюдавший за тем, что и как делается, поблагодарил меня, пожал крепко руку и сказал улыбаясь: «Будете представлены к награде».
Все разошлись. Вернувшись домой, я трясся, как в лихорадке.
Пришлось выпить вина, но, слава Богу, все сошло хорошо. Ни одного удара, ни одного скандала, ни одной жалобы на действия войск или полиции.
Эта ночь предопределила мою дальнейшую службу в Царском Селе. В лице Дмитрия Федоровича Трепова я приобрел солидную служебную протекцию.
В следующие дни мне приходилось иметь дело в Бутырской тюрьме. Администрация университета начала свое дознание, студенты отказывались разговаривать с ней, и мне поручили убедить их заполнить анкетные листы.
Когда я явился в тюрьму, то начальник тюрьмы, проведя меня в общий коридор, куда выходило несколько огромных пересыльных камер с несколькими сотнями арестованных, закрыл за мною железную дверь, и я остался один с заключенными. Пройдя в одну из палат, я стал в простенок между окнами, чтобы видеть всю толпу и не иметь никого позади себя, и начал говорить. Я убеждал студентов принять анкетные листы, предложил им от имени Трепова газеты и обещал ускорение дела. Настроение складывалось в мою пользу: взяли листы, взяли газеты. Вдруг с галерки послышался выкрик:
- Да что с ним разговаривать, товарищи, жандарм ведь, вон его!..
Выкрики повторялись, толпа зашумела, стало как-то нехорошо. В это время один из студентов приоткрыл мой портфель и заглянул в него. Я вспылил:
- Что вы делаете, студент. Я доверчиво разговариваю с вами, а вы забираетесь ко мне в карман, разве это можно!
Этот глупейший инцидент выручил меня. Стоявшие около меня студенты стали шикать на своего товарища. Кто-то кричал:
- Коллега, стыдно, оставьте, нельзя...
Воспользовавшись моментом, я двинулся вперед, делая жест рукой; толпа расступилась. Как я вышел целым из камеры, как я прошел по коридору и очутился за огромной железной дверью, где меня встретил начальник тюрьмы, - я не понимаю. Наговорив любезностей начальнику тюрьмы за оставление меня одного среди арестованных, я уехал. Я чувствовал себя избитым. В отделении говорили, что на мне не было лица.
После этого случая Бутырки сделались как бы моей монополией.
То и дело приходилось ездить и разговаривать с арестованными. Случилось тогда такое обстоятельство. Профессор Герье, десятка два слушательниц которого были среди арестованных, попросил разрешения у обер-полицмейстера переговорить со своими слушательницами. Свидание было разрешено, но в присутствии жандармского офицера, и выбор пал на меня.
В тюремном классе были собраны арестованные слушательницы курсов Герье. Поздоровавшись с ними, профессор занял учительское место, все расселись по партам, а я сел сзади. Профессор обратился к курсисткам с речью, в которой высказал следующее:
- Милостивые государыни, вы знаете, что я профессор. Вы учитесь у меня, слушаете меня, признаете мой авторитет в науке, и никому из вас не приходит в голову спорить со мной и говорить, что вы знаете науку лучше меня. Вам не приходит в голову учить меня, даже спорить со мною по моему предмету. Отчего же вы думаете, что наука управлять государством менее сложна. Отчего в деле политики вы, молодые, неопытные, только что вступающие в жизнь девушки, считаете себя компетентными спорить с властью. Считаете возможным доказывать ей, что она не права, что вы лучше ее знаете, что надо делать и требуете тех или иных политических реформ...
Почтенный седой профессор долго развивал свои мысли, говорил талантливо и горячо, но успеха не имел. Ему отвечала растрепанная девица: тут было все. Несколько курсисток наговорили ему затем много нехорошего, нетактичного и даже дерзкого. Мне пришлось приблизиться и стать около профессора.
Удивленный и взволнованный профессор покинул класс и вышел со мною. При проходе через большое помещение, где происходило свидание арестованных с родственниками, студенты узнали профессора, начались шиканья и свистки. Я довел профессора до выхода, распрощался с ним и вернулся в приемную. Через несколько минут ко мне подошли два студента и от имени остальных просили удалиться, предупредив, что в противном случае они не ручаются за последствия. Я ответил, что в насилие толпы студентов против одного не верю, что нахожусь среди них не ради удовольствия, а по службе. Если же они сами верят в то, что говорят, то я, во-первых, немедленно прекращу все свидания и удалю родных и знакомых, а во-вторых, попрошу начальника тюрьмы вызвать караул и принять соответствующие меры. Ответ подействовал успокоительно.
Мне пришлось нарочно пробыть в пересыльной лишних четверть часа.
В тот же день вечером арестованные устроили в виде протеста иллюминацию: жгли соломенники и подушки, высовывая их в окна, что заставило вызвать пожарную команду.
Финалом московских студенческих беспорядков того года явились: высылка многих в Сибирь, увольнение многих из высших учебных заведений и удаление остальных на разные сроки из Москвы.
Наказание первой категории являлось очень строгим и не соответствовало вине беспорядочников в массе. Основанием для этого тяжкого наказания служили большей частью хотя и солидные, но все-таки агентурные сведения, исходившие от той же молодежи.
Самое же заключение о персональной виновности каждого арестованного делалось наспех и без строгой проверки выставленных улик. Отсюда частая несправедливость наказания.
***
Студенческие беспорядки очень отражались на настроении города вообще. Повсюду чувствовалась особая нервозность и приподнятость. Однажды в те дни, 9 февраля, пришедшая к обер-полицмейстеру на прием курсистка Алларт выстрелила в генерала в упор, но револьвер дал осечку. Покушение a la Вера Засулич не удалось.
Алларт схватили, обезоружили и привели в охранное отделение. Маленькая, черненькая, нервная девица, она была очень взволнована и не могла толком разъяснить, почему и за что она стреляла. Если бы не чиновник Войлошников, она была бы избита во дворе городовыми, которые очень любили генерала. Алларт опросили и передали в жандармское управление.
В те же дни, как-то вечером, некий, кажется, акцизный чиновник Михалевич пытался проникнуть к генералу, с намерением убить его ножом. Его вовремя заметили и арестовали, а нож отобрали. Михалевич производил впечатление какого-то странного человека и на допросе признался, что хотел убить обер-полицмейстера.
Этим покушения на генерала Трепова не кончились. После декабрьской 1904 года демонстрации, Московский комитет социалистов-революционеров издал прокламацию, в которой заявил, что он не остановится перед тем, чтобы «казнить» великого князя и Трепова.
Убийство великого князя комитет уступил Савинкову, а для убийства Трепова воспользовался предложением молодого человека Полторацкого, которого и снадбил револьвером. Вскоре револьвер, однако, отобрали, сказав, что выдадут, когда нужно будет. В комитете в то время видную роль играл Зензинов.
1 января 1905 года Полторацкий узнал, что на следующий день Трепов уезжает в Петербург, и сейчас же сообщил о том в комитет, прося указаний, при чем предупредил, что если ему не дадут револьвера, то он управится своими средствами, но возлагает ответственность за то на партию. Не получив ответа, Полторацкий отправился 2 января на вокзал и произвел в проходившего в вагон генерала два выстрела, но промахнулся. Социалисты-революционеры, конечно, отреклись от этого покушения, заявив в «Революционной России», что партия ничего общего с ним не имеет. Так пишется история.
Весною того же 1905 года, уже в бытность Трепова петербургским генерал-губернатором, боевая группа социалистов-революционеров, с Барыковым во главе, сделала настоящую облаву на генерала на Большой Морской улице, но вся организация была выслежена и арестована охранным отделением.
Год спустя, летом 1906 г. социалисты-революционеры вновь пытались убить генерала. В Петергофский парк был послан убийца, который и убил там как-то вечером некоего генерала Козлова, думая, что стрелял в Трепова. Произошла «маленькая» ошибка. Все равно царский генерал. Таким же образом, в Пензе, вместо жандармского генерала Прозоровского, убили пехотного генерала Лиссовского; в Киеве, вместо жандармского генерала Новицкого, ударили в Купеческом Саду ножом одного из отставных армейских генералов, а в Швейцарии, вместо министра Дурново, отправили на тот свет немецкого купца Мюллера. Все это «маленькие» ошибки наших социалистов.
.jpg)
